Tristia, 1-е изд. (Мандельштам)
| ← [[← Камень, 1-е изд.|← Камень, 1-е изд.]] | Tristia, 1-е изд. |
Tristia → → |
 -50Файл:Mandelstam Tristia 1st edition.jpg Первое издание Tristia. Оформление М. В. Добужинского
О. Мандельштамъ. Tristia. Petropolis, Петербургъ-Берлинъ, 1922. Настоящее изданiе отпечатано въ количествe трехъ тысячъ экземпляровъ. Изъ нихъ сто нумерованныхъ. Обложка и марка работы М. В. Добужинскаго. Отпечатано въ типографiи Зинабургъ и Ко. въ Берлинe въ 1922 году для издательства «Петрополисъ». |
Tristia
— Какъ этихъ покрывалъ и этого убора
Мнѣ пышность тяжела средь моего позора!
— Будетъ въ каменной Трезенѣ
Знаменитая бѣда,
Царской лѣстницы ступени
Покраснѣютъ отъ стыда,
.................
.................
И для матери влюбленной
Солнце черное взойдетъ.
— О, если бъ ненависть въ груди моей кипѣла —
Но, видите, само признанье съ устъ слетѣло.
— Чернымъ пламенемъ Федра горитъ
Среди бѣлаго дня.
Погребальный факелъ горитъ
Среди бѣлаго дня.
Бойся матери, ты, Ипполитъ:
Федра — ночь — тебя сторожитъ
Среди бѣлаго дня.
— Любовью черною я солнце запятнала
Смерть охладитъ мой пылъ изъ чистаго фіала...
— Мы боимся, мы не смѣемъ
Горю царскому помочь.
Уязвленная Тезеемъ
На него напала ночь.
ы же, пѣснью похоронной
Провожая мертвыхъ въ домъ,
Страсти дикой и безсонной
Солнце черное уймемъ.
1916.
ЗВѢРИНЕЦЪ
1
Отверженное слово «миръ»
Въ началћ оскорбленной эры;
Свћтильникъ въ глубинћ пещеры
И воздухъ горныхъ странъ — эфиръ;
Эфиръ, которымъ не сумћли,
Не захотћли мы дышать.
Козлинымъ голосомъ, опять,
Поютъ косматыя свирћли.
2
Пока ягнята и волы
На тучныхъ пастбищахъ водились
И дружелюбные садились
На плечи сонныхъ скалъ орлы, —
Германецъ выкормилъ орла,
И левъ британцу покорился,
И галльскій гребень появился
Изъ пћтушинаго хохла.
3
А нынћ завладћлъ дикарь
Священной палицей Геракла,
И черная земля изсякла,
Неблагодарная, какъ встарь.
Я палочку возьму сухую,
Огонь добуду изъ нея.
Пускай уходитъ въ ночь глухую
Мной всполошенное звћрье.
4
Пћтухъ, и левъ, темно-бурый
Орелъ, и ласковый медвћдь —
Мы для войны построимъ клћть,
Звћриныя пригрћемъ шкуры.
А я пою вино временъ,
Источникъ рћчи италійской,
И, въ колыбели праарійской,
Славянскій и германскій ленъ.
20
5
Италія, тебћ не лћнь
Тревожить Рима колесницы,
Съ кудахтаньем домашней птицы
Перелетћвъ через плетень?
И ты, сосћдка, не взыщи:
Орелъ топорщится и злится.
Что, если для твоей пращи
Тяжелый камень не сгодится?
6
Въ звћринцћ заперевъ звћрей,
Мы успокоимся надолго,
И станетъ полноводнћй Волга,
И рейнская струя свћтлћй.
И умудренный человћкъ
Почтитъ невольно чужестранца,
Какъ полубога, буйствомъ танца,
На берегахъ великихъ рћкъ!
1916
- * *
Въ разноголосицћ дћвическаго хора
Все церкви нћжныя поютъ на голосъ свой,
И въ дугахъ каменныхъ Успћнскаго собора
Мнћ брови чудятся, высокія, дугой.
И съ укрћпленнаго архангелами вала
Я городъ озиралъ на чудной высотћ.
Въ стћнахъ Акрополя печаль меня снћдала,
По русскомъ имени и русской красотћ.
Не диво ль дивное, что вертоградъ намъ снится,
Гдћ рћютъ голуби въ горячей синевћ,
Что православные крюки поетъ черница:
Успенье нћжное — Флоренція въ Москвћ.
И пятиглавые московскіе соборы
Съ ихъ итальянскою и русскою душой
Напоминаютъ мнћ — явленіе Авроры,
Но съ русскимъ именемъ и въ шубкћ мћховой.
1916
21
- * *
На розвальняхъ, уложенныхъ соломой,
Едва прикрытые рогожей роковой,
Отъ Воробьевыхъ горъ до церковки знакомой
Мы ћхали огромною Москвой.
А въ Угличћ играютъ дћти въ бабки,
И пахнетъ хлћбъ, оставленный въ печи.
По улицамъ меня везутъ безъ шапки,
И теплятся въ часовнћ три свћчи.
Не три свћчи горћли, а три встрћчи,
Одну изъ нихъ самъ Богъ благословилъ,
Четвертой не бывать, — а Римъ далече,
И никогда онъ Рима не любилъ.
Ныряли сани въ черные ухабы,
И возвращался съ гульбища народъ.
Худые мужики и злыя бабы
Лущили сћмя у воротъ.
Сырая даль отъ птичьихъ стай чернћла,
И связанныя руки затекли.
Царевича везутъ — нћмћетъ страшно тћло,
И рыжую солому подожгли.
1916
Соломинка
І
Когда, соломинка, ты спишь въ огромной спальнћ
И ждешь, безсонная, чтобъ, важенъ и высокъ,
Спокойной тяжестью — что можетъ быть печальнћй —
На вћки чуткія спустился потолокъ,
Соломка звонкая, соломинка сухая,
Всю смерть ты выпила и сдћлалась нћжнћй,
Сломалась милая соломка неживая,
Не Саломея, нћтъ, соломинка скорћй.
Въ часы безсонницы предметы тяжелће,
Какъ будто меньше ихъ — такая тишина —
Мерцаютъ въ зеркалћ подушки, чуть бћлћя,
И въ кругломъ омутћ кровать отражена.
22
Нћтъ, не соломинка въ торжественномъ атласћ,
Въ огромной комнатћ надъ черною Невой,
Двћнадцать мћсяцевъ поютъ о смертномъ часћ,
Струится въ воздухћ ледъ блћдно-голубой.
Декабрь торжественный струитъ свое дыханье,
Какъ будто въ комнатћ тяжелая Нева.
Нћтъ, не Соломинка, Лигейя, умиранье —
Я научился вамъ, блаженныя слова.
II
Я научился вамъ, блаженныя слова,
Леноръ, Соломинка, Лигейя, Серафита,
Въ огромной комнатћ тяжелая Нева,
И голубая кровь струится изъ гранита.
Декабрь торжественный сіяетъ надъ Невой.
Двћнадцать мћсяцевъ поютъ о смертномъ часћ.
Нћтъ, не соломинка въ торжественномъ атласћ
Вкушаетъ медленный, томительный покой.
Въ моей крови живетъ декабрьская Лигейя,
Чья въ саркофагћ спитъ блаженная любовь,
А та, соломинка, быть можетъ Саломея,
Убита жалостью и не вернется вновь.
1916
- * *
— Я потеряла нћжную камею,
Не знаю гдћ, на берегу Невы.
Я римлянку прелестную жалћю —
Чуть не въ слезахъ мнћ говорили вы.
Но для чего, прекрасная грузинка,
Тревожить прахъ божественныхъ гробницъ?
Еще одна пушистая снћжинка
Растаяла на вћерћ рћсницъ.
И кроткую вы наклонили шею.
Камеи нћтъ — нћтъ римлянки, увы.
Я Тинотину смуглую жалћю —
Дћвичій Римъ на берегу Невы.
1916
23
- * *
Собирались эллины войною
На прелестный островъ Саламинъ.
Онъ, отторгнутъ вражеской рукою,
Виденъ былъ изъ гавани Аћинъ.
А теперь друзья-островитяне
Снаряжаютъ наши корабли.
Не любили раньше англичане
Европейской сладостной земли.
О, Европа, новая Эллада,
Охраняй Акрополь и Пирей.
Намъ подарковъ съ острова не надо,
Цћлый лћсъ незваныхъ кораблей.
1916
- * *
І
Мнћ холодно. Прозрачная весна
Въ зеленый пухъ Петрополь одћваетъ
Но, какъ медуза, невская волна
Мнћ отвращенье легкое внушаетъ.
По набережной сћверной рћки
Автомобилей мчатся свћтляки,
Летятъ стрекозы и жуки стальные,
Мерцаютъ звћздъ булавки золотыя,
Но никакія звћзды не убьютъ
Морской воды тяжелый изумрудъ.
ІІ
Въ Петрополе прозрачномъ мы умремъ,
Гдћ властвуетъ надъ нами Прозерпина.
Мы въ каждомъ вздохћ смертный воздухъ пьемъ,
И каждый часъ намъ смертная година.
Богиня моря, грозная Аћина,
Сними могучій каменный шеломъ.
Въ Петрополе прозрачномъ мы умремъ,
Здћсь царствуешь не ты, а Прозерпина.
1916
24
- * *
1
Не вћря воскресенья чуду,
На кладбище гуляли мы.
— Ты знаешь, мнћ земля повсюду
Напоминаетъ тћ холмы
.................
.................
Гдћ обрывается Россія
Надъ моремъ чернымъ и глухимъ.
2
Отъ монастырскихъ косогоровъ
Широкій убћгаетъ лугъ.
Мнћ отъ владимирскихъ просторовъ
Такъ не хотћлося на югъ,
Но въ этой темной, деревянной
И юродивой слободћ
Съ такой монашкою туманной
Остаться — значитъ быть бћдћ.
3
Цћлую локоть загорћлый
И лба кусочекъ восковой.
Я знаю — онъ остался бћлый
Подъ смуглой прядью золотой.
Цћлую кисть, гдћ отъ браслета
Еще бћлћетъ полоса.
Тавриды пламенное лћто
Творитъ такія чудеса.
4
Какъ скоро ты смуглянкой стала
И къ Спасу бћдному пришла,
Не отрываясь цћловала,
А гордою въ Москвћ была.
Намъ остается только имя:
Чудесный звукъ, на долгій срокъ.
Прими жъ ладонями моими
Пересыпаемый песокъ.
1916
25
- * *
Эта ночь непоправима,
А у васъ еще свћтло.
У воротъ Ерусалима
Солнце черное взошло.
Солнце желтое страшнће.
Баю, баюшки, баю,
Въ свћтломъ храмћ Іудеи
Хоронили мать мою.
