Страницы из дневника (Смирнов)/1982-09-06

← 1982-09-04

Страницы из дневника/Сентябрь — октябрь 1982 автор Д. Смирнов-Садовский

1982-10-08 →

Дата создания: Сентябрь — октябрь 1982.

Сентябрь — октябрь 1982

6 сентября 1982, понедельник, Москва.

В субботу (4-го) в 6 вечера приехали в Ленинград. Хлестал дождь. Мы поехали к Раззяве. У неё была новая подруга Ира — поэтесса и переводчица (ничего не читали). Она сказала, что какая-то Лена Шварц — новая звезда в поэзии (тоже не читали). Нас хорошо накормили. В 11 часов на такси приехали к т. Лене.

В воскресенье (5-го) пошли на вокзал и поменяли билеты на дневной поезд. Съездили к Раззяве за вещами. Пообедали у т. Лены и снова на вокзал. В поезде долго и симпатично разговаривали, потом сыграли в эрудит. Я достал Блейка и долго трудился над переводом первых строк «Бракосочетания Рая и Ада». За это время Лена успела прочесть «Дафниса и Хлою» Лонга, и пробежать глазами «Сатирикон» Петрония.

Дома письма от Биткина, Шольца (из Одессы), Дрейка и Гойовы с 2-мя фотографиями вечера у Денисова (24-го мая). Я поговорил по телефону с Сашей Ивашкиным. Ему срочно нужны голоса моего Баха (Каприччио). Он сказал, что ему понравился мой перевод «Совёнка и Кошечки»-- он купил этот том Стравинского.

Сегодня целый день возился со своими старыми дневниками и сортировал письма. По телефону разговаривал с Шехониной — мои надежды на получение заказа на Симфонию рухнули — им требуется сельскохозяйственная тематика к 60-тию. Звонил мне Баранкин, просил помочь новому редактору разобраться в Дуловском сборнике. Говорил с Вершининой — она перетрудилась, выбыла из строя. Звонил Денисову. Он смотрен по телевизору «Войну и Мир»., поэтому разговор наш был короткий. Он сказал, что из посольства США ему прислали программу концерта в Чикаго с Леночкиной Сонатой для кларнета в окружении сочинений Шнитке, Пярта, Денисова и Шостаковича. Леночка говорила с Юрой Барашем — у него выгорел замечательный вариант с обменом.

7 сентября 1982, вторник, Москва

Съездил на Сокол за химикатами, а потом проявлял 5 летних фотоплёнок. Днём сходили на почту за посылками. По дороге зашли в парикмахерскую и я постригся. Вечером печатали. Лена разговаривала по телефону с Муратовой и Губайдулиной. Мне звонила мама, сказала, что папа 20-го выезжает в Москву.

8 сентября 1982, среда, Москва

Будильник разбудил нас в 8 часов и до 9-ти мы рассуждали — ехать за грибами или не ехать. Погода неустойчивая, небо серое — вот-тот пойдёт дождь. «Ехать в такую погоду—это безумие, — сказал я. — А что думаешь ты?» — «А я думаю, раз решили съездить, надо ехать». И мы поехали в Снигири. Бродили мы часов до 3-х, нашли пять белых, один подосиновик, три подберёзовика и много маслят и рыжиков. Вечером опять печатали. Звонили родители Лены из Батуми. Позвонила, наконец, М. — она обещала позвонить вчера. Она уже знает про В…у женитьбу. И её теперь беспокоит, что вся парикмахерская, куда она ходит и куда она пристроила Васину сестрицу, сплетничает по поводу её истории с разводом.

9 сентября 1982, четверг, Москва

Целый день занимался интереснейшим делом — копался в своей биографии, пока что дошёл до 1955 года. Днём ходили за заказом. Вечером наклеивали фотографии — заполнили половину альбома только сортавальскими снимками (48 штук). На ужин — блины с икрой (в заказе 2 банки красной икры) — вкуснейшее блюдо. Сейчас перед сном собираемся почитать Пруста.

