Tristia, 1-е изд. (Мандельштам)

См. другие страницы с подобными названиями.

← [[← Камень, 1-е изд.|← Камень, 1-е изд.]]

Tristia, 1-е изд. автор Осип Эмильевич Мандельштам

Tristia → →

-50 Файл:Mandelstam Tristia 1st edition.jpg Первое издание Tristia. Оформление М. В. Добужинского См. также Стихотворения. Первое издание второй книги О. Мандельштама Tristia. Предполагаемое название «Новый камень». Название "Tristia" предложено Михаилом Кузьминым. Вышло тиражом 3000 экз. Издание было осуществлено без ведома и против воли автора, о чём свидетельствует он сам: «Книжка составлена без меня против моей воли безграмотными людьми из кучи понадёрганных листков. О. Мандельштам. 5/II/23». О. Мандельштамъ. Tristia. Petropolis, Петербургъ-Берлинъ, 1922. Настоящее изданiе отпечатано въ количествe трехъ тысячъ экземпляровъ. Изъ нихъ сто нумерованныхъ. Обложка и марка работы М. В. Добужинскаго. Отпечатано въ типографiи Зинабургъ и Ко. въ Берлинe въ 1922 году для издательства «Петрополисъ».

Tristia

— Какъ этихъ покрывалъ и этого убора — Какъ этихъ покрывалъ и этого убора Мнѣ пышность тяжела средь моего позора! — Будетъ въ каменной Трезенѣ Знаменитая бѣда, Царской лѣстницы ступени Покраснѣютъ отъ стыда, ................. ................. И для матери влюбленной Солнце черное взойдетъ. — О, если бъ ненависть въ груди моей кипѣла — Но, видите, само признанье съ устъ слетѣло. — Чернымъ пламенемъ Федра горитъ Среди бѣлаго дня. Погребальный факелъ горитъ Среди бѣлаго дня. Бойся матери, ты, Ипполитъ: Федра — ночь — тебя сторожитъ Среди бѣлаго дня. — Любовью черною я солнце запятнала Смерть охладитъ мой пылъ изъ чистаго фіала... — Мы боимся, мы не смѣемъ Горю царскому помочь. Уязвленная Тезеемъ На него напала ночь. ы же, пѣснью похоронной Провожая мертвыхъ въ домъ, Страсти дикой и безсонной Солнце черное уймемъ. 1916. ‹1›ЗВѢРИНЕЦЪ 1 Отверженное слово «миръ» Въ началѣ оскорбленной эры; Свѣтильникъ въ глубинѣ пещеры И воздухъ горныхъ странъ — эфиръ; Эфиръ, которымъ не сумѣли, Не захотѣли мы дышать. Козлинымъ голосомъ, опять, Поютъ косматыя свирѣли. 2 Пока ягнята и волы На тучныхъ пастбищахъ водились И дружелюбные садились На плечи сонныхъ скалъ орлы, — Германецъ выкормилъ орла, И левъ британцу покорился, И галльскій гребень появился Изъ пѣтушинаго хохла. 3 А нынѣ завладѣлъ дикарь Священной палицей Геракла, И черная земля изсякла, Неблагодарная, какъ встарь. Я палочку возьму сухую, Огонь добуду изъ нея. Пускай уходитъ въ ночь глухую Мной всполошенное звѣрье. 4 Пѣтухъ, и левъ, темно-бурый Орелъ, и ласковый медвѣдь — Мы для войны построимъ клѣть, Звѣриныя пригрѣемъ шкуры. А я пою вино временъ, Источникъ рѣчи италійской, И, въ колыбели праарійской, Славянскій и германскій ленъ. 5 Италія, тебѣ не лѣнь Тревожить Рима колесницы, Съ кудахтаньем домашней птицы Перелетѣвъ через плетень? И ты, сосѣдка, не взыщи: Орелъ топорщится и злится. Что, если для твоей пращи Тяжелый камень не сгодится? 6 Въ звѣринцѣ заперевъ звѣрей, Мы успокоимся надолго, И станетъ полноводнѣй Волга, И рейнская струя свѣтлѣй. И умудренный человѣкъ Почтитъ невольно чужестранца, Какъ полубога, буйствомъ танца, На берегахъ великихъ рѣкъ! 1916 Въ разноголосицѣ дѣвическаго хора * * Въ разноголосицѣ дѣвическаго хора Все церкви нѣжныя поютъ на голосъ свой, И въ дугахъ каменныхъ Успѣнскаго собора Мнѣ брови чудятся, высокія, дугой. И съ укрѣпленнаго архангелами вала Я городъ озиралъ на чудной высотѣ. Въ стѣнахъ Акрополя печаль меня снѣдала, По русскомъ имени и русской красотѣ. Не диво ль дивное, что вертоградъ намъ снится, Гдѣ рѣютъ голуби въ горячей синевѣ, Что православные крюки поетъ черница: Успенье нѣжное — Флоренція въ Москвѣ. И пятиглавые московскіе соборы Съ ихъ итальянскою и русскою душой Напоминаютъ мнѣ — явленіе Авроры, Но съ русскимъ именемъ и въ шубкѣ мѣховой. 1916 21 * * На розвальняхъ, уложенныхъ соломой, Едва прикрытые рогожей роковой, Отъ Воробьевыхъ горъ до церковки знакомой Мы ѣхали огромною Москвой. А въ Угличѣ играютъ дѣти въ бабки, И пахнетъ хлѣбъ, оставленный въ печи. По улицамъ меня везутъ безъ шапки, И теплятся въ часовнѣ три свѣчи. Не три свѣчи горѣли, а три встрѣчи, Одну изъ нихъ самъ Богъ благословилъ, Четвертой не бывать, — а Римъ далече, И никогда онъ Рима не любилъ. Ныряли сани въ черные ухабы, И возвращался съ гульбища народъ. Худые мужики и злыя бабы Лущили сѣмя у воротъ. Сырая даль отъ птичьихъ стай чернѣла, И связанныя руки затекли. Царевича везутъ — нѣмѣетъ страшно тѣло, И рыжую солому подожгли. 1916 Соломинка І Когда, соломинка, ты спишь въ огромной спальнѣ И ждешь, безсонная, чтобъ, важенъ и высокъ, Спокойной тяжестью — что можетъ быть печальнѣй — На вѣки чуткія спустился потолокъ, Соломка звонкая, соломинка сухая, Всю смерть ты выпила и сдѣлалась нѣжнѣй, Сломалась милая соломка неживая, Не Саломея, нѣтъ, соломинка скорѣй. Въ часы безсонницы предметы тяжелѣе, Какъ будто меньше ихъ — такая тишина — Мерцаютъ въ зеркалѣ подушки, чуть бѣлѣя, И въ кругломъ омутѣ кровать отражена. 22 Нѣтъ, не соломинка въ торжественномъ атласѣ, Въ огромной комнатѣ надъ черною Невой, Двѣнадцать мѣсяцевъ поютъ о смертномъ часѣ, Струится въ воздухѣ ледъ блѣдно-голубой. Декабрь торжественный струитъ свое дыханье, Какъ будто въ комнатѣ тяжелая Нева. Нѣтъ, не Соломинка, Лигейя, умиранье — Я научился вамъ, блаженныя слова. II Я научился вамъ, блаженныя слова, Леноръ, Соломинка, Лигейя, Серафита, Въ огромной комнатѣ тяжелая Нева, И голубая кровь струится изъ гранита. Декабрь торжественный сіяетъ надъ Невой. Двѣнадцать мѣсяцевъ поютъ о смертномъ часѣ. Нѣтъ, не соломинка въ торжественномъ атласѣ Вкушаетъ медленный, томительный покой. Въ моей крови живетъ декабрьская Лигейя, Чья въ саркофагѣ спитъ блаженная любовь, А та, соломинка, быть можетъ Саломея, Убита жалостью и не вернется вновь. 1916 * * — Я потеряла нѣжную камею, Не знаю гдѣ, на берегу Невы. Я римлянку прелестную жалѣю — Чуть не въ слезахъ мнѣ говорили вы. Но для чего, прекрасная грузинка, Тревожить прахъ божественныхъ гробницъ? Еще одна пушистая снѣжинка Растаяла на вѣерѣ рѣсницъ. И кроткую вы наклонили шею. Камеи нѣтъ — нѣтъ римлянки, увы. Я Тинотину смуглую жалѣю — Дѣвичій Римъ на берегу Невы. 1916 23 * * Собирались эллины войною На прелестный островъ Саламинъ. Онъ, отторгнутъ вражеской рукою, Виденъ былъ изъ гавани Аѣинъ. А теперь друзья-островитяне Снаряжаютъ наши корабли. Не любили раньше англичане Европейской сладостной земли. О, Европа, новая Эллада, Охраняй Акрополь и Пирей. Намъ подарковъ съ острова не надо, Цѣлый лѣсъ незваныхъ кораблей. 1916 * * І Мнѣ холодно. Прозрачная весна Въ зеленый пухъ Петрополь одѣваетъ Но, какъ медуза, невская волна Мнѣ отвращенье легкое внушаетъ. По набережной сѣверной рѣки Автомобилей мчатся свѣтляки, Летятъ стрекозы и жуки стальные, Мерцаютъ звѣздъ булавки золотыя, Но никакія звѣзды не убьютъ Морской воды тяжелый изумрудъ. ІІ Въ Петрополе прозрачномъ мы умремъ, Гдѣ властвуетъ надъ нами Прозерпина. Мы въ каждомъ вздохѣ смертный воздухъ пьемъ, И каждый часъ намъ смертная година. Богиня моря, грозная Аѣина, Сними могучій каменный шеломъ. Въ Петрополе прозрачномъ мы умремъ, Здѣсь царствуешь не ты, а Прозерпина. 1916 24 * * 1 Не вѣря воскресенья чуду, На кладбище гуляли мы. — Ты знаешь, мнѣ земля повсюду Напоминаетъ тѣ холмы ................. ................. Гдѣ обрывается Россія Надъ моремъ чернымъ и глухимъ. 2 Отъ монастырскихъ косогоровъ Широкій убѣгаетъ лугъ. Мнѣ отъ владимирскихъ просторовъ Такъ не хотѣлося на югъ, Но въ этой темной, деревянной И юродивой слободѣ Съ такой монашкою туманной Остаться — значитъ быть бѣдѣ. 3 Цѣлую локоть загорѣлый И лба кусочекъ восковой. Я знаю — онъ остался бѣлый Подъ смуглой прядью золотой. Цѣлую кисть, гдѣ отъ браслета Еще бѣлѣетъ полоса. Тавриды пламенное лѣто Творитъ такія чудеса. 4 Какъ скоро ты смуглянкой стала И къ Спасу бѣдному пришла, Не отрываясь цѣловала, А гордою въ Москвѣ была. Намъ остается только имя: Чудесный звукъ, на долгій срокъ. Прими жъ ладонями моими Пересыпаемый песокъ. 