Благодати не имћя
И священства лишены,
Въ свћтломъ храмћ Іудеи
Отпћвали прахъ жены.
И надъ матерью звенћли
Голоса израильтянъ.
— Я проснулся въ колыбели,
Чернымъ солнцемъ осіянъ.
1916
Декабристъ
«Тому свидћтельство языческій сенатъ —
Сіи дћла не умираютъ».
Онъ раскурилъ чубукъ и запахнулъ халатъ,
А рядомъ въ шахматы играютъ.
Честолюбивый сонъ онъ промћнялъ на срубъ
Въ глухомъ урочище Сибири
И вычурный чубукъ у ядовитыхъ губъ,
Сказавшихъ правду въ скорбномъ мірћ.
Шумћли въ первый разъ германскіе дубы,
Европа плакала въ тенетахъ,
Квадриги черныя вставали на дыбы
На тріумфальныхъ поворотахъ.
Бывало, голубой въ стаканахъ пуншъ горитъ,
Съ широкимъ шумомъ самовара
Подруга рейнская тихонько говоритъ,
Вольнолюбивая гитара.
26
Еще волнуются живые голоса
О сладкой вольности гражданства,
Но жертвы не хотятъ слћпыя небеса,
Вћрнће трудъ и постоянство.
Все перепуталось, и некому сказать,
Что, постепенно холодћя,
Все перепуталось, и сладко повторять:
Россія, Лета, Лорелея.
1917
Меганомъ
1
Еще далеко асфоделей
Прозрачно-сћрая весна,
Пока еще на самомъ дћлћ
Шуршитъ песокъ, кипитъ волна.
Но здћсь душа моя вступаетъ,
Какъ Персефона въ легкій кругъ,
И въ царствћ мертвыхъ не бываетъ
Прелестныхъ загорћлыхъ рукъ.
2
Зачћмъ же лодкћ довћряемъ
Мы тяжесть урны гробовой
И праздникъ черныхъ розъ свершаемъ
Надъ аметистовой водой?
Туда душа моя стремится,
За мысъ туманный Меганомъ,
И черный парусъ возвратится
Оттуда послћ похоронъ.
3
Какъ быстро тучи пробћгаютъ
Неосвћщенною грядой,
И хлопья черныхъ розъ летаютъ
Подъ этой вћтреной луной,
И, птица смерти и рыданья,
Влачится траурной каймой
Огромный флагъ воспоминанья
За кипарисною кормой.
27
4
И раскрывается съ шуршаньемъ
Печальный вћеръ прошлыхъ лћтъ
Туда, гдћ съ темнымъ содроганьемъ
Въ песку зарылся амулетъ.
Туда душа моя стремится,
За мысъ туманный Меганомъ,
И черный парусъ возвратится
Оттуда послћ похоронъ.
- * *
Когда на площадяхъ и въ тишинћ келейной
Мы сходимъ медленно съ ума,
Холоднаго и чистаго рейнвейна
Предложитъ намъ жестокая зима.
Въ серебряномъ ведрћ намъ предлагаетъ стужа
Валгаллы бћлое вино,
И свћтлый образъ сћвернаго мужа
Напоминаетъ намъ оно.
Но сћверные скальды грубы,
Не знаютъ радостей игры,
И сћвернымъ дружинамъ любы
Янтарь, пожары и пиры.
Имъ только снится воздухъ юга,
Чужого неба волшебство.
— И все-таки упрямая подруга
Откажется попробовать его.
1917
- * *
Среди священниковъ левитомъ молодымъ
На стражћ утренней онъ долго оставался.
Ночь іудейская сгущалася надъ нимъ,
И храмъ разрушенный угрюмо созидался.
Онъ говорилъ: Небесъ тревожна желтизна,
Ужъ надъ Евфратомъ ночь, бћгите, іереи.
А старцы думали: Не наша въ томъ вина.
Се черно-желтый свћтъ, се радость Іудеи.
28
Онъ съ нами былъ, когда на берегу ручья
Мы въ драгоцћнный ленъ субботу пеленали
И семисвћщникомъ тяжелымъ освћщали
Іерусалима ночь и чадъ небытія.
1917
- * *
1
Золотистаго меду струя изъ бутылки текла
Такъ тягуче и долго, что молвить хозяйка успћла:
Здћсь, въ печальной Тавриде, куда насъ судьба занесла,
Мы совсћмъ не скучаемъ, — и черезъ плечо поглядћла.
2
Всюду Бахуса службы, какъ будто на свћтћ одни
Сторожа и собаки. Идешь — никого не замћтишь.
Какъ тяжелыя бочки, спокойные катятся дни.
Далеко въ шалашћ голоса: не поймешь, не отвћтишь.
3
Послћ чаю мы вышли въ огромный, коричневый садъ,
Какъ рћсницы, на окнахъ опущены темные шторы,
Мимо бћлыхъ колоннъ мы пошли посмотрћть виноградъ,
Гдћ воздушнымъ стекломъ обливаются сонныя горы.
4
Я сказалъ: Виноградъ какъ старинная битва живетъ,
Гдћ курчавые всадники бьются въ кудрявомъ порядкћ.
Въ каменистой Тавриде наука Эллады — и вотъ
Золотыхъ десятинъ благородныя ржавыя грядки.
5
Ну, а въ комнатћ бћлой, какъ прялка, стоитъ тишина,
Пахнетъ уксусомъ, краской и свћжимъ виномъ изъ подвала.
Помнишь, въ греческомъ домћ любимая всћми жена,
Не Елена — другая — какъ долго она вышивала.
6
Золотое руно, гдћ же ты, золотое руно —
Всю дорогу шумћли морскія тяжелыя волны,
И, покинувъ корабль, натрудившій въ моряхъ полотно,
Одиссей возвратился, пространствомъ и временемъ полный.
1917
29
- * *
Въ тотъ вечеръ не гудћлъ стрћльчатый лћсъ органа.
Намъ пћла Шуберта родная колыбель,
Шумћла мельница, и въ пћсняхъ урагана
Смћялся музыки голубоглазый хмель.
Старинной пћсни міръ коричневый, зеленый,
Но только вћчно-молодой,
Гдћ соловьиныхъ липъ рокочущія кроны
Съ звћриной яростью качаетъ царь лћсной.
И сила страшная ночного возвращенья,
Та пћсня дикая, какъ черное вино.
Это двойникъ — пустое привидћнье
Безсмысленно глядитъ въ холодное окно.
1918
- * *
Твое чудесное произношенье,
Горячій посвистъ хищныхъ птицъ,
Скажу ль — живое впечатлћнье
Какихъ-то шелковыхъ рћсницъ.
«Что» — Голова отяжелћла...
«Во» — Это я тебя зову.
И далеко прошелестћло:
Я тоже на землћ живу.
Пусть говорятъ: любовь крылата.
Смерть окрыленнће стократъ.
Еще душа борьбой объята,
А наши губы къ ней летятъ.
И столько воздуха, и шелка,
И вћтра въ шепотћ твоемъ,
И, какъ слћпые, ночью долгой
Мы смћсь безсолнечную пьемъ.
1918
30
Tristia
1
Я изучилъ науку разставанья
Въ простоволосыхъ жалобахъ ночныхъ.
Жуютъ волы, и длится ожиданье,
Послћдній часъ веселій городскихъ,
И чту обрядъ той пћтушиной ночи,
Когда, поднявъ дорожной скорби грузъ,
Глядћли въ даль заплаканныя очи,
И женскій плачъ мћшался съ пћньемъ музъ.
2
Кто можетъ знать при словћ — разставанье,
Какая намъ разлука предстоитъ,
Что намъ сулитъ пћтушье восклицанье,
Когда огонь въ Акрополе горитъ,
И на зарћ какой то новой жизни,
Когда въ сћняхъ лћниво волъ жуетъ,
Зачћмъ пћтухъ, глашатай новой жизни,
На городской стћнћ крылами бьетъ?
3
И я люблю обыкновенье пряжи,
Снуетъ челнокъ, веретено жужжитъ.
Смотри, навстрћчу, словно пухъ лебяжій,
Уже босая Делія летитъ.
О, нашей жизни скудная основа,
Куда какъ бћденъ радости языкъ!
Все было встарь, все повторится снова,
И сладокъ намъ лишь узнаванья мигъ.
4
Да будетъ такъ: прозрачная фигурка
На чистомъ блюдћ глиняномъ лежитъ,
Какъ бћличья распластанная шкурка,
Склонясь надъ воскомъ, дћвушка глядитъ.
Не намъ гадать о греческомъ Эребћ,
Для женщинъ воскъ, что для мужчины мћдь.
Намъ только въ битвахъ выпадаетъ жребій,
А имъ дано гадая умереть.
1918
31
Черепаха
1
На каменныхъ отрогахъ Піэріи
Водили музы первый хороводъ,
Чтобы, какъ пчелы, лирники слћпые
Намъ подарили іонійскій медъ.
И холодкомъ повћяло высокимъ
Отъ выпукло-дћвическаго лба,
Чтобы раскрылись правнукамъ далекимъ
Архипелага нћжные гроба.
2
Бћжитъ весна топтать луга Эллады,
Обула Сафо пестрый сапожекъ,
И молоточками куютъ цикады,
Какъ въ пћсенкћ поется перстенекъ.
Высокій домъ построилъ плотникъ дюжій,
На свадьбу всћхъ передушили куръ,
И растянулъ сапожникъ неуклюжій
На башмаки всћ пять воловьихъ шкуръ.
3
Нерасторопна черепаха-лира,
Едва-едва безпалая ползетъ,
Лежитъ себћ на солнышкћ Эпира,
Тихонько грћя золотой животъ.
Ну, кто ее такую приласкаетъ,
Кто спящую ее перевернетъ?
Она во снћ Терпандра ожидаетъ,
Сухихъ перстовъ предчувствуя налетъ.
4
Поитъ дубы холодная криница,
Простоволосая шумитъ трава,
На радость осамъ пахнетъ медуница.
О, гдћ же вы, святые острова,
Гдћ не ћдятъ надломленнаго хлћба,
Гдћ только медъ, вино и молоко,
Скрипучій трудъ не омрачаетъ неба,
И колесо вращается легко.
1919
32
- * *
1
Идемъ туда, гдћ разныя науки
И ремесло — шашлыкъ и чебуреки,
Гдћ вывћска, изображающая брюки,
Даетъ понятье намъ о человћкћ.
Мужской сюртукъ — безъ головы стремленье,
Цирюльника летающая скрипка
И месмерическій утюгъ — явленье
Небесныхъ прачекъ — тяжести улыбка...
2
Здћсь дћвушки старћющія въ челкахъ
Обдумываютъ странные наряды,
И адмиралы въ твердыхъ треуголкахъ
Припоминаютъ сонъ Шехеразады.
Прозрачна даль. Немного винограда,
И неизмћнно дуетъ вћтеръ свћжій.
