Записные книжки. Тетрадь I (1980/81—1982)
151.
Очень больно и тяжело, когда тебя не понимают те люди, которых ты больше всего любишь.[1]152.
Меня особенно болезненно ранит предательство.[1]153.
Господи, сколько обмана сейчас в искусстве! А ведь ни Рембранд, ни Пушкин, ни Моцарт никого не обманывали. Они просто были сами собой. А сейчас все надевают маски, стремясь ещё больше обмануть друг друга. В искусстве нельзя лгать, а сейчас все лгут и находят в этом радость и способ существования.[1]154.
Нельзя быть добрым и отдавать всё людям, в тебя сразу же начинают кидать камнями, как в Христа. Люди злятся, когда им делаешь добро, ибо они эгоистичны. Настоящий альтруизм им непонятен, он беспокоит, раздражает их. Кроме того, они сразу же интуитивно ощущают, что ты — другой. А раз ты другой, ты им опасен. Иисус был другим и плакал перед смертью не из-за страха её, а потому что понял, что доброта бессильна.[2][3]155.
Нашему времени нужен новый Христос, но его крестный путь будет столь же бесцелен.[4]156.
Я верю в то, что в ночь перед распятием Христос плакал кровавыми слезами. Слишком велика была его боль крушения всего того, во что он верил.[4]157.
В моих некоторых сочинениях (Музыка для 11 духовых, Соната для скрипки и ф.п., Соната для саксофона и ф.п., Духовой квинтет) есть неопредолённость додекафонного материала. В других сочинениях я его сломал и сделал послушным.[5][4]158.
Когда есть техника, всегда есть соблазн работать по инерции — этого нельзя допускать.[4]159.
Многие музыкальные символы у меня можно понять, сравнив сходные моменты в различных сочинениях.[4]160.
В Соне Губайдулиной много наивной восторженности. Это — и в её музыке.[6]161.
Странно, что А. Блок смотрел какое-то время снизу вверх на В. Брюсова — он и тогда был сильнее Брюсова.[7][4]162.
Я очень болезненно всегда реагирую на издание моего сочинения с ошибками. Поэтому я так много времени трачу, делая сам все корректуры.[8][4]163.
Вероятно никогда и ни в одной стране художник не подвергался таким унижениям, как в России.[4]164.
Единственное, что мне приносит ещё радость — это дети мои и моя работа.[4]165.
Мне очень трудно жить в мире «деловых людей».[4]166.
«Реквием» можно исполнить гораздо лучше, чем его сыграли в Гамбурге. Его следует исполнять традиционными музыкантами в обычной программе.[9][4]167.
Сколько больших художников женилось не на тех женщинах, которых они искали, и как эти женщины испортили им жизнь (Пушкин, Блок, Глинка)...[10][11]168.
Шостакович неоднократно мне повторял: «Эдик, я был трусом; я всю жизнь был трусом», и это объясняет многое и в его жизни, и в его музыке.[12][11]169.
Сейчас всё самое яркое, что есть в России, стягивается только в двух местах: у Б. Биргера и на Таганке.[13][11]
170.
Наша страна всегда будет нищей и несчастной. И ничего нельзя изменить.[11]171.
Юля — моя Снежная Дева. И у меня с ней также ничего не получается, как и у Блока с Волховой. Лишь снежная пыль.[6]172.
В новой музыке было слишком много несущественного. Поэтому она так быстро устарела. Вся основа её была в чём-то ложной.[11]173.
Нет ни одного устаревшего вида техники, устаревает только эстетика.[11]174.
У нас слишком часто утверждается ложная идея, что после периода «поисков» идёт процесс «упрощения» музыкального языка (Прокофьев, Шостакович, Мясковский). Но у них этот процесс был процессом обеднения музыкального языка и приспособляемости к обстоятельствам. Когда Шёнберг обратился в конце жизни к тональности, это было плохо и неестественно. И он потерпел в этих сочинениях полный провал. У настоящих художников идёт постепенный процесс уточнения своего языка. Отсюда и возникает ощущение классической ясности. Это — совсем другое.[11]175.
На меня очень сильно влиял Шопен, но это почему-то никто не замечает.[11]176.
