Пьяный корабль (Рембо)

Антология одного стихотворения/Пьяный корабль автор Артюр Рембо (1854—1891), пер. разные

Язык оригинала: французский. Название в оригинале: Le Bateau ivre. — Из сборника «Poésies». Дата создания: 1870—1871. • Переводы на русский язык.

Arthur Rimbaud:

LE BATEAU IVRE Comme je descendais des Fleuves impassibles, Je ne me sentis plus guidé par les haleurs : Des Peaux-Rouges criards les avaient pris pour cibles, Les ayant cloués nus aux poteaux de couleurs. 5 J’étais insoucieux de tous les équipages, Porteur de blés flamands ou de cotons anglais. Quand avec mes haleurs ont fini ces tapages, Les Fleuves m’ont laissé descendre où je voulais. Dans les clapotements furieux des marées, 10 Moi, l’autre hiver, plus sourd que les cerveaux d’enfants, Je courus ! Et les Péninsules démarrées N’ont pas subi tohu-bohus plus triomphants. La tempête a béni mes éveils maritimes. Plus léger qu’un bouchon j’ai dansé sur les flots 15 Qu’on appelle rouleurs éternels de victimes, Dix nuits, sans regretter l’œil niais des falots ! Plus douce qu’aux enfants la chair des pommes sures, L’eau verte pénétra ma coque de sapin Et des taches de vins bleus et des vomissures 20 Me lava, dispersant gouvernail et grappin. Et dès lors, je me suis baigné dans le Poème De la Mer, infusé d’astres, et lactescent, Dévorant les azurs verts ; où, flottaison blême Et ravie, un noyé pensif parfois descend ; 25 Où, teignant tout à coup les bleuités, délires Et rythmes lents sous les rutilements du jour, Plus fortes que l’alcool, plus vastes que nos lyres, Fermentent les rousseurs amères de l’amour ! Je sais les cieux crevant en éclairs, et les trombes 30 Et les ressacs, et les courants : je sais le soir, L’Aube exaltée ainsi qu’un peuple de colombes, Et j’ai vu quelquefois ce que l’homme a cru voir ! J’ai vu le soleil bas, taché d’horreurs mystiques, Illuminant de longs figements violets, 35 Pareils à des acteurs de drames très antiques Les flots roulant au loin leurs frissons de volets ! J’ai rêvé la nuit verte aux neiges éblouies, Baisers montant aux yeux des mers avec lenteurs, La circulation des sèves inouïes, 40 Et l’éveil jaune et bleu des phosphores chanteurs ! J’ai suivi, des mois pleins, pareille aux vacheries Hystériques, la houle à l’assaut des récifs, Sans songer que les pieds lumineux des Maries Pussent forcer le mufle aux Océans poussifs ! 45 J’ai heurté, savez-vous, d’incroyables Florides Mêlant aux fleurs des yeux de panthères à peaux D’hommes ! Des arcs-en-ciel tendus comme des brides Sous l’horizon des mers, à de glauques troupeaux ! J’ai vu fermenter les marais énormes, nasses 50 Où pourrit dans les joncs tout un Léviathan ! Des écroulements d’eaux au milieu des bonaces, Et les lointains vers les gouffres cataractant ! Glaciers, soleils d’argent, flots nacreux, cieux de braises ! Échouages hideux au fond des golfes bruns 55 Où les serpents géants dévorés des punaises Choient, des arbres tordus, avec de noirs parfums ! J’aurais voulu montrer aux enfants ces dorades Du flot bleu, ces poissons d’or, ces poissons chantants. — Des écumes de fleurs ont bercé mes dérades 60 Et d’ineffables vents m’ont ailé par instants. Parfois, martyr lassé des pôles et des zones, La mer dont le sanglot faisait mon roulis doux Montait vers moi ses fleurs d’ombre aux ventouses jaunes Et je restais, ainsi qu’une femme à genoux... 65 Presque île, ballottant sur mes bords les querelles Et les fientes d’oiseaux clabaudeurs aux yeux blonds. Et je voguais, lorsqu’à travers mes liens frêles Des noyés descendaient dormir, à reculons ! Or moi, bateau perdu sous les cheveux des anses, 70 Jeté par l’ouragan dans l’éther sans oiseau, Moi dont les Monitors et les voiliers des Hanses N’auraient pas repêché la carcasse ivre d’eau ; Libre, fumant, monté de brumes violettes, Moi qui trouais le ciel rougeoyant comme un mur 75 Qui porte, confiture exquise aux bons poètes, Des lichens de soleil et des morves d’azur ; Qui courais, taché de lunules électriques, Planche folle, escorté des hippocampes noirs, Quand les juillets faisaient crouler à coups de triques 80 Les cieux ultramarins aux ardents entonnoirs ; Moi qui tremblais, sentant geindre à cinquante lieues Le rut des Béhémots et les Maelstroms épais, Fileur éternel des immobilités bleues, Je regrette l’Europe aux anciens parapets ! 85 J’ai vu des archipels sidéraux ! et des îles Dont les cieux délirants sont ouverts au vogueur : — Est-ce en ces nuits sans fonds que tu dors et t’exiles, Million d’oiseaux d’or, ô future Vigueur ? Mais, vrai, j’ai trop pleuré ! Les Aubes sont navrantes. 90 Toute lune est atroce et tout soleil amer : L’âcre amour m’a gonflé de torpeurs enivrantes. Ô que ma quille éclate ! Ô que j’aille à la mer ! Si je désire une eau d’Europe, c’est la flache Noire et froide où vers le crépuscule embaumé 95 Un enfant accroupi, plein de tristesse, lâche Un bateau frêle comme un papillon de mai. Je ne puis plus, baigné de vos langueurs, ô lames, Enlever leur sillage aux porteurs de cotons, Ni traverser l’orgueil des drapeaux et des flammes, 100 Ni nager sous les yeux horribles des pontons 1871

Эдуард Юрьевич Ермаков:

ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ (Подстрочник) Когда я спускался по беззаботным рекам, Я не чувствовал более себя ведомым бурлаками: Краснокожие крикуны взяли их за мишени, Приковав нагими у цветных столбов.    5 Я не заботился обо всех экипажах, Перевозчиках фламандского зерна и английских хлопков. Когда эти шумные покончили с моими бурлаками, Реки позволили мне плыть вниз (по течению), куда пожелаю.    Среди сердитого плеска приливов, 10 Я, прошлой зимой более глухой, чем мозги детей, Я побежал! И отвязавшиеся Полуострова Не терпели беспорядка более победоносного.    Грозы благословили мое морское пробуждение. Легче пробки, я танцевал на волнах, 15 Которые прозваны вечными носильщиками жертв, Десять ночей, не жалея о глупых глазах фонарей!    Более нежная, чем для детей плоть верных яблок, Обняла зелёная вода мою еловую скорлупку, И от пятен синих вин и рвоты 20 Омыла меня, разбрасывая руль и якоря.    И, с тех пор, я купался в Поэме Моря, заполненного звёздами, млечного, Поглощая зелёную лазурь; где, бледно колыхаясь, Восхищённый, иногда плывет задумчивый утопленник;    25 Где, внезапно окрашивая синеву, безумья И медленные ритмы, в сиянии дня, Крепче алкоголя, объёмнее наших лир, Сбраживают горькую рыжину любви!    Я познал небеса, рвущиеся от молний, и смерчи, 30 И прибои, и течения; я познал вечер, Рассвет, восторженный как племя голубей, И иногда видел то, что человек мечтает узреть!    Я видел низкое солнце, захваченное мистическим трепетом, Освещавшее длинные фиолетовые отвердевшие волны, 35 Подобные актерам древнейших драм, Потоки, катящие вдаль свои лопасти!      Мне грезилась зелёная ночь со слепящими снегами, Поцелуи, неспешно поднимающиеся к глазам моря, Движение неслыханных соков, 40 Пробуждение, жёлтое и синее, фосфорических певцов!    «Я следовал, целые месяцы, истерическим Свинствам — зыбь атаковала рифы, Не ведая, что светящиеся стопы Марии Способны взбить морды одышливым Океанам!    45 Я задевал, знайте, невероятные Флориды, Смешивая цветы пантерьих глаз с кожами Людей! Радуги, натянутые уздою, Под горизонтами морей, у сине-зелёных стад!    Я видел, как бродят огромные болота — садки, 50 Где гниют в тростниках целые левиафаны! Падение вод в сердце штилей И дали у бездонных водопадов!    Ледники, златые солнца, перламутровые потоки и медные небеса! Ужасные мели в глуби смутных заливов, 55 Где гигантские змеи, съедаемые клопами, Лелеют скрученные деревья, пахнущие черными духами!    Хотел бы я показать детям этих дорад Голубого потока, этих золотых рыб, этих поющих рыб. — Пена цветов благословляла мои блуждания без якоря, 60 И несказанные ветра временами вздымали меня.    Иногда мученик, утомленный полюсами и областями — Море, чьи рыдания делали приятной качку — Поднимало ко мне цветы теней, с желтыми присосками, И я отдыхал, как коленопреклоненная женщина...    65 Я был почти что остров, качая на бортах ссоры И помёт злобных белоглазых птиц, И я блуждал, а на хрупких путях моих Утопленники опускались в сон спиной вперед! Но я, корабль, затерянный в кудрях бухт, 70 Брошенный ураганом в эфир, что не видел птиц; Я, чей пьяный от воды остов Не спасли бы Мониторы и парусники Ганз;    Свободный, дымящийся, скрытый фиолетовыми туманами, Я, дырявивший алеющее небо, будто стену, 75 Тот, что несёт (отличное варенье для лучших поэтов) Лишайники солнца и коросту небесной лазури;    Бежавший, замаранный электрическими Лунами — малютками, Безумная доска с эскортом чёрных морских коньков, Когда июль крушил ударами дубин 80 Ультрамариновые небеса в пылающих воронках; Я, дрожавший, чувствуя, как стонут лье за пятьдесят В течке Бегемоты и вязкие Мальстримы — — Вечный искатель голубого покоя — Я жалею о Европе, её древних причалах!    85 Я увидел звёздные архипелаги! и острова, Чьи неистовые небеса открыты плывущему: — В эти ли бездонные ночи ты спишь или бежишь, Миллионом золотых птиц, грядущая Сила?    Но, право же, я плакал слишком много! Удручают эти Зори. 90 Ужасна каждая луна и каждое солнце горько; Острая любовь вдула в меня опьяняющее оцепенение. О, пусть взорвётся мой киль! О, выйти бы в море!    Если мне нужна какая-нибудь вода Европы — то это лужа, Чёрная и холодная, в которой, в благоуханные сумерки, 95 Ребёнок, полон грусти, на корточках пускает Кораблик, хрупкий, как майская бабочка. Я не могу более, окунувшийся в томление ваше, о [острые как лезвие] волны, Идти в кильватере перевозчиков хлопка, Или пересекаться с гордыми флагами и огнями, 100 Или плыть под ужасным оком плавучих доков!