1916 25 * * Эта ночь непоправима, А у васъ еще свѣтло. У воротъ Ерусалима Солнце черное взошло. Солнце желтое страшнѣе. Баю, баюшки, баю, Въ свѣтломъ храмѣ Іудеи Хоронили мать мою. Благодати не имѣя И священства лишены, Въ свѣтломъ храмѣ Іудеи Отпѣвали прахъ жены. И надъ матерью звенѣли Голоса израильтянъ. — Я проснулся въ колыбели, Чернымъ солнцемъ осіянъ. 1916 Декабристъ «Тому свидѣтельство языческій сенатъ — Сіи дѣла не умираютъ». Онъ раскурилъ чубукъ и запахнулъ халатъ, А рядомъ въ шахматы играютъ. Честолюбивый сонъ онъ промѣнялъ на срубъ Въ глухомъ урочище Сибири И вычурный чубукъ у ядовитыхъ губъ, Сказавшихъ правду въ скорбномъ мірѣ. Шумѣли въ первый разъ германскіе дубы, Европа плакала въ тенетахъ, Квадриги черныя вставали на дыбы На тріумфальныхъ поворотахъ. Бывало, голубой въ стаканахъ пуншъ горитъ, Съ широкимъ шумомъ самовара Подруга рейнская тихонько говоритъ, Вольнолюбивая гитара. 26 Еще волнуются живые голоса О сладкой вольности гражданства, Но жертвы не хотятъ слѣпыя небеса, Вѣрнѣе трудъ и постоянство. Все перепуталось, и некому сказать, Что, постепенно холодѣя, Все перепуталось, и сладко повторять: Россія, Лета, Лорелея. 1917 Меганомъ 1 Еще далеко асфоделей Прозрачно-сѣрая весна, Пока еще на самомъ дѣлѣ Шуршитъ песокъ, кипитъ волна. Но здѣсь душа моя вступаетъ, Какъ Персефона въ легкій кругъ, И въ царствѣ мертвыхъ не бываетъ Прелестныхъ загорѣлыхъ рукъ. 2 Зачѣмъ же лодкѣ довѣряемъ Мы тяжесть урны гробовой И праздникъ черныхъ розъ свершаемъ Надъ аметистовой водой? Туда душа моя стремится, За мысъ туманный Меганомъ, И черный парусъ возвратится Оттуда послѣ похоронъ. 3 Какъ быстро тучи пробѣгаютъ Неосвѣщенною грядой, И хлопья черныхъ розъ летаютъ Подъ этой вѣтреной луной, И, птица смерти и рыданья, Влачится траурной каймой Огромный флагъ воспоминанья За кипарисною кормой. 27 4 И раскрывается съ шуршаньемъ Печальный вѣеръ прошлыхъ лѣтъ Туда, гдѣ съ темнымъ содроганьемъ Въ песку зарылся амулетъ. Туда душа моя стремится, За мысъ туманный Меганомъ, И черный парусъ возвратится Оттуда послѣ похоронъ. * * Когда на площадяхъ и въ тишинѣ келейной Мы сходимъ медленно съ ума, Холоднаго и чистаго рейнвейна Предложитъ намъ жестокая зима. Въ серебряномъ ведрѣ намъ предлагаетъ стужа Валгаллы бѣлое вино, И свѣтлый образъ сѣвернаго мужа Напоминаетъ намъ оно. Но сѣверные скальды грубы, Не знаютъ радостей игры, И сѣвернымъ дружинамъ любы Янтарь, пожары и пиры. Имъ только снится воздухъ юга, Чужого неба волшебство. — И все-таки упрямая подруга Откажется попробовать его. 1917 * * Среди священниковъ левитомъ молодымъ На стражѣ утренней онъ долго оставался. Ночь іудейская сгущалася надъ нимъ, И храмъ разрушенный угрюмо созидался. Онъ говорилъ: Небесъ тревожна желтизна, Ужъ надъ Евфратомъ ночь, бѣгите, іереи. А старцы думали: Не наша въ томъ вина. Се черно-желтый свѣтъ, се радость Іудеи. 28 Онъ съ нами былъ, когда на берегу ручья Мы въ драгоцѣнный ленъ субботу пеленали И семисвѣщникомъ тяжелымъ освѣщали Іерусалима ночь и чадъ небытія. 1917 * * 1 Золотистаго меду струя изъ бутылки текла Такъ тягуче и долго, что молвить хозяйка успѣла: Здѣсь, въ печальной Тавриде, куда насъ судьба занесла, Мы совсѣмъ не скучаемъ, — и черезъ плечо поглядѣла. 2 Всюду Бахуса службы, какъ будто на свѣтѣ одни Сторожа и собаки. Идешь — никого не замѣтишь. Какъ тяжелыя бочки, спокойные катятся дни. Далеко въ шалашѣ голоса: не поймешь, не отвѣтишь. 3 Послѣ чаю мы вышли въ огромный, коричневый садъ, Какъ рѣсницы, на окнахъ опущены темные шторы, Мимо бѣлыхъ колоннъ мы пошли посмотрѣть виноградъ, Гдѣ воздушнымъ стекломъ обливаются сонныя горы. 4 Я сказалъ: Виноградъ какъ старинная битва живетъ, Гдѣ курчавые всадники бьются въ кудрявомъ порядкѣ. Въ каменистой Тавриде наука Эллады — и вотъ Золотыхъ десятинъ благородныя ржавыя грядки. 5 Ну, а въ комнатѣ бѣлой, какъ прялка, стоитъ тишина, Пахнетъ уксусомъ, краской и свѣжимъ виномъ изъ подвала. Помнишь, въ греческомъ домѣ любимая всѣми жена, Не Елена — другая — какъ долго она вышивала. 6 Золотое руно, гдѣ же ты, золотое руно — Всю дорогу шумѣли морскія тяжелыя волны, И, покинувъ корабль, натрудившій въ моряхъ полотно, Одиссей возвратился, пространствомъ и временемъ полный. 1917 29 * * Въ тотъ вечеръ не гудѣлъ стрѣльчатый лѣсъ органа. Намъ пѣла Шуберта родная колыбель, Шумѣла мельница, и въ пѣсняхъ урагана Смѣялся музыки голубоглазый хмель. Старинной пѣсни міръ коричневый, зеленый, Но только вѣчно-молодой, Гдѣ соловьиныхъ липъ рокочущія кроны Съ звѣриной яростью качаетъ царь лѣсной. И сила страшная ночного возвращенья, Та пѣсня дикая, какъ черное вино. Это двойникъ — пустое привидѣнье Безсмысленно глядитъ въ холодное окно. 1918 * * Твое чудесное произношенье, Горячій посвистъ хищныхъ птицъ, Скажу ль — живое впечатлѣнье Какихъ-то шелковыхъ рѣсницъ. «Что» — Голова отяжелѣла... «Во» — Это я тебя зову. И далеко прошелестѣло: Я тоже на землѣ живу. Пусть говорятъ: любовь крылата. Смерть окрыленнѣе стократъ. Еще душа борьбой объята, А наши губы къ ней летятъ. И столько воздуха, и шелка, И вѣтра въ шепотѣ твоемъ, И, какъ слѣпые, ночью долгой Мы смѣсь безсолнечную пьемъ. 1918 30 Tristia 1 Я изучилъ науку разставанья Въ простоволосыхъ жалобахъ ночныхъ. Жуютъ волы, и длится ожиданье, Послѣдній часъ веселій городскихъ, И чту обрядъ той пѣтушиной ночи, Когда, поднявъ дорожной скорби грузъ, Глядѣли въ даль заплаканныя очи, И женскій плачъ мѣшался съ пѣньемъ музъ. 2 Кто можетъ знать при словѣ — разставанье, Какая намъ разлука предстоитъ, Что намъ сулитъ пѣтушье восклицанье, Когда огонь въ Акрополе горитъ, И на зарѣ какой то новой жизни, Когда въ сѣняхъ лѣниво волъ жуетъ, Зачѣмъ пѣтухъ, глашатай новой жизни, На городской стѣнѣ крылами бьетъ? 3 И я люблю обыкновенье пряжи, Снуетъ челнокъ, веретено жужжитъ. Смотри, навстрѣчу, словно пухъ лебяжій, Уже босая Делія летитъ. О, нашей жизни скудная основа, Куда какъ бѣденъ радости языкъ! Все было встарь, все повторится снова, И сладокъ намъ лишь узнаванья мигъ. 4 Да будетъ такъ: прозрачная фигурка На чистомъ блюдѣ глиняномъ лежитъ, Какъ бѣличья распластанная шкурка, Склонясь надъ воскомъ, дѣвушка глядитъ. Не намъ гадать о греческомъ Эребѣ, Для женщинъ воскъ, что для мужчины мѣдь. Намъ только въ битвахъ выпадаетъ жребій, А имъ дано гадая умереть. 1918 31 Черепаха 1 На каменныхъ отрогахъ Піэріи Водили музы первый хороводъ, Чтобы, какъ пчелы, лирники слѣпые Намъ подарили іонійскій медъ. И холодкомъ повѣяло высокимъ Отъ выпукло-дѣвическаго лба, Чтобы раскрылись правнукамъ далекимъ Архипелага нѣжные гроба. 2 Бѣжитъ весна топтать луга Эллады, Обула Сафо пестрый сапожекъ, И молоточками куютъ цикады, Какъ въ пѣсенкѣ поется перстенекъ. Высокій домъ построилъ плотникъ дюжій, На свадьбу всѣхъ передушили куръ, И растянулъ сапожникъ неуклюжій На башмаки всѣ пять воловьихъ шкуръ. 3 Нерасторопна черепаха-лира, Едва-едва безпалая ползетъ, Лежитъ себѣ на солнышкѣ Эпира, Тихонько грѣя золотой животъ. Ну, кто ее такую приласкаетъ, Кто спящую ее перевернетъ? Она во снѣ Терпандра ожидаетъ, Сухихъ перстовъ предчувствуя налетъ. 4 Поитъ дубы холодная криница, Простоволосая шумитъ трава, На радость осамъ пахнетъ медуница. О, гдѣ же вы, святые острова, Гдѣ не ѣдятъ надломленнаго хлѣба, Гдѣ только медъ, вино и молоко, Скрипучій трудъ не омрачаетъ неба, И колесо вращается легко. 1919 32 * * 1 Идемъ туда, гдѣ разныя науки И ремесло — шашлыкъ и чебуреки, Гдѣ вывѣска, изображающая брюки, Даетъ понятье намъ о человѣкѣ. Мужской сюртукъ — безъ головы стремленье, Цирюльника летающая скрипка И месмерическій утюгъ — явленье Небесныхъ прачекъ — тяжести улыбка... 