Михаил Богатырев
Архимандрит Евфимий и Казанский храм
Содержание
- Часть I. Кануны - Часть II. Биография - Часть III. Софиология - Часть IV. Атласы
- Часть V. Казанский храм - Часть VI. Фрески о. Григория (Круга). Иконы с. Иоанны (Рейтлингер)
- Часть VII. Букварь. На стыке богословия и лингвистического авангарда - Часть VIII. Святые Престолы
- Часть IX. Философские источники и параллели трактата
- Часть X. История изучения трактата - Часть XI. Дополнения - Часть XII. Приложение I: В.П. Троицкий. Архимандрит Евфимий (Вендт) и философия имени в Париже - Часть XIII. Приложение II: Вестник РСХД N1 (107) 1973 (Г. Эйкалович. Развернутый иероглиф. Памяти архимандрита Евфимия; стр. 91-113) - Часть XIV. Приложение III: Archimandrite Euthyme. Simple temoignage. Mémoire du père Gregoire Krug (trad. moine Barsonophe)
Авторское предисловие к книге «Архимандрит Евфимий и Казанский храм» читать в pdf полное изд. книги (2018) смотреть в pdf цветные репродукции фресок (2018)
Эта книга – плод многолетних кропотливых изысканий в отношении творческой личности архимандрита Евфимия (1894—1973), самобытного философа-мистика, с 1938 года до конца своих дней подвизавшегося в Казанском скиту под Парижем. «Его монашеская аскеза выражалась в молитвенном подвиге, бдении, постничестве и изнурительном физическом труде, — вспоминает современник, близко знавший архимандрита[1]. — Иногда такая аскеза делает монаха суровым, отца Евфимия же она просветлила добротою и благодушием, которое постоянно излучалось из его лица, и согревала духовно беседующих с ним». Строго и ответственно справляясь с возложенной на него миссией (он был духовником нескольких женских монашеских обителей), основным делом своей жизни он считал скит Казанской иконы Божьей Матери, основанный в 1938 году, в местечке Муазне-ле-Гран, где отец Евфимий построил церковь по собственным чертежам и священствовал более тридцати лет. В 1943 году он стал игуменом, а через четыре года — архимандритом. И все же в потаенных глубинах существа своего отец Евфимий оставался абсолютным мечтателем-метафизиком. На склоне лет он написал внушительный софиологический трактат, не рассчитанный на сколько-нибудь адекватное читательское восприятие и оставляющий впечатление «гласа вопиющего в пустыне»[2]. Это сочинение не имеет аналогов ни в одном из существующих жанров, и, думается, проще всего его можно было бы определить через тематически организованный перечень книг, которые либо упоминаются в трактате напрямую, либо оставляют впечатление сходства (по масштабности замысла, например). Рядом с Ветхим Заветом и Евангелием на нашей воображаемой книжной полке поместились бы в таком случае «Роза мира» Даниила Андреева, «София» Владимира Соловьева, «Философия имени» Лосева, «Критика чистого разума» Канта, книги по ангелологии (от «Ареопагитик» до «Авроры» Якова Бёме), по математической метафизике («Таблицы творения» Гоэнэ-Вронского) и арифметической историософии («Доски судьбы» Велимира Хлебникова). Но любая из книг этого перечня, взятая сама по себе, окажется нерелевантной трактату.
Испытанное архимандритом Евфимием откровение вывело его к крайне обособленным рубежам. Дерзнув помыслить Бога в Нем Самом, он не мог не столкнуться с онемением всех понятий и развеществлением всех смыслов. Далее богословская закономерность разверзает перед дерзающим эмпирей сущностного молчания[3]. И архимандрит Евфимий не смеет противиться предначертанному пути Богопознания, однако в Божественный мрак он стремится войти не как бессловесный дух: ему хочется сохранить за собой нарицательное право, связанное с потребностью именовать вещи – если не словом, так знаком, если не знаком, то графическим иероглифом, жестом. В названии его трактата – «Начертание и наречение решений Отрешенного» – эта задача озвучена с предельной точностью. Отказавшись от слов и понятий (вернее, пользуясь ими словно бы по инерции или в силу осознанной необходимости), архимандрит Евфимий наделяет смыслом фонему, математический знак, числовой период. Во взаимоотношениях с речью он позиционирует себя как ультраминималист, ему важно сохранить зерно, тот minimum minimorum наличия смысла, который он надеется пронести в Царствие Небесное как некий сеятель, оживляющий рассадой неявленную почву меона[4].