10 сентября 1982, пятница, Москва

Утром поехал в издательство, чтобы встретиться с переводчиком Э. Шустером по поводу его переводов текстов песен Вольфа — они мне не понравились по многим причинам. Он обещал переделать к концу сентября. Юозас [Челкаускас] вставил в сборник три мои четырёхручные пьески. Купил сборник с Леночкиной инвенцией и последний том писем Чайковского. Вернулся домой в половине третьего. Леночка сделала вкусный обед—бульон и пельмени. Звонил Денисов. Он с большим трудом добился путёвки для своей мамы в Сухуми, расспрашивал меня как туда ехать. Сказал, что хочет с нами встретиться, чтобы мы перевели ему письмо от Джорджа Крамба, и что хочет нам подарить свой Мандельштамовский цикл (с кларнетом). Я пригласил его назавтра к нам.

[Из дневника Лены: 11 сентября 1982, Москва: Летом были… в Сортавале. Там были Денисов, Кнайфели и Сильвестровы. Много спорили с Валей насчёт его «поворота» к «Тихим» и прочим песням. Но, как всегда в спорах, все остались при своём мнении. (Е. Ф.)]

11 сентября 1982, суббота, Москва

Утром написал письмо маме. Потом восстанавливал 1964 год с января по сентябрь. Лена отправила письмо Дрейку. Выяснилось, что Котлярская вчера родила мальчика. Вечером был Денисов. Сначала он посмотрел фотографии. Потом он дал нам свои ноты «Боль и тишина» и подписал свою книжку про ударные. Он сообщил нам не очень приятные новости: запретили посылать за границу посылки и бандероли (значит, ноты уже не пошлёшь), запретили международный телефон-автомат (нас, правда, это не очень волнует), ансамбль, который должен играть Денисова на «Московской осени» уезжает на это время в Польшу — значит его виолончельный концерт [Вариации на канон Гайдна «Смерть — это долгий сон»] срывается. Мы прочли программу и рецензию на концерт в Чикаго, где исполнялись Денисов, Лена, Пярт, Шостакович и Шнитке. Шнитке там назван самым талантливым после Шостаковича. Перевели письмо Джорджа Крамба Денисову — долг вежливости, не более того. Звонила Губайдулина — она приедет к нам завтра. Кормили Денисова блинами с икрой, грибами, сыром с чесноком и водкой. В 9 часов он куда-то заторопился: «Надо отдать книжку, тут недалеко, не доезжая до „Серебряного бора“».

[Мы сфотографировали его, пока он договаривался об этой встрече по телефону.]

Мы проводили его. Потом я позвонил Оле Ортенберг. Наклеили старые фотографии в альбом. Потом Лена разговаривала с Александрой Анатольевной [Либерман] по телефону.

12 сентября 1982, воскресенье, Москва

Продолжал заниматься 1964 и 1965 годами. Как бы вернулся в них, перечитывая свои дневники. Днём звонил Вася — приглашал на свои концерты. Свою жену он определил в класс Хренникова — больше было не к кому. Когда Леночка спросила, почему не к Леману, например? Он ответил: «Леман — это вообще маразм». Вечером была у нас Сонечка. Сначала говорили о Гершковиче. Я дал ей почитать его письмо. Она сказала, что Гершковичу доверять нельзя — он человек недобрый и плохо относится к нашей музыке. Можно просто восхищаться его чудачествами. О его отношении к Шнитке она сказала, что Гершкович совершенно неправ и несправедлив. Смотрели фотографии. Потом Соня развивала интересную теорию: гершковические «счёт» и «охапка» заменяются на понятия «духовное» и «душевное». Душевное — сам материал, который стремится к размножению, распространению; а духовное — стремление к кристаллу, к единой точке, оно собирает, фокусирует — это принцип организации, форма вообще. И когда эти два начала соединяются, когда духовное одушевляется, а душевное одухотворяется, то происходит появление произведения искусства. Техники модальные, тональные, имитационные — идеально подходят для соединения этих двух начал, но в додекафонной технике материал скован духовным изначально. Поэтому долгая жизнь додекафонии не суждена. А у Вали Сильвестрова получается наоборот: всё душевное — духовное начало практически отсутствует. Его система нарушений идёт от додекафонии, а материал — прямое её отрицание. Происходит нестыковка — духовное проходит мимо душевного, произведения искусства не получается, а то что получается не удовлетворяет.