2 Здѣсь дѣвушки старѣющія въ челкахъ Обдумываютъ странные наряды, И адмиралы въ твердыхъ треуголкахъ Припоминаютъ сонъ Шехеразады. Прозрачна даль. Немного винограда, И неизмѣнно дуетъ вѣтеръ свѣжій. Недалеко отъ Смирны и Богдада, Но трудно плыть, а звѣзды всюду тѣ же. 1919 * * 1 Въ хрустальномъ омутѣ какая крутизна! За насъ сіенскіе предстательствуютъ горы, И сумасшедшихъ скалъ колючіе соборы Повисли въ воздухѣ, гдѣ шерсть и тишина. 2 Съ висячей лѣстницы пророковъ и царей Спускается органъ, святого духа крѣпость, Овчарокъ бодрый лай и добрая свирѣпость, Овчины пастуховъ и посохи судей. 3 Вотъ неподвижная земля, и вмѣстѣ съ ней Я христіанства пью холодный горный воздухъ, Крутое Вѣрую и псалмопѣвца роздыхъ, Ключи и рубища апостольскихъ церквей. 33 4 Какая линія могла бы передать Хрусталь высокихъ нотъ въ эфирѣ укрѣпленномъ, И съ христіанскихъ горъ въ пространствѣ изумленномъ, Какъ Палестины пѣснь, нисходитъ благодать. 1919 * * Природа тотъ же Римъ, и отразилась въ немъ. Мы видимъ образы его гражданской мощи Въ прозрачномъ воздухѣ, какъ въ циркѣ голубомъ, На форумѣ полей и въ колоннадѣ рощи. Природа тотъ же Римъ, и кажется опять Намъ незачѣмъ боговъ напрасно безпокоить, Есть внутренности жертвъ, чтобъ о войнѣ гадать, Рабы, чтобы молчать, и камни, чтобы строить. Только дѣтскія книги читать * * Только дѣтскія книги читать, Только дѣтскія думы лелѣять, Все большое далеко развѣять, Изъ глубокой печали возстать. Я отъ жизни смертельно усталъ, Ничего отъ нея не пріемлю, Но люблю мою бѣдную землю, Оттого что иной не видалъ. Я качался въ далекомъ саду На простой деревянной качели, И высокія темныя ели Вспоминаю въ туманномъ бреду. * * Вернись въ смѣсительное лоно, Откуда, Лія, ты пришла, За то, что солнцу Илліона Ты желтый сумракъ предпочла. Иди, никто тебя не тронетъ, На грудь отца, въ глухую ночь, 34 Пускай главу свою уронитъ Кровосмѣсительница-дочь. Но роковая перемѣна Въ тебѣ исполниться должна. Ты будешь Лія — не Елена. Не потому наречена, Что царской крови тяжелѣе Струиться въ жилахъ, чѣмъ другой — Нѣтъ, ты полюбишь іудея, Исчезнешь въ немъ — и Богъ съ тобой. О, этотъ воздухъ, смутой пьяный * * О, этотъ воздухъ, смутой пьяный, На черной площади Кремля Качаютъ шаткій «миръ» смутьяны, Тревожно пахнутъ тополя. Соборовъ восковые лики, Колоколовъ дремучій лѣсъ, Какъ бы разбойникъ безъязыкій Въ стропилахъ каменныхъ исчезъ. А въ запечатанныхъ соборахъ, Гдѣ и прохладно, и темно, Какъ въ нѣжныхъ глиняныхъ амфорахъ, Играетъ русское вино. Успенскій, дивно округленный, Весь удивленье райскихъ дугъ, И Благовѣщенскій, зеленый, И, мнится, заворкуетъ вдругъ. Архангельскій и Воскресенья Просвѣчиваютъ, какъ ладонь — Повсюду скрытое горѣнье, Въ кувшинахъ спрятанный огонь... * * 1 Въ Петербургѣ мы сойдемся снова, Словно солнце мы похоронили въ немъ, И блаженное, безсмысленное слово Въ первый разъ произнесемъ. 35 Въ черномъ бархатѣ совѣтской ночи, Въ бархатѣ всемірной пустоты, Все поютъ блаженныхъ женъ родныя очи, Все цвѣтутъ безсмертные цвѣты. 2 Дикой кошкой горбится столица, На мосту патруль стоитъ, Только злой моторъ во мглѣ промчится И кукушкой прокричитъ. Мнѣ не надо пропуска ночного, Часовыхъ я не боюсь: За блаженное, безсмысленное слово Я въ ночи совѣтской помолюсь. 3 Слышу легкій театральный шорохъ И дѣвическое «ахъ» — И безсмертныхъ розъ огромный ворохъ У Киприды на рукахъ. У костра мы грѣемся отъ скуки, Можетъ быть вѣка пройдутъ, И блаженныхъ женъ родныя руки Легкій пепелъ соберутъ. 4 Гдѣ то грядки красныя партера, Пышно взбиты шифоньерки ложъ; Заводная кукла офицера; Не для черныхъ душъ и низменныхъ святошъ... Что жъ, гаси, пожалуй, наши свѣчи Въ черномъ бархатѣ всемірной пустоты, Все поютъ блаженныхъ женъ крутыя плечи, А ночного солнца не замѣтишь ты. 25 ноября 1920 г. * * На перламутровый челнокъ Натягивая шелка нити, О, пальцы гибкіе, начните Очаровательный урокъ. Приливы и отливы рукъ, Однообразныя движенья, 36 Ты заклинаешь, безъ сомнѣнья, Какой-то солнечный испугъ, Когда широкая ладонь, Какъ раковина, пламенѣя, То гаснетъ, къ тѣнямъ тяготѣя, То въ розовый уйдетъ огонь. * * Отъ легкой жизни мы сошли съ ума. Съ утра вино, а съ вечера похмелье. Какъ удержать напрасное веселье, Румянецъ твой, о пьяная чума? Въ пожатьи рукъ мучительный обрядъ, На улицахъ ночные поцѣлуи, Когда рѣчныя тяжелѣютъ струи, И фонари, какъ факелы, горятъ. Мы смерти ждемъ, какъ сказочнаго волка, Но я боюсь, что раньше всѣхъ умретъ Тотъ, у кого тревожно-красный ротъ И на глаза спадающая челка. * * Что поютъ часы-кузнечикъ, Лихорадка шелеститъ, И шуршитъ сухая печка, — Это красный шелкъ горитъ. Что зубами мыши точатъ Жизни тоненькое дно, Это ласточка и дочкѣ Отвязала мой челнокъ. Что на крышѣ дождь бормочетъ, — Это черный шелкъ горитъ, Но черемуха услышитъ И на днѣ морскомъ проститъ. Потому что смерть невинныхъ, И ничѣмъ нельзя помочь, Что въ горячкѣ соловьиной Сердце теплое еще. 37 * * Уничтожаетъ пламень Сухую жизнь мою, И нынѣ я не камень, А дерево пою. Оно легко и грубо; Изъ одного куска И сердцевина дуба, И весла рыбака. Вбивайте крѣпче сваи, Стучите, молотки, О деревянномъ раѣ, Гдѣ вещи такъ легки. * * Мнѣ Тифлисъ горбатый снится, Сазандарій стонъ звенитъ, На мосту народъ толпится, Вся ковровая столица, А внизу Кура шумитъ. Надъ Курою есть духаны, Гдѣ вино и милый пловъ, И духанщикъ тамъ румяный Подаетъ гостямъ стаканы И служить тебѣ готовъ. Кахетинское густое Хорошо въ подвалѣ пить, Тамъ въ прохладѣ, тамъ въ покоѣ Пейте вдоволь, пейте двое: Одному не надо пить. Въ самомъ маленькомъ духанѣ Ты товарища найдешь. Если спросишь Теліани. Поплыветъ Тифлисъ въ туманѣ, Ты въ духанѣ поплывешь. * * Американка въ двадцать лѣтъ Должна добраться до Египта, Забывъ Титаника совѣтъ, Что спитъ на днѣ мрачнѣе крипта. 38 Въ Америкѣ гудки поютъ, И красныхъ небоскребовъ трубы Холоднымъ тучамъ отдаютъ Свои прокопченныя губы. И въ Луврѣ океана дочь Стоитъ, прекрасная, какъ тополь, Чтобъ мраморъ сахарный толочь, Влѣзаетъ бѣлкой на Акрополь. Не понимая ничего, Читаетъ Фауста въ вагонѣ И сожалѣетъ, отчего Людовикъ больше не на тронѣ. * * Сестры тяжесть и нѣжность, — одинаковы ваши примѣты, Медуницы и осы тяжелую розу сосутъ, Человѣкъ умираетъ, песокъ остываетъ согрѣтый, И вчерашнее солнце на черныхъ носилкахъ несутъ. Ахъ, тяжелыя соты и нѣжныя сѣти, Легче камень поднять, чѣмъ вымолвить слово — любить, У меня остается одна забота на свѣтѣ, Золотая забота, какъ времени бремя избыть. Словно темную воду, я пью помутившійся воздухъ, Время вспахано плугомъ, и роза землею была, Въ медленномъ водоворотѣ тяжелыя нѣжныя розы, Розы тяжесть и нѣжность въ двойные вѣнки заплела. 1920 * * 1 Я наравнѣ съ другими Хочу тебѣ служить, Отъ ревности сухими Губами ворожить. Не утоляетъ слово Мнѣ пересохшихъ устъ, И безъ тебя мнѣ снова Дремучій воздухъ пустъ. 39 2 Я больше не ревную, Но я тебя хочу, И самъ себя несу я, Какъ жертву, палачу. Тебя не назову я Ни радость, ни любовь; На дикую, чужую Мнѣ подмѣнили кровь. 3 Еще одно мгновенье, И я скажу тебѣ: Не радость, а мученье Я нахожу въ тебѣ. И, словно преступленье, Меня къ тебѣ влечетъ Искусанный въ смятеньи, Вишневый нѣжный ротъ. 4 Вернись ко мнѣ скорѣе: Мнѣ страшно безъ тебя. Я никогда сильнѣе Не чувствовалъ тебя. И въ полуночной драмѣ, Во снѣ иль наяву, Въ тревогѣ иль въ истомѣ — Но я тебя зову. 1920 * * 1 Чуть мерцаетъ призрачная сцена, Хоры слабые тѣней, Захлестнула шелкомъ Мельпомена Окна храмины своей. Чернымъ таборомъ стоятъ кареты, На дворѣ морозъ трещитъ, Все космато: люди и предметы, И горячій снѣгъ хруститъ. 40 2 Понемногу челядь разбираетъ Шубъ медвѣжьихъ вороха, Въ суматохѣ бабочка летаетъ, Розу кутаютъ въ мѣха. Модной пестряди кружки и мошки, Театральный легкій жаръ, А на улицѣ мигаютъ плошки, И тяжелый валитъ паръ. 3 Кучера измаялись отъ крика, И кромѣшна ночи тьма. Ничего, голубка Эвридика, Что у насъ студеная зима. Слаще пѣнья итальянской рѣчи Для меня родной языкъ, Ибо въ немъ таинственно лепечетъ Чужеземныхъ арфъ родникъ. 