Недалеко отъ Смирны и Богдада,
Но трудно плыть, а звћзды всюду тћ же.
1919
- * *
1
Въ хрустальномъ омутћ какая крутизна!
За насъ сіенскіе предстательствуютъ горы,
И сумасшедшихъ скалъ колючіе соборы
Повисли въ воздухћ, гдћ шерсть и тишина.
2
Съ висячей лћстницы пророковъ и царей
Спускается органъ, святого духа крћпость,
Овчарокъ бодрый лай и добрая свирћпость,
Овчины пастуховъ и посохи судей.
3
Вотъ неподвижная земля, и вмћстћ съ ней
Я христіанства пью холодный горный воздухъ,
Крутое Вћрую и псалмопћвца роздыхъ,
Ключи и рубища апостольскихъ церквей.
33
4
Какая линія могла бы передать
Хрусталь высокихъ нотъ въ эфирћ укрћпленномъ,
И съ христіанскихъ горъ въ пространствћ изумленномъ,
Какъ Палестины пћснь, нисходитъ благодать.
1919
- * *
Природа тотъ же Римъ, и отразилась въ немъ.
Мы видимъ образы его гражданской мощи
Въ прозрачномъ воздухћ, какъ въ циркћ голубомъ,
На форумћ полей и въ колоннадћ рощи.
Природа тотъ же Римъ, и кажется опять
Намъ незачћмъ боговъ напрасно безпокоить,
Есть внутренности жертвъ, чтобъ о войнћ гадать,
Рабы, чтобы молчать, и камни, чтобы строить.
- * *
Только дћтскія книги читать,
Только дћтскія думы лелћять,
Все большое далеко развћять,
Изъ глубокой печали возстать.
Я отъ жизни смертельно усталъ,
Ничего отъ нея не пріемлю,
Но люблю мою бћдную землю,
Оттого что иной не видалъ.
Я качался въ далекомъ саду
На простой деревянной качели,
И высокія темныя ели
Вспоминаю въ туманномъ бреду.
- * *
Вернись въ смћсительное лоно,
Откуда, Лія, ты пришла,
За то, что солнцу Илліона
Ты желтый сумракъ предпочла.
Иди, никто тебя не тронетъ,
На грудь отца, въ глухую ночь,
34
Пускай главу свою уронитъ
Кровосмћсительница-дочь.
Но роковая перемћна
Въ тебћ исполниться должна.
Ты будешь Лія — не Елена.
Не потому наречена,
Что царской крови тяжелће
Струиться въ жилахъ, чћмъ другой —
Нћтъ, ты полюбишь іудея,
Исчезнешь въ немъ — и Богъ съ тобой.
- * *
О, этотъ воздухъ, смутой пьяный,
На черной площади Кремля
Качаютъ шаткій «миръ» смутьяны,
Тревожно пахнутъ тополя.
Соборовъ восковые лики,
Колоколовъ дремучій лћсъ,
Какъ бы разбойникъ безъязыкій
Въ стропилахъ каменныхъ исчезъ.
А въ запечатанныхъ соборахъ,
Гдћ и прохладно, и темно,
Какъ въ нћжныхъ глиняныхъ амфорахъ,
Играетъ русское вино.
Успенскій, дивно округленный,
Весь удивленье райскихъ дугъ,
И Благовћщенскій, зеленый,
И, мнится, заворкуетъ вдругъ.
Архангельскій и Воскресенья
Просвћчиваютъ, какъ ладонь —
Повсюду скрытое горћнье,
Въ кувшинахъ спрятанный огонь...
- * *
1
Въ Петербургћ мы сойдемся снова,
Словно солнце мы похоронили въ немъ,
И блаженное, безсмысленное слово
Въ первый разъ произнесемъ.
35
Въ черномъ бархатћ совћтской ночи,
Въ бархатћ всемірной пустоты,
Все поютъ блаженныхъ женъ родныя очи,
Все цвћтутъ безсмертные цвћты.
2
Дикой кошкой горбится столица,
На мосту патруль стоитъ,
Только злой моторъ во мглћ промчится
И кукушкой прокричитъ.
Мнћ не надо пропуска ночного,
Часовыхъ я не боюсь:
За блаженное, безсмысленное слово
Я въ ночи совћтской помолюсь.
3
Слышу легкій театральный шорохъ
И дћвическое «ахъ» —
И безсмертныхъ розъ огромный ворохъ
У Киприды на рукахъ.
У костра мы грћемся отъ скуки,
Можетъ быть вћка пройдутъ,
И блаженныхъ женъ родныя руки
Легкій пепелъ соберутъ.
4
Гдћ то грядки красныя партера,
Пышно взбиты шифоньерки ложъ;
Заводная кукла офицера;
Не для черныхъ душъ и низменныхъ святошъ...
Что жъ, гаси, пожалуй, наши свћчи
Въ черномъ бархатћ всемірной пустоты,
Все поютъ блаженныхъ женъ крутыя плечи,
А ночного солнца не замћтишь ты.
25 ноября 1920 г.
- * *
На перламутровый челнокъ
Натягивая шелка нити,
О, пальцы гибкіе, начните
Очаровательный урокъ.
Приливы и отливы рукъ,
Однообразныя движенья,
36
Ты заклинаешь, безъ сомнћнья,
Какой-то солнечный испугъ,
Когда широкая ладонь,
Какъ раковина, пламенћя,
То гаснетъ, къ тћнямъ тяготћя,
То въ розовый уйдетъ огонь.
- * *
Отъ легкой жизни мы сошли съ ума.
Съ утра вино, а съ вечера похмелье.
Какъ удержать напрасное веселье,
Румянецъ твой, о пьяная чума?
Въ пожатьи рукъ мучительный обрядъ,
На улицахъ ночные поцћлуи,
Когда рћчныя тяжелћютъ струи,
И фонари, какъ факелы, горятъ.
Мы смерти ждемъ, какъ сказочнаго волка,
Но я боюсь, что раньше всћхъ умретъ
Тотъ, у кого тревожно-красный ротъ
И на глаза спадающая челка.
- * *
Что поютъ часы-кузнечикъ,
Лихорадка шелеститъ,
И шуршитъ сухая печка, —
Это красный шелкъ горитъ.
Что зубами мыши точатъ
Жизни тоненькое дно,
Это ласточка и дочкћ
Отвязала мой челнокъ.
Что на крышћ дождь бормочетъ, —
Это черный шелкъ горитъ,
Но черемуха услышитъ
И на днћ морскомъ проститъ.
Потому что смерть невинныхъ,
И ничћмъ нельзя помочь,
Что въ горячкћ соловьиной
Сердце теплое еще.
37
- * *
Уничтожаетъ пламень
Сухую жизнь мою,
И нынћ я не камень,
А дерево пою.
Оно легко и грубо;
Изъ одного куска
И сердцевина дуба,
И весла рыбака.
Вбивайте крћпче сваи,
Стучите, молотки,
О деревянномъ раћ,
Гдћ вещи такъ легки.
- * *
Мнћ Тифлисъ горбатый снится,
Сазандарій стонъ звенитъ,
На мосту народъ толпится,
Вся ковровая столица,
А внизу Кура шумитъ.
Надъ Курою есть духаны,
Гдћ вино и милый пловъ,
И духанщикъ тамъ румяный
Подаетъ гостямъ стаканы
И служить тебћ готовъ.
Кахетинское густое
Хорошо въ подвалћ пить,
Тамъ въ прохладћ, тамъ въ покоћ
Пейте вдоволь, пейте двое:
Одному не надо пить.
Въ самомъ маленькомъ духанћ
Ты товарища найдешь.
Если спросишь Теліани.
Поплыветъ Тифлисъ въ туманћ,
Ты въ духанћ поплывешь.
- * *
Американка въ двадцать лћтъ
Должна добраться до Египта,
Забывъ Титаника совћтъ,
Что спитъ на днћ мрачнће крипта.
38
Въ Америкћ гудки поютъ,
И красныхъ небоскребовъ трубы
Холоднымъ тучамъ отдаютъ
Свои прокопченныя губы.
И въ Луврћ океана дочь
Стоитъ, прекрасная, какъ тополь,
Чтобъ мраморъ сахарный толочь,
Влћзаетъ бћлкой на Акрополь.
Не понимая ничего,
Читаетъ Фауста въ вагонћ
И сожалћетъ, отчего
Людовикъ больше не на тронћ.
- * *
Сестры тяжесть и нћжность, — одинаковы ваши примћты,
Медуницы и осы тяжелую розу сосутъ,
Человћкъ умираетъ, песокъ остываетъ согрћтый,
И вчерашнее солнце на черныхъ носилкахъ несутъ.
Ахъ, тяжелыя соты и нћжныя сћти,
Легче камень поднять, чћмъ вымолвить слово — любить,
У меня остается одна забота на свћтћ,
Золотая забота, какъ времени бремя избыть.
Словно темную воду, я пью помутившійся воздухъ,
Время вспахано плугомъ, и роза землею была,
Въ медленномъ водоворотћ тяжелыя нћжныя розы,
Розы тяжесть и нћжность въ двойные вћнки заплела.
1920
- * *
1
Я наравнћ съ другими
Хочу тебћ служить,
Отъ ревности сухими
Губами ворожить.
Не утоляетъ слово
Мнћ пересохшихъ устъ,
И безъ тебя мнћ снова
Дремучій воздухъ пустъ.
39
2
Я больше не ревную,
Но я тебя хочу,
И самъ себя несу я,
Какъ жертву, палачу.
Тебя не назову я
Ни радость, ни любовь;
На дикую, чужую
Мнћ подмћнили кровь.
3
Еще одно мгновенье,
И я скажу тебћ:
Не радость, а мученье
Я нахожу въ тебћ.
И, словно преступленье,
Меня къ тебћ влечетъ
Искусанный въ смятеньи,
Вишневый нћжный ротъ.
4
Вернись ко мнћ скорће:
Мнћ страшно безъ тебя.
Я никогда сильнће
Не чувствовалъ тебя.
И въ полуночной драмћ,
Во снћ иль наяву,
Въ тревогћ иль въ истомћ —
Но я тебя зову.
1920
- * *
1
Чуть мерцаетъ призрачная сцена,
Хоры слабые тћней,
Захлестнула шелкомъ Мельпомена
Окна храмины своей.
Чернымъ таборомъ стоятъ кареты,
На дворћ морозъ трещитъ,
Все космато: люди и предметы,
И горячій снћгъ хруститъ.
40
2
Понемногу челядь разбираетъ
Шубъ медвћжьихъ вороха,
Въ суматохћ бабочка летаетъ,
Розу кутаютъ въ мћха.
Модной пестряди кружки и мошки,
Театральный легкій жаръ,
А на улицћ мигаютъ плошки,
И тяжелый валитъ паръ.
3
Кучера измаялись отъ крика,
И кромћшна ночи тьма.