—————

Подстрочный перевод Эдуарда Юрьевича Ермакова публикуется здесь с разрешения автора.

Владимир Юрьевич Эльснер:

ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ Я медленно плыл по реке величавой — И вдруг стал свободен от всяких оков... Тянувших бечевы индейцы в забаву Распяли у пестрых высоких столбов.    5 Хранил я под палубой грузу немало: Английскую пряжу, фламандский помол. Когда моих спутников больше не стало, Умчал меня дальше реки произвол.    Глухой, словно мозг еще тусклый ребенка, 10 Зимы безучастней, я плыл десять дней. По суше циклоны бежали вдогонку... Вывала ли буря той бури сильней?!    Проснулись во мне моряка дерзновенья; Я пробкою прыгал по гребням валов, 15 Где столько отважных почило в забвенье, Мне были не нужны огни маяков.    Нежнее, чем в тело сок яблок созрелых, В мой кузов проникла морская волна. Корму отделила от скреп заржавелых, 20 Блевотину смыла и пятна вина.    И моря поэме отдавшись влюбленно, Следил я мерцавших светил хоровод... Порой опускался, глядя изумленно, Утопленник в лоно лазурное вод.    25 Сливаясь с пучиною все неразлучней, То встретил, что ваш не изведает глаз — Пьянее вина, ваших лир полнозвучней Чудовищ любовный, безмолвный экстаз!..    Я видел, как молнии режуще-алый 30 Зигзаг небеса на мгновенье раскрыл; Зари пробужденье еще небывалой, Похожей на взлет серебряных крыл;    И солнца тяжелого сгусток пунцовый; Фалангу смерчей, бичевавших простор; 35 Воды колыхание мутно-свинцовой, Подобное трепету спущенных штор.    Заката красно-раскаленные горны, Вечернего неба безмерный пожар, Где мощный июль, словно угольщик черный, 40 Дубиной дробит искроблещущий жар.    Я, знаете ль, плыл мимо новой Флориды, Глазами пантер там сверкали цветы. Мне, зоркому, чудилось — зыбь Атлантиды Рисует героев трагедий черты.    45 Следил, как, дрожа в истерической пляске, Бросались буруны к прибрежьям нагим, Подводного фосфора смутные краски, То желтым сочившие, то голубым.    Я грезил о ночи слепительно-снежной, 50 Пустынной, свободной от снов и теней, О странных лобзаньях медлительно-нежных, Беззвучно ласкающих очи морей.    Потом миновал берега и затоны, Где в топких низинах таится туман, 55 Как в верше, здесь гнил камышом окруженный, Трясиной затянутый ливиафан.    И пены неся опахала, все шире Змеилась кочующих волн череда. В нетронутом птицами синем эфире 60 Летающих рыб проносились стада.    Встречал я далеких просторов светила — Их только порты могли б увидать. Грядущего фениксов там ли ты скрыла, Природа — бессмертная мощная мать! [. . . . . . . . . . . . . . . . . .]     65 Но слишком устал я чудесным томиться, Нирваною холода, пыткой огня... Так пусть же мой киль на куски раздробится И море бесследно поглотит меня!    Я, вечный искатель манящих утопий, 70 Дерзавший стихий сладострастье впивать, Как будто печалюсь о старой Европе И берег перильчатый рад отыскать...    О волны, отравленный вашей истомой, Соленою горечью моря пронзен, 75 Могу ли я плыть, где мосты и паромы Пленятся багрянцем шумящих знамен? 1871. Перевод: опубл. 1909

Сергей Павлович Бобров:

ПЬЯНОЕ СУДНО Когда спускался я в Реках невозмутимых, Тянувшие меня исчезли бурлаки: Их Краснокожие схватили недвижимых И пригвоздили всех нагих к краям доски. 5 Беспечно нёсся я, о них не вспоминая, О перевозчиках пшеницы и сукна. Их хохот кончился, и мне, легко взлетая, Бежать куда хотел позволила волна. В сердитой толчее разгневанных отливов, 10 Я как дитя порой лучистый и глухой, Летел! но оторвись и остров от проливов, И он бы не прошёл через Мальштрём такой. И шторм благословил морские мне тревоги Я пробкой танцевал средь бешеных зыбей 15 Бродяга, проходил безумные дороги Все десять злых ночей под жутью фонарей. Нежнее чем плодов ребёнку сок златистый Проникла в чёрный трюм зелёная река И смыла рвоты след и винный след нечистый 20 И сорвала мой руль с железного крюка. И с этих пор один я плаваю в поэме Морей напитанных звездaми, — лёт времен Зеленый свет повис, где под волнами всеми Утопленник встаёт задумчивый как сон. 25 Сжигая синеву ритмично-замедлённо, Под страшным блеском дня неимоверный бред Сильней абсентов всех и лиры сладкозвонной Любовной горечи льет рыжеватый свет! Я видел небеса пробитые тайфоном, 30 Бурунов алчный бег и ход морской травы, Рассветы — голуби — одним подъяты стоном, И видел я порой, о чем лишь знали вы. Я видел солнца лик в мистическом безумьи И фиолетовый ложился вкруг ковёр. 35 Актёры древние, поникшие в раздумьи, — В ознобе ледяном бросали волны взор. Зелёной ночью я мечтал о лунном снеге И о лобзаниях рыдающих зыбей О соках сладостных, о их медвяной неге, 40 О фосфорическом сиянии морей. И долгих месяцев урон и истерию И страшный зыби штурм на ряд подводных скал И лучезарные затем шаги Марии, И черный Океан пред ней бы замолчал! 45 Покинул, знаете ль, — безвестные Флориды, Где с орхидеями горят зрачки пантер, Где радуги; лучи, громадного боллида, Уздой протянуты из неизвесных сфер. Приливы видел я и верши иль озера, 50 В чьих тростниках сопит и спит Левиафан; И вод больших обвал средь чёрного затора И страшный водопад, низвергшийся в туман. И солнц серебряных под ледником печали Сполохи долгие в покинутых водaх 55 Где страшных змей клопы до рёбер оглодали Меж сросшихся дерев в томительных ночах. Хотел бы показать я детям эти блески, Дельфинов золотых, морских поющих рыб. Неизреченный ветр ласкал рукою резкой 60 Меня качавших волн танцующий изгиб. Порой измучены и полюсами злыми И токами, моря, качавшие мой сон Бросали мне цветы и желтых рыбок с ними И долго я стоял, коленопреклонён. 65 И птицы, крикуны, с невзрачными глазами Кричали надо мной, роняя свой помёт, — Я грёб без устали, покуда под бортами Утопленник сходил уснуть в подводный грот. Корабль, затерянный меж трав уснувших моря, 70 И ветром брошенный средь воздуха полей, Кому не возмутить спокойствие в просторе И бриги-призраки бушующих морей, Льнут фиолетовым туманы силуэтом И я, пробивший твердь, как стену в забытьи 75 Шербеты гнойные несущий всем поэтам, Сопливую зарю, и солнца лишаи, Я электрических отпугивая скатов Летевший как доска среди морских коньков Когда дубиною Июли средь раскатов 80 Бросали синеву в воронки городов. И вздохи слышавший за много, много милей Гиппопотамов я, Мальштрёма стон средь шхер И трепетавший их среди небесных крылий Европы жалко мне и старенький бруствeр. 85 Упился сладостью архипелагов звездных Где небеса в бреду — открыты для гребца — Не в этих ли ночах ты спишь в глубоких безднах, Гоняя птиц златых, о, злая мощь конца? Но слишком плакал я. Все солнца — как каменья, 90 Рассветы душу жгут, и горек лунный страх. И трюм любовное раздуло опьяненье. О, как мой киль мой трещит! Как я лечу в волнах! Европы жажду я, о — это слабость: — волны Где в беснованиях и мраке изнемог 95 На корточки присел ребёнок, грусти полный, — Корабль настигнутый как майский мотылек. Я больше не могу тонуть в томленьях моря, И бороздить моря для хлопка продавцов Ни пламень проходить с надменностью во взоре 100 Парить под взглядами ужасными судов! 1871. Перевод: 1910

Владимир Владимирович Набоков:

ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ В стране бесстрастных рек спускаясь по теченью, хватился я моих усердных бурлаков: индейцы ярые избрали их мишенью, нагими их сковав у радужных столбов. 5 Есть много кораблей, фламандский хлеб везущих и хлопок английский, — но к ним я охладел. Когда прикончили тех пленников орущих, открыли реки мне свободнейший удел. И я, — который был, зимой недавней, глуше 10 младенческих мозгов, — бежал на зов морской, и полуостровам, оторванным от суши, не знать таких боёв и удали такой. Был штормом освящён мой водный первопуток. Средь волн, без устали влачащих жертв своих, 15 протанцевал и я, как пробка, десять суток, не помня глупых глаз огней береговых. Вкусней, чем мальчику плоть яблока сырая, вошла в еловый трюм зеленая вода, меня от пятен вин и рвоты очищая 20 и унося мой руль и якорь навсегда. И вольно с этих пор купался я в поэме кишащих звёздами лучисто-млечных вод, где, очарованный и безучастный, время от времени ко дну утопленник идёт, 25 где, в пламенные дни, лазурь сквозную влаги окрашивая вдруг, кружатся в забытьи, — просторней ваших лир, разымчивее браги, — туманы рыжие и горькие любви. Я знаю небеса в сполохах, и глубины, 30 и водоверть, и смерч, покой по вечерам, рассвет восторженный, как вылет голубиный, и видел я подчас, что мнится морякам; я видел низких зорь пятнистые пожары, в лиловых сгустках туч мистический провал, 35 как привидения из драмы очень старой, волнуясь чередой, за валом веял вал, я видел снежный свет ночей зеленооких, лобзанья долгие медлительных морей, и ваш круговорот, неслыханные соки, 40 и твой цветной огонь, о фосфор-чародей! По целым месяцам внимал я истерии скотоподобных волн при взятии скалы, не думая о том, что светлые Марии могли бы обуздать бодливые валы. 45 Уж я ль не приставал к немыслимой Флориде, — где смешаны цветы с глазами, с пестротой пантер и тел людских и с радугами, в виде натянутых вожжей над зеленью морской! Брожения болот я видел, — словно мрежи, 50 где в тине целиком гниёт левиафан, штиль и крушенье волн, когда всю даль прорежет и опрокинется над бездной ураган. Серебряные льды, и перламутр, и пламя, коричневую мель у берегов гнилых, 55 где змеи тяжкие, едомые клопами, с деревьев падают смолистых и кривых. Я б детям показал огнистые созданья морские, — золотых, певучих этих рыб. Прелестной пеною цвели мои блужданья, 60 мне ветер придавал волшебных крыл изгиб. Меж полюсов и зон устав бродить без цели, порой качался я нежнее. Подходил рой теневых цветов, присоски их желтели, и я как женщина молящаяся был, — 65 пока, на палубе колыша нечистоты, золотоглазых птиц, их клики, кутерьму, я плыл, и сквозь меня, сквозь хрупкие пролёты, дремотно пятился утопленник во тьму. Но я, затерянный в кудрях травы летейской, 70 я, бурей брошенный в эфир глухонемой, шатун, чьей скорлупы ни парусник ганзейский, ни зоркий монитор не сыщет под водой, — я, вольный и живой, дымно-лиловым мраком пробивший небеса, кирпичную их высь, 75 где б высмотрел поэт всё, до чего он лаком, — лазури лишаи и солнечную слизь, — я, дикою доской в трескучих пятнах ярких бежавший средь морских изогнутых коньков, когда дубинами крушило солнце арки 80 ультрамариновых июльских облаков, — я, трепетавший так, когда был слышен топот Мальстромов вдалеке и Бегемотов бег, паломник в синеве недвижной, — о, Европа, твой древний парапет запомнил я навек! 85 Я видел звёздные архипелаги! Земли, приветные пловцу, и небеса, как бред. Не там ли, в глубине, в изгнании ты дремлешь, о, стая райских птиц, о, мощь грядущих лет? Но, право ж, нету слёз. Так безнадежны зори, 90 так солнце солоно, так тягостна луна. Любовью горькою меня раздуло море... Пусть лопнет остов мой! Бери меня, волна! Из европейских вод мне сладостна была бы та лужа чёрная, где детская рука, 95 средь грустных сумерек, челнок пускает слабый, напоминающий сквозного мотылька. О, волны, не могу, исполненный истомы, пересекать волну купеческих судов, победно проходить среди знамён и грома 100 и проплывать вблизи ужасных глаз мостов. 1871. Перевод: 1928