4 Пахнетъ дымомъ бѣдная овчина, Отъ сугроба улица черна. Изъ блаженнаго, пѣвучаго притона Къ намъ летитъ безсмертная весна, Чтобы вѣчно арія звучала «Ты вернешься на зеленые луга» — И живая ласточка упала На горячіе снѣга. Веницейская жизнь 1 Веницейской жизни мрачной и безплодной Для меня значеніе свѣтло, Вотъ она глядитъ съ улыбкою холодной Въ голубое дряхлое стекло. 2 Тонкій воздухъ, кожи синія прожилки, Бѣлый снѣгъ, зеленая парча, Всѣхъ кладутъ на кипарисныя носилки, Сонныхъ, теплыхъ вынимаютъ изъ плаща. 41 3 И горятъ, горятъ въ корзинахъ свѣчи, Словно голубь залетѣлъ въ ковчегъ, На театрѣ и на праздномъ вѣчѣ Умираетъ человѣкъ. 4 Ибо нѣтъ спасенья отъ любви и страха, Тяжелѣе платины Сатурново кольцо, Чернымъ бархатомъ завѣшенная плаха И прекрасное лицо. 5 Тяжелы твои, Венеція, уборы, Въ кипарисныхъ рамахъ зеркала. Воздухъ твой граненый. Въ спальнѣ таютъ горы Голубого, дряхлаго стекла. 6 Только въ пальцахъ роза или склянка, Адріатика зеленая, прости, Что же ты молчишь, скажи, венеціанка? Какъ отъ этой смерти праздничной уйти? 7 Черный Весперъ въ зеркалѣ мерцаетъ, Все проходитъ. Истина темна. Человѣкъ родится. Жемчугъ умираетъ. И Сусанна старцевъ ждать должна. 1920 * * Мнѣ жалко, что теперь зима, И комаровъ не слышно въ домѣ, Но ты напомнила сама О легкомысленной соломѣ. Стрекозы вьются въ синевѣ, И ласточкой кружится мода, Корзиночка на головѣ — Или напыщенная ода? 42 Совѣтовать я не берусь, И безполезны отговорки, Но взбитыхъ сливокъ вѣченъ вкусъ И запахъ апельсинной корки. Ты все толкуешь наобумъ, Отъ этого ничуть не хуже, Что дѣлать: самый нѣжный умъ Весь помѣщается снаружи. И ты пытаешься желтокъ Взбивать разсерженною ложкой, Онъ побѣлѣлъ, онъ изнемогъ — И все-таки, еще немножко... Въ тебѣ все дразнитъ, все поетъ, Какъ итальянская рулада. И маленькій вишневый ротъ Сухого проситъ винограда. Такъ не старайся быть умнѣй, Въ тебѣ все прихоть, все минута. И тѣнь отъ шапочки твоей Венеціанская баута. Декабрь 1920 * * Вотъ дароносица, какъ солнце золотое Повисла въ воздухѣ — великолѣпный мигъ. Здѣсь долженъ прозвучать лишь греческій языкъ: Взять въ руки цѣлый миръ, какъ яблоко простое. Богослуженія торжественный зенитъ, Свѣтъ въ круглой храминѣ подъ куполомъ въ іюлѣ, Чтобъ полной грудью мы внѣ времени вздохнули О луговинѣ той, гдѣ время не бѣжитъ. И Евхаристія, какъ вѣчный полдень длится — Всѣ причащаются, играютъ и поютъ, И на виду у всѣхъ божественный сосудъ Неисчерпаемымъ веселіемъ струится. 43 Когда Психея-жизнь спускается къ тѣнямъ * * Когда Психея-жизнь спускается къ тѣнямъ Въ полупрозрачный лѣсъ вослѣдъ за Персефоной, Слѣпая ласточка бросается къ ногамъ Съ стигійской нѣжностью и вѣткою зеленой. Навстрѣчу бѣженкѣ спѣшитъ толпа тѣней, Товарку новую встрѣчая причитаньемъ, И руки слабыя ломаютъ передъ ней Съ недоумѣніемъ и робкимъ упованьемъ. Кто держитъ зеркальце, кто баночку духовъ; Душа вѣдь женщина, ей нравятся бездѣлки, И лѣсъ безлиственный прозрачныхъ голосовъ Сухія жалобы кропятъ, какъ дождикъ мелкій. И въ нѣжной сутолкѣ не зная, что начать, Душа не узнаетъ прозрачныя дубравы, Дохнетъ на зеркало и медлитъ передать Лепешку мѣдную съ туманной переправы. Возьми на радость изъ моихъ ладоней * * Возьми на радость изъ моихъ ладоней Немного солнца и немного меда, Какъ намъ велѣли пчелы Персефоны. Не отвязать неприкрѣпленной лодки, Не услыхать въ мѣха обутой тѣни, Не превозмочь въ дремучей жизни страха. Намъ остаются только поцѣлуи, Мохнатыя, какъ маленькія пчелы, Что умираютъ, вылетѣвъ изъ улья. Они шуршатъ въ прозрачныхъ дебряхъ ночи, Ихъ родина дремучій лѣсъ Тайгета, Ихъ пища — время, медуница, мята. Возьми жъ на радость дикій мой подарокъ — Невзрачное сухое ожерелье Изъ мертвыхъ пчелъ, медъ превратившихъ въ солнце. 44 Сумерки свободы 1 Прославимъ, братья, сумерки свободы, Великій сумеречный годъ. Въ кипящія ночныя воды Опущенъ грузный лѣсъ тенетъ. Восходишь ты въ глухіе годы, О, солнце, судія-народъ. 2 Прославимъ роковое бремя, Которое въ слезахъ народный вождь беретъ. Прославимъ власти сумрачное бремя, Ее невыносимый гнетъ. Въ комъ сердце есть, тотъ долженъ слышать, время, Какъ твой корабль ко дну идетъ. 3 Мы въ легіоны боевые Связали ласточекъ, и вотъ Не видно солнца, вся стихія Щебечетъ, движется, живетъ, Сквозь сѣти сумерки густыя Не видно солнца, и земля плыветъ. 4 Ну что жъ, попробуемъ: огромный, неуклюжій, Скрипучій поворотъ руля. Земля плыветъ. Мужайтесь, мужи, Какъ плугомъ, океанъ дѣля, Мы будемъ помнить и въ летейской стужѣ, Что десяти небесъ намъ стоила земля. На страшной высотѣ блуждающій огонь * * 1 На страшной высотѣ блуждающій огонь, Но развѣ такъ звѣзда мерцаетъ? Прозрачная звѣзда, блуждающій огонь, Твой братъ, Петрополь, умираетъ. 45 2 На страшной высотѣ земные сны горятъ, Зеленая звѣзда летаетъ. О, если ты звѣзда, — воды и неба братъ, Твой братъ, Петрополь, умираетъ. 3 Чудовищный корабль на страшной высотѣ Несется, крылья расправляетъ. Зеленая звѣзда, въ прекрасной нищетѣ Твой братъ, Петрополь, умираетъ. 4 Прозрачная весна надъ черною Невой Сломалась. Воскъ безсмертья таетъ. О, если ты звѣзда — Петрополь, городъ твой, Твой братъ, Петрополь, умираетъ. Ласточка 1 Я слово позабылъ, что я хотѣлъ сказать: Слѣпая ласточка въ чертогъ тѣней вернется На крыльяхъ срѣзанныхъ съ прозрачными играть. Въ безпамятствѣ ночная пѣснь поется. 2 Не слышно птицъ. Безсмертникъ не цвѣтетъ, Прозрачны гривы табуна ночного, Въ сухой рѣкѣ пустой челнокъ плыветъ, Среди кузнечиковъ безпамятствуетъ слово. 3 И медленно растетъ какъ бы шатеръ иль храмъ, То вдругъ прикинется безумной Антигоной, То мертвой ласточкой бросается къ ногамъ Съ стигійской нѣжностью и вѣткою зеленой. 4 О, если бы вернуть и зрячихъ пальцевъ стыдъ. И выпуклую радость узнаванья, 46 Я такъ боюсь рыданья Аонидъ, Тумана, звона и зіянья. 5 А смертнымъ власть дана любить и узнавать, Для нихъ и звукъ въ персты прольется, Но я забылъ, что я хочу сказать, И мысль безплотная въ чертогъ тѣней вернется. 6 Все не о томъ прозрачная твердитъ, Все ласточка, подружка, Антигона... А на губахъ, какъ черный ледъ, горитъ Стигійскаго воспоминанье звона. 1920 За то, что я руки твои не сумѣлъ удержать * * За то, что я руки твои не сумѣлъ удержать, За то, что я предалъ соленыя нѣжныя губы, Я долженъ разсвѣта въ дремучемъ акрополѣ ждать. Какъ я ненавижу плакучіе древніе срубы. Ахейскіе мужи во тьмѣ снаряжаютъ коня, Зубчатыми пилами въ стѣны вгрызаются крѣпко, Никакъ не уляжется крови сухая возня, И нѣтъ для тебя ни названья, ни звука, ни слѣпка. Какъ могъ я подумать, что ты возвратишься, какъ смѣлъ! Зачѣмъ преждевременно я отъ тебя оторвался! Еще не разсѣялся мракъ, и пѣтухъ не пропѣлъ, Еще въ древесину горячій топоръ не врѣзался. Прозрачной слезой на стѣнахъ проступила смола, И чувствуетъ городъ свои деревянныя ребра, Но хлынула къ лѣстницамъ кровь и на приступъ пошла, И трижды приснился мужамъ соблазнительный образъ. Гдѣ милая Троя, гдѣ царскій, гдѣ дѣвичій домъ? Онъ будетъ разрушенъ, высокій Пріамовъ скворешникъ. И падаютъ стрѣлы сухимъ деревяннымъ дождемъ, И стрѣлы другія растутъ на землѣ, какъ орѣшникъ. Послѣдней звѣзды безболѣзненно гаснетъ уколъ, И сѣрою ласточкой утро въ окно постучится, И медленный день, какъ въ соломѣ проснувшійся волъ На стогнахъ шершавыхъ отъ долгаго сна шевелится. Декабрь 1920 47 * * Исакій подъ фатой молочной бѣлизны Стоитъ сѣдою голубятней, И посохъ бередитъ сѣдыя тишины И чинъ воздушный сердцу внятный. Столѣтнихъ панихидъ блуждающій призра’къ, Широкій выносъ плащаницы, И въ ветхомъ неводѣ генисаретскій мракъ Великопостныя седмицы. Ветхозавѣтный дымъ на теплыхъ алтаряхъ И іерея возгласъ сирый, Смиренникъ царственный: снѣгъ чистый на плечахъ И одичалыя порфиры. Соборы вѣчные Софіи и Петра, Амбары воздуха и свѣта, Зернохранилища вселенскаго добра, И риги новаго завѣта. Не къ вамъ влечется духъ въ годины тяжкихъ бѣдъ, Сюда влачится по ступенямъ Широкопасмурнымъ несчастья волчій слѣдъ, Ему вовѣки не измѣнимъ. Зане свободенъ рабъ, преодолѣвшій страхъ, И сохранилось свыше мѣры Въ прохладныхъ житницахъ, въ глубокихъ закромахъ Зерно глубокой, полной вѣры. 1921__ — Какъ этихъ покрывалъ и этого убора... x x x – Какъ этихъ покрывалъ и этого убора Мнe пышность тяжела средь моего позора! – Будетъ въ каменной Трезенe Знаменитая бeда, Царской лeстницы ступени Покраснeютъ отъ стыда, ................. ................. И для матери влюбленной Солнце черное взойдетъ. – О, если бъ ненависть въ груди моей кипeла -- Но, видите, само признанье съ устъ слетeло. – Чернымъ пламенемъ Федра горитъ Среди бeлаго дня. Погребальный факелъ горитъ Среди бeлаго дня. Бойся матери, ты, Ипполитъ: Федра – ночь – тебя сторожитъ Среди бeлаго дня. – Любовью черною я солнце запятнала Смерть охладитъ мой пылъ изъ чистаго фiала... – Мы боимся, мы не смeемъ Горю царскому помочь. Уязвленная Тезеемъ На него напала ночь. Мы же, пeснью похоронной Провожая мертвыхъ въ домъ, Страсти дикой и безсонной Солнце черное уймемъ. 