Ничего, голубка Эвридика,
Что у насъ студеная зима.
Слаще пћнья итальянской рћчи
Для меня родной языкъ,
Ибо въ немъ таинственно лепечетъ
Чужеземныхъ арфъ родникъ.
4
Пахнетъ дымомъ бћдная овчина,
Отъ сугроба улица черна.
Изъ блаженнаго, пћвучаго притона
Къ намъ летитъ безсмертная весна,
Чтобы вћчно арія звучала
«Ты вернешься на зеленые луга» —
И живая ласточка упала
На горячіе снћга.
Веницейская жизнь
1
Веницейской жизни мрачной и безплодной
Для меня значеніе свћтло,
Вотъ она глядитъ съ улыбкою холодной
Въ голубое дряхлое стекло.
2
Тонкій воздухъ, кожи синія прожилки,
Бћлый снћгъ, зеленая парча,
Всћхъ кладутъ на кипарисныя носилки,
Сонныхъ, теплыхъ вынимаютъ изъ плаща.
41
3
И горятъ, горятъ въ корзинахъ свћчи,
Словно голубь залетћлъ въ ковчегъ,
На театрћ и на праздномъ вћчћ
Умираетъ человћкъ.
4
Ибо нћтъ спасенья отъ любви и страха,
Тяжелће платины Сатурново кольцо,
Чернымъ бархатомъ завћшенная плаха
И прекрасное лицо.
5
Тяжелы твои, Венеція, уборы,
Въ кипарисныхъ рамахъ зеркала.
Воздухъ твой граненый. Въ спальнћ таютъ горы
Голубого, дряхлаго стекла.
6
Только въ пальцахъ роза или склянка,
Адріатика зеленая, прости,
Что же ты молчишь, скажи, венеціанка?
Какъ отъ этой смерти праздничной уйти?
7
Черный Весперъ въ зеркалћ мерцаетъ,
Все проходитъ. Истина темна.
Человћкъ родится. Жемчугъ умираетъ.
И Сусанна старцевъ ждать должна.
1920
- * *
Мнћ жалко, что теперь зима,
И комаровъ не слышно въ домћ,
Но ты напомнила сама
О легкомысленной соломћ.
Стрекозы вьются въ синевћ,
И ласточкой кружится мода,
Корзиночка на головћ —
Или напыщенная ода?
42
Совћтовать я не берусь,
И безполезны отговорки,
Но взбитыхъ сливокъ вћченъ вкусъ
И запахъ апельсинной корки.
Ты все толкуешь наобумъ,
Отъ этого ничуть не хуже,
Что дћлать: самый нћжный умъ
Весь помћщается снаружи.
И ты пытаешься желтокъ
Взбивать разсерженною ложкой,
Онъ побћлћлъ, онъ изнемогъ —
И все-таки, еще немножко...
Въ тебћ все дразнитъ, все поетъ,
Какъ итальянская рулада.
И маленькій вишневый ротъ
Сухого проситъ винограда.
Такъ не старайся быть умнћй,
Въ тебћ все прихоть, все минута.
И тћнь отъ шапочки твоей
Венеціанская баута.
Декабрь 1920
- * *
Вотъ дароносица, какъ солнце золотое
Повисла въ воздухћ — великолћпный мигъ.
Здћсь долженъ прозвучать лишь греческій языкъ:
Взять въ руки цћлый миръ, какъ яблоко простое.
Богослуженія торжественный зенитъ,
Свћтъ въ круглой храминћ подъ куполомъ въ іюлћ,
Чтобъ полной грудью мы внћ времени вздохнули
О луговинћ той, гдћ время не бћжитъ.
И Евхаристія, какъ вћчный полдень длится —
Всћ причащаются, играютъ и поютъ,
И на виду у всћхъ божественный сосудъ
Неисчерпаемымъ веселіемъ струится.
43
- * *
Когда Психея-жизнь спускается къ тћнямъ
Въ полупрозрачный лћсъ вослћдъ за Персефоной,
Слћпая ласточка бросается къ ногамъ
Съ стигійской нћжностью и вћткою зеленой.
Навстрћчу бћженкћ спћшитъ толпа тћней,
Товарку новую встрћчая причитаньемъ,
И руки слабыя ломаютъ передъ ней
Съ недоумћніемъ и робкимъ упованьемъ.
Кто держитъ зеркальце, кто баночку духовъ;
Душа вћдь женщина, ей нравятся бездћлки,
И лћсъ безлиственный прозрачныхъ голосовъ
Сухія жалобы кропятъ, какъ дождикъ мелкій.
И въ нћжной сутолкћ не зная, что начать,
Душа не узнаетъ прозрачныя дубравы,
Дохнетъ на зеркало и медлитъ передать
Лепешку мћдную съ туманной переправы.
- * *
Возьми на радость изъ моихъ ладоней
Немного солнца и немного меда,
Какъ намъ велћли пчелы Персефоны.
Не отвязать неприкрћпленной лодки,
Не услыхать въ мћха обутой тћни,
Не превозмочь въ дремучей жизни страха.
Намъ остаются только поцћлуи,
Мохнатыя, какъ маленькія пчелы,
Что умираютъ, вылетћвъ изъ улья.
Они шуршатъ въ прозрачныхъ дебряхъ ночи,
Ихъ родина дремучій лћсъ Тайгета,
Ихъ пища — время, медуница, мята.
Возьми жъ на радость дикій мой подарокъ —
Невзрачное сухое ожерелье
Изъ мертвыхъ пчелъ, медъ превратившихъ въ солнце.
44
Сумерки свободы
1
Прославимъ, братья, сумерки свободы,
Великій сумеречный годъ.
Въ кипящія ночныя воды
Опущенъ грузный лћсъ тенетъ.
Восходишь ты въ глухіе годы,
О, солнце, судія-народъ.
2
Прославимъ роковое бремя,
Которое въ слезахъ народный вождь беретъ.
Прославимъ власти сумрачное бремя,
Ее невыносимый гнетъ.
Въ комъ сердце есть, тотъ долженъ слышать, время,
Какъ твой корабль ко дну идетъ.
3
Мы въ легіоны боевые
Связали ласточекъ, и вотъ
Не видно солнца, вся стихія
Щебечетъ, движется, живетъ,
Сквозь сћти сумерки густыя
Не видно солнца, и земля плыветъ.
4
Ну что жъ, попробуемъ: огромный, неуклюжій,
Скрипучій поворотъ руля.
Земля плыветъ. Мужайтесь, мужи,
Какъ плугомъ, океанъ дћля,
Мы будемъ помнить и въ летейской стужћ,
Что десяти небесъ намъ стоила земля.
- * *
1
На страшной высотћ блуждающій огонь,
Но развћ такъ звћзда мерцаетъ?
Прозрачная звћзда, блуждающій огонь,
Твой братъ, Петрополь, умираетъ.
45
2
На страшной высотћ земные сны горятъ,
Зеленая звћзда летаетъ.
О, если ты звћзда, — воды и неба братъ,
Твой братъ, Петрополь, умираетъ.
3
Чудовищный корабль на страшной высотћ
Несется, крылья расправляетъ.
Зеленая звћзда, въ прекрасной нищетћ
Твой братъ, Петрополь, умираетъ.
4
Прозрачная весна надъ черною Невой
Сломалась. Воскъ безсмертья таетъ.
О, если ты звћзда — Петрополь, городъ твой,
Твой братъ, Петрополь, умираетъ.
Ласточка
1
Я слово позабылъ, что я хотћлъ сказать:
Слћпая ласточка въ чертогъ тћней вернется
На крыльяхъ срћзанныхъ съ прозрачными играть.
Въ безпамятствћ ночная пћснь поется.
2
Не слышно птицъ. Безсмертникъ не цвћтетъ,
Прозрачны гривы табуна ночного,
Въ сухой рћкћ пустой челнокъ плыветъ,
Среди кузнечиковъ безпамятствуетъ слово.
3
И медленно растетъ какъ бы шатеръ иль храмъ,
То вдругъ прикинется безумной Антигоной,
То мертвой ласточкой бросается къ ногамъ
Съ стигійской нћжностью и вћткою зеленой.
4
О, если бы вернуть и зрячихъ пальцевъ стыдъ.
И выпуклую радость узнаванья,
46
Я такъ боюсь рыданья Аонидъ,
Тумана, звона и зіянья.
5
А смертнымъ власть дана любить и узнавать,
Для нихъ и звукъ въ персты прольется,
Но я забылъ, что я хочу сказать,
И мысль безплотная въ чертогъ тћней вернется.
6
Все не о томъ прозрачная твердитъ,
Все ласточка, подружка, Антигона...
А на губахъ, какъ черный ледъ, горитъ
Стигійскаго воспоминанье звона.
1920
- * *
За то, что я руки твои не сумћлъ удержать,
За то, что я предалъ соленыя нћжныя губы,
Я долженъ разсвћта въ дремучемъ акрополћ ждать.
Какъ я ненавижу плакучіе древніе срубы.
Ахейскіе мужи во тьмћ снаряжаютъ коня,
Зубчатыми пилами въ стћны вгрызаются крћпко,
Никакъ не уляжется крови сухая возня,
И нћтъ для тебя ни названья, ни звука, ни слћпка.
Какъ могъ я подумать, что ты возвратишься, какъ смћлъ!
Зачћмъ преждевременно я отъ тебя оторвался!
Еще не разсћялся мракъ, и пћтухъ не пропћлъ,
Еще въ древесину горячій топоръ не врћзался.
Прозрачной слезой на стћнахъ проступила смола,
И чувствуетъ городъ свои деревянныя ребра,
Но хлынула къ лћстницамъ кровь и на приступъ пошла,
И трижды приснился мужамъ соблазнительный образъ.
Гдћ милая Троя, гдћ царскій, гдћ дћвичій домъ?
Онъ будетъ разрушенъ, высокій Пріамовъ скворешникъ.
И падаютъ стрћлы сухимъ деревяннымъ дождемъ,
И стрћлы другія растутъ на землћ, какъ орћшникъ.
Послћдней звћзды безболћзненно гаснетъ уколъ,
И сћрою ласточкой утро въ окно постучится,
И медленный день, какъ въ соломћ проснувшійся волъ
На стогнахъ шершавыхъ отъ долгаго сна шевелится.
Декабрь 1920
47
- * *
Исакій подъ фатой молочной бћлизны
Стоитъ сћдою голубятней,
И посохъ бередитъ сћдыя тишины
И чинъ воздушный сердцу внятный.
Столћтнихъ панихидъ блуждающій призра’къ,
Широкій выносъ плащаницы,
И въ ветхомъ неводћ генисаретскій мракъ
Великопостныя седмицы.
Ветхозавћтный дымъ на теплыхъ алтаряхъ
И іерея возгласъ сирый,
Смиренникъ царственный: снћгъ чистый на плечахъ
И одичалыя порфиры.