Божественное откровение является, по меткому определению В. Н. Лосского, необъяснимым извне «теокосмическим отношением»[5]. Именно откровение подвигло архимандрита Евфимия на изыскания, кажущиеся на первый взгляд фантасмагоричными и полностью оторванными от реальности, например, на построение лингвистической модели единого всечеловеческого до-вавилонского языка или исчисление столпов Соломонова храма Премудрости. Но, движимый тем же самым откровением, он сумел придать своим выкладкам материальную форму, когда на 62-м году жизни принялся проектировать храм в Казанском скиту и собственноручно строить его. Примечательно то, что подвиг храмостроительства оказался ему по силам. Болезненный, хрупкий и непрактичный заоблачный мечтатель в условиях крайне скудных, при полном отсутствии средств, материалов и навыков за несколько лет выпестовал фундамент, бетонные стены и крышу, нашел уникального живописца для украшения стен фресками и поднял из небытия прекрасную церковь, в которой службы идут и сегодня.
Завеса отшельнического жизненного уклада скрывает от посторонних глаз бытовые мелочи и подробности, из которых обычно и складывается характерологическая канва повествования. В нашей книге собраны и по мере возможности уточнены отрывочные биографические сведения об архимандрите Евфимии – то немногое, что удалось извлечь из-под спуда времени. Воспоминания монахини Нины (Овтрахт) дополнены материалами, присланными племянницей архимандрита, Верой Николаевной Платоновой-Вендт, проживающей в Монреале, а также устными свидетельствами людей, лично знавших отца Евфимия. О создателе храмовых фресок, иноке Григории (Круге) и об «иконном живописце» сестре Иоанне (Рейтлингер) известно гораздо больше, и их биографии носят по преимуществу компилятивный характер. Впрочем, отдельные ремарки из трактата отца Евфимия, относящиеся к ним и доселе нигде не публиковавшиеся, оживляют лица этих художников, писавших по велению духа в пронзительно-апокалиптичной манере, идущей вразрез с красочной и позлащенной мещанской иконографией, получившей нынче столь широкое распространение.
В шестой главе книги, называющейся «Фрески Григория Круга», помещено детальное каталогизированное описание настенных росписей храма чудотворной иконы Казанской Божьей Матери в Муазне. Особое внимание автор уделяет интерпретации центральной композиции ансамбля, Троицы Софийной. Иконописные образы снабжены богословскими и искусствоведческими комментариями[6].
До последнего времени фрески Григория Круга пребывали в весьма плачевном состоянии: селитра, входящая в состав бетонной смеси, использованной архимандритом Евфимием для строительства стен, разъедала красочный слой. К фотосъемкам храмовых росписей автор данной книги приступал периодически, на протяжении едва ли не десяти лет, подстегиваемый пониманием их неминуемой утраты в скором будущем. Но идея создания полного каталога ансамбля фресок Казанского храма все никак не принимала конкретных очертаний; казалось, что она бьется в силках хронической незавершенности. И вот, наконец, эту идею потеснила пришедшая извне практическая инициатива, а потеснив, послужила в итоге толчком к ее окончательной кристаллизации.
В 2015 году через одну известную в иконографических кругах и очень деятельную даму поступили средства на реставрацию настенных росписей, и к началу 2017 года, благодаря стараниям нанятого ею специалиста, лики высветлились, с них исчезли скорбные белые пятна. К этому времени выяснилось, что и конец нашей работы над каталогом — не за горами. Однако возник тревожный вопрос об аутентичности изображений: нынче фрески уже не те, что, к примеру, на наших фотографиях 2010 года. Как тут поступить — переснимать все заново или вдогонку за реставратором выполнять деликатное компьютерное поновление снимков? Мы нашли компромиссное решение и слегка отретушировали самые проблемные репродукции. В конце концов, всякому тщанию есть предел. Если всматриваться в мельчайшие детали, то обнаружится, что и архимандрит Евфимий в начале 1970-х годов лицезрел совсем иные фрески, вовсе не те, что предстали перед нашим взором десять лет назад! Задача каталога состоит прежде всего в том, чтобы сохранить и передать, по возможности без искажений, саму идею храма. Детали, конечно, важны, но все же они имеют второстепенное значение.
Две главы нашего исследования – «Атласы» и «Букварь» – посвящены богословским и лингвистическим идеям отца Евфимия. Здесь можно без преувеличения сказать, что камертоном, настроившим наше восприятие на должный лад, послужили соображения Г. Эйкаловича, высказанные очень точно и грамотно на фоне осторожного молчания всех тех, кто соприкасался соприкасался с этим диковинным мировоззрением. Понять смысл отдельных Атласов помогли консультации мюнхенского богослова И. Ситникова.