1916 Звeринецъ. 1 Отверженное слово «миръ» Въ началe оскорбленной эры; Свeтильникъ въ глубинe пещеры И воздухъ горныхъ странъ — эфиръ; Эфиръ, которымъ не сумeли, Не захотeли мы дышать. Козлинымъ голосомъ, опять, Поютъ косматыя свирeли. 2 Пока ягнята и волы На тучныхъ пастбищахъ водились И дружелюбные садились На плечи сонныхъ скалъ орлы,— Германецъ выкормилъ орла, И левъ британцу покорился, И галльскiй гребень появился Изъ пeтушинаго хохла. 3 А нынe завладeлъ дикарь Священной палицей Геракла, И черная земля изсякла, Неблагодарная, какъ встарь. Я палочку возьму сухую, Огонь добуду изъ нея. Пускай уходитъ въ ночь глухую Мной всполошенное звeрье. 4 Пeтухъ, и левъ, темно-бурый Орелъ, и ласковый медвeдь — Мы для войны построимъ клeть, Звeриныя пригрeемъ шкуры. А я пою вино временъ, Источникъ рeчи италiйской, И, въ колыбели праарiйской, Славянскiй и германскiй ленъ. 5 Италiя, тебe не лeнь Тревожить Рима колесницы, Съ кудахтаньем домашней птицы Перелетeвъ через плетень? И ты, сосeдка, не взыщи: Орелъ топорщится и злится. Что, если для твоей пращи Тяжелый камень не сгодится? 6 Въ звeринцe заперевъ звeрей, Мы успокоимся надолго, И станетъ полноводнeй Волга, И рейнская струя свeтлeй. И умудренный человeкъ Почтитъ невольно чужестранца, Какъ полубога, буйствомъ танца, На берегахъ великихъ рeкъ! 1916 Въ разноголосицe дeвическаго хора... x x x Въ разноголосицe дeвическаго хора Все церкви нeжныя поютъ на голосъ свой, И въ дугахъ каменныхъ Успeнскаго собора Мнe брови чудятся, высокiя, дугой. И съ укрeпленнаго архангелами вала Я городъ озиралъ на чудной высотe. Въ стeнахъ Акрополя печаль меня снeдала, По русскомъ имени и русской красотe. Не диво ль дивное, что вертоградъ намъ снится, Гдe рeютъ голуби въ горячей синевe, Что православные крюки поетъ черница: Успенье нeжное — Флоренцiя въ Москвe. И пятиглавые московскiе соборы Съ ихъ итальянскою и русскою душой Напоминаютъ мнe — явленiе Авроры, Но съ русскимъ именемъ и въ шубкe мeховой. 1916 На розвальняхъ, уложенныхъ соломой... x x x На розвальняхъ, уложенныхъ соломой, Едва прикрытые рогожей роковой, Отъ Воробьевыхъ горъ до церковки знакомой Мы eхали огромною Москвой. А въ Угличe играютъ дeти въ бабки, И пахнетъ хлeбъ, оставленный въ печи. По улицамъ меня везутъ безъ шапки, И теплятся въ часовнe три свeчи. Не три свeчи горeли, а три встрeчи, Одну изъ нихъ самъ Богъ благословилъ, Четвертой не бывать, — а Римъ далече, И никогда онъ Рима не любилъ. Ныряли сани въ черные ухабы, И возвращался съ гульбища народъ. Худые мужики и злыя бабы Лущили сeмя у воротъ. Сырая даль отъ птичьихъ стай чернeла, И связанныя руки затекли. Царевича везутъ - нeмeетъ страшно тeло, И рыжую солому подожгли. 1916 Соломинка I Когда, соломинка, ты спишь въ огромной спальнe И ждешь, безсонная, чтобъ, важенъ и высокъ, Спокойной тяжестью - что можетъ быть печальнeй -- На вeки чуткiя спустился потолокъ, Соломка звонкая, соломинка сухая, Всю смерть ты выпила и сдeлалась нeжнeй, Сломалась милая соломка неживая, Не Саломея, нeтъ, соломинка скорeй. Въ часы безсонницы предметы тяжелeе, Какъ будто меньше ихъ — такая тишина — Мерцаютъ въ зеркалe подушки, чуть бeлeя, И въ кругломъ омутe кровать отражена. Нeтъ, не соломинка въ торжественномъ атласe, Въ огромной комнатe надъ черною Невой, Двeнадцать мeсяцевъ поютъ о смертномъ часe, Струится въ воздухe ледъ блeдно-голубой. Декабрь торжественный струитъ свое дыханье, Какъ будто въ комнатe тяжелая Нева. Нeтъ, не Соломинка, Лигейя, умиранье — Я научился вамъ, блаженныя слова. II Я научился вамъ, блаженныя слова, Леноръ, Соломинка, Лигейя, Серафита, Въ огромной комнатe тяжелая Нева, И голубая кровь струится изъ гранита. Декабрь торжественный сiяетъ надъ Невой. Двeнадцать мeсяцевъ поютъ о смертномъ часe. Нeтъ, не соломинка въ торжественномъ атласe Вкушаетъ медленный, томительный покой. Въ моей крови живетъ декабрьская Лигейя, Чья въ саркофагe спитъ блаженная любовь, А та, соломинка, быть можетъ Саломея, Убита жалостью и не вернется вновь. 1916 - Я потеряла нeжную камею... x x x - Я потеряла нeжную камею, Не знаю гдe, на берегу Невы. Я римлянку прелестную жалeю — Чуть не въ слезахъ мнe говорили вы. Но для чего, прекрасная грузинка, Тревожить прахъ божественныхъ гробницъ? Еще одна пушистая снeжинка Растаяла на вeерe рeсницъ. И кроткую вы наклонили шею. Камеи нeтъ — нeтъ римлянки, увы. Я Тинотину смуглую жалeю — Дeвичiй Римъ на берегу Невы. 1916 Собирались эллины войною x x x Собирались эллины войною На прелестный островъ Саламинъ. Онъ, отторгнутъ вражеской рукою, Виденъ былъ изъ гавани Афинъ. А теперь друзья-островитяне Снаряжаютъ наши корабли. Не любили раньше англичане Европейской сладостной земли. О, Европа, новая Эллада, Охраняй Акрополь и Пирей. Намъ подарковъ съ острова не надо, Цeлый лeсъ незваныхъ кораблей. 1916 Мнe холодно. Прозрачная весна x x x I Мнe холодно. Прозрачная весна Въ зеленый пухъ Петрополь одeваетъ Но, какъ медуза, невская волна Мнe отвращенье легкое внушаетъ. По набережной сeверной рeки Автомобилей мчатся свeтляки, Летятъ стрекозы и жуки стальные, Мерцаютъ звeздъ булавки золотыя, Но никакiя звeзды не убьютъ Морской воды тяжелый изумрудъ. II Въ Петрополе прозрачномъ мы умремъ, Гдe властвуетъ надъ нами Прозерпина. Мы въ каждомъ вздохe смертный воздухъ пьемъ, И каждый часъ намъ смертная година. Богиня моря, грозная Афина, Сними могучiй каменный шеломъ. Въ Петрополе прозрачномъ мы умремъ, Здeсь царствуешь не ты, а Прозерпина. 1916 Не вeря воскресенья чуду... x x x 1 Не вeря воскресенья чуду, На кладбище гуляли мы. - Ты знаешь, мнe земля повсюду Напоминаетъ тe холмы ................. ................. Гдe обрывается Россiя Надъ моремъ чернымъ и глухимъ. 2 Отъ монастырскихъ косогоровъ Широкiй убeгаетъ лугъ. Мнe отъ владимирскихъ просторовъ Такъ не хотeлося на югъ, Но въ этой темной, деревянной И юродивой слободe Съ такой монашкою туманной Остаться - значитъ быть бeдe. 3 Цeлую локоть загорeлый И лба кусочекъ восковой. Я знаю - онъ остался бeлый Подъ смуглой прядью золотой. Цeлую кисть, гдe отъ браслета Еще бeлeетъ полоса. Тавриды пламенное лeто Творитъ такiя чудеса. 4 Какъ скоро ты смуглянкой стала И къ Спасу бeдному пришла, Не отрываясь цeловала, А гордою въ Москвe была. Намъ остается только имя: Чудесный звукъ, на долгiй срокъ. Прими жъ ладонями моими Пересыпаемый песокъ. 1916 Эта ночь непоправима... x x x Эта ночь непоправима, А у васъ еще свeтло. У воротъ Ерусалима Солнце черное взошло. Солнце желтое страшнeе. Баю, баюшки, баю, Въ свeтломъ храмe Iудеи Хоронили мать мою. Благодати не имeя И священства лишены, Въ свeтломъ храмe Iудеи Отпeвали прахъ жены. И надъ матерью звенeли Голоса израильтянъ. - Я проснулся въ колыбели, Чернымъ солнцемъ осiянъ. 