Бенедикт Константинович Лившиц:

ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ Когда бесстрастных Рек я вверился теченью, Не подчинялся я уже бичевщикам: Индейцы-крикуны их сделали мишенью, Нагими пригвоздив к расписанным столбам.   5 Мне было всё равно: английская ли пряжа, Фламандское ль зерно мой наполняют трюм. Едва я буйного лишился экипажа, Как с дозволенья Рек понесся наобум.   Я мчался под морских приливов плеск суровый, 10 Минувшею зимой, как мозг ребёнка, глух, И Полуострова, отдавшие найтовы, В сумятице с трудом переводили дух.   Благословение приняв от урагана, Я десять суток плыл, пустясь, как пробка, в пляс 15 По волнам, трупы жертв влекущим неустанно, И тусклых фонарей забыл дурацкий глаз.   Как мякоть яблока мочёного приятна Дитяти, так волны мне сладок был набег; Омыв блевотиной и вин сапфирных пятна 20 Оставив мне, снесла она и руль и дрек.   С тех пор я ринулся, пленен её простором, В поэму моря, в звёзд таинственный настой, Лазури водные глотая, по которым Плывёт задумчивый утопленник порой.   25 И где, окрасив вдруг все бреды, все сапфиры, Все ритмы вялые златистостью дневной, Сильней, чем алкоголь, звончей, чем ваши лиры, Любовный бродит сок горчайшей рыжиной.   Я знаю молнией разорванный до края 30 Небесный свод, смерчи, водоворотов жуть, И всполошенную, как робких горлиц стая, Зарю, и то, на что не смел никто взглянуть.   Я видел солнца диск, который, холодея, Сочился сгустками сиреневых полос, 35 И вал, на древнего похожий лицедея, Объятый трепетом, как лопасти колес.   В зелёной снежной мгле мне снились океанов Лобзания; в ночи моим предстал глазам, Круговращеньем сил неслыханных воспрянув, 40 Певучих фосфоров светящийся сезам.   Я видел, как прибой — коровник в истерии, — Дрожа от ярости, бросался на утес, Но я ещё не знал, что светлых ног Марии Страшится Океан — отдышливый Колосс.   45 Я плыл вдоль берегов Флорид, где так похожи Цветы на глаз пантер; людская кожа там Подобна радугам, протянутым, как вожжи, Под овидью морей к лазоревым стадам.   Болота видел я, где, разлагаясь в гнили 50 Необозримых верш, лежит Левиафан, Кипенье бурных вод, взрывающее штили, И водопад, вдали гремящий, как таран,   Закаты, глетчеры, и солнца, лун бледнее, В заливах сумрачных чудовищный улов: 55 С деревьев скрюченных скатившиеся змеи, Покрытые живой коростою клопов.   Я детям показать поющую дораду Хотел бы, с чешуёй багряно-золотой. За все блуждания я ветрами в награду 60 Обрызган пеной был и окрылён порой.   Порой, от всех широт устав смертельно, море, Чей вопль так сладостно укачивал меня, Дарило мне цветы, странней фантасмагорий, И я, как женщина, колени преклоня,   65 Носился, на борту лелея груз проклятый, Помёт крикливых птиц, отверженья печать, Меж тем как внутрь меня сквозь хрупкие охваты, Попятившись, вплывал утопленник поспать.   И вот, ощеренный травою бухт, злодейски 70 Окутавшей меня, я тот, кого извлечь Не в силах монитор, ни парусник ганзейский Из вод, дурманящих мой кузов, давший течь;   Я, весь дымящийся, чей остов фиолетов, Я, пробивавший твердь, как рушат стену, чей 75 Кирпич покрылся сплошь — о, лакомство поэтов! — И лишаями солнц и соплями дождей;   Я, весь в блуждающих огнях, летевший пулей, Сопровождаемый толпой морских коньков, В то время как стекал под палицей июлей 80 Ультрамарин небес в воронки облаков;   Я, слышавший вдали, Мальштрем, твои раскаты И хриплый голос твой при случке, бегемот, Я, неподвижностей лазурных соглядатай, Хочу вернуться вновь в тишь европейских вод.   85 Я видел звёздные архипелаги в лоне Отверстых мне небес — скитальческий мой бред: В такую ль ночь ты спишь, беглянка, в миллионе Золотоперых птиц, о Мощь грядущих лет?   Я вдоволь пролил слёз. Все луны так свирепы, 90 Все зори горестны, все солнца жестоки, О, пусть мой киль скорей расколет буря в щепы. Пусть поглотят меня подводные пески.   Нет, если мне нужна Европа, то такая, Где перед лужицей в вечерний час дитя 95 Сидит на корточках, кораблик свой пуская, В пахучем сумраке бог весть о чем грустя.   Я не могу уже, о волны, пьян от влаги, Пересекать пути всех грузовых судов, Ни вашей гордостью дышать, огни и флаги, 100 Ни плыть под взорами ужасными мостов. 1871. Перевод: опубл. 1935

Давид Григорьевич Бродский:

ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ Те, что мной управляли, попали впросак: Их индейская меткость избрала мишенью, Той порою, как я, без нужды в парусах, Уходил, подчиняясь речному теченью. 5 Вслед за тем, как дала мне понять тишина, Что уже экипажа не существовало, Я, голландец, под грузом шелков и зерна, В океан был отброшен порывами шквала. С быстротою планеты, возникшей едва, 10 То ныряя на дно, то над бездной воспрянув, Я летел, обгоняя полуострова По спиралям смещающихся ураганов. Чёрт возьми! Это было триумфом погонь! Девять суток как девять кругов преисподней! 15 Я бы руганью встретил маячный огонь, Если б он просиял мне во имя господне! И как детям вкуснее всего в их года Говорит кислота созревающих яблок, В мой расшатанный трюм прососалась вода, 20 Руль со скрепов сорвав заржавелых и дряблых. С той поры я не чувствовал больше ветров — Я всецело ушёл, окунувшись, назло им, В композицию великолепнейших строф, Отдающих озоном и звёздным настоем. 25 И вначале была мне поверхность видна, Где утопленник — набожно подняты брови — Меж блевотины, желчи и пленок вина Проплывал, — иногда с ватерлинией вровень, Где сливались, дробились, меняли места 30 Первозданные ритмы, где в толще прибоя Ослепительные раздавались цвета, Пробегая, как пальцы вдоль скважин гобоя. Я знавал небеса гальванической мглы, Случку моря и туч, и бурунов кипенье, 35 И я слушал, как солнцу возносит хвалы Растревоженных зорь среброкрылое пенье. На закате, завидевши солнце вблизи, Я все пятна на нём сосчитал. Позавидуй! Я сквозь волны, дрожавшие как жалюзи, 40 Любовался прославленною Атлантидой. С наступлением ночи, когда темнота Становилась торжественнее и священней, Я вникал в разбивавшиеся о борта Предсказанья зеленых и желтых свечений. 45 Я следил, как с утесов, напрягших крестцы, С окровавленных мысов под облачным тентом В пароксизмах прибоя свисали сосцы, Истекающие молоком и абсентом. А вы знаете ли? Это я пролетал 50 Среди хищных цветов, где, как знамя Флориды, Тяжесть радуги, образовавшей портал, Выносили гигантские кариатиды. Область крайних болот, тростниковый уют, — В огуречном рассоле и вспышках метана 55 С незапамятных лет там лежат и гниют Плавники баснословного Левиафана. Приближенье спросонья целующих губ, Ощущенье гипноза в коралловых рощах, Где, добычу почуяв, кидается вглубь 60 Перепончатых гадов дымящийся росчерк. Я хочу, чтобы детям открылась душа, Искушённая в глетчерах, рифах и мелях, В этих дышащих пеньем, поющих дыша, Плоскогубых и голубобоких макрелях. 65 Где Саргассы развертываются, храня Сотни мощных каркасов в глубинах бесовских, Как любимую женщину, брали меня Воспаленные травы в когтях и присосках. И всегда безутешные — кто их поймет? — 70 Острова под зевающими небесами, И раздоры парламентские, и помет Глупышей, болтунов с голубыми глазами. Так я плавал. И разве не стоил он свеч, Этот пьяный, безумный мой бег, за которым 75 Не поспеть — я клянусь! — если ветер чуть свеж, Ни ганзейцам трехпарусным, ни мониторам. Пусть хоть небо расскажет о дикой игре, Как с налету я в нём пробивал амбразуры, Что для добрых поэтов хранят винегрет 80 Из фурункулов солнца и сопель лазури. Как со свитою чёрных коньков я вперед Мчал тем временем, как под дубиной июлей В огневые воронки стремглав небосвод Рушил ультрамарин в грозном блеске и гуле. 85 Почему ж я тоскую? Иль берег мне мил? Парапетов Европы фамильная дрёма? Я, что мог лишь томиться, за тысячу миль Чуя течку слоновью и тягу Мальштрома. Да, я видел созвездия, чей небосклон 90 Для скитальцев распахнут, людей обойденных. Мощь грядущего, птиц золотых миллион, Здесь ли спишь ты, в ночах ли вот этих бездонных? Впрочем, будет! По-прежнему солнца горьки, Исступлённы рассветы и луны свирепы, — 95 Пусть же бури мой кузов дробят на куски, Распадаются с треском усталые скрепы. Если в воды Европы я всё же войду, Ведь они мне покажутся лужей простою, — Я — бумажный кораблик, — со мной не в ладу 100 Мальчик, полный печали, на корточках стоя. Заступитесь, о волны! Мне, в стольких морях Побывавшему, — мне, пролетавшему в тучах, — Плыть пристало ль сквозь флаги любительских яхт 104 Иль под страшными взорами тюрем плавучих? 1871. Перевод: опубл. 1929