Лигети всю жизнь был занят самим собой. Булез — нет. Он много делал для других, пытаясь создать школу и утвердить то, во что он верил. Но он предпочитает окружать себя посредственностями и исключал тех, кто сильнее его.[14]177.
Всё-таки, из всех типов нотации, традиционная нотация наиболее точна и полна. Она позволяет точнее всего записывать мысль. Конечно, есть многое, что невозможно нотировать традиционно (нетемперированные звучности, шумы), но это — не основной материал музыки.[11]178.
Я очень не люблю механистическую регулярность в музыке.[11]179.
Блок тоже идеализировал женщин.[15]180.
Мне всю жизнь хочется написать свой «Зимний путь» и свою «Прекрасную мельничиху», но я не знаю, когда смогу это сделать.[15]181.
Больнее всего получать удары от тех, кого любишь.[15]182.
И Гоголь, и Блок умерли оттого, что устали жить (по научному это, кажется, называется «депрессией»).[15]183.
Русская литература — единственная, где звучит щемящая боль о неустроенности жизни. Западная литература, в основном, сытая и благополучная. «Дивертисментное» начало в ней сильнее. Правда, есть исключения (Беккет, Виан и, конечно, Э. По).[15]184.
У меня обострённо острое отношение к цвету.[16][15]185.
В Горьком есть что-то крайне неприятное. От него, действительно, всегда как-то «дурно пахнет».[15]186.
Блок, несомненно, самый крупный русский поэт после Пушкина.[15]187.
Я не люблю грубых, неотделанных вещей (первых приближений).[15]188.
Есть люди, которые не видят, не слышат и не чувствуют поэзию незаметной игры полутонов в жизни и в искусстве. Их природа лишила многого.[15]189.
Сейчас все хотят перекричать друг друга, а я не хочу кричать.[15]190.
Я хочу писать только вокальную музыку, но мне её никто не заказывает. Сейчас спрос только на инструментальные сочинения. У меня масса заказов на инструментальные сочинения, но я совсем не хочу это делать.[15]191.
У Блока, конечно, главным несчастьем его жизни была любовь к жене. Он пришёл к ней восторженный и нежный, надеясь её сделать женой Поэта, а она оказалась самой обыкновенной блядью. Это сломило его, и от этого удара он так и не смог оправиться.[17][18]192.
Сейчас опера стала драматичкской пьесой с музыкой, вокальная музыка — речитативом. Надо вернуть вокальной музыке настоящую вокальность, не моделировать её (как Berio), а мыслить вокально. Надо снова научить людей петь. Это очень нужно.[19]193.
Вся музыка Прокофьева и Шостаковича антивокальна. Она уродлива и неестественна по интонациям.[19]194.
Non et solitudo plenae sunt diabolo[20].[19]195.
На Блока и на Пушкина написано огромное количество плохой музыки. Единственное, что достойно Пушкина, — романс Глинки «Я помню чудное мгновенье»; Блоку ещё больше не повезло, тут, пожалуй, вообще ничего нет, кроме двух романсов Рославца.[21][19]196.
Я не могу писать на стихи, если не сделаю из своими.[19]197.
Мне всегда нужно спроецировать стихи на кого-то (чаще всего, на себя), тогда я могу писать.[19]198.
Странно, что я у Блока нашёл тот же снежный цветок, который видел сам зимой в Рузе («И я опять затих у ног...»).[22][19]199.
Сочинение за роялем подменяет внутренний слух внешним и обедняет его. Такой тип работы хорош только для прикладной музыки (кино, театр).[19]200.
Самое хорошее состояние, когда не нужно преодолевать материал.[19]
Примечания
- ↑ 1,0 1,1 1,2 «Неизвестный Денисов», с. 49.
- ↑ Эта запись Денисова поразительно перекликается с мыслью В. Розанова из книги «Опавшие листья»:
«<…> Весь античный мир, при всей прелести, был всё-таки позитивен. Но болезнь прорвала позитивизм, испотрошила его: “Хочу чуда, Боже, дай чуда!” Этот прорыв и есть Христос.
Он плакал.