1916 Декабристъ "Тому свидeтельство языческiй сенатъ — Сiи дeла не умираютъ." Онъ раскурилъ чубукъ и запахнулъ халатъ, А рядомъ въ шахматы играютъ. Честолюбивый сонъ онъ промeнялъ на срубъ Въ глухомъ урочище Сибири И вычурный чубукъ у ядовитыхъ губъ, Сказавшихъ правду въ скорбномъ мiрe. Шумeли въ первый разъ германскiе дубы, Европа плакала въ тенетахъ, Квадриги черныя вставали на дыбы На трiумфальныхъ поворотахъ. Бывало, голубой въ стаканахъ пуншъ горитъ, Съ широкимъ шумомъ самовара Подруга рейнская тихонько говоритъ, Вольнолюбивая гитара. Еще волнуются живые голоса О сладкой вольности гражданства, Но жертвы не хотятъ слeпыя небеса, Вeрнeе трудъ и постоянство. Все перепуталось, и некому сказать, Что, постепенно холодeя, Все перепуталось, и сладко повторять: Россiя, Лета, Лорелея. 1917 Меганомъ 1 Еще далеко асфоделей Прозрачно-сeрая весна, Пока еще на самомъ дeлe Шуршитъ песокъ, кипитъ волна. Но здeсь душа моя вступаетъ, Какъ Персефона въ легкiй кругъ, И въ царствe мертвыхъ не бываетъ Прелестныхъ загорeлыхъ рукъ. 2 Зачeмъ же лодкe довeряемъ Мы тяжесть урны гробовой И праздникъ черныхъ розъ свершаемъ Надъ аметистовой водой? Туда душа моя стремится, За мысъ туманный Меганомъ, И черный парусъ возвратится Оттуда послe похоронъ. 3 Какъ быстро тучи пробeгаютъ Неосвeщенною грядой, И хлопья черныхъ розъ летаютъ Подъ этой вeтреной луной, И, птица смерти и рыданья, Влачится траурной каймой Огромный флагъ воспоминанья За кипарисною кормой. 4 И раскрывается съ шуршаньемъ Печальный вeеръ прошлыхъ лeтъ Туда, гдe съ темнымъ содроганьемъ Въ песку зарылся амулетъ. Туда душа моя стремится, За мысъ туманный Меганомъ, И черный парусъ возвратится Оттуда послe похоронъ. Когда на площадяхъ и въ тишинe келейной... x x x Когда на площадяхъ и въ тишинe келейной Мы сходимъ медленно съ ума, Холоднаго и чистаго рейнвейна Предложитъ намъ жестокая зима. Въ серебряномъ ведрe намъ предлагаетъ стужа Валгаллы бeлое вино, И свeтлый образъ сeвернаго мужа Напоминаетъ намъ оно. Но сeверные скальды грубы, Не знаютъ радостей игры, И сeвернымъ дружинамъ любы Янтарь, пожары и пиры. Имъ только снится воздухъ юга, Чужого неба волшебство. - И все-таки упрямая подруга Откажется попробовать его. 1917 Среди священниковъ левитомъ молодымъ x x x Среди священниковъ левитомъ молодымъ На стражe утренней онъ долго оставался. Ночь iудейская сгущалася надъ нимъ, И храмъ разрушенный угрюмо созидался. Онъ говорилъ: Небесъ тревожна желтизна, Ужъ надъ Евфратомъ ночь, бeгите, iереи. А старцы думали: Не наша въ томъ вина. Се черно-желтый свeтъ, се радость Iудеи. Онъ съ нами былъ, когда на берегу ручья Мы въ драгоцeнный ленъ субботу пеленали И семисвeщникомъ тяжелымъ освeщали Iерусалима ночь и чадъ небытiя. 1917 Золотистаго меду струя изъ бутылки текла... x x x 1 Золотистаго меду струя изъ бутылки текла Такъ тягуче и долго, что молвить хозяйка успeла: Здeсь, въ печальной Тавриде, куда насъ судьба занесла, Мы совсeмъ не скучаемъ, — и черезъ плечо поглядeла. 2 Всюду Бахуса службы, какъ будто на свeтe одни Сторожа и собаки. Идешь - никого не замeтишь. Какъ тяжелыя бочки, спокойные катятся дни. Далеко въ шалашe голоса: не поймешь, не отвeтишь. 3 Послe чаю мы вышли въ огромный, коричневый садъ, Какъ рeсницы, на окнахъ опущены темные шторы, Мимо бeлыхъ колоннъ мы пошли посмотрeть виноградъ, Гдe воздушнымъ стекломъ обливаются сонныя горы. 4 Я сказалъ: Виноградъ какъ старинная битва живетъ, Гдe курчавые всадники бьются въ кудрявомъ порядкe. Въ каменистой Тавриде наука Эллады - и вотъ Золотыхъ десятинъ благородныя ржавыя грядки. 5 Ну, а въ комнатe бeлой, какъ прялка, стоитъ тишина, Пахнетъ уксусомъ, краской и свeжимъ виномъ изъ подвала. Помнишь, въ греческомъ домe любимая всeми жена, Не Елена - другая - какъ долго она вышивала. 6 Золотое руно, гдe же ты, золотое руно -- Всю дорогу шумeли морскiя тяжелыя волны, И, покинувъ корабль, натрудившiй въ моряхъ полотно, Одиссей возвратился, пространствомъ и временемъ полный. 1917 Въ тотъ вечеръ не гудeлъ стрeльчатый лeсъ органа...   x x x Въ тотъ вечеръ не гудeлъ стрeльчатый лeсъ органа. Намъ пeла Шуберта родная колыбель, Шумeла мельница, и въ пeсняхъ урагана Смeялся музыки голубоглазый хмель. Старинной пeсни мiръ коричневый, зеленый, Но только вeчно-молодой, Гдe соловьиныхъ липъ рокочущiя кроны Съ звeриной яростью качаетъ царь лeсной. И сила страшная ночного возвращенья, Та пeсня дикая, какъ черное вино. Это двойникъ - пустое привидeнье Безсмысленно глядитъ въ холодное окно. 1918 Твое чудесное произношенье... x x x Твое чудесное произношенье, Горячiй посвистъ хищныхъ птицъ, Скажу ль - живое впечатлeнье Какихъ-то шелковыхъ рeсницъ. "Что" - Голова отяжелeла... "Во" - Это я тебя зову. И далеко прошелестeло: Я тоже на землe живу. Пусть говорятъ: любовь крылата. Смерть окрыленнeе стократъ. Еще душа борьбой объята, А наши губы къ ней летятъ. И столько воздуха, и шелка, И вeтра въ шепотe твоемъ, И, какъ слeпые, ночью долгой Мы смeсь безсолнечную пьемъ. 1918 Tristia 1 Я изучилъ науку разставанья Въ простоволосыхъ жалобахъ ночныхъ. Жуютъ волы, и длится ожиданье, Послeднiй часъ веселiй городскихъ, И чту обрядъ той пeтушиной ночи, Когда, поднявъ дорожной скорби грузъ, Глядeли въ даль заплаканныя очи, И женскiй плачъ мeшался съ пeньемъ музъ. 2 Кто можетъ знать при словe - разставанье, Какая намъ разлука предстоитъ, Что намъ сулитъ пeтушье восклицанье, Когда огонь въ Акрополе горитъ, И на зарe какой то новой жизни, Когда въ сeняхъ лeниво волъ жуетъ, Зачeмъ пeтухъ, глашатай новой жизни, На городской стeнe крылами бьетъ? 3 И я люблю обыкновенье пряжи, Снуетъ челнокъ, веретено жужжитъ. Смотри, навстрeчу, словно пухъ лебяжiй, Уже босая Делiя летитъ. О, нашей жизни скудная основа, Куда какъ бeденъ радости языкъ! Все было встарь, все повторится снова, И сладокъ намъ лишь узнаванья мигъ. 4 Да будетъ такъ: прозрачная фигурка На чистомъ блюдe глиняномъ лежитъ, Какъ бeличья распластанная шкурка, Склонясь надъ воскомъ, дeвушка глядитъ. Не намъ гадать о греческомъ Эребe, Для женщинъ воскъ, что для мужчины мeдь. Намъ только въ битвахъ выпадаетъ жребiй, А имъ дано гадая умереть. 1918 Черепаха 1 На каменныхъ отрогахъ Пiэрiи Водили музы первый хороводъ, Чтобы, какъ пчелы, лирники слeпые Намъ подарили iонiйскiй медъ. И холодкомъ повeяло высокимъ Отъ выпукло-дeвическаго лба, Чтобы раскрылись правнукамъ далекимъ Архипелага нeжные гроба. 2 Бeжитъ весна топтать луга Эллады, Обула Сафо пестрый сапожекъ, И молоточками куютъ цикады, Какъ въ пeсенкe поется перстенекъ. Высокiй домъ построилъ плотникъ дюжiй, На свадьбу всeхъ передушили куръ, И растянулъ сапожникъ неуклюжiй На башмаки всe пять воловьихъ шкуръ. 3 Нерасторопна черепаха-лира, Едва-едва безпалая ползетъ, Лежитъ себe на солнышкe Эпира, Тихонько грeя золотой животъ. Ну, кто ее такую приласкаетъ, Кто спящую ее перевернетъ? Она во снe Терпандра ожидаетъ, Сухихъ перстовъ предчувствуя налетъ. 4 Поитъ дубы холодная криница, Простоволосая шумитъ трава, На радость осамъ пахнетъ медуница. О, гдe же вы, святые острова, Гдe не eдятъ надломленнаго хлeба, Гдe только медъ, вино и молоко, Скрипучiй трудъ не омрачаетъ неба, И колесо вращается легко. 1919 Идемъ туда, гдe разныя науки... x x x 1 Идемъ туда, гдe разныя науки И ремесло - шашлыкъ и чебуреки, Гдe вывeска, изображающая брюки, Даетъ понятье намъ о человeкe. Мужской сюртукъ - безъ головы стремленье, Цирюльника летающая скрипка И месмерическiй утюгъ - явленье Небесныхъ прачекъ - тяжести улыбка... 2 Здeсь дeвушки старeющiя въ челкахъ Обдумываютъ странные наряды, И адмиралы въ твердыхъ треуголкахъ Припоминаютъ сонъ Шехеразады. Прозрачна даль. Немного винограда, И неизмeнно дуетъ вeтеръ свeжiй. Недалеко отъ Смирны и Богдада, Но трудно плыть, а звeзды всюду тe же. 1919 Въ хрустальномъ омутe какая крутизна!.. x x x 1 Въ хрустальномъ омутe какая крутизна! За насъ сiенскiе предстательствуютъ горы, И сумасшедшихъ скалъ колючiе соборы Повисли въ воздухe, гдe шерсть и тишина. 2 Съ висячей лeстницы пророковъ и царей Спускается органъ, святого духа крeпость, Овчарокъ бодрый лай и добрая свирeпость, Овчины пастуховъ и посохи судей. 3 Вотъ неподвижная земля, и вмeстe съ ней Я христiанства пью холодный горный воздухъ, Крутое Вeрую и псалмопeвца роздыхъ, Ключи и рубища апостольскихъ церквей. 