Соборы вћчные Софіи и Петра,
Амбары воздуха и свћта,
Зернохранилища вселенскаго добра,
И риги новаго завћта.
Не къ вамъ влечется духъ въ годины тяжкихъ бћдъ,
Сюда влачится по ступенямъ
Широкопасмурнымъ несчастья волчій слћдъ,
Ему вовћки не измћнимъ.
Зане свободенъ рабъ, преодолћвшій страхъ,
И сохранилось свыше мћры
Въ прохладныхъ житницахъ, въ глубокихъ закромахъ
Зерно глубокой, полной вћры.
1921__
— Какъ этихъ покрывалъ и этого убора...
x x x
– Какъ этихъ покрывалъ и этого убора Мнe пышность тяжела средь моего позора!
– Будетъ въ каменной Трезенe Знаменитая бeда, Царской лeстницы ступени Покраснeютъ отъ стыда, ................. ................. И для матери влюбленной Солнце черное взойдетъ.
– О, если бъ ненависть въ груди моей кипeла -- Но, видите, само признанье съ устъ слетeло.
– Чернымъ пламенемъ Федра горитъ Среди бeлаго дня. Погребальный факелъ горитъ Среди бeлаго дня. Бойся матери, ты, Ипполитъ: Федра – ночь – тебя сторожитъ Среди бeлаго дня.
– Любовью черною я солнце запятнала Смерть охладитъ мой пылъ изъ чистаго фiала...
– Мы боимся, мы не смeемъ Горю царскому помочь. Уязвленная Тезеемъ На него напала ночь. Мы же, пeснью похоронной Провожая мертвыхъ въ домъ, Страсти дикой и безсонной Солнце черное уймемъ.
1916
Звeринецъ.
1
Отверженное слово «миръ» Въ началe оскорбленной эры; Свeтильникъ въ глубинe пещеры И воздухъ горныхъ странъ — эфиръ; Эфиръ, которымъ не сумeли, Не захотeли мы дышать. Козлинымъ голосомъ, опять, Поютъ косматыя свирeли.
2
Пока ягнята и волы На тучныхъ пастбищахъ водились И дружелюбные садились На плечи сонныхъ скалъ орлы,— Германецъ выкормилъ орла, И левъ британцу покорился, И галльскiй гребень появился Изъ пeтушинаго хохла.
3
А нынe завладeлъ дикарь Священной палицей Геракла, И черная земля изсякла, Неблагодарная, какъ встарь. Я палочку возьму сухую, Огонь добуду изъ нея. Пускай уходитъ въ ночь глухую Мной всполошенное звeрье.
4
Пeтухъ, и левъ, темно-бурый Орелъ, и ласковый медвeдь — Мы для войны построимъ клeть, Звeриныя пригрeемъ шкуры. А я пою вино временъ, Источникъ рeчи италiйской, И, въ колыбели праарiйской, Славянскiй и германскiй ленъ.
5
Италiя, тебe не лeнь Тревожить Рима колесницы, Съ кудахтаньем домашней птицы Перелетeвъ через плетень? И ты, сосeдка, не взыщи: Орелъ топорщится и злится. Что, если для твоей пращи Тяжелый камень не сгодится?
6
Въ звeринцe заперевъ звeрей, Мы успокоимся надолго, И станетъ полноводнeй Волга, И рейнская струя свeтлeй. И умудренный человeкъ Почтитъ невольно чужестранца, Какъ полубога, буйствомъ танца, На берегахъ великихъ рeкъ!
1916
Въ разноголосицe дeвическаго хора...
x x x
Въ разноголосицe дeвическаго хора Все церкви нeжныя поютъ на голосъ свой, И въ дугахъ каменныхъ Успeнскаго собора Мнe брови чудятся, высокiя, дугой.
И съ укрeпленнаго архангелами вала Я городъ озиралъ на чудной высотe. Въ стeнахъ Акрополя печаль меня снeдала, По русскомъ имени и русской красотe.
Не диво ль дивное, что вертоградъ намъ снится, Гдe рeютъ голуби въ горячей синевe, Что православные крюки поетъ черница: Успенье нeжное — Флоренцiя въ Москвe.
И пятиглавые московскiе соборы Съ ихъ итальянскою и русскою душой Напоминаютъ мнe — явленiе Авроры, Но съ русскимъ именемъ и въ шубкe мeховой.
1916
На розвальняхъ, уложенныхъ соломой...
x x x
На розвальняхъ, уложенныхъ соломой, Едва прикрытые рогожей роковой, Отъ Воробьевыхъ горъ до церковки знакомой Мы eхали огромною Москвой.
А въ Угличe играютъ дeти въ бабки, И пахнетъ хлeбъ, оставленный въ печи. По улицамъ меня везутъ безъ шапки, И теплятся въ часовнe три свeчи.
Не три свeчи горeли, а три встрeчи, Одну изъ нихъ самъ Богъ благословилъ, Четвертой не бывать, — а Римъ далече, И никогда онъ Рима не любилъ.
Ныряли сани въ черные ухабы, И возвращался съ гульбища народъ. Худые мужики и злыя бабы Лущили сeмя у воротъ.
Сырая даль отъ птичьихъ стай чернeла, И связанныя руки затекли. Царевича везутъ - нeмeетъ страшно тeло, И рыжую солому подожгли.
1916
Соломинка
I
Когда, соломинка, ты спишь въ огромной спальнe И ждешь, безсонная, чтобъ, важенъ и высокъ, Спокойной тяжестью - что можетъ быть печальнeй -- На вeки чуткiя спустился потолокъ,
Соломка звонкая, соломинка сухая, Всю смерть ты выпила и сдeлалась нeжнeй, Сломалась милая соломка неживая, Не Саломея, нeтъ, соломинка скорeй.
Въ часы безсонницы предметы тяжелeе, Какъ будто меньше ихъ — такая тишина — Мерцаютъ въ зеркалe подушки, чуть бeлeя, И въ кругломъ омутe кровать отражена.
Нeтъ, не соломинка въ торжественномъ атласe, Въ огромной комнатe надъ черною Невой, Двeнадцать мeсяцевъ поютъ о смертномъ часe, Струится въ воздухe ледъ блeдно-голубой.
Декабрь торжественный струитъ свое дыханье, Какъ будто въ комнатe тяжелая Нева. Нeтъ, не Соломинка, Лигейя, умиранье — Я научился вамъ, блаженныя слова.
II
Я научился вамъ, блаженныя слова, Леноръ, Соломинка, Лигейя, Серафита, Въ огромной комнатe тяжелая Нева, И голубая кровь струится изъ гранита.
Декабрь торжественный сiяетъ надъ Невой. Двeнадцать мeсяцевъ поютъ о смертномъ часe. Нeтъ, не соломинка въ торжественномъ атласe Вкушаетъ медленный, томительный покой.
Въ моей крови живетъ декабрьская Лигейя, Чья въ саркофагe спитъ блаженная любовь, А та, соломинка, быть можетъ Саломея, Убита жалостью и не вернется вновь.
1916
- Я потеряла нeжную камею...
x x x
- Я потеряла нeжную камею, Не знаю гдe, на берегу Невы. Я римлянку прелестную жалeю — Чуть не въ слезахъ мнe говорили вы.
Но для чего, прекрасная грузинка, Тревожить прахъ божественныхъ гробницъ? Еще одна пушистая снeжинка Растаяла на вeерe рeсницъ.
И кроткую вы наклонили шею. Камеи нeтъ — нeтъ римлянки, увы. Я Тинотину смуглую жалeю — Дeвичiй Римъ на берегу Невы.
1916
Собирались эллины войною
x x x
Собирались эллины войною На прелестный островъ Саламинъ. Онъ, отторгнутъ вражеской рукою, Виденъ былъ изъ гавани Афинъ.
А теперь друзья-островитяне Снаряжаютъ наши корабли. Не любили раньше англичане Европейской сладостной земли.
О, Европа, новая Эллада, Охраняй Акрополь и Пирей. Намъ подарковъ съ острова не надо, Цeлый лeсъ незваныхъ кораблей.
1916
Мнe холодно. Прозрачная весна
x x x
I
Мнe холодно. Прозрачная весна Въ зеленый пухъ Петрополь одeваетъ Но, какъ медуза, невская волна Мнe отвращенье легкое внушаетъ. По набережной сeверной рeки Автомобилей мчатся свeтляки, Летятъ стрекозы и жуки стальные, Мерцаютъ звeздъ булавки золотыя, Но никакiя звeзды не убьютъ Морской воды тяжелый изумрудъ.
II
Въ Петрополе прозрачномъ мы умремъ, Гдe властвуетъ надъ нами Прозерпина. Мы въ каждомъ вздохe смертный воздухъ пьемъ, И каждый часъ намъ смертная година. Богиня моря, грозная Афина, Сними могучiй каменный шеломъ. Въ Петрополе прозрачномъ мы умремъ, Здeсь царствуешь не ты, а Прозерпина.
1916
Не вeря воскресенья чуду...
x x x
1
Не вeря воскресенья чуду, На кладбище гуляли мы. - Ты знаешь, мнe земля повсюду Напоминаетъ тe холмы ................. ................. Гдe обрывается Россiя Надъ моремъ чернымъ и глухимъ.
2
Отъ монастырскихъ косогоровъ Широкiй убeгаетъ лугъ. Мнe отъ владимирскихъ просторовъ Такъ не хотeлося на югъ, Но въ этой темной, деревянной И юродивой слободe Съ такой монашкою туманной Остаться - значитъ быть бeдe.
3
Цeлую локоть загорeлый И лба кусочекъ восковой. Я знаю - онъ остался бeлый Подъ смуглой прядью золотой. Цeлую кисть, гдe отъ браслета Еще бeлeетъ полоса. Тавриды пламенное лeто Творитъ такiя чудеса.
4
Какъ скоро ты смуглянкой стала И къ Спасу бeдному пришла, Не отрываясь цeловала, А гордою въ Москвe была. Намъ остается только имя: Чудесный звукъ, на долгiй срокъ. Прими жъ ладонями моими Пересыпаемый песокъ.
1916
Эта ночь непоправима...
x x x
Эта ночь непоправима, А у васъ еще свeтло. У воротъ Ерусалима Солнце черное взошло.
Солнце желтое страшнeе. Баю, баюшки, баю, Въ свeтломъ храмe Iудеи Хоронили мать мою.
Благодати не имeя И священства лишены, Въ свeтломъ храмe Iудеи Отпeвали прахъ жены.
И надъ матерью звенeли Голоса израильтянъ. - Я проснулся въ колыбели, Чернымъ солнцемъ осiянъ.
1916
Декабристъ
"Тому свидeтельство языческiй сенатъ — Сiи дeла не умираютъ." Онъ раскурилъ чубукъ и запахнулъ халатъ, А рядомъ въ шахматы играютъ.