Позвонил Тигран Алиханов. Приглашал на свой концерт в среду. Потом слушали Леночкино «Misterioso». Губайдулина была в восторге. Я тоже не удержался и сказал, что это настоящий «кристалл».

Неприятное известие: Юрин сын Витя упал с велосипеда, получил сотрясение мозга и не слышит на одно ухо.

13 сентября 1982, понедельник, Москва

Позвонила Катя Бородина, сказала, что Латвия затребовала голоса моей Симфонии. Звонила мама. Вите немного лучше. Перелома нет, как предполагали раньше. Говорил с Олей Ортенберг. Она уже хочет играть моё сочинение, хотя ноты ещё не видела.

14 сентября 1982, вторник, Москва

Леночка увлеклась Бальзаковским «Отцом Горио». Я продолжаю заниматься своей автобиографией. Звонил Вустин. Фрид предложил ему устроить концерт из музыки его, Франкштейна, Леночки и меня. За ужином я сказал, что когда-нибудь напишу огромный цикл для голоса и оркестра на «Песни невинности и опыта» — и это будет одно из лучших моих сочинений.

15 сентября 1982, среда, Москва

Звонил Лёва Михайлов, что готов играть мою «Серенаду» на «Осени». Звонил Ваня Монигетти, сказал, что отказывается играть мою «Серенаду» на «Осени» из-за отсутствия времени.

Вечером пошли в Малый зал консерватории на вечер Алиханова и Монигетти. В первом отделении были Вариации Бетховена на тему Моцарта из «Волшебной флейты» (садовая музыка), и Третья соната Бетховена (все три части быстрые). Ваня играл по-шефски — сочным звуком в размашистой манере. Тигран, наоборот, деликатно и скромно. Во втором отделении — f-moll’ный Квинтет Брамса (Алиханов с Алихановцами) — с большим воодушевлением, но громко. Гениальное начало Финала, к сожалению, быстро улетучивается. Алихановы сказали, что с удовольствием сыграют мою сонату на «Осени». После концерта хорошо посидели у Оли с Серёжей. Я преподнёс им свою «Прощальную песнь». Домой вернулись во втором часу.

16 сентября 1982, четверг Москва

Разговаривал по телефону с Денисовым. Вчера мы прозевали секцию, где он показывал свои два цикла — Пушкинский и Блоковский (оба нам не очень нравятся). Денисов был доволен всеми выступлениями, кроме Франкштейна, который их совершенно не принял. Я снова высказал ему, что стихи Пушкина и Блока кажутся мне ярче, чем его музыка, что он нарочито их приглушил, дал в серых тонах. Денисов не согласился с этим. Я сказал, что не воспринимаю эту музыку точно так же, как он не воспринимает моего «Пушкина».

— Да, — сказал он, — Вы, Дима, хорошо чувствуете поэзию, это видно по «Блейку» и «Гёльдерлину», но в «Пушкине» Вы взяли только внешнюю сторону стихов. Эти темпле-блоки…

— Мне кажется, — ответил я, — что Вы восприняли в моей музыке только внешний слой, так же, как и я в Вашей. Мне тоже кажется, что у Вас стихи и музыка в разных плоскостях.

— Наоборот, все вчера говорили, да и я это чувствую, что музыка совершенно совпадает со стихами.

— Она совпадает у Вали Сильвестрова, — сказал я не без иронии.

— Ничего подобного, — возразил он, — у Вали стихи об одном, а музыка совершенно о другом.

В результате мы пришли к тому, что композитору трудно воспринимать чужую музыку.

Звонил Гершкович. договорились встретиться на следующей неделе — он ещё позвонит.

Вечером приезжали на своей машине Шути всем семейством.

17 сентября 1982, пятница, Москва

Поехали за грибами в Снигири, нашли не так много, зато хорошо прогулялись. Звонили из Горького. Ждут. Вечером резъедали грибы — последний день свободы, завтра приезжают родители.