И только слезам Он открыт. Кто никогда не плачет — никогда не увидит Христа. А кто плачет - увидит Его непременно <…>». Цит. по изд: Из истории отечественной философской мысли. В. В. Розанов. Сочинения в 2-х томах. — Том 2. Уединённое. — М.: Правда, 1990. — С. 439.
- ↑ «Неизвестный Денисов», с. 49-50.
- ↑ 4,00 4,01 4,02 4,03 4,04 4,05 4,06 4,07 4,08 4,09 4,10 «Неизвестный Денисов», с. 50.
- ↑ Названные здесь сочинения — Музыка для 11 духовых и литавр (1961), Соната для скрипки и фортепиано (1963), Соната для саксофона и фортепиано (1970) и Духовой квинтет (1969) — неравнозначны в отношении к двенадцатитоновой технике.
Тяготение к двенадцатитоновости Денисов ощутил рано. В 1961 году он перешёл от тональности к додекафонии (впрочем, никогда не покидая тональность полностью). В первых додекафонных сочинениях в отношении норм письма он придерживался методов, сходных с техникой Шёнберга. Великое уважение к создателям серийного мышления сказалось в некотором налете классицизма шёнберговского типа, например в I части Скрипичной сонаты, в ряде мест Музыки для 11 духовых. Эти сочинения (наряду с фортепианными Вариациями) ортодоксально додекафонны. По стилю и звучанию музыка ближе к традициям Шостаковича и Стравинского, но характер обращения с рядом как с цельностью неуловимо роднит её с Шёнбергом.
Концепционное сочинение Денисова — кантата «Солнце инков» (1964) — начинает и период своеобразной двенадцатитоновой техники, отличной от установок Шёнберга. В этой кантате Денисов уже решительно отказался от додекафонной ортодоксии в пользу более свободной серийности и сонорики, тем самым обрёл себя, собственную технику. В то же время наблюдается тенденция к размыванию серийной техники и переходу от неё к другим — сонорике, алеаторике. Поэтому написанные после «Солнца инков» Духовой квинтет и Саксофонная соната — это сочинения зрелого, уже отстоявшегося стиля Денисова. А в Сонате для саксофона серийная техника применяется не только весьма свободно, но и соприкасается с джазом.
- ↑ 6,0 6,1 Это высказывание не вошло в издание «Неизвестный Денисов» (см. вступление).
- ↑ Блок называл Брюсова своим учителем и, действительно, относился к нему с большим пиететом. А от книги Брюсова «Urbi et Orbi» Блок был «вне себя» — до «горловых спазм». В ней он нашел «ряд небывалых откровений, озарений почти гениальных» и стал писать стихи, которые называл «пробрюсованными». Цит. по кн.: Орлов Вл. Гамаюн. Жизнь Александра Блока. — Д.: Советский писатель, 1980. — С. 160.
- ↑ Денисов часто жаловался на то, что корректуры отнимают у него много сил и времени, так как он делает их очень долго и тщательно.
- ↑ Мировая премьера Реквиема состоялась в октябре 1980 года в Гамбурге в церкви Св. Якоба (хор и оркестр Гамбургского радио, солисты — Ева Чапо и Лутц Михаель Хердер, дирижер — Фрэнсис Трэвис). Денисов предпочитал запись Гамбургской премьеры всем последующим и с большим удовольствием показывал её в разных аудиториях. Его высказывание о том, что Реквием можно было бы исполнить лучше, связано, возможно, с некоторыми интонационными погрешностями исполнения (ноты не всегда те), хотя, как говорил композитор, дух схвачен поразительно точно. К тому же Денисов считал, что Реквием можно играть не в церкви, а на концертной эстраде, в обычной программе филармонического концерта.
Денисов высоко ценил и исполнение Реквиема, состоявшееся в июне 1984 года в Риге, в Домском соборе (Государственный латвийский хор и оркестр, дирижер — Виталий Катаев, солисты — Нелли Ли и Алексей Мартынов).
- ↑ Речь идёт о неудачных, с точки зрения Денисова, женитьбах близких ему людей искусства — Пушкина, Блока и Глинки.
