Уильям Блейк (Робинсон) 3

← 2 часть

Уильям Блейк (фрагменты из воспоминаний) — 3 часть автор Генри Крабб Робинсон (1775—1867), пер. Д. Смирнов-Садовский

4 часть →

Язык оригинала: английский. Название в оригинале: Extracts from the Reminiscences of Blake. — Опубл.: ориг. опубл. 1869. Источник: частные архивы

УИЛЬЯМ БЛЕЙК

1 часть ~ 2 часть ~ 3 часть ~ 4 часть ~ 5 часть

Кэтрин Блейк. Карандшный набросок Уильяма Блейка, ок. 1805 г.

1825-1827

25 февраля 1852 17 декабря он пригласил меня к себе на Фаунтин-корт в Стрэнде. Встреча была короткой, но то, что я увидел, было ещё более удивительно, чем то, что я услышал. Он работал над гравюрой в маленькой спальной комнате, светлой и с окнами, выходящими во двор. Всё в комнате было убого и говорило о бедности — кроме него самого. Его естественный аристократизм и нечувствительность к видимой нищете совершенно меняли впечатление. Кроме того его бельё было чистым, руки белыми, а выражения лица совершенно лишено смущения, когда он предложил мне сесть, словно дело происходило во дворце. В комнате был только один свободный стул, если исключить тот, на котором сидел он сам. Протянув руку к этому стулу, я обнаружил, что если подниму его, то упадут картины и, изображая из себя сибарита, я сказал с улыбкой: «Разрешите, я позволю себе вольность?» — усевшись на кровать рядом с ним; и в течение моего краткого пребывания здесь ничто не выдавало его беспокойства по поводу впечатленя, которое производил не сам он, а то, что окружало его, и которое могло бы кому-то показаться даже оскорбительным. В этот раз я видел его жену, и она показалась мне именно той женщиной, которая могла сделать его счастливым. Он сам сформировал её. И действительно, если б это было не так, она не смогла бы жить с ним. Несмотря на её платье, бедное и грязное, выражение её лица было добрым, а в тёмных глазах виднелись следы её былой красоты. Она обладала самым большим достоинством, которое может быть у жены — безоговорочное благоговение перед своим мужем. Не было ни малейшего сомнения в том, что она верит во все его видения. И как-то к случаю, не в этот день, говоря о его видениях, она сказала: «Помнишь, дорогой, в первый раз ты увидел Бога, когда тебе было четыре года, и он приложил голову к окну, а ты закричал?» Короче говоря, она была создана по мильтоновской модели и подобна первой жене Еве, поклонявшейся Богу в лице своего мужа. Он был для неё тем же, чем для него был Бог. Достаточно заглянуть в «Потерянный Рай» Мильтона, где это можно встретить повсюду. 26 февраля 1852 Он трудился над рисунками или гравюрами — я уже не помню над чем именно. Перед ним был Данте в переводе Кэри. Он показал мне несколько своих рисунков к Данте, о которых я не осмеливаюсь говорить. Они были намного выше моего понимания. Но Гётценбергер, которому я потом их показывал, выразил по их поводу высочайшее восхищение. Они теперь в руках художника Линнелла и, можно предположить, были отложены для публикации, которая будет осуществлена, когда Блейк сможет заинтересовать больший круг людей. Мы вновь говорили о Данте. И Блейк объявил его простым политиканом и атеистом, занимавшимся делами этого мира; как и Мильтон, который только в старости, впавши в детство, вернулся к Богу. Тщетно я пытался добиться от него его определения слова атеист, чтобы не считать это слово обыкновенным упрёком. Но он стал говорить о о том периоде жизни Данте, когда тот обрёл Бога. Я добился большего успеха, когда Блейк также назвал атеистом Локка и обвинил его в преднамеренной лжи, но, кажется, он согласился с моей мыслью, когда я допустил, что философия Локка привела к атеизму французского толка. Он снова повторил свои странные замечания о морали — что следовало бы давать только такое образование, которое культивирует изящные искусства и воображение. «То, что называют Пороками в естественном мире, есть высочайшие вершины в мире духовном». И когда я спосил, как бы он себя чувствовал, если бы был отцом порочного сына, он уклонился от ответа, сказав, что если попытаться рассуждать правильно, он должен относиться к своим слабостям не лучше, чем к слабостям других. И он промолчал на замечание, что его учение отрицает зло. Он, казалось, был бы непрочь принять манихейскую доктрину о двух первоосновах, поскольку она опирается на идею о Дьяволе. И он определённо заявил, что не верит во всемогущество Бога. Он сказал, что язык Библии это только поэтические и аллегорические рассуждения на данную тему, однако в то же время он отрицал реальность естественного мира. Империя Сатаны — это империя пустоты. Поскольку он говорил, что часто видится с Мильтоном, я, хотя отчасти мне было стыдно, отважился спросить, который из трёх или четырёх портретов в «Мемуарах» Холлиса (тома in quarto) больше похож. Он ответил: «Они все похожи на него в разные годы. Я видел его и юношей, и стариком с длинной гладкой бородой. Недавно он пришёл в виде старика и сказал, что собирается просить меня о любезности. Он сообщил, что совершил ошибку в своём «Потеранном Рае», и хотел бы, чтобы я её исправил в стихах или картине; но я отказался. Я ответил, что у меня есть собственные обязательства, которые я должен выполнить». «Это самонадеянный вопрос, — произнёс я, — но могу я осмелиться спросить, что он хотел исправить?» «Он пожелал, чтобы я разоблачил лживость его учения, проповедуемого в «Потерянном Рае» о том, что сексуальные отношения являются результатом Грехопадения. Теперь он знает, что так быть не могло, поскольку никакое добро не может произоти из-за зла». «Но, — парировал я, — если результат был дурным вперемешку с хорошим, то хорошее можно приписать причине, имеющей общий источник. В ответ он заговорил о государстве андрогинов, но я был не в состоянии уловить его мысль. Когда он утверждал, что владеет даром провидения, он не хвастался этим, как особой привилегией — все люди могли бы обладать этим даром, если бы пожелали.