Честолюбивый сонъ онъ промeнялъ на срубъ Въ глухомъ урочище Сибири И вычурный чубукъ у ядовитыхъ губъ, Сказавшихъ правду въ скорбномъ мiрe.
Шумeли въ первый разъ германскiе дубы, Европа плакала въ тенетахъ, Квадриги черныя вставали на дыбы На трiумфальныхъ поворотахъ.
Бывало, голубой въ стаканахъ пуншъ горитъ, Съ широкимъ шумомъ самовара Подруга рейнская тихонько говоритъ, Вольнолюбивая гитара.
Еще волнуются живые голоса О сладкой вольности гражданства, Но жертвы не хотятъ слeпыя небеса, Вeрнeе трудъ и постоянство.
Все перепуталось, и некому сказать, Что, постепенно холодeя, Все перепуталось, и сладко повторять: Россiя, Лета, Лорелея.
1917
Меганомъ
1
Еще далеко асфоделей Прозрачно-сeрая весна, Пока еще на самомъ дeлe Шуршитъ песокъ, кипитъ волна. Но здeсь душа моя вступаетъ, Какъ Персефона въ легкiй кругъ, И въ царствe мертвыхъ не бываетъ Прелестныхъ загорeлыхъ рукъ.
2
Зачeмъ же лодкe довeряемъ Мы тяжесть урны гробовой И праздникъ черныхъ розъ свершаемъ Надъ аметистовой водой? Туда душа моя стремится, За мысъ туманный Меганомъ, И черный парусъ возвратится Оттуда послe похоронъ.
3
Какъ быстро тучи пробeгаютъ Неосвeщенною грядой, И хлопья черныхъ розъ летаютъ Подъ этой вeтреной луной, И, птица смерти и рыданья, Влачится траурной каймой Огромный флагъ воспоминанья За кипарисною кормой.
4
И раскрывается съ шуршаньемъ Печальный вeеръ прошлыхъ лeтъ Туда, гдe съ темнымъ содроганьемъ Въ песку зарылся амулетъ. Туда душа моя стремится, За мысъ туманный Меганомъ, И черный парусъ возвратится Оттуда послe похоронъ.
Когда на площадяхъ и въ тишинe келейной...
x x x
Когда на площадяхъ и въ тишинe келейной Мы сходимъ медленно съ ума, Холоднаго и чистаго рейнвейна Предложитъ намъ жестокая зима.
Въ серебряномъ ведрe намъ предлагаетъ стужа Валгаллы бeлое вино, И свeтлый образъ сeвернаго мужа Напоминаетъ намъ оно.
Но сeверные скальды грубы, Не знаютъ радостей игры, И сeвернымъ дружинамъ любы Янтарь, пожары и пиры.
Имъ только снится воздухъ юга, Чужого неба волшебство. - И все-таки упрямая подруга Откажется попробовать его.
1917
Среди священниковъ левитомъ молодымъ
x x x
Среди священниковъ левитомъ молодымъ На стражe утренней онъ долго оставался. Ночь iудейская сгущалася надъ нимъ, И храмъ разрушенный угрюмо созидался.
Онъ говорилъ: Небесъ тревожна желтизна, Ужъ надъ Евфратомъ ночь, бeгите, iереи. А старцы думали: Не наша въ томъ вина. Се черно-желтый свeтъ, се радость Iудеи.
Онъ съ нами былъ, когда на берегу ручья Мы въ драгоцeнный ленъ субботу пеленали И семисвeщникомъ тяжелымъ освeщали Iерусалима ночь и чадъ небытiя.
1917
Золотистаго меду струя изъ бутылки текла...
x x x
1
Золотистаго меду струя изъ бутылки текла Такъ тягуче и долго, что молвить хозяйка успeла: Здeсь, въ печальной Тавриде, куда насъ судьба занесла, Мы совсeмъ не скучаемъ, — и черезъ плечо поглядeла.
2
Всюду Бахуса службы, какъ будто на свeтe одни Сторожа и собаки. Идешь - никого не замeтишь. Какъ тяжелыя бочки, спокойные катятся дни. Далеко въ шалашe голоса: не поймешь, не отвeтишь.
3
Послe чаю мы вышли въ огромный, коричневый садъ, Какъ рeсницы, на окнахъ опущены темные шторы, Мимо бeлыхъ колоннъ мы пошли посмотрeть виноградъ, Гдe воздушнымъ стекломъ обливаются сонныя горы.
4
Я сказалъ: Виноградъ какъ старинная битва живетъ, Гдe курчавые всадники бьются въ кудрявомъ порядкe. Въ каменистой Тавриде наука Эллады - и вотъ Золотыхъ десятинъ благородныя ржавыя грядки.
5
Ну, а въ комнатe бeлой, какъ прялка, стоитъ тишина, Пахнетъ уксусомъ, краской и свeжимъ виномъ изъ подвала. Помнишь, въ греческомъ домe любимая всeми жена, Не Елена - другая - какъ долго она вышивала.
6
Золотое руно, гдe же ты, золотое руно -- Всю дорогу шумeли морскiя тяжелыя волны, И, покинувъ корабль, натрудившiй въ моряхъ полотно, Одиссей возвратился, пространствомъ и временемъ полный.
1917
Въ тотъ вечеръ не гудeлъ стрeльчатый лeсъ органа...
x x x
Въ тотъ вечеръ не гудeлъ стрeльчатый лeсъ органа. Намъ пeла Шуберта родная колыбель, Шумeла мельница, и въ пeсняхъ урагана Смeялся музыки голубоглазый хмель.
Старинной пeсни мiръ коричневый, зеленый, Но только вeчно-молодой, Гдe соловьиныхъ липъ рокочущiя кроны Съ звeриной яростью качаетъ царь лeсной.
И сила страшная ночного возвращенья, Та пeсня дикая, какъ черное вино. Это двойникъ - пустое привидeнье Безсмысленно глядитъ въ холодное окно.
1918
Твое чудесное произношенье...
x x x
Твое чудесное произношенье, Горячiй посвистъ хищныхъ птицъ, Скажу ль - живое впечатлeнье Какихъ-то шелковыхъ рeсницъ.
"Что" - Голова отяжелeла... "Во" - Это я тебя зову. И далеко прошелестeло: Я тоже на землe живу.
Пусть говорятъ: любовь крылата. Смерть окрыленнeе стократъ. Еще душа борьбой объята, А наши губы къ ней летятъ.
И столько воздуха, и шелка, И вeтра въ шепотe твоемъ, И, какъ слeпые, ночью долгой Мы смeсь безсолнечную пьемъ.
1918
Tristia
1
Я изучилъ науку разставанья Въ простоволосыхъ жалобахъ ночныхъ. Жуютъ волы, и длится ожиданье, Послeднiй часъ веселiй городскихъ, И чту обрядъ той пeтушиной ночи, Когда, поднявъ дорожной скорби грузъ, Глядeли въ даль заплаканныя очи, И женскiй плачъ мeшался съ пeньемъ музъ.
2
Кто можетъ знать при словe - разставанье, Какая намъ разлука предстоитъ, Что намъ сулитъ пeтушье восклицанье, Когда огонь въ Акрополе горитъ, И на зарe какой то новой жизни, Когда въ сeняхъ лeниво волъ жуетъ, Зачeмъ пeтухъ, глашатай новой жизни, На городской стeнe крылами бьетъ?
3
И я люблю обыкновенье пряжи, Снуетъ челнокъ, веретено жужжитъ. Смотри, навстрeчу, словно пухъ лебяжiй, Уже босая Делiя летитъ. О, нашей жизни скудная основа, Куда какъ бeденъ радости языкъ! Все было встарь, все повторится снова, И сладокъ намъ лишь узнаванья мигъ.
4
Да будетъ такъ: прозрачная фигурка На чистомъ блюдe глиняномъ лежитъ, Какъ бeличья распластанная шкурка, Склонясь надъ воскомъ, дeвушка глядитъ. Не намъ гадать о греческомъ Эребe, Для женщинъ воскъ, что для мужчины мeдь. Намъ только въ битвахъ выпадаетъ жребiй, А имъ дано гадая умереть.
1918
Черепаха
1
На каменныхъ отрогахъ Пiэрiи Водили музы первый хороводъ, Чтобы, какъ пчелы, лирники слeпые Намъ подарили iонiйскiй медъ. И холодкомъ повeяло высокимъ Отъ выпукло-дeвическаго лба, Чтобы раскрылись правнукамъ далекимъ Архипелага нeжные гроба.
2
Бeжитъ весна топтать луга Эллады, Обула Сафо пестрый сапожекъ, И молоточками куютъ цикады, Какъ въ пeсенкe поется перстенекъ. Высокiй домъ построилъ плотникъ дюжiй, На свадьбу всeхъ передушили куръ, И растянулъ сапожникъ неуклюжiй На башмаки всe пять воловьихъ шкуръ.
3
Нерасторопна черепаха-лира, Едва-едва безпалая ползетъ, Лежитъ себe на солнышкe Эпира, Тихонько грeя золотой животъ. Ну, кто ее такую приласкаетъ, Кто спящую ее перевернетъ? Она во снe Терпандра ожидаетъ, Сухихъ перстовъ предчувствуя налетъ.
4
Поитъ дубы холодная криница, Простоволосая шумитъ трава, На радость осамъ пахнетъ медуница. О, гдe же вы, святые острова, Гдe не eдятъ надломленнаго хлeба, Гдe только медъ, вино и молоко, Скрипучiй трудъ не омрачаетъ неба, И колесо вращается легко.
1919
Идемъ туда, гдe разныя науки...
x x x
1
Идемъ туда, гдe разныя науки И ремесло - шашлыкъ и чебуреки, Гдe вывeска, изображающая брюки, Даетъ понятье намъ о человeкe. Мужской сюртукъ - безъ головы стремленье, Цирюльника летающая скрипка И месмерическiй утюгъ - явленье Небесныхъ прачекъ - тяжести улыбка...
2
Здeсь дeвушки старeющiя въ челкахъ Обдумываютъ странные наряды, И адмиралы въ твердыхъ треуголкахъ Припоминаютъ сонъ Шехеразады. Прозрачна даль. Немного винограда, И неизмeнно дуетъ вeтеръ свeжiй. Недалеко отъ Смирны и Богдада, Но трудно плыть, а звeзды всюду тe же.
1919
Въ хрустальномъ омутe какая крутизна!..
x x x
1
Въ хрустальномъ омутe какая крутизна! За насъ сiенскiе предстательствуютъ горы, И сумасшедшихъ скалъ колючiе соборы Повисли въ воздухe, гдe шерсть и тишина.
2
Съ висячей лeстницы пророковъ и царей Спускается органъ, святого духа крeпость, Овчарокъ бодрый лай и добрая свирeпость, Овчины пастуховъ и посохи судей.