Павел Григорьевич Антокольский:

ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ Между тем как несло меня вниз по теченью, Краснокожие кинулись к бичевщикам, Всех раздев догола, забавлялись мишенью, Пригвоздили их намертво к пестрым столбам. 5Я остался один без матросской ватаги. В трюме хлопок промок и затлело зерно. Казнь окончилась. К настежь распахнутой влаге Понесло меня дальше, — куда, все равно. Море грозно рычало, качало и мчало, 10Как ребенка, всю зиму трепал меня шторм. И сменялись полуострова без причала, Утверждал свою волю соленый простор. В благодетельной буре теряя рассудок, То как пробка скача, то танцуя волчком, 15Я гулял по погостам морским десять суток, Ни с каким фонарем маяка не знаком. Я дышал кислотою и сладостью сидра. Сквозь гнилую обшивку сочилась волна. Якорь сорван был, руль переломан и выдран, 20Смыты с палубы синие пятна вина. Так я плыл наугад, погруженный во время, Упивался его многозвездной игрой, В этой однообразной и грозной поэме, Где ныряет утопленник, праздный герой; 25Лиловели на зыби горячечной пятна, И казалось, что в медленном ритме стихий Только жалоба горькой любви и понятна — Крепче спирта, пространней, чем ваши стихи. Я запомнил свеченье течений глубинных, 30Пляску молний, сплетенную как решето, Вечера — восхитительней стай голубиных, И такое, чего не запомнил никто. Я узнал, как в отливах таинственной меди Меркнет день и расплавленный запад лилов, 35Как подобно развязкам античных трагедий Потрясает раскат океанских валов. Снилось мне в снегопадах, лишающих зренья, Будто море меня целовало в глаза. Фосфорической пены цвело озаренье, 40Животворная, вечная та бирюза. И когда месяцами, тупея от гнева, Океан атакует коралловый риф, Я не верил, что встанет Пречистая Дева, Звездной лаской рычанье его усмирив. 45Понимаете, скольких Флорид я коснулся? Там зрачками пантер разгорались цветы, Ослепительной радугой мост изогнулся, Изумрудных дождей кочевали гурты. Я узнал, как гниет непомерная туша, 50Содрогается в неводе Левиафан, Как волна за волною вгрызается в сушу, Как таращит слепые белки океан;   Как блестят ледники в перламутровом полдне, Как в заливах, в лимонной грязи, на мели, 55Змеи вяло свисают с ветвей преисподней И грызут их клопы в перегное земли. Покажу я забавных рыбешек ребятам, Золотых и поющих на все голоса, Перья пены на острове, спячкой объятом, 60Соль, разъевшую виснущие паруса. Убаюканный морем, широты смешал я, Перепутал два полюса в тщетной гоньбе. Прилепились медузы к корме обветшалой, И, как женщина, пав на колени в мольбе, 65Загрязненный пометом, увязнувший в тину, В щебетанье и шорохе маленьких крыл, Утонувшим скитальцам, почтив их кончину, Я свой трюм, как гостиницу на ночь, открыл. Был я спрятан в той бухте лесистой и снова 70В море выброшен крыльями мудрой грозы, Не замечен никем с монитора шального, Не захвачен купечеством древней Ганзы, Лишь всклокочен как дым и как воздух непрочен, Продырявив туманы, что мимо неслись, 75Накопивший — поэтам понравится очень! — Лишь лишайники солнца и мерзкую слизь, Убегавший в огне электрических скатов За морскими коньками по кипени вод, С вечным звоном в ушах от громовых раскатов, 80Когда рушился ультрамариновый свод, Сто раз крученый-верченый насмерть в мальштреме. Захлебнувшийся в свадебных плясках морей, Я, прядильщик туманов, бредущий сквозь время, О Европе тоскую, о древней моей. 85Помню звездные архипелаги, но снится Мне причал, где неистовый мечется дождь, — Не оттуда ли изгнана птиц вереница, Золотая денница, Грядущая Мощь? Слишком долго я плакал! Как юность горька мне, 90Как луна беспощадна, как солнце черно! Пусть мой киль разобьет о подводные камни, Захлебнуться бы, лечь на песчаное дно. Ну, а если Европа, то пусть она будет, Как озябшая лужа, грязна и мелка, 95Пусть на корточках грустный мальчишка закрутит Свой бумажный кораблик с крылом мотылька. Надоела мне зыбь этой медленной влаги, Паруса караванов, бездомные дни, Надоели торговые чванные флаги 100 И на каторжных страшных понтонах огни! 1871. Перевод: после1945

Леонид Николаевич Мартынов:

ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ Когда, спускавшийся по Рекам Безразличья, Я от бичевников в конце концов ушел, Их краснокожие для стрел своих в добычу, Галдя, к цветным столбам прибили нагишом. 5 И плыл я, не грустя ни о каких матросах, Английский хлопок вез и груз фламандской ржи. Когда бурлацкий вопль рассеялся на плесах, Сказали реки мне: как хочешь путь держи! Зимой я одолел приливов суматоху, 10 К ней глух, как детский мозг, проснувшийся едва. И вот от торжества земных тоху-во-боху Отторглись всштормленные полуострова. Шторм освятил мои морские пробужденья. И десять дней подряд, как будто пробка в пляс 15 Средь волн, что жертв своих колесовали в пене, Скакал я, не щадя фонарных глупых глаз. Милей, чем для детей сок яблок кисло-сладкий, В сосновый кокон мой влазурилась вода, Отмыв блевотину и сизых вин осадки, 20 Слизнув тяжелый дрек, руль выбив из гнезда. И окунулся я в поэму моря, в лоно, Лазурь пожравшее, в медузно-звездный рой, Куда задумчивый, бледнея восхищенно, Пловец-утопленник спускается порой. 25 Туда, где вытравив все синяки, все боли, Под белобрысый ритм медлительного дня Пространней ваших лир и крепче алкоголя Любовной горечи пузырится квашня. Молнистый зев небес, и тулово тугое 30 Смерча, и трепет зорь, взволнованных под стать Голубкам вспугнутым, и многое другое Я видывал, о чем лишь грезите мечтать! Зиял мистическими ужасами полный Лик солнца низкого, косясь по вечерам 35 Окоченелыми лучищами на волны. Как на зыбучий хор актеров древних драм. Мне снилась, зелена, ночь в снежных покрывалах За желто-голубым восстанием от сна Певучих фосфоров и соков небывалых 40 В морях, где в очи волн вцелована луна. Следил я месяца, как очумелым хлевом Прибой в истерике скакал на приступ скал,— Едва ли удалось бы и Мариям-девам Стопами светлыми умять морской оскал. 45 А знаете ли вы, на что она похожа, Немыслимость Флорид, где с кожей дикарей Сцвелись глаза пантер и радуги, как вожжи На сизых скакунах под горизонт морей! Я чуял гниль болот, брожение камышье 50 Тех вершей, где живьем Левиафан гниет, И видел в оке бурь бельмастые затишья И даль, где звездопад нырял в водоворот. Льды, перлы волн и солнц, жуть на мель сесть в затоне, Где змей морских грызут клопы морские так, 55 Что эти змеи зуд мрачнейших благовоний, Ласкаясь, вьют вокруг коряжин-раскоряк. А до чего бы рад я показать ребятам Дорад, певучих рыб и золотых шнырей — Там несказанный вихрь цветочным ароматом 60 Благословлял мои срыванья с якорей! Своими стонами мне услащала качку Великомученица полюсов и зон Даль океанская, чьих зорь вдыхал горячку Я, точно женщина, коленопреклонён, 65 Когда крикливых птиц, птиц белоглазых ссоры, Их гуано и сор вздымались мне по грудь И все утопленники сквозь мои распоры Шли взад пятки в меня на кубрике вздремнуть! Но я корабль, беглец из бухт зеленохвостых 70 В эфир превыше птиц, чтоб, мне подав концы, Не выудили мой водою пьяный остов Ни мониторы, ни ганзейские купцы, Я вольный, дымчатый, туманно-фиолетов, Я скребший кручи туч, с чьих красных амбразур 75 Свисают лакомства отрадны для поэтов — Солнц лишаи и зорь сопливая лазурь, Я в электрические лунные кривули, Как щепка вверженный, когда неслась за мной Гиппопотамов тьма, а грозные Июли 80 Дубасили небес ультрамарин взрывной, Я за сто миль беглец от изрыганий бурных, Где с Бегемотом блуд толстяк Мальстром творил, — Влекусь я, вечный ткач недвижностей лазурных, К Европе, к старине резных ее перил! 85 Я, знавший магнетизм архипелагов звездных, Безумием небес открытых для пловцов! Самоизгнанницей, не в тех ли безднах грозных Спишь, Бодрость будущая, сонм златых птенцов! Но, впрочем, хватит слез! Терзают душу зори. 90 Ужасна желчь всех лун, горька всех солнц мездра! Опойно вспучен я любовью цепкой к морю. О, пусть мой лопнет киль! Ко дну идти пора. И если уж вода Европы привлекает, То холодна, черна, в проломах мостовой, 95 Где грустное дитя, присев на корточки, пускает, Как майских мотыльков, кораблик хрупкий свой. О волны, тонущий в истоме ваших стонов, Я ль обгоню купцов-хлопкоторговцев здесь, Где под ужасными глазищами понтонов 100 Огней и вымпелов невыносима спесь! 1871. Перевод: опубл. 1982

Михаил Павлович Кудинов:

ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ В то время как я плыл вниз по речным потокам, Остались навсегда мои матросы там, Где краснокожие напали ненароком И пригвоздили их к раскрашенным столбам. 5 Мне дела не было до прочих экипажей С английским хлопком их, с фламандским их зерном. О криках и резне не вспоминая даже, Я плыл, куда хотел, теченьями влеком. Средь всплесков яростных стихии одичалой 10 Я был, как детский мозг, глух ко всему вокруг. Лишь полуостровам, сорвавшимся с причала, Такая кутерьма могла присниться вдруг. Мой пробужденья час благословляли грозы, Я легче пробки в пляс пускался на волнах, 15 С чьей влагою навек слились людские слёзы, И не было во мне тоски о маяках. Сладка, как для детей плоть яблок терпко-кислых, Зелёная вода проникла в корпус мой И смыла пятна вин и рвоту; снасть повисла, 20 И был оторван руль играющей волной. С тех пор купался я в Поэме океана, Средь млечности её, средь отблесков светил И пожирающих синь неба неустанно Глубин, где мысль свою утопленник сокрыл; 25 Где, в свой окрасив цвет голубизны раздолье, И бред, и мерный ритм при свете дня вдали, Огромней наших лир, сильнее алкоголя, Таится горькое брожение любви. Я знаю рвущееся небо, и глубины, 30 И смерчи, и бурун, я знаю ночи тьму, И зори трепетнее стаи голубиной, И то, что не дано увидеть никому. Я видел, как всплывал в мистическом дурмане Диск солнца, озарив застывших скал черты. 35 Как, уподобившись актёрам в древней драме, Метались толпы волн и разевали рты. Я грезил о ночах в снегу, о поцелуях, Поднявшихся к глазам морей из глубины, О вечно льющихся неповторимых струях, 40 О пенье фосфора в плену голубизны. Я месяцами плыл за бурями, что схожи С истерикою стад коровьих, и ничуть Не думал, что нога Пречистой Девы может, Смиряя океан, ступить ему на грудь. 45 Я направлял свой бег к немыслимым Флоридам, Где перемешаны цветы, глаза пантер, Поводья радуги, и чуждые обидам Подводные стада, и блеск небесных сфер. Болот раскинувшихся видел я броженье, 50 Где в вершах тростника Левиафан гниет; Средь штиля мертвого могучих волн движенье, Потоком падающий в бездну небосвод. Ртуть солнца, ледники, костров небесных пламя! Заливы, чья вода становится темней, 55 Когда, изъеденный свирепыми клопами, В них погружается клубок гигантских змей. Я детям показать хотел бы рыб поющих, И золотистых рыб, и трепетных дорад... Крылатость придавал мне ветер вездесущий, 60 Баюкал пенистый, необозримый сад. Порой, уставшему от южных зон и снежных, Моря, чей тихий плач укачивал меня, Букеты мрака мне протягивали нежно, И, словно женщина, вновь оставался я. 65 Почти как остров, на себе влачил я ссоры Птиц светлоглазых, болтовню их и помет. Сквозь путы хрупкие мои, сквозь их узоры Утопленники спать шли задом наперед. Итак, опутанный коричневою пряжей, 70 Корабль, познавший хмель морской воды сполна, Я, чей шальной каркас потом не станут даже Суда ганзейские выуживать со дна; Свободный, весь в дыму, туманами одетый, Я, небо рушивший, как стены, где б нашлись 75 Все эти лакомства, к которым льнут поэты, — Лишайник солнечный, лазоревая слизь; Я, продолжавший путь, когда за мной вдогонку Эскорты черных рыб пускались из глубин, И загонял июль в пылавшую воронку 80 Ультрамарин небес ударами дубин; Я, содрогавшийся, когда в болотной топи Ревела свадьба бегемотов, сея страх, — Скиталец вечный, я тоскую о Европе, О парапетах её древних и камнях. 85 Архипелаги звёзд я видел, видел земли, Чей небосвод открыт пред тем, кто вдаль уплыл... Не в этих ли ночах бездонных, тихо дремля, Ты укрываешься, Расцвет грядущих сил? Но слишком много слёз я пролил! Скорбны зори, 90 Свет солнца всюду слеп, везде страшна луна. Пусть мой взорвется киль! Пусть погружусь я в море! Любовью терпкою душа моя пьяна. Коль мне нужна вода Европы, то не волны Её морей нужны, а лужа, где весной, 95 Присев на корточки, ребёнок, грусти полный, Пускает в плаванье кораблик хрупкий свой. Я больше не могу, о воды океана, Вслед за торговыми судами плыть опять, Со спесью вымпелов встречаться постоянно 100 Иль мимо каторжных баркасов проплывать. 1871. Перевод: опубл. 1982

Давид Самойлович Самойлов:

ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ Когда, от бичевы освободившись, я Поплыл по воле Рек, глухих и непогожих, На крашеных столбах — мишени для копья — Кончались моряки под вопли краснокожих. 5 Теперь я весь свой груз спустил бы задарма — Фламандское зерно и а́нглийские ткани, Пока на берегу шла эта кутерьма, Я плыл, куда несло, забыв о капитане. В свирепой толчее я мчался в даль морей, 10 Как мозг ребенка, глух уже другую зиму. И Полуострова срывались с якорей, От суши отделясь, проскакивали мимо. Шторм пробуждал меня, возничий жертв морских, Как пробка, на волнах плясал я десять суток, 15 Презрев дурацкий взор огней береговых, Среди слепых стихий, утративших рассудок. В сосновой скорлупе ворочалась волна, И мне была сладка, как мальчику кислица Отмыла все следы блевоты и вина 20 И сорвала рули, когда пошла яриться. С тех пор я был омыт поэзией морей, Густым настоем звёзд и призрачным свеченьем, Я жрал голубизну, где странствует ничей Завороженный труп, влеком морским теченьем. 25 Где вдруг линяет синь от яркости дневной, И, отгоняя бред, взяв верх над ритмом тусклым, Огромней ваших лир, мощней, чем чад хмельной, Горчайшая любовь вскипает рыжим суслом. Я знаю смерч, бурун, водоворот, борей, 30 Грозо́вый небосвод над вечером ревущим, Рассвет, что всполоше́н, как стая сизарей; И видел то, что лишь мерещится живущим. Я видел низких зорь передрассветный сон, Сгущенный в синяки мистических видений, 35 И волны, что дрожат и ходят колесом, Как лицедеи из старинных представлений. Я бредил о снегах в зеленоватой мгле, Я подносил к очам морей мои лобзанья: Круговращенье сил, неведомых земле, 40 Певучих фосфоров двухцветные мерцанья. Я долго созерцал, как, злобой обуян, Ревёт прибой, похож на стадо в истерии, Не ведая ещё, что дикий Океан Смиренно припадёт к ногам Святой Марии. 45 Вы знаете! Я плыл вдоль неземных Флорид, Там, где цветы, глаза пантер, обличьем сходных С людьми, и, наклонясь, там радуга парит Цветною упряжью для табунов подводных. Я чуял смрад болот, подобье старых мреж, 50 Где в тростниках гниёт нутро Левиафана, Я видел мёртвый штиль и в нём — воды мятеж, И в мутной глубине жемчужного тумана — Жар неба, бледный диск, мерцанье ледников И мели мерзкие среди заливов грязных, 55 Где змеи жирные — жратва лесных клопов — В дурмане падают с дерев винтообразных. Как детям показать поющих рыб, дорад, И рыбок золотых, не знающих печали! Я в пене лепестков летел, прохладе рад. 60 Нездешние ветра полёт мой окрыляли. Бывало, Океан, устав от полюсов, Укачивал меня, и пеньем монотонным Цветною мглой в борта всосаться был готов… Я был, как женщина, коленопреклонённым.... 65 Почти что остров, я опять пускался в путь, Влача помёт и птиц, пришедших в исступленье, И осторожный труп, задумавший соснуть, Попятившись, вползал свкозь хрупкие крепленья. И вот, осатанев в лазури ветровой, 70 Я — тот, кто у смерчей заимствовал прическу. Ганзейский парусник и шлюп сторожевой Не примут на буксир мой кузов, пьяный в доску! Я, вольный, мчал в дыму сквозь лиловатый свет, Кирпичный небосвод тараня, словно стены 75 Заляпанные — чтоб посмаковал поэт! — Сплошь лишаями солнц или соплями пены; Метался, весь в огнях, безумная доска, С толпой морских коньков устраивая гонки, Когда Июль крушил ударом кулака 80 Ультрамарин небес, и прошибал воронки; Мальштремы слышавший за тридевять округ, И бегемотов гон и стон из их утробы, Сучивший синеву, не покладая рук, Я начал тосковать по гаваням Европы. 85 Я видел небеса, что спятили давно, Меж звёздных островов я плыл с астральной пылью... Неужто в тех ночах ты спишь, окружено Златою стаей птиц, Грядущее Всесилье? Я изрыдался! Как ужасен ход времён, 90 Язвительна луна и беспощадны зори! Я горечью любви по горло опоён. Скорей разбейся, киль! Пускай я кану в море! Нет! Я хотел бы в ту Европу, где малыш В пахучих сумерках перед канавкой сточной, 95 Невольно загрустив и вслушиваясь в тишь, За лодочкой следит, как мотылёк непрочный. Но больше не могу, уставший от валов, Опережать суда, летя навстречу бурям, И не перенесу надменность вымпелов, 100 И жутко мне глядеть в глаза плавучих тюрем. 1871. Перевод: опубл. 1984

Александр Соломонович Големба:

ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ Я себе показался бродягой раскованным, К морю сила теченья меня увлекла: Бурлаков моих жалких к столбам размалёванным Пригвоздили индейцы, раздев догола. 5 А фламандским зерном иль английскими ситцами Был набит я — не знаю! Едва улеглось На спардеке сраженье с людьми меднолицыми, По течению Рек я поплыл на авось. Грудь мою обласкали приливы с отливами, 10 Был я глух, как зародыш, как снег, как трава; Я летел! И своими жемчужными гривами Обречённо потряхивали Полуострова. Укачала меня синева мутноглазая, И, на все ураганы равненье держа, 15 Я скитался, по гребням бесчисленным лазая, Неприкаянней пробки и легче пыжа! И волна, что нежней, чем ранет с червоточиной, Вторглась в трюмы, меж брусьев еловых юля, И вином голубым иль блевотою смоченный 20 Я лишился бушприта, лишился руля. И с тех пор я в поэме морей, где актинии, Где на Млечном Пути настоялась вода, Где в лазурях пониже моей ватерлинии Пузом вверх чьи-то жертвы плывут иногда. 25 Где виденья заляпаны синею жижею, Где в замедленных ритмах, в огнях янтаря Крепче браги хмельной бродят горечи рыжие, Позвончей ваших лир о любви говоря! Я с грозою знаком, с колдовскими глубинами, 30 Мне запомнился гневный бурун смерчевой, Я прошёл под крылами зари голубиными И увидел, чего не увидит живой. Видел солнце закатное в сгустках сиреневых, В леденеющих нитях трепещущей мглы; 35 Видел, как, словно трагики старого времени, На подмостках пучин завывают валы. Я мечтал о сугробах зелёного острова, Поцелуи к ресницам волны приносил, В жёлто-синих рассветах поющего фосфора, 40 В небывалом вращеньи неведомых сил. Я сравнил бы с ночной суматохой в коровнике Ярость волн, осадивших взъерошенный риф: Океан, что дышал благодушно и ровненько, Захрипел, от Марииных стоп отступив! 45 Берег мне раскрывался Флоридами вздорными, Где цветы как глаза леопардов блестят, Дуги радуг цветут над плечами покорными, Над мельканьем подводных таинственных стад. Я увидел болота с гигантскими вершами, 50 Где лежал догнивающий Левиафан; Плавни я увидал с камышами умершими, И вдали — к водопадам прильнувший туман. Видел солнце и льды, небеса океанские, — В ржавых заводях сиживал я на мели, 55 Где с деревьев свисали питоны гигантские И клопы на их коже пунцово цвели. Показал бы я нашим девчонкам и мальчикам Этих рыбок в огне золотой чешуи, Эти травы, что делают слишком заманчивым 60 Мой скитальческий жребий, блужданья мои. А порою, пока полюса не прочухались, Океан, усладив мою дрёму сперва, Поднимал ко мне тени цветов или щупалец, И молился я, словно в часовне вдова, 65 И качался я, птичьим помётом загаженный, И, ощупав шпангоутов трухлявую стать, Головою вперёд, чёрной втянутый скважиной, Опускался утопленник в трюме поспать... Я корабль, погибающий в тинистых зарослях, 70 Я в эфире, где птиц не отыщешь сейчас: Монитор иль ганзейский обшарпанный парусник Не спасут опьяненный стихией каркас! Буря дымных туманов меня пронесла-таки Сквозь небесную стену в лазурной пыли, 75 Сквозь банальный пример поэтической патоки, Сквозь лишайники цвета засохшей сопли! Предо мной, в атмосферных огнях электричества, Проплывают морские коньки из глубин, — Зной июля свинцовой дубинкою тычется, 80 Разбивая пылающий ультрамарин. Слышал рёв бегемотов, дрожащих от похоти, И в Мальштреме дробил непроглядную муть, Но хотел бы навек, а не как-нибудь походя К волнорезам Европы покорно прильнуть! 85 Я натешился звёздными архипелагами! Острова в небесах мне кивали, маня: То не ты ли, омытая звёздными влагами, Стая птиц золотых, Мощь Грядущего Дня? Я наплакался. За моросящею сеткою 90 Оставляю я солнце, оставляю луну: Я обманут любовью язвительно-едкою! Пусть расколется киль! Пусть пойду я ко дну! И Европа нужна мне как чёрная лужица, Над которой склонился подросток шальной, — 95 В ней бумажный кораблик томительно кружится, Вьётся сумрак, дыша мотыльковой весной. Я уже не дышу голубыми широтами, Не преследую флаги в просторах морей, Я не в силах проплыть под ночными пролётами 100 Низкобровых мостов в пламенах фонарей. 1871. Перевод: опубл. 1998

Евгений Владимирович Витковский:

ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ Я плыл вдоль скучных рек, забывши о штурвале: Хозяева мои попали в плен гурьбой — Раздев их и распяв, индейцы ликовали, Занявшись яростной, прицельною стрельбой. 5 Да что матросы, — мне без проку и без толку Фламандское зерно, английский коленкор. Едва на отмели закончили поколку, Я был теченьями отпущен на простор. Бездумный, как дитя, — в ревущую моряну 10 Я прошлою зимой рванул — и был таков: Так полуострова дрейфуют к океану От торжествующих земных кавардаков. О, были неспроста шторма со мной любезны! Как пробка лёгкая, плясал я десять дней 15 Над гекатомбою беснующейся бездны, Забыв о глупости береговых огней. Как сорванный дичок ребенку в детстве, сладок Волны зелёный вал — скорлупке корабля, — С меня блевоту смой и синих вин осадок, 20 Без якоря оставь меня и без руля! И стал купаться я в светящемся настое, В поэзии волны, — я жрал, упрям и груб, Зелёную лазурь, где, как бревно сплавное, Задумчиво плывёт скитающийся труп. 25 Где, синеву бурлить внезапно приневоля, В бреду и ритме дня сменяются цвета — Мощнее ваших арф, всесильней алкоголя Бродилища любви рыжеет горькота. Я ведал небеса в разрывах грозных пятен, 30 Тайфун, и водоверть, и молнии разбег, Зарю, взметённую, как стаи с голубятен, И то, что никому не явлено вовек. На солнца алый диск, грузнеющий, но пылкий, Текла лиловая, мистическая ржа, 35 И вечные валы топорщили закрылки, Как мимы древние, от ужаса дрожа. В снегах и зелени ночных видений сложных Я вымечтал глаза, лобзавшие волну, Круговращение субстанций невозможных, 40 Поющих фосфоров то синь, то желтизну. Я много дней следил — и море мне открыло, Как волн безумный хлев на скалы щерит пасть, — Мне не сказал никто, что Океаньи рыла К Марииным стопам должны покорно пасть. 45 Я, видите ли, мчал к незнаемым Флоридам, Где рысь, как человек, ярит среди цветов Зрачки, — где радуги летят, подобны видом Натянутым вожжам для водяных гуртов. В болотных зарослях, меж тростниковых вершей, 50 Я видел, как в тиши погоды штилевой Всей тушею гниёт Левиафан умерший, А дали рушатся в чудовищный сувой. И льды, и жемчуг волн; закат, подобный крови; Затоны мерзкие, где берега круты 55 И где констрикторы, обглоданы клоповьей Ордой, летят с дерев, смердя до черноты. Я последить бы дал детишкам за макрелью И рыбкой золотой, поющей в глубине; Цветущая волна была мне колыбелью, 60 А невозможный ветр сулил воскрылья мне. С болтанкой бортовой сливались отголоски Морей, от тропиков простёртых к полюсам; Цветок, взойдя из волн, ко мне тянул присоски, И на колени я по-женски падал сам... 65 Почти что остров, я изгажен был поклажей Базара птичьего, делящего жратву, — И раком проползал среди подгнивших тяжей Утопленник во мне поспать, пока плыву. И вот — я пьян водой, я, отданный просторам, 70 Где даже птиц лишён зияющий эфир, — Каркас разбитый мой без пользы мониторам, И не возьмут меня ганзейцы на буксир. Я, вздымленный в туман, в лиловые завесы, Пробивший небосвод краснокирпичный, чьи 75 Парнасские для всех видны деликатесы — Сопля голубизны и солнца лишаи; Доска безумная, — светясь, как, скат глубинный, Эскорт морских коньков влекущий за собой, Я мчал, — пока Июль тяжёлою дубиной 80 Воронки прошибал во сфере голубой. За тридцать миль морских я слышал рёв Мальстрима, И гонный Бегемот ничтожил тишину, — Я, ткальщик синевы, безбрежной, недвижимой, Скорблю, когда причал Европы вспомяну! 85 Меж звёздных островов блуждал я, дикий странник. В безумии Небес тропу определив, — Не в этой ли ночи ты спишь, самоизгнанник, Средь златопёрых птиц, Грядущих Сил прилив? Но — я исплакался! Невыносимы зори, 90 Мне солнце шлёт тоску, луна сулит беду; Острейшая любовь нещадно множит горе. Ломайся, ветхий киль, — и я ко дну пойду. Европу вижу я лишь лужей захолустной, Где отражаются под вечер облака 95 И над которою стоит ребёнок грустный, Пуская лодочку, что хрупче мотылька. Нет силы у меня, в морях вкусив азарта, Скитаться и купцам собой являть укор, — И больше не могу смотреть на спесь штандарта, 100 И не хочу встречать понтона жуткий взор! 1871. Перевод: 1986

Андрей Владимирович Кротков:

ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ Свергаясь вниз, вдоль рек, что равнодушны были, Я вмиг осиротел. Дурную матросню Галдящею толпой индейцы изловили, Пронзили стрелами и предали огню. 5 Фламандское зерно и хлопок из колоний Мой трюм набили всклянь, но я остыл и скис. Дослушав вопли жертв и клекот их агоний, Безудержно, легко я покатился вниз. Той лютою зимой я был глупей и глуше 10 Младенца-сосунка – и видеть мог едва, Как в корчах-потугах от лона суки-суши Отплыли вздыбленные полуострова. Шторм растолкал меня. Во впалый промежуток Лютующих валов, в крутильню толкотни 15 Нырнул – и пробкою носился десять суток, В зрачки закольцевав маячные огни. Как детским ротикам сок яблок мил и сладок – В нутро мое вода зеленая зашла, Смела блевотину, смахнула вин осадок, 20 Снесла перо руля и якорь сорвала. Лазурь, поэма вод! Я кувыркался в блеске Медузных звезд - и знал: вовек не потону. Обок – утопленник, смежая занавески Забитых солью век, фланировал ко дну. 25 Пьяней, чем чистый спирт, звучней, чем лир бряцанье, То ровно, то вразнос звучать обречена, Там в синих вспышках дня, в унылом их мерцанье Прогоркнувшей любви закисла рыжина. Я все познал: небес огонь, водовороты 30 Глубин, вертлявый ход смерча, вечерний свет, Блистающий восход и птичьих стай пролеты, И то, что морякам мерещится, как бред. Я видел падший лик лилового светила Над полной ужасов мистической водой, 35 И вереницу волн, что медленно катила, Как в драме греческой – прощальной чередой. Ночную зелень пил, и снеговые токи, И липкий поцелуй морских соленых уст, И в беге круговом живительные соки, 40 Чей желто-синий стон был фосфорично густ. По месяцам глядел: прибой – скотина в гневе - Отбитый скалами, сугубил свой налет. Стопами ясными самой Пречистой Деве Вовек не уласкать тех бесноватых вод. 45 Я носом тыкался в дремучие Флориды, Где у цветов глаза, где тело дикаря Пантерою пестрит, где радуги-апсиды – Как вожжи колесниц, взнуздавшие моря, Я чуял смрадный ил на отмелях-засадах, 50 Где сгнил Левиафан от знойной духоты, И слышал грохот волн в стоячих водопадах, Когда внезапный штиль ломает им хребты. Я зрел, как жемчуг льдов кровавит чрева тучам, Как к серебру небес пристал лагунный зуд, 55 Как липка похоть змей по свилеватым сучьям От душных ласк клопов, что их дотла грызут. Эх, вот бы малышам увидеть славных рыбок – Златистых, огненных, поющих поутру! Я ароматы пил, и взвинчен был, и зыбок, 60 Срывался с якоря и бился на ветру. Измаявшись бродить меж полюсом и зоной, Где тени плавятся, я грезил наяву Тенистостью цветов; коленопреклоненный, Лицом - как женщина - в них падал, как в траву. 65 И снова, с палубой, желтевшей по колена Пометом вздорных птах, я плыл сквозь грай и гиль, И вновь утопленник, как рулевой на смену, Сонливо стукался о мой подгнивший киль. Ганзейской жадности и броненосной хватке 70 Не давшись, смертно пьян, я канул на лету. Расхристанный скелет, распавшись в беспорядке, Я бурей просквозил в простор и пустоту; Я, легкий, как дымок, взирал на башни неба, На рваный их кирпич, откуда нагло вниз 75 Свисали лакомства, поэтам слаще хлеба – Зорь плесень сырная и солнечная слизь; Я, щепка вздорная, безлунно-беспробуден, Табун морских коньков рассек наперерез; Вдогон шаман-июль лупил наотмашь в бубен 80 Звенящей синевы натянутых небес; Я, за полсотни миль сбежав от лап потопа, Где Бегемота плоть Мальстрем пережевал – Твой вечный страж, к тебе влеком я, о Европа, К твоим лазурным снам, гранитным кружевам. 85 Архипелаги звезд видал; в немом обличье Ловил я бред небес, разъятых догола; В каком изгнанье спишь ты, выводок величья, Грядущий Властелин, злаченые крыла? Но слезы высохли. Заря, ты обманула! 90 Как солнце мерзостно, как солона луна… Я до краев налит. С морей меня раздуло. Пусть разопрет борта! Скорей коснуться дна! Милей мне черный лед и стынь проточной лужи, И грустный мальчуган, что на краю прилег, 95 Кораблик свой пустил – а тот летит не хуже, Чем майским вечером беспечный мотылек. О, волны, я устал от стонов ваших жарких; Все прочь, уйдите с глаз – купец и китолов! Меня вгоняют в дрожь и каторжные барки, 100 И спесь надутая торговых вымпелов. 1871. Перевод: 2003