25/2/52. On the 17th I called on him in his house in Fountain's Court in the Strand. The interview was a short one, and what I saw was more remarkable than what I heard. He was at work engraving in a small bedroom, light, and looking out on a mean yard. Everything in the room squalid and indicating poverty, except himself. And there was a natural gentility about him, and an insensibility to the seeming poverty, which quite removed the impression. Besides, his linen was clean, his hand white, and his air quite unembarrassed when he begged me to sit down as if he were in a palace. There was but one chair in the room besides that on which he sat. On my putting my hand to it, I found that it would have fallen to pieces if I had lifted it, so, as if I had been a Sybarite, I said with a smile, 'Will you let me indulge myself?' and I sat on the bed, and near him, and during my short stay there was nothing in him that betrayed that he was aware of what to other persons might have been even offensive, not in his person, but in all about him. His wife I saw at this time, and she seemed to be the very woman to make him happy. She had been formed by him. Indeed, otherwise, she could not have lived with him. Notwithstanding her dress, which was poor and dirty, she had a good expression in her countenance, and, with a dark eye, had remains of beauty in her youth. She had that virtue of virtues in a wife, an implicit reverence of her husband. It is quite certain that she believed in all his visions. And on one occasion, not this day, speaking of his Visions, she said, ' You know, dear, the first time you saw God was when you were four years old, and he put his head to the window and set you a-screaming.' In a word, she was formed on the Miltonic model, and like the first Wife Eve worshipped God in her husband. He being to her what God was to him. Vide Milton's Paradise Lost—passim. 26/2/52. He was making designs or engravings, I forget which. Carey's Dante was before [sic]. He showed me some of his designs from Dante, of which I do not presume to speak. They were too much above me. But Götzenberger, whom I afterwards took to see them, expressed the highest admiration of them. They are in the hands of Linnell the painter, and, it has been suggested, are reserved by him for publication when Blake may have become an object of interest to a greater number than he could be at this age. Dante was again the subject of our conversation. And Blake declared him a mere politician and atheist, busied about this world's affairs; as Milton was till, in his (M.'s) old age, he returned back to the God he had abandoned in childhood. I in vain endeavoured to obtain from him a qualification of the term atheist, so as not to include him in the ordinary reproach. And yet he afterwards spoke of Dante's being then with God. I was more successful when he also called Locke an atheist, and imputed to him wilful deception, and seemed satisfied with my admission, that Locke's philosophy led to the Atheism of the French school. He reiterated his former strange notions on morals—would allow of no other education than what lies in the cultivation of the fine arts and the imagination. 'What are called the Vices in the natural world, are the highest sublimities in the spiritual world.' And when I supposed the case of his being the father of a vicious son and asked him how he would feel, he evaded the question by saying that in trying to think correctly he must not regard his own weaknesses any more than other people's. And he was silent to the observation that his doctrine denied evil. He seemed not unwilling to admit the Manichæan doctrine of two principles, as far as it is found in the idea of the Devil. And said expressly said [sic] he did not believe in the omnipotence of God. The language of the Bible is only poetical or allegorical on the subject, yet he at the same time denied the reality of the natural world. Satan's empire is the empire of nothing. As he spoke of frequently seeing Milton, I ventured to ask, half ashamed at the time, which of the three or four portraits in Hollis's Memoirs (vols. in 4to) is the most like. He answered, 'They are all like, at different ages. I have seen him as a youth and as an old man with a long flowing beard. He came lately as an old man—he said he came to ask a favour of me. He said he had committed an error in his Paradise Lost, which he wanted me to correct, in a poem or picture; but I declined. I said I had my own duties to perform.' It is a presumptuous question, I replied—might I venture to ask—what that could be. 'He wished me to expose the falsehood of his doctrine, taught in the Paradise Lost, that sexual intercourse arose out of the Fall. Now that cannot be, for no good can spring out of evil.' But, I replied, if the consequence were evil, mixed with good, then the good might be ascribed to the common cause. To this he answered by a reference to the androgynous state, in which I could not possibly follow him. At the time that he asserted his own possession of this gift of Vision, he did not boast of it as peculiar to himself; all men might have it if they would.

Примечание

Генри Крабб Робинсон (Henry Crabb Robinson, 1775 – 1867), мемуарист, diarist, автор известных дневников и воспоминаний. Родился в г. Бери Сент-Эдмундс, учился на юриста в Колчестере. Между 1800 и 1805 обучался в различных городах Германии и познакомился там со всеми знаменитостями: Гёте, Шиллером, Гердером, Виландом, и др. Был корреспондентом газеты Таймс. С 1813 года работал в коллегии адвокатов и 15 лет позднее ушёл в отставку и, благодаря дару красноречия и прочим качествам, стал видным общественным деятелем. Он умер в возрасте 91 года. Через 2 года после его смерти его дневники и воспоминания были изданы в двух томах: Diary, Reminiscences and Correspondence of Henry Crabb Robinson. Selected and Edited by Thomas Sadler, Ph. D. Two Volumes. Boston; Fields, Orgood & Co. 1869.

---

© D. Smirnov-Sadovsky. Translation, notes / Д. Смирнов-Садовский. Перевод, примечания