3
Вотъ неподвижная земля, и вмeстe съ ней Я христiанства пью холодный горный воздухъ, Крутое Вeрую и псалмопeвца роздыхъ, Ключи и рубища апостольскихъ церквей.
4
Какая линiя могла бы передать Хрусталь высокихъ нотъ въ эфирe укрeпленномъ, И съ христiанскихъ горъ въ пространствe изумленномъ, Какъ Палестины пeснь, нисходитъ благодать.
1919
Природа тотъ же Римъ, и отразилась въ немъ...
x x x
Природа тотъ же Римъ, и отразилась въ немъ. Мы видимъ образы его гражданской мощи Въ прозрачномъ воздухe, какъ въ циркe голубомъ, На форумe полей и въ колоннадe рощи.
Природа тотъ же Римъ, и кажется опять Намъ незачeмъ боговъ напрасно безпокоить, Есть внутренности жертвъ, чтобъ о войнe гадать, Рабы, чтобы молчать, и камни, чтобы строить.
Только дeтскiя книги читать...
x x x
Только дeтскiя книги читать, Только дeтскiя думы лелeять, Все большое далеко развeять, Изъ глубокой печали возстать.
Я отъ жизни смертельно усталъ, Ничего отъ нея не прiемлю, Но люблю мою бeдную землю, Оттого что иной не видалъ.
Я качался въ далекомъ саду На простой деревянной качели, И высокiя темныя ели Вспоминаю въ туманномъ бреду.
Вернись въ смeсительное лоно...
x x x
Вернись въ смeсительное лоно, Откуда, Лiя, ты пришла, За то, что солнцу Иллiона Ты желтый сумракъ предпочла.
Иди, никто тебя не тронетъ, На грудь отца, въ глухую ночь, Пускай главу свою уронитъ Кровосмeсительница-дочь.
Но роковая перемeна Въ тебe исполниться должна. Ты будешь Лiя - не Елена. Не потому наречена,
Что царской крови тяжелeе Струиться въ жилахъ, чeмъ другой -- Нeтъ, ты полюбишь iудея, Исчезнешь въ немъ - и Богъ съ тобой.
О, этотъ воздухъ, смутой пьяный...
x x x
О, этотъ воздухъ, смутой пьяный, На черной площади Кремля Качаютъ шаткiй "миръ" смутьяны, Тревожно пахнутъ тополя.
Соборовъ восковые лики, Колоколовъ дремучiй лeсъ, Какъ бы разбойникъ безъязыкiй Въ стропилахъ каменныхъ исчезъ.
А въ запечатанныхъ соборахъ, Гдe и прохладно, и темно, Какъ въ нeжныхъ глиняныхъ амфорахъ, Играетъ русское вино.
Успенскiй, дивно округленный, Весь удивленье райскихъ дугъ, И Благовeщенскiй, зеленый, И, мнится, заворкуетъ вдругъ.
Архангельскiй и Воскресенья Просвeчиваютъ, какъ ладонь -- Повсюду скрытое горeнье, Въ кувшинахъ спрятанный огонь...
Въ Петербургe мы сойдемся снова...
x x x
1
Въ Петербургe мы сойдемся снова, Словно солнце мы похоронили въ немъ, И блаженное, безсмысленное слово Въ первый разъ произнесемъ. Въ черномъ бархатe совeтской ночи, Въ бархатe всемiрной пустоты, Все поютъ блаженныхъ женъ родныя очи, Все цвeтутъ безсмертные цвeты.
2
Дикой кошкой горбится столица, На мосту патруль стоитъ, Только злой моторъ во мглe промчится И кукушкой прокричитъ. Мнe не надо пропуска ночного, Часовыхъ я не боюсь: За блаженное, безсмысленное слово Я въ ночи совeтской помолюсь.
3
Слышу легкiй театральный шорохъ И дeвическое «ахъ»— И безсмертныхъ розъ огромный ворохъ У Киприды на рукахъ. У костра мы грeемся отъ скуки, Можетъ быть вeка пройдутъ, И блаженныхъ женъ родныя руки Легкiй пепелъ соберутъ.
4
Гдe то грядки красныя партера, Пышно взбиты шифоньерки ложъ; Заводная кукла офицера; Не для черныхъ душъ и низменныхъ святошъ... Что жъ, гаси, пожалуй, наши свeчи Въ черномъ бархатe всемiрной пустоты, Все поютъ блаженныхъ женъ крутыя плечи, А ночного солнца не замeтишь ты.
25 ноября 1920 г.
На перламутровый челнокъ...
x x x
На перламутровый челнокъ Натягивая шелка нити, О, пальцы гибкiе, начните Очаровательный урокъ.
Приливы и отливы рукъ, Однообразныя движенья, Ты заклинаешь, безъ сомнeнья, Какой-то солнечный испугъ,
Когда широкая ладонь, Какъ раковина, пламенeя, То гаснетъ, къ тeнямъ тяготeя, То въ розовый уйдетъ огонь.
Отъ легкой жизни мы сошли съ ума...
x x x
Отъ легкой жизни мы сошли съ ума. Съ утра вино, а съ вечера похмелье. Какъ удержать напрасное веселье, Румянецъ твой, о пьяная чума?
Въ пожатьи рукъ мучительный обрядъ, На улицахъ ночные поцeлуи, Когда рeчныя тяжелeютъ струи, И фонари, какъ факелы, горятъ.
Мы смерти ждемъ, какъ сказочнаго волка, Но я боюсь, что раньше всeхъ умретъ Тотъ, у кого тревожно-красный ротъ И на глаза спадающая челка.
Что поютъ часы-кузнечикъ...
x x x
Что поютъ часы-кузнечикъ, Лихорадка шелеститъ, И шуршитъ сухая печка,— Это красный шелкъ горитъ.
Что зубами мыши точатъ Жизни тоненькое дно, Это ласточка и дочкe Отвязала мой челнокъ.
Что на крышe дождь бормочетъ,— Это черный шелкъ горитъ, Но черемуха услышитъ И на днe морскомъ проститъ.
Потому что смерть невинныхъ, И ничeмъ нельзя помочь, Что въ горячкe соловьиной Сердце теплое еще.
Уничтожаетъ пламень...
x x x
Уничтожаетъ пламень Сухую жизнь мою, И нынe я не камень, А дерево пою.
Оно легко и грубо; Изъ одного куска И сердцевина дуба, И весла рыбака.
Вбивайте крeпче сваи, Стучите, молотки, О деревянномъ раe, Гдe вещи такъ легки.
Мнe Тифлисъ горбатый снится...
x x x
Мнe Тифлисъ горбатый снится, Сазандарiй стонъ звенитъ, На мосту народъ толпится, Вся ковровая столица, А внизу Кура шумитъ.
Надъ Курою есть духаны, Гдe вино и милый пловъ, И духанщикъ тамъ румяный Подаетъ гостямъ стаканы И служить тебe готовъ.
Кахетинское густое Хорошо въ подвалe пить, Тамъ въ прохладe, тамъ въ покоe Пейте вдоволь, пейте двое: Одному не надо пить.
Въ самомъ маленькомъ духанe Ты товарища найдешь. Если спросишь Телiани. Поплыветъ Тифлисъ въ туманe, Ты въ духанe поплывешь.
Американка въ двадцать лeтъ...
x x x
Американка въ двадцать лeтъ Должна добраться до Египта, Забывъ Титаника совeтъ, Что спитъ на днe мрачнeе крипта.
Въ Америкe гудки поютъ, И красныхъ небоскребовъ трубы Холоднымъ тучамъ отдаютъ Свои прокопченныя губы.
И въ Луврe океана дочь Стоитъ, прекрасная, какъ тополь, Чтобъ мраморъ сахарный толочь, Влeзаетъ бeлкой на Акрополь.
Не понимая ничего, Читаетъ Фауста въ вагонe И сожалeетъ, отчего Людовикъ больше не на тронe.
Сестры тяжесть и нeжность, — одинаковы ваши примeты
x x x
Сестры тяжесть и нeжность, — одинаковы ваши примeты, Медуницы и осы тяжелую розу сосутъ, Человeкъ умираетъ, песокъ остываетъ согрeтый, И вчерашнее солнце на черныхъ носилкахъ несутъ.
Ахъ, тяжелыя соты и нeжныя сeти, Легче камень поднять, чeмъ вымолвить слово — любить, У меня остается одна забота на свeтe, Золотая забота, какъ времени бремя избыть.
Словно темную воду, я пью помутившiйся воздухъ, Время вспахано плугомъ, и роза землею была, Въ медленномъ водоворотe тяжелыя нeжныя розы, Розы тяжесть и нeжность въ двойные вeнки заплела.
1920
Я наравнe съ другими...
x x x
1
Я наравнe съ другими Хочу тебe служить, Отъ ревности сухими Губами ворожить. Не утоляетъ слово Мнe пересохшихъ устъ, И безъ тебя мнe снова Дремучiй воздухъ пустъ.
2
Я больше не ревную, Но я тебя хочу, И самъ себя несу я, Какъ жертву, палачу. Тебя не назову я Ни радость, ни любовь; На дикую, чужую Мнe подмeнили кровь.
3
Еще одно мгновенье, И я скажу тебe: Не радость, а мученье Я нахожу въ тебe. И, словно преступленье, Меня къ тебe влечетъ Искусанный въ смятеньи, Вишневый нeжный ротъ.
4
Вернись ко мнe скорeе: Мнe страшно безъ тебя. Я никогда сильнeе Не чувствовалъ тебя. И въ полуночной драмe, Во снe иль наяву, Въ тревогe иль въ истомe — Но я тебя зову.
1920
Чуть мерцаетъ призрачная сцена...
x x x
1
Чуть мерцаетъ призрачная сцена, Хоры слабые тeней, Захлестнула шелкомъ Мельпомена Окна храмины своей. Чернымъ таборомъ стоятъ кареты, На дворe морозъ трещитъ, Все космато: люди и предметы, И горячiй снeгъ хруститъ.
2
Понемногу челядь разбираетъ Шубъ медвeжьихъ вороха, Въ суматохe бабочка летаетъ, Розу кутаютъ въ мeха. Модной пестряди кружки и мошки, Театральный легкiй жаръ, А на улицe мигаютъ плошки, И тяжелый валитъ паръ.
3
Кучера измаялись отъ крика, И кромeшна ночи тьма. Ничего, голубка Эвридика, Что у насъ студеная зима. Слаще пeнья итальянской рeчи Для меня родной языкъ, Ибо въ немъ таинственно лепечетъ Чужеземныхъ арфъ родникъ.
4
Пахнетъ дымомъ бeдная овчина, Отъ сугроба улица черна. Изъ блаженнаго, пeвучаго притона Къ намъ летитъ безсмертная весна, Чтобы вeчно арiя звучала "Ты вернешься на зеленые луга" — И живая ласточка упала На горячiе снeга.