18 сентября 1982, суббота, Москва

Звонила мама — у Вити парализован лицевой нерв, ухо так и не слышит. Родители приехали в хорошем настроении, загорелые и похудевшие. Вечером ходили на бетховенские Сонаты (Каган-Лобанов) 8, 6 и 9. Исполнение было хорошим, но слишком манерным, не бетховенским по сути. Каган много фальшивил. Видели на концерте Нину — жену Либермана и Александру Анатольевну — его маму. Денисов был в хорошем настроении и восторгался Васиной игрой.

19 сентября 1982, воскресенье, Москва

Мне давно хотелось написать романс на пушкинское «Пора мой друг, пора!» — ещё в 1976 году я сочинил вокальную строчку. Сегодня пытался приладить к ней сопровождение — оказалось очень трудно. Возился целый день, а написал всего 12 тактов.

В 7 часов спустились в подвальчик на Живописной 40 — Боря Франкштейн представлял себя и свою музыку в пьесе какой-то дамочки. Музыка удивительно хорошо подходила к спектаклю. Идея пьесы симпатичная, но текст очень посредственный и посредственна игра актрисы.

— Что, пишешь дневник? — спросила Леночка, — Пиши, пиши, когда будем старенькими, почитаем — будет интересно.

20 сентября 1982, понедельник, Москва

Утром звонила мама, сказала, что а собирается перед Москвой заехать в Рязань на несколько дней. Потом позвонили из ВААПа и сообщили, что из Франции мне переведены 1500 франков. Теперь нужно ждать звонка из банка. Леночка поехала в ВААП подписывать какое-то десятое добавление к договору (по поводу ФРГ), а я засел за романс. Тут позвонил Илья Шепф. Он разучил мою 1-ую ф-п. сонату и хочет показать мне в октябре. Леночка вернулась из ВААПа и сказала, что оказывается Сикорский запросил права на мою «Серенаду», а кроме того, это сделали ещё какие-то две фирмы. Лена произвела на ВААПовских тёток впечатление, когда сообщила им, что это сочинение зарезали в Министерстве. Союз «закрутил гайки» с конкурсами, теперь участвовать можно только по рекомендации Союза, т. е. Хренникова — я вовремя проскочил. На конкурс «Приз Гавра», на который я подумывал раньше писать — не писать, рекомендовали какого-то старика — ВААП недоволен.

Разговаривал по телефону с Тиграном Алихановым — он в обиде на Союз композиторов, на Кефалиди и на Денисова, так как он разучил денисовский Концерт, а играла Русико Хунцария. Зарёкся больше не играть на «Московской Осени», но мою [2-ю] Сонату всё же играть согласился. Звонил Денисов, предлагал поставить «Прощальную песнь» на 4 октября. Романс дописал до 26-го такта. Осталось 2 с половиной строчки текста. Леночка советует оркестровать. Вечером слушали Скрипичный концерт Шёнберга и «Крейцерову сонату» Бетховена.

Закончили читать «Комбре». Пока Пруст кажется мне слишком многословным.

21 сентября 1982, вторник, Москва

Закончил свой романс и очень доволен этим фактом. Леночка относится чуть скептически к стилю, говорит: «И ты туда же, за Сильвестровым! Нет, тебя надо скорее к Гершковичу».

Вечером пекли хачапури — получилось, но не так вкусно как в Сухуми. Начали читать «Любовь Свана».

22 сентября 1982, среда, Москва

Поехал сначала в комбинат Музфонда, сдал в переписку [партий] Леночкин Концерт и свою Скрипичную сонату, потом взял цветную плёнку, которую нам проявили в фотоателье. По всем магазинам искал цветную фотобумагу, но не нашёл. Снял с сберкнижки 600 рублей, чтобы отдать родителям на год вперёд. Заехал в издательство, взял корректуру своих песенок и Леночкиных «Сонетов Петрарки». Пообедал в издательстве с Мариной [Березовской] — у неё горе, двоюродный брат выбросился из окна — насмерть (ему было 28 лет). В библиотеке Союза Композиторов взял исторические романы Ант. Ладинского — Леночка давно хотела прочитать про Анну Ярославна, королеву Франции. Потом была секция. Слушали фортепианные вариации Локшина, цирковую музыку для 3 скрипок Мееровича и приёмные дела А. Блока и Агажанова. Домой приехал в 6 часов—Леночка разговаривала с Мариной Лобановой по телефону. Немного поделали корректуру, а в 8 пошли всем семейством в Курчатовский клуб и посмотрели американский фильм «Трюкач», после чего у Виктории Евгеньевны испортилось настроение, так как она ничего там не поняла. Сейчас Леночка забралась в ванночку.