4 Какая линiя могла бы передать Хрусталь высокихъ нотъ въ эфирe укрeпленномъ, И съ христiанскихъ горъ въ пространствe изумленномъ, Какъ Палестины пeснь, нисходитъ благодать. 1919 Природа тотъ же Римъ, и отразилась въ немъ... x x x Природа тотъ же Римъ, и отразилась въ немъ. Мы видимъ образы его гражданской мощи Въ прозрачномъ воздухe, какъ въ циркe голубомъ, На форумe полей и въ колоннадe рощи. Природа тотъ же Римъ, и кажется опять Намъ незачeмъ боговъ напрасно безпокоить, Есть внутренности жертвъ, чтобъ о войнe гадать, Рабы, чтобы молчать, и камни, чтобы строить. Только дeтскiя книги читать... x x x Только дeтскiя книги читать, Только дeтскiя думы лелeять, Все большое далеко развeять, Изъ глубокой печали возстать. Я отъ жизни смертельно усталъ, Ничего отъ нея не прiемлю, Но люблю мою бeдную землю, Оттого что иной не видалъ. Я качался въ далекомъ саду На простой деревянной качели, И высокiя темныя ели Вспоминаю въ туманномъ бреду. Вернись въ смeсительное лоно... x x x Вернись въ смeсительное лоно, Откуда, Лiя, ты пришла, За то, что солнцу Иллiона Ты желтый сумракъ предпочла. Иди, никто тебя не тронетъ, На грудь отца, въ глухую ночь, Пускай главу свою уронитъ Кровосмeсительница-дочь. Но роковая перемeна Въ тебe исполниться должна. Ты будешь Лiя - не Елена. Не потому наречена, Что царской крови тяжелeе Струиться въ жилахъ, чeмъ другой -- Нeтъ, ты полюбишь iудея, Исчезнешь въ немъ - и Богъ съ тобой. О, этотъ воздухъ, смутой пьяный... x x x О, этотъ воздухъ, смутой пьяный, На черной площади Кремля Качаютъ шаткiй "миръ" смутьяны, Тревожно пахнутъ тополя. Соборовъ восковые лики, Колоколовъ дремучiй лeсъ, Какъ бы разбойникъ безъязыкiй Въ стропилахъ каменныхъ исчезъ. А въ запечатанныхъ соборахъ, Гдe и прохладно, и темно, Какъ въ нeжныхъ глиняныхъ амфорахъ, Играетъ русское вино. Успенскiй, дивно округленный, Весь удивленье райскихъ дугъ, И Благовeщенскiй, зеленый, И, мнится, заворкуетъ вдругъ. Архангельскiй и Воскресенья Просвeчиваютъ, какъ ладонь -- Повсюду скрытое горeнье, Въ кувшинахъ спрятанный огонь... Въ Петербургe мы сойдемся снова... x x x 1 Въ Петербургe мы сойдемся снова, Словно солнце мы похоронили въ немъ, И блаженное, безсмысленное слово Въ первый разъ произнесемъ. Въ черномъ бархатe совeтской ночи, Въ бархатe всемiрной пустоты, Все поютъ блаженныхъ женъ родныя очи, Все цвeтутъ безсмертные цвeты. 2 Дикой кошкой горбится столица, На мосту патруль стоитъ, Только злой моторъ во мглe промчится И кукушкой прокричитъ. Мнe не надо пропуска ночного, Часовыхъ я не боюсь: За блаженное, безсмысленное слово Я въ ночи совeтской помолюсь. 3 Слышу легкiй театральный шорохъ И дeвическое «ахъ»— И безсмертныхъ розъ огромный ворохъ У Киприды на рукахъ. У костра мы грeемся отъ скуки, Можетъ быть вeка пройдутъ, И блаженныхъ женъ родныя руки Легкiй пепелъ соберутъ. 4 Гдe то грядки красныя партера, Пышно взбиты шифоньерки ложъ; Заводная кукла офицера; Не для черныхъ душъ и низменныхъ святошъ... Что жъ, гаси, пожалуй, наши свeчи Въ черномъ бархатe всемiрной пустоты, Все поютъ блаженныхъ женъ крутыя плечи, А ночного солнца не замeтишь ты. 25 ноября 1920 г. На перламутровый челнокъ... x x x На перламутровый челнокъ Натягивая шелка нити, О, пальцы гибкiе, начните Очаровательный урокъ. Приливы и отливы рукъ, Однообразныя движенья, Ты заклинаешь, безъ сомнeнья, Какой-то солнечный испугъ, Когда широкая ладонь, Какъ раковина, пламенeя, То гаснетъ, къ тeнямъ тяготeя, То въ розовый уйдетъ огонь. Отъ легкой жизни мы сошли съ ума... x x x Отъ легкой жизни мы сошли съ ума. Съ утра вино, а съ вечера похмелье. Какъ удержать напрасное веселье, Румянецъ твой, о пьяная чума? Въ пожатьи рукъ мучительный обрядъ, На улицахъ ночные поцeлуи, Когда рeчныя тяжелeютъ струи, И фонари, какъ факелы, горятъ. Мы смерти ждемъ, какъ сказочнаго волка, Но я боюсь, что раньше всeхъ умретъ Тотъ, у кого тревожно-красный ротъ И на глаза спадающая челка. Что поютъ часы-кузнечикъ... x x x Что поютъ часы-кузнечикъ, Лихорадка шелеститъ, И шуршитъ сухая печка,— Это красный шелкъ горитъ. Что зубами мыши точатъ Жизни тоненькое дно, Это ласточка и дочкe Отвязала мой челнокъ. Что на крышe дождь бормочетъ,— Это черный шелкъ горитъ, Но черемуха услышитъ И на днe морскомъ проститъ. Потому что смерть невинныхъ, И ничeмъ нельзя помочь, Что въ горячкe соловьиной Сердце теплое еще. Уничтожаетъ пламень... x x x Уничтожаетъ пламень Сухую жизнь мою, И нынe я не камень, А дерево пою. Оно легко и грубо; Изъ одного куска И сердцевина дуба, И весла рыбака. Вбивайте крeпче сваи, Стучите, молотки, О деревянномъ раe, Гдe вещи такъ легки. Мнe Тифлисъ горбатый снится... x x x Мнe Тифлисъ горбатый снится, Сазандарiй стонъ звенитъ, На мосту народъ толпится, Вся ковровая столица, А внизу Кура шумитъ. Надъ Курою есть духаны, Гдe вино и милый пловъ, И духанщикъ тамъ румяный Подаетъ гостямъ стаканы И служить тебe готовъ. Кахетинское густое Хорошо въ подвалe пить, Тамъ въ прохладe, тамъ въ покоe Пейте вдоволь, пейте двое: Одному не надо пить. Въ самомъ маленькомъ духанe Ты товарища найдешь. Если спросишь Телiани. Поплыветъ Тифлисъ въ туманe, Ты въ духанe поплывешь. Американка въ двадцать лeтъ... x x x Американка въ двадцать лeтъ Должна добраться до Египта, Забывъ Титаника совeтъ, Что спитъ на днe мрачнeе крипта. Въ Америкe гудки поютъ, И красныхъ небоскребовъ трубы Холоднымъ тучамъ отдаютъ Свои прокопченныя губы. И въ Луврe океана дочь Стоитъ, прекрасная, какъ тополь, Чтобъ мраморъ сахарный толочь, Влeзаетъ бeлкой на Акрополь. Не понимая ничего, Читаетъ Фауста въ вагонe И сожалeетъ, отчего Людовикъ больше не на тронe. Сестры тяжесть и нeжность, — одинаковы ваши примeты x x x Сестры тяжесть и нeжность, — одинаковы ваши примeты, Медуницы и осы тяжелую розу сосутъ, Человeкъ умираетъ, песокъ остываетъ согрeтый, И вчерашнее солнце на черныхъ носилкахъ несутъ. Ахъ, тяжелыя соты и нeжныя сeти, Легче камень поднять, чeмъ вымолвить слово — любить, У меня остается одна забота на свeтe, Золотая забота, какъ времени бремя избыть. Словно темную воду, я пью помутившiйся воздухъ, Время вспахано плугомъ, и роза землею была, Въ медленномъ водоворотe тяжелыя нeжныя розы, Розы тяжесть и нeжность въ двойные вeнки заплела. 1920 Я наравнe съ другими... x x x 1 Я наравнe съ другими Хочу тебe служить, Отъ ревности сухими Губами ворожить. Не утоляетъ слово Мнe пересохшихъ устъ, И безъ тебя мнe снова Дремучiй воздухъ пустъ. 2 Я больше не ревную, Но я тебя хочу, И самъ себя несу я, Какъ жертву, палачу. Тебя не назову я Ни радость, ни любовь; На дикую, чужую Мнe подмeнили кровь. 3 Еще одно мгновенье, И я скажу тебe: Не радость, а мученье Я нахожу въ тебe. И, словно преступленье, Меня къ тебe влечетъ Искусанный въ смятеньи, Вишневый нeжный ротъ. 4 Вернись ко мнe скорeе: Мнe страшно безъ тебя. Я никогда сильнeе Не чувствовалъ тебя. И въ полуночной драмe, Во снe иль наяву, Въ тревогe иль въ истомe — Но я тебя зову. 1920 Чуть мерцаетъ призрачная сцена... x x x 1 Чуть мерцаетъ призрачная сцена, Хоры слабые тeней, Захлестнула шелкомъ Мельпомена Окна храмины своей. Чернымъ таборомъ стоятъ кареты, На дворe морозъ трещитъ, Все космато: люди и предметы, И горячiй снeгъ хруститъ. 2 Понемногу челядь разбираетъ Шубъ медвeжьихъ вороха, Въ суматохe бабочка летаетъ, Розу кутаютъ въ мeха. Модной пестряди кружки и мошки, Театральный легкiй жаръ, А на улицe мигаютъ плошки, И тяжелый валитъ паръ. 3 Кучера измаялись отъ крика, И кромeшна ночи тьма. Ничего, голубка Эвридика, Что у насъ студеная зима. Слаще пeнья итальянской рeчи Для меня родной языкъ, Ибо въ немъ таинственно лепечетъ Чужеземныхъ арфъ родникъ. 4 Пахнетъ дымомъ бeдная овчина, Отъ сугроба улица черна. Изъ блаженнаго, пeвучаго притона Къ намъ летитъ безсмертная весна, Чтобы вeчно арiя звучала "Ты вернешься на зеленые луга" — И живая ласточка упала На горячiе снeга. Веницейская жизнь 1 Веницейской жизни мрачной и безплодной Для меня значенiе свeтло, Вотъ она глядитъ съ улыбкою холодной Въ голубое дряхлое стекло. 