Будет ли трактат архимандрита Евфимия когда-либо переиздан? Сомнительно. Это раритет, существующий на правах «вещи в себе». Книга изготавливалась вручную, по мере написания трех томов, с 1968 по 1973 год. Общее количество выпущенных манускриптов неизвестно, впрочем, существует сомнительное упоминание о 25-ти машинописных копиях, вписанное в библиографическую карточку одной из Калифорнийских библиотек. Экземпляры распечатывались на пишущей машинке в Покровской женской обители (Бюсси-ан-От) и рассылалась тем людям, от которых архимандрит Евфимий ожидал получить критические отзывы о своей работе. В число адресатов, по имеющимся у нас сведениям, входили: игумен Геннадий (Эйкалович), издатель и общественный деятель Н. А. Струве, священники Георгий Сериков и Борис Бобринской, а также философ А. А. Тахо-Годи. Надежды отца Евфимия на полемический резонанс не оправдались. Единственный отклик – очерк Г. Эйкаловича «Развернутый иероглиф» – был опубликован в «Вестнике РСХД» в 1973 году и приурочен к кончине архимандрита. Нам посчастливилось обнаружить трактат «Начертание...» в библиотеке Покровского монастыря и переснять его на цифровую камеру в 2008 году.
Книга наша достаточно сложна в восприятии хотя бы уже потому, что сам предмет рассмотрения – богословско-философско-литературный трактат о. Евфимия – и по форме, и по содержанию «не имеет себе прецедента... не только в отечественной литературе, но и во всем мире» [Эйкалович 1973: 91]. Возможно, многоплановость трактата «Начертание...» повлияла на то, что предлагаемый вашему вниманию материал принципиально неоднороден в жанровом отношении. Основная часть книги – жизнеописание архимандрита Евфимия, очерк строительства церкви и каталог храмовых фресок (главы II, V и VI соответственно) – написана преимущественно как архивно-культурологическое исследование с привлечением обширного иллюстративного материала (около 60-ти фотографий, а всего в книге не менее 100 иллюстраций). Временами, охваченный энтузиазмом первооткрывателя, автор добавляет сюда крупицы собственного творчества и личные впечатления (глава «История изучения трактата»), вплоть до автобиографических подробностей (глава I). Кропотливый разбор фоносемантики (глава «Букварь») написан с лингвистических позиций, а, к примеру, глава III «Софиология» – в историко-философском ключе.
Библиография
[Лосский В. Н. 1991] – Лосский В. Н. Очерк мистич. богосл. вост. церкви. Догматическое богословие. – М., 1991.
[Эйкалович 1973] – Эйкалович Г. Развёрнутый иероглиф. Памяти архимандрита Евфимия Вендта. Вестник РСХД, №107 (1), 1973.
Примечания
- ↑ [Эйкалович 1973: 92].
- ↑ Причем сочинение свое он заканчивал «как будто уже впопыхах, перед приближающейся кончиной» ([Эйкалович 1973: 91]).
- ↑ «...Мы не можем мыслить Бога в Нем Самом, в Его сущности, в Его сокровенной тайне. Попытки мыслить Бога в Нем Самом повергают нас в молчание, потому что ни мысль, ни словесные выражения не могут заключить бесконечное в понятия, которые, определяя, ограничивают» [Лосский В. Н. 1991: 204].
- ↑ Меон (греч. μή ὄν) — категория философии, обозначающая одну из разновидностей небытия. Греческая приставка ме- означает отрицание, корень «он» означает сущее. У древних греков меон обозначал неоформленное бытие, чистую потенцию, этот термин использовали Платон и Аристотель в разработке понятия материи. В философии Сергия Булгакова меон отождествляется с Богом в модусе его изначальной трансцендентности (сокровенности, неявленности) и безличности, аналогичным каббалистическому Эйн соф. От меона производно прилагательное «меональный» (например, «меональная ночь небытия»). В философии имяславия и у Алексея Лосева меон, напротив, связан не с Богом, а с материей. Меонизация тождественна материализации, а «меоническое» (временное) противостоит эоническому (вечному).
- ↑ Бог познается в откровении как в личном общении. <...> Откровение есть объемлющее нас "теокосмическое» отношение». [Лосский В. Н. 1991: 204].
- ↑ В каталог – по техническим причинам – не вошли некоторые заалтарные фрески, фотосъемка которых производилась в условиях слабой освещенности. Не включено сюда и единое целое иконостаса, собранного в свое время архимандритом Евфимием (с отдельными иконами, например, «Св. Серафим Саровский», можно ознакомиться в седьмой главе, «Иконы сестры Иоанны»). Лики иконостаса, потемневшие, сильно траченные временем, увы, невозможно ни отреставрировать, ни воспроизвести на репродукциях.
Copyright © Михаил Богатырев
|
Данное произведение является собственностью своего правообладателя и представлено здесь исключительно в ознакомительных целях. Если правообладатель не согласен с публикацией, она будет удалена по первому требованию. / This work belongs to its legal owner and presented here for informational purposes only. If the owner does not agree with the publication, it will be removed upon request. |