23 сентября 1982, четверг, Москва

Доделав корректуру песенок, я отправился в Издательство. Там увидел Вустина и обсудил с ним предполагаемый концерт у Фрида. Забежал в Бюро пропаганды и забрал половину тиража моих и Леночкиных сочинений (Фантазию, Прощальную песнь, Misterioso и Весеннюю Сонату). Оттуда поехал к Ортенберг репетировать Прощальную Песнь. После репетиции меня накормили вкусным обедом и стихами Олейникова, которые в великом множестве наизусть прочёл Олин брат. Вечером Леночка потащила меня на Васин концерт, но концерт не состоялся, перенесли на 5 октября — а Вася, скотина, не мог нас предупредить! Леночка довольна цветочками, которые мы купили на обратном пути. Перед ужином ещё раз перечитали письмо Гершковича — мы получили его утром. Странное истеричное письмо, непонятно зачем он его написал, и кончается словами: «Ради Бога не отвечайте!»

[ Вот это письмо: Москва – Москва.

Устное слово имеет много смыслов, письменное – только один: тот смысл, который придает ему читающий. В моей грубости виноват не я, а вы: нечего просить письменных комментариев к устному слову. Мне было интересно и поучительно слушать, и реагировал я на услышанное не хорошо отглаженной редактированием дипломатической нотой, а живым словом, направленным самому себе не меньше, чем вам. А вы ко мне – за разъяснениями, как к Пифии или к нотариусу. Не надо!.. Потесните немного вдохновение и делайте немного места для юмора! От этого именно вдохновение будет в выигрыше: потому что чувство юмора может его хорошо отмывать от примесей. Будьте менее серьезны в ваших вопросах и в восприятии ответов на них!.. Музыка не викторина...

Дорогие Лена и Дима! Моя кажущаяся грубость – это лишь проявление в неблагоприятных условиях моего настоящего интереса к вам как к молодым композиторам. Благополучие наших взаимоотношений требует лишь одно условие, может быть, не легко выполняемое: ваше любопытство должно себя направлять мною.

Ради бога на отвечайте; я позвоню.

19/IX. 82 г. Герш[кович.] ]

24 сентября 1982, пятница, Москва

Сегодняшний день решили посвятить отдыху. Взяли Пруста и пошли в Серебряный Бор. Но заговорились и открыли том только часа через два. После обеда пошли по ближайшим магазинам, купили колготки, стиральный порошок и картошку, но главного, зачем ходили, туфли для Леночки и для меня — не купили. Вечером навестили Марину Лобанову. Она всучила нам стопку книг, чтобы мы при случае вручили их Васе. Они — из его библиотеки. По телефону разговаривал с мамой, Денисовым, т. Катей и Губайдулиной; а Леночка — с Монигетти.

25 сентября 1982, суббота, Москва

Романс оркестровал до середины. С 5-ти до 12-ти с перерывом на блины с икрой да на небольшую прогулку под дождиком, сидел над Леночкиной корректурой и в результате переклеил всю третью часть Сонетов Петрарки.

26 сентября 1982, воскресенье, Москва

Оркестровку романса я закончил. Леночка написала большой кусок своей вещи на стихи Мандельштама «Только детские книги читать…» и показала его мне. Вечером принимали Ваню Монигетти с женой и какой-то музыковедшей из Ленинграда. Ваня интересно рассказывал про своё увлечение конным спортом, а потом про забавный эпизод: в гостях у Денисова он и Вася после обильного и вкусного угощения слушали Пушкинский, а затем Блоковский циклы и, когда Денисов отправился выключать магнитофон, а Ваня мучился, чего бы такое сказать, Вася встал, подошёл к Денисову и многозначительно его облобызал.