О личной драме Пушкина последних лет его жизни хорошо известно (см., например, кн.: Последний год жизни Пушкина. Переписка. Воспоминания. Дневники. — М.: Правда, 1989). Современники относились к духовным качествам жены поэта весьма критически, а её легкомысленное поведение, ветреность и кокетство считали одной из причин смерти Пушкина. Описанию романа Н. Н. Гончаровой с Дантесом посвящены сотни страниц. К числу многочисленных поклонников жены Пушкина принадлежал и сам император Николай I, что доставляло поэту массу неприятных эмоций: «Судя по всему, что мы знаем, Наталье Николаевне доставляло удовольствие кокетничать с самодержцем, красивым мужчиной и весьма опытным ловеласом. Пушкину этот <…> флирт, вызывавший разного рода сплетни, крайне не нравился» (Цит. по кн.: Раевский Н. Портреты заговорили. — Алма-Ата, 1976. — С. 349).
Отношения Блока со своей женой — Л. Д. Менделеевой — были не только крайне сложными, но и стали трагедией всей его жизни. Семейную жизнь поэта расшатывали многочисленные романы Любовь Дмитриевны: она неоднократно уходила и возвращалась к Блоку, в 1909 году родился и погиб её ребенок, которого Блок хотел усыновить. Последние годы жизнц Блока супруги жили вместе, но каждый своей жизнью. Поэт мучительно переживал постоянные ссоры жены со своей матерью (см. также примеч. к №190).
Что касается Глинки, то он в своих «Записках», которые Денисов хорошо знал, сам подробно (и очень красочно) описывает начавшийся через два года после женитьбы разлад в его семье, постоянные ссоры и домашние сцены (с «самоварнообразным шипением тещи и всхлипываниями жены»). Причиной разлада Глинка считал отсутствие общих интересов, непонимание: «Дома мне было не очень хорошо. Жена моя принадлежала к числу тех женщин, для которых наряды, балы, экипажи, лошади, ливреи и проч. были всё; музыку понимала она плохо или, лучше сказать, за исключением мелких романсов, вовсе не разумела — всё высокое и поэтическое также ей было недоступно». Цит. по кн.: М. И. Глинка. Записки. — М.: Музыка, 1988. — С. 76, 79. В комментариях к этому изданию приводятся грустные факты тяжелейшего бракоразводного процесса Глинки, занявшего почти десятилетие и закрывшего композитору возможность второй женитьбы.
Выбор спутниц жизни во всех трёх названных случаях был, наверное, не самым удачным. Однако, справедливости ради, нужно сказать, что поведение названных Денисовым троих мужчин тоже было не всегда идеальным. Все знаменитые романтические истории Блока запечатлены в его стихах, о любовных похождения Пушкина ходили легенды (опубликована даже книга под названием «Дон-Жуанский список Пушкина»), да и в «Записках» Глинки постоянно мелькают женские имена.
- ↑ 11,0 11,1 11,2 11,3 11,4 11,5 11,6 11,7 11,8 11,9 «Неизвестный Денисов», с. 51.
- ↑ Один из таких разговоров Денисов переcказал в феврале 1980 (как Е. Фирсова записала в своём дневнике 24 февраля 1980):
«Недавно у нас в гостях был Денисов... Этот раз он довольно интересно вспоминал о Шостаковиче. Как-то они ездили вместе в командировку, и у Д. Д. заболел живот. Он лежал один в номере и попросил Денисова с ним посидеть. Они разговаривали и Д. Д. сказал:
— Эдик, всю жизнь я был ужасным трусом. Я и сейчас боюсь — это грубый животный страх, и я ничего не могу с собой поделать! Но Вы не знаете, что значит пережить время, когда вы могли сегодня пить и болтать с каким-нибудь человеком, а завтра он исчезал, его не было — и всё; или вы могли прийти домой, а ваша квартира опечатана...» (см. Е. Фирсова, Д. Смирнов. «Фрагменты о Денисове»).
- ↑ Спектакли Театра на Таганке (особенно в конце 70-х — начале 80-х годов) были для интеллигенции отдушиной в рутинной, пронизанной официозной идеологией среде большинства тогдашних театров. О Б. Биргере см. примеч. к №33.
- ↑ Не вошло в публикацию Ценовой «Неизвестный Денисов».
- ↑ 15,00 15,01 15,02 15,03 15,04 15,05 15,06 15,07 15,08 15,09 15,10 15,11 «Неизвестный Денисов», с. 52.