Веницейская жизнь
1
Веницейской жизни мрачной и безплодной Для меня значенiе свeтло, Вотъ она глядитъ съ улыбкою холодной Въ голубое дряхлое стекло.
2
Тонкiй воздухъ, кожи синiя прожилки, Бeлый снeгъ, зеленая парча, Всeхъ кладутъ на кипарисныя носилки, Сонныхъ, теплыхъ вынимаютъ изъ плаща.
3
И горятъ, горятъ въ корзинахъ свeчи, Словно голубь залетeлъ въ ковчегъ, На театрe и на праздномъ вeчe Умираетъ человeкъ.
4
Ибо нeтъ спасенья отъ любви и страха, Тяжелeе платины Сатурново кольцо, Чернымъ бархатомъ завeшенная плаха И прекрасное лицо.
5
Тяжелы твои, Венецiя, уборы, Въ кипарисныхъ рамахъ зеркала. Воздухъ твой граненый. Въ спальнe таютъ горы Голубого, дряхлаго стекла.
6
Только въ пальцахъ роза или склянка, Адрiатика зеленая, прости, Что же ты молчишь, скажи, венецiанка? Какъ отъ этой смерти праздничной уйти?
7
Черный Весперъ въ зеркалe мерцаетъ, Все проходитъ. Истина темна. Человeкъ родится. Жемчугъ умираетъ. И Сусанна старцевъ ждать должна.
1920
Мнe жалко, что теперь зима...
x x x
Мнe жалко, что теперь зима, И комаровъ не слышно въ домe, Но ты напомнила сама О легкомысленной соломe.
Стрекозы вьются въ синевe, И ласточкой кружится мода, Корзиночка на головe — Или напыщенная ода?
Совeтовать я не берусь, И безполезны отговорки, Но взбитыхъ сливокъ вeченъ вкусъ И запахъ апельсинной корки.
Ты все толкуешь наобумъ, Отъ этого ничуть не хуже, Что дeлать: самый нeжный умъ Весь помeщается снаружи.
И ты пытаешься желтокъ Взбивать разсерженною ложкой, Онъ побeлeлъ, онъ изнемогъ — И все-таки, еще немножко...
Въ тебe все дразнитъ, все поетъ, Какъ итальянская рулада. И маленькiй вишневый ротъ Сухого проситъ винограда.
Такъ не старайся быть умнeй, Въ тебe все прихоть, все минута. И тeнь отъ шапочки твоей Венецiанская баута.
Декабрь 1920
Вотъ дароносица, какъ солнце золотое...
x x x
Вотъ дароносица, какъ солнце золотое Повисла въ воздухe — великолeпный мигъ. Здeсь долженъ прозвучать лишь греческiй языкъ: Взять въ руки цeлый миръ, какъ яблоко простое.
Богослуженiя торжественный зенитъ, Свeтъ въ круглой храминe подъ куполомъ въ iюлe, Чтобъ полной грудью мы внe времени вздохнули О луговинe той, гдe время не бeжитъ.
И Евхаристiя, какъ вeчный полдень длится — Всe причащаются, играютъ и поютъ, И на виду у всeхъ божественный сосудъ Неисчерпаемымъ веселiемъ струится.
Когда Психея-жизнь спускается къ тeнямъ...
x x x
Когда Психея-жизнь спускается къ тeнямъ Въ полупрозрачный лeсъ вослeдъ за Персефоной, Слeпая ласточка бросается къ ногамъ Съ стигiйской нeжностью и вeткою зеленой.
Навстрeчу бeженкe спeшитъ толпа тeней, Товарку новую встрeчая причитаньемъ, И руки слабыя ломаютъ передъ ней Съ недоумeнiемъ и робкимъ упованьемъ.
Кто держитъ зеркальце, кто баночку духовъ; Душа вeдь женщина, ей нравятся бездeлки, И лeсъ безлиственный прозрачныхъ голосовъ Сухiя жалобы кропятъ, какъ дождикъ мелкiй.
И въ нeжной сутолкe не зная, что начать, Душа не узнаетъ прозрачныя дубравы, Дохнетъ на зеркало и медлитъ передать Лепешку мeдную съ туманной переправы.
Возьми на радость изъ моихъ ладоней...
x x x
Возьми на радость изъ моихъ ладоней Немного солнца и немного меда, Какъ намъ велeли пчелы Персефоны.
Не отвязать неприкрeпленной лодки, Не услыхать въ мeха обутой тeни, Не превозмочь въ дремучей жизни страха.
Намъ остаются только поцeлуи, Мохнатыя, какъ маленькiя пчелы, Что умираютъ, вылетeвъ изъ улья.
Они шуршатъ въ прозрачныхъ дебряхъ ночи, Ихъ родина дремучiй лeсъ Тайгета, Ихъ пища - время, медуница, мята.
Возьми жъ на радость дикiй мой подарокъ — Невзрачное сухое ожерелье Изъ мертвыхъ пчелъ, медъ превратившихъ въ солнце.
Сумерки свободы
1
Прославимъ, братья, сумерки свободы, Великiй сумеречный годъ. Въ кипящiя ночныя воды Опущенъ грузный лeсъ тенетъ. Восходишь ты въ глухiе годы, О, солнце, судiя-народъ.
2
Прославимъ роковое бремя, Которое въ слезахъ народный вождь беретъ. Прославимъ власти сумрачное бремя, Ее невыносимый гнетъ. Въ комъ сердце есть, тотъ долженъ слышать, время, Какъ твой корабль ко дну идетъ.
3
Мы въ легiоны боевые Связали ласточекъ, и вотъ Не видно солнца, вся стихiя Щебечетъ, движется, живетъ, Сквозь сeти сумерки густыя Не видно солнца, и земля плыветъ.
4
Ну что жъ, попробуемъ: огромный, неуклюжiй, Скрипучiй поворотъ руля. Земля плыветъ. Мужайтесь, мужи, Какъ плугомъ, океанъ дeля, Мы будемъ помнить и въ летейской стужe, Что десяти небесъ намъ стоила земля.
На страшной высотe блуждающiй огонь...
x x x
1
На страшной высотe блуждающiй огонь, Но развe такъ звeзда мерцаетъ? Прозрачная звeзда, блуждающiй огонь, Твой братъ, Петрополь, умираетъ.
2
На страшной высотe земные сны горятъ, Зеленая звeзда летаетъ. О, если ты звeзда,- воды и неба братъ, Твой братъ, Петрополь, умираетъ.
3
Чудовищный корабль на страшной высотe Несется, крылья расправляетъ. Зеленая звeзда, въ прекрасной нищетe Твой братъ, Петрополь, умираетъ.
4
Прозрачная весна надъ черною Невой Сломалась. Воскъ безсмертья таетъ. О, если ты звeзда - Петрополь, городъ твой, Твой братъ, Петрополь, умираетъ.
Ласточка
1
Я слово позабылъ, что я хотeлъ сказать: Слeпая ласточка въ чертогъ тeней вернется На крыльяхъ срeзанныхъ съ прозрачными играть. Въ безпамятствe ночная пeснь поется.
2
Не слышно птицъ. Безсмертникъ не цвeтетъ, Прозрачны гривы табуна ночного, Въ сухой рeкe пустой челнокъ плыветъ, Среди кузнечиковъ безпамятствуетъ слово.
3
И медленно растетъ какъ бы шатеръ иль храмъ, То вдругъ прикинется безумной Антигоной, То мертвой ласточкой бросается къ ногамъ Съ стигiйской нeжностью и вeткою зеленой.
4
О, если бы вернуть и зрячихъ пальцевъ стыдъ. И выпуклую радость узнаванья, Я такъ боюсь рыданья Аонидъ, Тумана, звона и зiянья.
5
А смертнымъ власть дана любить и узнавать, Для нихъ и звукъ въ персты прольется, Но я забылъ, что я хочу сказать, И мысль безплотная въ чертогъ тeней вернется.
6
Все не о томъ прозрачная твердитъ, Все ласточка, подружка, Антигона... А на губахъ, какъ черный ледъ, горитъ Стигiйскаго воспоминанье звона.
1920
За то, что я руки твои не сумeлъ удержать...
x x x
За то, что я руки твои не сумeлъ удержать, За то, что я предалъ соленыя нeжныя губы, Я долженъ разсвeта въ дремучемъ акрополe ждать. Какъ я ненавижу плакучiе древнiе срубы.
Ахейскiе мужи во тьмe снаряжаютъ коня, Зубчатыми пилами въ стeны вгрызаются крeпко, Никакъ не уляжется крови сухая возня, И нeтъ для тебя ни названья, ни звука, ни слeпка.
Какъ могъ я подумать, что ты возвратишься, какъ смeлъ! Зачeмъ преждевременно я отъ тебя оторвался! Еще не разсeялся мракъ, и пeтухъ не пропeлъ, Еще въ древесину горячiй топоръ не врeзался.
Прозрачной слезой на стeнахъ проступила смола, И чувствуетъ городъ свои деревянныя ребра, Но хлынула къ лeстницамъ кровь и на приступъ пошла, И трижды приснился мужамъ соблазнительный образъ.
Гдe милая Троя, гдe царскiй, гдe дeвичiй домъ? Онъ будетъ разрушенъ, высокiй Прiамовъ скворешникъ. И падаютъ стрeлы сухимъ деревяннымъ дождемъ, И стрeлы другiя растутъ на землe, какъ орeшникъ.
Послeдней звeзды безболeзненно гаснетъ уколъ, И сeрою ласточкой утро въ окно постучится, И медленный день, какъ въ соломe проснувшiйся волъ На стогнахъ шершавыхъ отъ долгаго сна шевелится.
Декабрь 1920
Исакiй подъ фатой молочной бeлизны...
x x x
Исакiй подъ фатой молочной бeлизны Стоитъ сeдою голубятней, И посохъ бередитъ сeдыя тишины И чинъ воздушный сердцу внятный.
Столeтнихъ панихидъ блуждающiй призра'къ, Широкiй выносъ плащаницы, И въ ветхомъ неводe генисаретскiй мракъ Великопостныя седмицы.
Ветхозавeтный дымъ на теплыхъ алтаряхъ И iерея возгласъ сирый, Смиренникъ царственный: снeгъ чистый на плечахъ И одичалыя порфиры.
Соборы вeчные Софiи и Петра, Амбары воздуха и свeта, Зернохранилища вселенскаго добра, И риги новаго завeта.
Не къ вамъ влечется духъ въ годины тяжкихъ бeдъ, Сюда влачится по ступенямъ Широкопасмурнымъ несчастья волчiй слeдъ, Ему вовeки не измeнимъ.
Зане свободенъ рабъ, преодолeвшiй страхъ, И сохранилось свыше мeры Въ прохладныхъ житницахъ, въ глубокихъ закромахъ Зерно глубокой, полной вeры.
1921. </poem>