27 сентября 1982, понедельник, Москва

Я сижу за пианино. Вдруг вижу как из нот, лежащих на крышке пианино, вылезает огромный чёрный таракан или, вернее, какой-то жук, блестящий как калоша. Он растёт на моих глазах, увеличивается да размеров этой калоши и прыгает на меня. Я смахиваю его на пол и пытаюсь затоптать, но он направляется к Лене, я устремляюсь за ним и… просыпаюсь. Было рано, только 7 часов, но я почувствовал, что больше не засну, встал, надел кеды и пробежался вдоль домов по кругу.

Днём позвонил папа — в Москву он приехал вчера. Завтра придёт к нам обедать.

Ходили с Леночкой в магазин, купили ей маленькие сапожки. Вечером читали «Любовь Свана».

28 сентября 1982, вторник, Москва

Начал сочинять вещь на стихи Пушкина «Когда для смертного…» Папа пришёл в 2 часа. Мы пообедали. Потом я стал его расспрашивать. Он сказал, что в 1954 году его много эксплуатировали в театре, и он потерял голос — не мог уверенно взять даже соль. Ему предложили отпуск на год с оплатой 50 % зарплаты. Но он отказался и уехал со всеми нами в Саратов (в конце 1954 года). Там он стал заниматься с некой Бородиной, которая славилась любвеобильностью, и чтобы не искушать себя, требовала, чтобы папа приходил с мамой. Постепенно голос у него наладился. Он поехал в Москву и устроился в областную филармонию. С небольшой труппой и несколькими инструментами они разъезжали по городам и сёлам, исполняя «Русалку» и «Травиату». Но потом труппа распалась, так как концертмейстер отказался с ними ездить. Папа встретил в Москве дирижёра Бухбиндера из Улан-Удэ. Тот повёл его на слушание вокалистов. Папа услышал Иру Любинскую, сделал её комплимент по поводу её голоса и сказал, что ищет работу. Ира сказала, что во Фрунзе требуется тенор. Папа написал во Фрунзе и через несколько дней получил ответ — его пригласили приезжать и дебютировать в «Кармен». Он приехал и своим Хозе не произвёл большого впечатления. Но в следующем спектакле «Пиковая дама» его Герман понравился. Папа снял квартиру и вызвал нас. Когда мы приехали он чуть не отправил нас на тот свет. Он затопил печь углём, закрыл трубу, когда ещё не всё догорело, и пошёл на спектакль. Когда он вернулся, окна и двери были распахнуты настежь, и хозяйка приводила нас в чувства нашатырным спиртом.

29 сентября 1982, среда, Москва

Утром подчистил папину песенку «Что с портфелем» — попробую предложить её Габели. Звонил Гершкович и пригласил нас к себе на пятницу 8 октября. Разговаривал с Женей Алихановой и Олей Ортенберг по телефону. Звонила также мама. Говорит, что у Вити болит голова. Целый день разбирал мамины каракули — перепечатывал её дневник 1948—1950-х годов. Занятие настолько интересное, что я забросил все остальные дела.

30 сентября 1982, четверг, Москва

Погрузился в свой домашний журнал 1965 года, который привёз папа — это вместо того, чтобы заниматься делом. Звонил Серёжа Ракитченков — хочет показать мне завтра что он сделал. Вечером был Бронюс из Каунаса.

1 октября 1982, пятница, Москва

Вместе с Леной были на репетиции. Вполне сносно. Оттуда отправились в издательство. Я всучил папин романс Габели. Съездил в Союз. Видел там Павленко, Лобанова, жену Жоры Дмитриева. Евгения Павловна дала мне ещё двоих на рецензию (Агажанова и Шонерта-Черенцова [Олег Шонерт — композитор, сменивший свою фамилию на Черенцов. Однокурсник Лены по консерватории]). В Библиотеке взял Цветаеву «Мой Пушкин» и «Пушкин» в ЖЗЛ.

Вечером приходили Таня и Валера. Они сегодня вернулись из Абхазии. Таня сварила вкусный фасолевый суп. Интересно поговорили с Валерой о поэзии, пока Леночка разговаривала на кухне с Таней (тоже о поэзии).