- ↑ Обострённое отношение Денисова к цвету нашло отражение в цикле «Голубая тетрадь» для сопрано, чтеца, скрипки, виолончели, двух фортепиано и трёх групп колоколов на стихи А. Введенского и тексты Д. Хармса (1984). В этом сочинении есть элементы театрализации: в авторской аннотации даны подробные указания к освещению и движению на сцене. Так, например, I часть («Предисловие») исполняется в полной темноте. Горят только лампочки на пультах, и слабым пучком белого света освещена клавиатура фортепиано. Во II части («Рыжий человек») с первых аккордов фортепиано на чтеца падает узкий пучок оранжевого цвета, клавиатура фортепиано высвечивается жёлтым светом. А в V части («Тюк») цвет только белый. Высвечиваются узким пучком света сопрано (на стуле), чтец (в кресле) и исполнитель на фортепиано II. В начале части он встаёт и берёт деревянный молоток, которым играют на колоколах. Высвечивается также большое полено, стоящее рядом с сопрано, на котором лежит большой топор.
Так как «Голубая тетрадь» до сих пор не опубликована, полностью авторскую аннотацию к сочинению можно прочитать в Приложении I в кн.: Холопов Ю., Ценова В. Эдисон Денисов. — С. 190-191.
- ↑ Сложные взаимоотношения Блока и его жены Л. Д. Менделеевой освещены в очерке: Орлов Вл. История одной любви // Пути и судьбы. — Изд. 2-е. — Л., 1971. АС. 636-743. Много различных фактов по этому поводу приведено также в художественно-документальной книге Вл. Орлова «Гамаюн» (Л., 1980), которую Денисов знал. В ней, в частности, написано: «Любовь Дмитриевна была человеком душевно здоровым, трезвым и уравновешенным <…>. По всему складу характера она была прямой противоположностью мятущемуся Блоку» (С. 128).
Раздражение Денисова вызывали и воспоминания самой Л. Д. Менделеевой, опубликованные в первом томе книги «Александр Блок в воспоминаниях современников» (М., 1980), где читаем вызывающие по тону «откровения» жены поэта: «Да, я себя очень высоко ценю, — с этим читателю придется примириться.<…> Я люблю себя, я себе нравлюсь, я верю своему уму и своему вкусу. Только в своём обществе я нахожу собеседника, который с должным (с моей точки зрения) увлечением следует за мной по всем извивам, которые находит моя мысль, восхищается теми неожиданностями, которые восхищают и меня — активную, находящую их» (С. 137).
В Записной книжке 1910 года Блок писал: «Люба на земле — страшное, посланное для того, чтобы мучить и уничтожать ценности земные. Но — 1898-1902 <годы> сделали то, что я не могу с ней расстаться и люблю её». Цит. по изд.: Александр Блок. Собрание сочинений в 6-ти томах. — Том 5. — Л.: Художественная литература, 1982. — С. 139 (см. также примеч. к №166).
- ↑ «Неизвестный Денисов», с. 52-53.
- ↑ 19,0 19,1 19,2 19,3 19,4 19,5 19,6 19,7 19,8 «Неизвестный Денисов», с. 53.
- ↑ Ночь и одиночество полны дьявола (лат.)
- ↑ На стихи Блока написаны второй и третий романсы из цикла Н. Рославца «Три сочинения» для голоса и фортепиано (1913) — «Ты не ушла» и «Ветр налетит».
- ↑ Образ снежного цветка у Блока — в стихотворении «И я опять затих у ног» из цикла «Заклятие огнём и мраком»:
- В хмельной и злой своей темнице
- Заночевало, сердце, ты,
- И тихие твои ресницы
- Смежили снежные цветы.
Это стихотворение Денисов использовал в вокальном цикле «На снежном костре», дав ему собственное название — «Снежные цветы». Снег—ночь—смерть — таков настрой этого масштабного произведения, длящегося около часа. Через весь цикл проходит сквозная образно-музыкальная линия — это «снежные» образы: № 2 — «снежный путь», № 6 — «на снежном костре», № 9 — «снежные цветы», № 23 — «и опять снега». См. также примеч. к №280.