—————

Евгений Всеволодович Головин:

ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ Я спускался легко по речному потоку Наспех брошенный теми, кто шел бичевой. К разноцветным столбам пригвоздив их жестоко, Краснокожие тешились целью живой. 5И теперь я свободен от всех экипажей В трюме только зерно или хлопка тюки… Суматоха затихла. И в прихоть пейзажей Увлекли меня волны безлюдной реки. В клокотанье приливов и в зимние стужи 10Я бежал, оглушенный, как разум детей, И полуострова, отрываясь от суши Не познали триумфа столь диких страстей. Ураганы встречали мои пробужденья, Словно пробка плясал я на гребнях валов, 15Где колышатся трупы в инерции тленья И по десять ночей не видать маяков. Словно яблоко в детстве, нежна и отрадна, Сквозь еловые доски сочилась вода. Смыла рвоту и синие винные пятна, 20Сбила якорь и руль неизвестно куда. С той поры я блуждал в необъятной Поэме, Дымно-белой, пронизанной роем светил, Где утопленник, преданный вечной проблеме, Поплавком озаренным задумчиво плыл. 25Где в тонах голубой, лихорадочной боли, В золотистых оттенках рассветной крови, Шире всех ваших лир и пьяней алкоголя, Закипает багровая горечь любви. Я видал небеса в ослепительно-длинных 30Содроганьях… и буйных бурунов разбег, И рассветы, восторженней стай голубиных, И такое, о чем лишь мечтал человек! Солнце низкое в пятнах зловещих узоров, В небывалых сгущеньях сиреневой мглы 35И подобно движениям древних актеров, Ритуально и мерно катились валы… Я загрезил о ночи, зеленой и снежной, Возникающей в темных глазницах морей, О потоках, вздувающих вены мятежно 40В колоритных рожденьях глубин на заре. Я видал много раз, как в тупой истерии Рифы гложет прибой и ревет, точно хлев, Я не верил, что светлые ноги Марии Укротят Океана чудовищный зев. 45О Флориды, края разноцветных загадок, Где глазами людей леопарды глядят, Где повисли в воде отражения радуг, Словно привязи темно-опаловых стад. Я видал как в болотах глухих и зловонных 50В тростнике разлагался Левиафан, Сокрушительный смерч в горизонтах спокойных Море… и водопадов далекий туман. Ледяные поля. В перламутровой яви Волны. Гиблые бухты слепых кораблей, 55Где до кости обглоданные муравьями, Змеи падают с черных пахучих ветвей. Я хотел, чтобы дети увидели тоже Этих рыб — золотисто-певучих дорад. Убаюканный пеной моих бездорожий 60Я вздымался, загадочным ветром крылат. Иногда, вечный мученик градусной сети, Океан мне протягивал хищный коралл. Или, в желтых присосках бутоны соцветий Восхищенный, как женщина, я замирал… 65А на палубе ссорились злобные птицы, Их глаза были светлые до белизны, И бездомные трупы пытались спуститься В мой разломанный трюм — разделить мои сны. Волосами лагун перепутан и стянут 70Я заброшен штормами в бескрайний простор, Мой скелет опьянелый едва ли достанут Бригантина Ганзы и стальной монитор. Фиолетовым дымом взнесенный над ветром, Я пробил, точно стенку, багровую высь, 75Где — изящным подарком хорошим поэтам — Виснут сопли лазури и звездная слизь. В электрических отблесках, в грозном разгуле Океан подо мной бушевал, словно бес, Как удары дубин грохотали июли 80Из пылающих ям черно-синих небес… Содрогался не раз я, когда было слышно, Как хрипят бегемоты и стонет Мальстрем, Я, прядильщик миров голубых и недвижных, Но Европа… ее не заменишь ничем. 85Были звездные архипелаги и были Острова… их просторы бредовы, как сон. В их бездонных ночах затаилась не ты ли Мощь грядущая — птиц золотых миллион? Я действительно плакал! Проклятые зори. 90Горько всякое солнце, любая луна… И любовь растеклась в летаргическом горе, О коснулся бы киль хоть какого бы дна! Если море Европы… я жажду залива Черные лужи, где пристани путь недалек, 95Где нахмуренный мальчик следит молчаливо За своим кораблем, нежным, как мотылек. Я не в силах истомам волны отдаваться, Караваны судов грузовых провожать, Созерцать многоцветные вымпелы наций, 100Под глазами зловещих понтонов дрожать.

Михаил Всеволодович Анищенко:

ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ По мертвой реке я все ниже спускался, Канаты и путы, оставив рабу. Шаман краснокожий кричал и ругался, Вчерашний мой труп, пригвождая к столбу. 5Я выбросил за борт матросскую смуту, Зерно воскресенья и пряжу надежд. Я сжег паруса, расстояния спутал, Мне больше не надо еды и одежд. Вокруг океан расходился, как рана, 10Борта пробивали седые быки. По горло залитые лавой вулкана, Кричали от боли мои маяки. Я проклял причалы далекого мира, Я проклял таверны и все якоря. 15Блеснула комета, прошлась, как секира, Отрублено все, что напрасно и зря. Мне ветер натягивал нервы и скулы, Но между кипящих оскаленных скал. Мой нос, как плавник леденящей акулы, 20Пространство и время легко рассекал. Теперь я не мог ни уснуть, ни забыться, Как чьи-то мечты, от зари до зари, Летели во мне небывалые птицы И рвали на части меня изнутри. 25Летела душа моя. Птицы летели. Пылала, как спирт, заповедная кровь. Под богом, под небом, в разодранном теле Любовь умирала. Рождалась любовь. На дне, в темноте, на волне, без обмана, 30Уже никуда от себя не спеша, Я понял, что небо и ширь океана, Все это и есть человечья душа. Во мне умещались все бездны и дали, Сливались все реки и все времена 35Во мне африканских рабов бичевали, Во мне загоралась и гасла луна. Дожди и туманы, пески бездорожья, Цари Византии и хан на коне, И божья роса, и трясина безбожья — 40Все это живёт и страдает во мне. Могу я коснуться коленок Флориды, Могу, как пантера, валяться в цветах, Где дождь изливает былые обиды И радугу держит на влажных губах. 45В печали забытого Левиафана Я вижу рожденье бездонных болот Где травы полны семенами дурмана, Где жертв завлекает к себе бергамот. Я вижу кораллы и сон перламутра, 50Я вижу могилы неведомых слов, Где черные змеи, как всякая мудрость, Становятся пищей для черных клопов. Я вижу, как ищут родителей дети, Как нищий калека глядит в небеса, 55Как лунные судьбы плывут через сети, Как в землю врастают босые леса. Я принял в себя — и страданья и горе, Открыта душа, как последний приют. И все моряки, утонувшие в море, 60Во мне оживают и песни поют. Ветра, небеса, осьминоги и дети, Душа без конца и простор вековой. Я вижу себя. Только где-то на свете Слепую погоню готовят за мной. 65Пускай по волнам мельхиоровой Леты, Плывут, им не скоро добраться сюда, Где белые перья макают поэты В чернильное море людского суда. Пускай между звезд и задумчивых гадов 70Плывет монитор очумелой Ганзы. Под светом больших электрических скатов Пишите, поэты, гомеры мои! О буйстве весеннего гелиотропа, О грезах Мольстрема на розовом дне, 75Наверное, скоро узнает Европа, Чтоб раз навсегда позабыть обо мне. В ночи догорает мой компас сожженный, Над сушею пепел разносят ветра. Оттуда, оттуда, как тать прокаженный, 80На вечные веки я изгнан вчера. Ну что же, проклятья и злоба холопа, И пламя любви — это все от меня. В моем указательном пальце, Европа, Живи, ненавидя меня и кляня. 85Другие мальчишки пускай у причала Стоят, бескозырки свои теребя, Пускай они ищут концы и начала, Которых давно уже нет у тебя. 1871. Перевод: 2003-2004 (?)