2 октября 1982, суббота, Москва

Прочли у Пруста: «…по длине дни нашей жизни неодинаковы. Бывают дни гористые, трудные: взбираются по ним бесконечно долго, а бывают дни полётные: с них летишь стремглав, посвистывая» (с. 408).

Сегодняшний день, как и прочие, пролетел незаметно. Всегда обидно, что день кончился, а вроде бы ничего такого сделать не успел. Всё сделанное кажется слишком незначительным.

Утром я проснулся от кошмара. Мне снилось, что я в кино, в фильме использована хроника 30-х годов и музыка из Баховских кантат. Хроника поразила меня своими цветами — красные, синие и жёлтые очень яркие цвета. Сняты русские эмигранты — поэты и актёры в клоунских костюмах, представляющие на парижской сцене какую-то буффонаду. Потом я увидел, как население огромного города переселяется на воздушных шарах с одного места на другое. Они летят очень быстро — сильный ветер. Изображение я видел объёмное, объёмнее, чем это бывает в жизни. Музыка Баха должна прозвучать в конце фильма, когда немецкие лётчики сбросят бомбу в реку, в которой будут сидеть тысячи людей. Вот самолёты взлетают. Вот народ бежит к реке и забирается в воду. Сейчас будет кровавая сцена и… я открываю глаза.

Занимался я сегодня без особого энтузиазма и сделал немного. У Леночки тоже затор. После обеда написал рецензию на Агажанова. Сильно разболелась голова. Мы пошли гулять, но голова разболелась ещё больше от глупого и беспредметного спора: я говорил, что большинство людей рабы своих ощущений, а Лена, что они рабы морали—и спор продолжался вокруг понятий. Мне совсем не хотелось углубляться в эту тему, к тому же болела голова, но Лена очень активно насела на меня и не отпускала, пока мы не вернулись домой. А всё виноват Вася — начали мы с обсуждения его аморальных поступков.

Вечером были блины с красной икрой.

Говорил по телефону с Денисовым. Он считает, что на Олега Шонерта (Черенцова) надо писать положительную рецензию, и сказал, что ему нравятся его романсы, от которых мы (особенно Лена) в ужасе. Я сказал, что вчера мне дали мало билетов (На концерт 4 октября), потому что «всё забрал Денисов» — так мне объяснили.

— Что она врёт? — возмутился Эдисон Васильевич, — я взял всего 100 билетов для консерватории. Их уже все разобрали.

3 октября 1982, воскресенье, Москва

Первый том Пруста дочитали. Взялись было за творение Носарева «Маленький Адольв», но не пошло. Решили продолжать Пруста.

4 октября 1982, понедельник, Москва

Утром на репетиции ребята [Оля Ортенберг и Серёжа Ракитченков перед премьерой моей «Прощальной песни»] играли хорошо, некоторые места — даже очень.

Вечером был такой концерт: Раскатов «Приглашение к концерту» (вместо Мохова) — слушаемое уже в третий раз произвело самое поверхностное впечатление. Романсы Осокина на Шинкубу и Пушкина — достаточно бездарно и старомодно, а в окружении Раскатова и Каллоша выглядело совершенно нелепо. Каллош: «Одинокий концерт» — тут уж можно только восторгаться игрой Толпыго. Сама музыка скучна, длинна и бесформенна, иногда напоминает просто бред сивой кобылы, но в целом впечатление было — и от смены инструментов, и от включения плёнки, и от самого конца, весьма удачного.