2 Тонкiй воздухъ, кожи синiя прожилки, Бeлый снeгъ, зеленая парча, Всeхъ кладутъ на кипарисныя носилки, Сонныхъ, теплыхъ вынимаютъ изъ плаща. 3 И горятъ, горятъ въ корзинахъ свeчи, Словно голубь залетeлъ въ ковчегъ, На театрe и на праздномъ вeчe Умираетъ человeкъ. 4 Ибо нeтъ спасенья отъ любви и страха, Тяжелeе платины Сатурново кольцо, Чернымъ бархатомъ завeшенная плаха И прекрасное лицо. 5 Тяжелы твои, Венецiя, уборы, Въ кипарисныхъ рамахъ зеркала. Воздухъ твой граненый. Въ спальнe таютъ горы Голубого, дряхлаго стекла. 6 Только въ пальцахъ роза или склянка, Адрiатика зеленая, прости, Что же ты молчишь, скажи, венецiанка? Какъ отъ этой смерти праздничной уйти? 7 Черный Весперъ въ зеркалe мерцаетъ, Все проходитъ. Истина темна. Человeкъ родится. Жемчугъ умираетъ. И Сусанна старцевъ ждать должна. 1920 Мнe жалко, что теперь зима... x x x Мнe жалко, что теперь зима, И комаровъ не слышно въ домe, Но ты напомнила сама О легкомысленной соломe. Стрекозы вьются въ синевe, И ласточкой кружится мода, Корзиночка на головe — Или напыщенная ода? Совeтовать я не берусь, И безполезны отговорки, Но взбитыхъ сливокъ вeченъ вкусъ И запахъ апельсинной корки. Ты все толкуешь наобумъ, Отъ этого ничуть не хуже, Что дeлать: самый нeжный умъ Весь помeщается снаружи. И ты пытаешься желтокъ Взбивать разсерженною ложкой, Онъ побeлeлъ, онъ изнемогъ — И все-таки, еще немножко... Въ тебe все дразнитъ, все поетъ, Какъ итальянская рулада. И маленькiй вишневый ротъ Сухого проситъ винограда. Такъ не старайся быть умнeй, Въ тебe все прихоть, все минута. И тeнь отъ шапочки твоей Венецiанская баута. Декабрь 1920 Вотъ дароносица, какъ солнце золотое... x x x Вотъ дароносица, какъ солнце золотое Повисла въ воздухe — великолeпный мигъ. Здeсь долженъ прозвучать лишь греческiй языкъ: Взять въ руки цeлый миръ, какъ яблоко простое. Богослуженiя торжественный зенитъ, Свeтъ въ круглой храминe подъ куполомъ въ iюлe, Чтобъ полной грудью мы внe времени вздохнули О луговинe той, гдe время не бeжитъ. И Евхаристiя, какъ вeчный полдень длится — Всe причащаются, играютъ и поютъ, И на виду у всeхъ божественный сосудъ Неисчерпаемымъ веселiемъ струится. Когда Психея-жизнь спускается къ тeнямъ... x x x Когда Психея-жизнь спускается къ тeнямъ Въ полупрозрачный лeсъ вослeдъ за Персефоной, Слeпая ласточка бросается къ ногамъ Съ стигiйской нeжностью и вeткою зеленой. Навстрeчу бeженкe спeшитъ толпа тeней, Товарку новую встрeчая причитаньемъ, И руки слабыя ломаютъ передъ ней Съ недоумeнiемъ и робкимъ упованьемъ. Кто держитъ зеркальце, кто баночку духовъ; Душа вeдь женщина, ей нравятся бездeлки, И лeсъ безлиственный прозрачныхъ голосовъ Сухiя жалобы кропятъ, какъ дождикъ мелкiй. И въ нeжной сутолкe не зная, что начать, Душа не узнаетъ прозрачныя дубравы, Дохнетъ на зеркало и медлитъ передать Лепешку мeдную съ туманной переправы. Возьми на радость изъ моихъ ладоней... x x x Возьми на радость изъ моихъ ладоней Немного солнца и немного меда, Какъ намъ велeли пчелы Персефоны. Не отвязать неприкрeпленной лодки, Не услыхать въ мeха обутой тeни, Не превозмочь въ дремучей жизни страха. Намъ остаются только поцeлуи, Мохнатыя, какъ маленькiя пчелы, Что умираютъ, вылетeвъ изъ улья. Они шуршатъ въ прозрачныхъ дебряхъ ночи, Ихъ родина дремучiй лeсъ Тайгета, Ихъ пища - время, медуница, мята. Возьми жъ на радость дикiй мой подарокъ — Невзрачное сухое ожерелье Изъ мертвыхъ пчелъ, медъ превратившихъ въ солнце. Сумерки свободы 1 Прославимъ, братья, сумерки свободы, Великiй сумеречный годъ. Въ кипящiя ночныя воды Опущенъ грузный лeсъ тенетъ. Восходишь ты въ глухiе годы, О, солнце, судiя-народъ. 2 Прославимъ роковое бремя, Которое въ слезахъ народный вождь беретъ. Прославимъ власти сумрачное бремя, Ее невыносимый гнетъ. Въ комъ сердце есть, тотъ долженъ слышать, время, Какъ твой корабль ко дну идетъ. 3 Мы въ легiоны боевые Связали ласточекъ, и вотъ Не видно солнца, вся стихiя Щебечетъ, движется, живетъ, Сквозь сeти сумерки густыя Не видно солнца, и земля плыветъ. 4 Ну что жъ, попробуемъ: огромный, неуклюжiй, Скрипучiй поворотъ руля. Земля плыветъ. Мужайтесь, мужи, Какъ плугомъ, океанъ дeля, Мы будемъ помнить и въ летейской стужe, Что десяти небесъ намъ стоила земля. На страшной высотe блуждающiй огонь... x x x 1 На страшной высотe блуждающiй огонь, Но развe такъ звeзда мерцаетъ? Прозрачная звeзда, блуждающiй огонь, Твой братъ, Петрополь, умираетъ. 2 На страшной высотe земные сны горятъ, Зеленая звeзда летаетъ. О, если ты звeзда,- воды и неба братъ, Твой братъ, Петрополь, умираетъ. 3 Чудовищный корабль на страшной высотe Несется, крылья расправляетъ. Зеленая звeзда, въ прекрасной нищетe Твой братъ, Петрополь, умираетъ. 4 Прозрачная весна надъ черною Невой Сломалась. Воскъ безсмертья таетъ. О, если ты звeзда - Петрополь, городъ твой, Твой братъ, Петрополь, умираетъ. Ласточка 1 Я слово позабылъ, что я хотeлъ сказать: Слeпая ласточка въ чертогъ тeней вернется На крыльяхъ срeзанныхъ съ прозрачными играть. Въ безпамятствe ночная пeснь поется. 2 Не слышно птицъ. Безсмертникъ не цвeтетъ, Прозрачны гривы табуна ночного, Въ сухой рeкe пустой челнокъ плыветъ, Среди кузнечиковъ безпамятствуетъ слово. 3 И медленно растетъ какъ бы шатеръ иль храмъ, То вдругъ прикинется безумной Антигоной, То мертвой ласточкой бросается къ ногамъ Съ стигiйской нeжностью и вeткою зеленой. 4 О, если бы вернуть и зрячихъ пальцевъ стыдъ. И выпуклую радость узнаванья, Я такъ боюсь рыданья Аонидъ, Тумана, звона и зiянья. 5 А смертнымъ власть дана любить и узнавать, Для нихъ и звукъ въ персты прольется, Но я забылъ, что я хочу сказать, И мысль безплотная въ чертогъ тeней вернется. 6 Все не о томъ прозрачная твердитъ, Все ласточка, подружка, Антигона... А на губахъ, какъ черный ледъ, горитъ Стигiйскаго воспоминанье звона. 1920 За то, что я руки твои не сумeлъ удержать... x x x За то, что я руки твои не сумeлъ удержать, За то, что я предалъ соленыя нeжныя губы, Я долженъ разсвeта въ дремучемъ акрополe ждать. Какъ я ненавижу плакучiе древнiе срубы. Ахейскiе мужи во тьмe снаряжаютъ коня, Зубчатыми пилами въ стeны вгрызаются крeпко, Никакъ не уляжется крови сухая возня, И нeтъ для тебя ни названья, ни звука, ни слeпка. Какъ могъ я подумать, что ты возвратишься, какъ смeлъ! Зачeмъ преждевременно я отъ тебя оторвался! Еще не разсeялся мракъ, и пeтухъ не пропeлъ, Еще въ древесину горячiй топоръ не врeзался. Прозрачной слезой на стeнахъ проступила смола, И чувствуетъ городъ свои деревянныя ребра, Но хлынула къ лeстницамъ кровь и на приступъ пошла, И трижды приснился мужамъ соблазнительный образъ. Гдe милая Троя, гдe царскiй, гдe дeвичiй домъ? Онъ будетъ разрушенъ, высокiй Прiамовъ скворешникъ. И падаютъ стрeлы сухимъ деревяннымъ дождемъ, И стрeлы другiя растутъ на землe, какъ орeшникъ. Послeдней звeзды безболeзненно гаснетъ уколъ, И сeрою ласточкой утро въ окно постучится, И медленный день, какъ въ соломe проснувшiйся волъ На стогнахъ шершавыхъ отъ долгаго сна шевелится. Декабрь 1920 Исакiй подъ фатой молочной бeлизны... x x x Исакiй подъ фатой молочной бeлизны Стоитъ сeдою голубятней, И посохъ бередитъ сeдыя тишины И чинъ воздушный сердцу внятный. Столeтнихъ панихидъ блуждающiй призра'къ, Широкiй выносъ плащаницы, И въ ветхомъ неводe генисаретскiй мракъ Великопостныя седмицы. Ветхозавeтный дымъ на теплыхъ алтаряхъ И iерея возгласъ сирый, Смиренникъ царственный: снeгъ чистый на плечахъ И одичалыя порфиры. Соборы вeчные Софiи и Петра, Амбары воздуха и свeта, Зернохранилища вселенскаго добра, И риги новаго завeта. Не къ вамъ влечется духъ въ годины тяжкихъ бeдъ, Сюда влачится по ступенямъ Широкопасмурнымъ несчастья волчiй слeдъ, Ему вовeки не измeнимъ. Зане свободенъ рабъ, преодолeвшiй страхъ, И сохранилось свыше мeры Въ прохладныхъ житницахъ, въ глубокихъ закромахъ Зерно глубокой, полной вeры. 1921.

Примечания