Андрей Юрьевич Чернов:

ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ 1 В краю равнинных рек доверившись теченью, Матросов я своих в два счёта растерял: Для краснокожих ставшие мишенью, Они уснули меж крикливых скал. 2 5Я их не уберёг. И зелен был, и робок. На волоках закат ополоснул в крови Фламандское зерно, колониальный хлопок… И реки повелели мне: плыви! 3 Минувшею зимой, пустой, как мозг младенца, 10Под неумолчный вой приливов и ветров Бежал я, выкинув победное коленце Вдоль побережий полуостровов. 4 Мое рожденье громы возвестили. И легче пробки на хребте морей 15Плясал я десять суток — без усилий И глупого догляда фонарей. 5 Нежней аниса на зубах мальчишки, Еловую мою скорлупку веселя, От пятен синих вин и высохшей отрыжки 20Вода омыла чрево корабля. 6 Поэмой млечности вдруг обернулся хаос. Мерцающую из конца в конец Я постигал лазурь, в которой колыхаясь, Всплывает зачарованный мертвец. 7 25Объятый синевой горчайшего безумья, Вошедшего в мои медлительные сны, Пригубил я из кубка перволунья Брожение любовной рыжины. 8 Познал я строй небес и меру их глубинам, 30Бесстрастье тесных недр — стремнин девятый вал, Мерцающий рассвет над бризом голубиным И то, о чем при жизни не мечтал. 9 Закат лиловый трепетал над стадом Валов, твердеющих по вечерам, 35Их пурпур был сродни мистическим нарядам, Завещанным актёрам древних драм. 10 Мне грезились снега — огней зеленых струны, Ночной круговорот неслыханных зарниц, И луч, целующий глаза лагуны, 40И пробужденье желто-синих птиц. 11 Покуда зыби топчут побережье, Как стадо вепрей, прущих на таран, — Не ведая, что пяткой Девы был повержен И усмирён астматик-Океан, 12 45Я углублялся в жгучую Флориду, Где влажных глаз пантерьи лепестки Сроднились с фауной, антропоморфной с виду, И отраженья радуг так легки! 13 Еще я повстречал такие страны, 50Где в тростниках блуждающих болот Невероятные гниют Левиафаны На страже адовых ворот. 14 Под перламутровыми ледниками Вдоль отмелей, замкнувших вход в залив, 55Лианы чёрных змей, изъеденных клопами, Свисают, буревал зловонием обвив. 15 Поющих рыбок золотых я встретил. (Вот бы порадовалась ребятня!) Невесть откуда налетевший ветер 60Кипеньем лепестков кропил меня. 16 Утомлена своими полюсами, Пучина из разверстой глубины Вздымая грудь с лимонными сосцами, Баюкала меня под стон волны. 17 65Когда слетала белоглазых чаек стая — Я на себе качал их ругань и помёт. Подчас мой чуткий сон пересекая, Утопленник скользил спиной вперёд. 18 В кудрявых гаванях, где вызревают газы 70Пьянящих вод, я был самим собой. Ни бронекатерá, ни парусники Ганзы Не стронули бы с места остов мой. 19 Объятый фиолетовым туманом, Дырявя неба вишенную хмурь, 75Я приносил поэтам и гурманам В коросте солнц небесную лазурь. 20 Электровспышкой, рыбою-луною Испятнанный эскорт морских коньков Бичом июльских ливней надо мною 80Крушил ультрамарины облаков. 21 Внимая воплям Бегемотов гонных Там, где Мальстрим затягивает сеть, О европейских гаванях укромных, Кому ж не приходилось пожалеть? 22 85Но, лицезревший звёзд архипелаги, Мильонный сонм неистовых светил, Я не предам чернилам и бумаге Грядущий плеск Золотокрылых Сил. 23 …Нет, не могу. Осточертели зори, 90И каждая луна, и солнц полдневных гиль. Заезженный мотив, мол, только б выйти в море, Форштевень ободрав или ошкрябав киль… — 24 Довольно, милые. Не наступлю на грабли — Атлантику отдам за ручеек, 95Где, став на корточки, малыш толкнёт кораблик Не по течению, а поперёк. 25 И сам сбежит к своим штормам и бурям, — В кильватере купца достойно старых дур Отдаться под надзор глазниц плавучих тюрем, 100Или надменный флагманский прищур. 1871. Перевод: 1–17 марта 2011

______________________

ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА:

В оригинале стихотворение написано силлабическим двенадцатисложником с цезурой посредине строки. Обычно его переводят силлаботоникой — четырехстопным амфибрахием или шестистопным ямбом. Эта дань традиционной условности, скорее, нумерологической, чем поэтической, в русской версии приводит к унылому однообразию ритмики стиха и расточительному увеличению энтропии.

Силлабика принципиально не сводима к силлаботонике. Даже при формальном равенстве слогов ритмического и интонационного узнавания не происходит. Мнимое сходство оборачивается выхолащиванием содержания, введением в текст избыточной системы ритмических «костылей» и вербальных «затычек», к появлению неестественной переводной интонации, к «немецкому акценту» (цеховой термин С. Я. Маршака).

Предлагаемый перевод сделан разностопным (пяти- и шестистопным) ямбом.

«Пьяный корабль» Артюра Рембо мотается по просторам мировой литературы уже 140 лет. Беда в том, что это стихотворение написано «темным» стилем, то есть читатель должен сам разгадать сюжет и перевести его с языка ассоциаций на обычный. Темным стилем еще в средневековье писали скальды, трубадуры, автор «Слова о полку» и Низами. Позже так писали Шекспир и Мандельштам.

«Темная» поэтика трудна для перевода. Особенно когда переводчики игнорируют законы ее строения.

Если набраться наглости и прозой пересказать эти стихи семнадцатилетнего французского поэта, то может выйти, к примеру, так:

Индейцы на волоках перебили команду корабля, и его вынесло в океан.

Корабль повторил судьбу летучего Голландца. Он видел многие чудеса мирозданья, но понял, что самое большое чудо и самое главное из морей — ребенок, пускающий свой кораблик в луже.

А потому выбор поэта — личная свобода. Не быть узником плавучей тюрьмы, но и не находиться под надменным адмиральским приглядом. Поэты становятся свободными раньше своих читателей. Сначала они — а потом уже и мы.

Основательную работу о русских переводах этого стихотворения опубликовал Евгений Витковский. См. главу «У входа в лабиринт (Пьяный корабль)» в его книге «Против энтропии»

Я делал свое переложение с учетом этой работы. Пользуюсь случаем принести ее автору глубокую благодарность.

Сергей Борисович Протасов:

ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ По рекам суеты и недоверья Был мой маршрут и одинок и нов Мои матросы дикарями в перьях Замучены у расписных столбов 5Но рад я, что избавился от сброда — Быть пленником реки и корабля Я счастлив — такова моя природа И тонны счастья в трюмах у меня. Я плыл, как дети уплывают в старость 10Сквозь ливни лет, сквозь безнадёжный штиль Но на равнинах плоских и усталых Я не глотал полуденную пыль Я ёжился под одеялом шторма В кромешной тьме молил о маяках 15И жить хотел, и шёл на смерть покорно У ветра был соломинкой в руках. Мне слаще первых кислых детских яблок Под скрип в сосновых скулах корабля Сносить хандру за борт и мачты набок 20И забывать на рейдах якоря С тех пор я открывал стихи в стихие Бродил средь звёзд и странствовал по дну Я пел лазурь такую, что под килем — Приплясывали те, кто утонул. 25Я видел в сини солнечного горна Как в медленной полуденной крови Пьяней вина, и музыки просторней Бродило пойло красное любви Мне ураганы открывали небо 30Рассвет вил гнёзда в мачтах корабля И ни один из вольнодумцев не был В мечтах своих — в местах, что видел я! И мне являлось солнце на закате В пурпурной тоге из античных драм 35И сонмы волн в любом своём накате Плели ажур венецианских рам Мне снились изумруды ледяные И веки вод целующий мороз И наливные облака цветные 40И птичий гомон жёлто-синих грёз. Валы гуртом атаковали скалы И день, и ночь с отчаяньем зверей И ноги рек прозрачные топтали Взлохмаченные головы морей 45Я в джунглях был, где взгляды процветают В оранжереях чернокожих лиц И радуги как лезвия мелькают В зрачках пантер, похожих на девиц Я увязал в болотах, где вовеки 50Гниёт дракон под спудом камыша Где водопады опускают веки И дышит бездны чуткая душа. Сын серебра — ледник, горсть углей — час заката Карманы шторма, полные костей 55Здесь древо смерти змеями чревато И плещет знамя чёрное страстей! Я пляс дельфинов показал бы детям На синеве — певуче-золотых И пенные течения соцветий 60И крылья ветра на плечах моих Выл океан в цепях меридианов Рыдал, беззвучно открывая пасть И я как богомольная путана К его седой груди хотел припасть 65Я был как пляж, рассерженный на чаек Был юнгой на загаженных снастях И волны мои сонные качали Утопленников сонных на плечах Но в шевелюре шторма незаметен 70Я взят туда, где птицы не поют И никакие тральщики на свете Откуда мертвецов не достают Свободен я как дым, я стал туманом Я пурпур, злые рвущий небеса 75Где облака как хищники-гурманы Едят поэтов сладких телеса Да, я — туман, огни святого Эльма Морской конёк, безумный и кривой Июль, включивший зарево котельной 80Над сумерек разбитой головой Я — слух и страх, натянутый, как стропы Способный предрекать и прозревать И выцветшие пристани Европы Соскучившись, как руки целовать 85Я видел звезды — россыпь рифов млечных Как будто птицы вспыхнули, паря О, как же ты близка и бесконечна Магическая сила бытия! Но хватит слёз. Мне сердце разбивают 90То горечь солнца, то бесстыдство лун И острота любви. И мысль простая Что киль мой цел и я не утонул Я тот малыш. И мне никто не нужен Всё, что я взял бы из своих пенат — 95Кораблик мой в холодной чёрной луже Как бабочка — невинен и крылат. Один лишь он — ни хлопка караваны Ни гордый флаг оставленной страны Ни в сумрачной тюрьме глазок охраны 100Ни даже лень — мне больше не нужны. 1871. Перевод: опубл. 12.05.2013

____________________

Перевод Сергея Протасова публикуется на «Викиливре» с разрешения автора перевода.

КОММЕНТАРИЙ ПЕРЕВОДЧИКА:

Автор — гений в самом предельном и страшном смысле этого слова. А гений всегда один на пустом корабле судьбы. И переводить его нельзя. Можно только плыть вместе с ним вниз по течению к неизбежному, как точка в конце биографии, концу. Держаться буквы в таком деле бесполезно — все равно окажется, что ты держишься за горло стиха и медленно душишь его душу. В итоге вместо «горячего слитка жизни» — высокопарное старпёрство.

Пришлось выбросить все географические названия. Помните из «Ассы»: «Прописка твоя? Ты где живёшь?» — «Поэт он. На свете живёт». Ассоциации, которые вызывают места на карте, со временем меняются. Флорида для нас теперь не дикий край, а место, где богатые пенсионеры доживают свой век.

И только на Свете — ничего не изменилось.