После перерыва объявили меня. Ребята вышли и начали играть ещё до того как утихло в зале. Первую страницу они сыграли очень хорошо, затем было несколько помарок, но кончили также хорошо, как и начали. Когда я шёл на сцену, за моей спиной раздался голос Иорданского: «Молодец, Смирнов!» Старичкам я понравился. Левитин горячо меня поздравил, Иван Мартынов сказал, что у меня в этой музыке много интересного. «Интересного в ней ничего нет, — возразил Левитин, — и слава Богу, просто хорошая настоящая музыка». Макаров сказал, что я последнее время изменил стиль, он стал более простым и проникновенным. Поздравили меня Леденёв и Сидельников. Денисов сказал, что моя пьеса самая глубокая в концерте, «но что-то Вы, Дима, последнее время полюбили октавы — они всегда звучат фальшиво, даже у Кагана в „Крейцеровой“». Артёмов сказал, что пьеса очень трогательная. «Ты что, уезжаешь? Нет? А, кто-то другой уезжает, а ты „делаешь ручкой“?» Поздравили меня Павленко, Екимовский и Харютченко — но их отношения я не понял и слов не запомнил. Раскатов сказал, что ему показалось «чуть-чуть монотонно». Подходили ко мне папа со Славой, Каллош, Губайдулина, Коткина с мужем, альтитст Бобровский, какие-то незнакомые люди. Жаль, что не было Шнитке. Лена пригласила Таню с Валерой к нам, а я независимо от неё договорился поехать к Оле с Серёжей — прослушать запись, которую мне тут же выдали. Я сбегал в ресторан и купил бутылку финского ликёра. Таню с Валерой пришлось отменить. Из Союза мы вышли вместе с Александрой Анатольевной и Ниной — они показали нам новую фотографию Толи и Богино, присланную из Белграда.

5 октября 1982, вторник, Москва

При чтении Пруста у меня как-то само-собой возникла строка «Там цветут инфракрасные розы…» Сегодня отложил все дела и стал корпеть над стихами. Написал строфу и поехал в издательство, чтобы встретиться с Шустером. Он принёс мне вариант перевода, который частично не подошёл — строфу он обещал переделать в ближайшие пару недель. Очень расхваливал мне Арк. Штейнберга — он в восторге от его перевода Мильтона (я тоже читал, но в восторге не был). Зашёл в Музфонд и подал заявление на командировку. В транспорте туда и обратно раздумывал над стихотворением, а когда вернулся домой, было уже готово шесть строф.

Другой сад

Там цветут инфракрасные розы Под фотоном пылающих сфер, И поют о разлуке стрекозы, Ультразвуком заполнив вольер, Там проносятся стайки нейтрино Неуёмные, как балерины, И по вязи извилистых троп Обречённый ползёт изотоп. Там таинственным шорохом полны Плещут ультракороткие волны, И неясно мерцают в ночи, Альфа-, бета- и гамма-лучи. Там стекают слезинки корпускул Из расщелин бездонных глазниц, И дрожат от распада частиц Синусоиды розовых мускул. Там тревоги и радости мира Протекают свозь чёрные дыры, Сквозь пространства искривленный рот, Протекают в голодный живот И кишки безобразного змия С мрачным именем — Энтропия, Исчезая в густой круговерти На пороге космической смерти.

Разговаривал по телефону с Шутём. Он развеселил меня, сказав, что подумывает, не пойти ли ему в ночные сторожа.

6 октября 1982, среда Москва

Олег Борисович уехал в Ростов-на-Дону.

7 октября 1982, четверг Москва

С балкона высокого дома мы следили за тем, как прямо над нами два орла с неправдоподобно огромными крыльями хватали своими хищными клювами чёрную ворону — она вырывалась и даже вырвалась, но один орёл тут же подлетел и проглотил её. Орлы были так близко, что мы не могли скрыть своего страха — а вдруг они набросятся на нас? Но это был всего только сон.

В 2 часа дня, как мы и договорились, к нам пришли папа и т. Катя. После обеда я сделал несколько снимков, и часов в 6 они ушли.

Примечания

1982

• 1982-01-01. Январь — июнь 1982
• 1982-07-02. Визит Гершковича: Разговор 2 / Visit of Herschkowitz: Conversation 2 (ru/en)
• 1982-07-16. Июль — сентябрь 1982
• 1982-09-04. Конец грибной лихорадки
• 1982-09-06. Сентябрь — октябрь 1982
• 1982-10-08. Сон и визит к Гершковичу: Разговор 3 / Visit to Herschkowitz: Conversation 3 (ru/en)
• 1982-09-06. Октябрь — ноябрь 1982
• 1982-11-05. Визит Гершковича: Разговор 4 / Visit of Herschkowitz: Conversation 4 (ru/en)
• 1982-11-06. Ноябрь — декабрь 1982

---

© Д. Смирнов-Садовский / D. Smirnov-Sadovsky