Был скрыт скелет, был чужд искусству,
Душе языческой немил,
И человек вверялся чувству
И лишь прекрасное хранил.
Под тяжким мрамором надгробья
Не тщилось камень расколоть
Любимых жуткое подобье,
С себя снимающее плоть;
И в перекопанной могиле,
Страша непрошеных гостей,
Отважный взор не леденили
Стропила тлеющих костей.
Похищен у костра для дома,
Широкобёдрой урны гость,
Лежал почти что невесомо
Остаток жизни — пепла горсть.
А много ли пыльцы оставит
Души сгоревший мотылёк?
Когда огонь пылать устанет —
Лишь над треножником дымок…
Зелёный лавр венчал останки,
Цветы ликующе цвели,
Смеясь, амуры и вакханки
По мрамору надгробья шли.
И лишь малютка-гений грустно
Свой факел, наклоня, гасил.
Струило медленно искусство
Гармонию на скорбь могил.
Как видом спящего ребёнка,
Гробницей каждый был пленён,
Ласкалась жизнь, смеялась звонко,
Окутывая смертный сон.
А смерть лицо своё скрывала —
Курносый нос, глазниц провал
И смех, что мерзостью оскала
Химер гримасы затмевал.
Пугающий фантом могилы
Под плотью был неразличим,
И девственницы взор манило
К эфебам, смуглым и нагим.
Лишь на пиру Тримальхиона,
Чтоб не иссяк хмельной родник,
Игрушка-ларва неуклонно
Свой костяной являла лик.
Искусством чтимый небожитель
Нектар на тверди неба пил…
Но уступил Христу Юпитер,
Олимп Голгофе уступил.
«Пан умер!» — голоса звучали;
Упала тень, и ей вослед
На чёрной, траурной печали
Белёсый движется скелет.
Он вешает по стенам боен
Гирлянды — чётки-позвонки,
Крестом костей клеймит, спокоен,
Могилы, саваны, венки.
Оскалив пасть, смеясь недобро,
Покров срывает гробовой,
Рукой костлявой чертит рёбра
И череп оголённый свой.
Он повергает в прах титана,
На вздыбленном коне крутясь,
И в пляске смерти кружат рьяно
И папа, и король, и князь.
У сладострастного алькова
Он корчит рожи в зеркалах,
Он пьёт лекарство у больного,
У скряги роется в столах.
Строптивую упряжку колет
Он костью, властен и суров, —
И борозда, и плуг, и кони,
И пахарь канут в чёрный ров.
Внезапный гость, незваный, мрачный,
Садясь с пирующей семьёй,
Крадёт у бледной новобрачной
Её подвязку под скамьёй.
Всё больше призрачная банда,
В ней стар и млад — рука с рукой,
И дьявольская сарабанда
Всё движет, движет род людской.
И вожаком в потоке этом —
Скрипач костлявый, злой фантом,
Его на чёрном белым цветом
Гольбейн чертил сухим штрихом.
Он верен смене мод капризных,
И, как балетный Купидон,
Парит, задравши саван, призрак,
Фривольному столетью в тон.
Изысканна софа-гробница,
В капеллах бархат и атлас,
Маркизам томным сладко спится,
Уставшим от любовных ласк…
Лети же прочь, личина гнили,
Без щёк червивый лицедей,
Ведь мелодраму Смерти длили
Безмерно долго для людей!
О мир античный, дивным гостем
Приди! И мраморным шатром
Прикрой готические кости,
Пожри их яростным костром!
И если мы лишь ряд подобий
Всевышнего — то за чертой
Осколками разбитых копий
Насытим пламень золотой.
Ты, форма вечная, упрямо
Вернись к истокам красоты,
Чтоб глина тел не знала срама,
Могильных мук не знала ты!
1858
и может быть воспроизведено при условии указания авторства и его некоммерческого использования без права создавать производные произведения на его основе.
