И что ж, бывают времена,
бывает время таким,
что слышно, как бьётся сердце земли
и вьётся тонкий дым.
Сердцебиенье лесной земли
и славы тонкий дым.
И остальные скроются
по зарослям лесным.
Вот всадники как солнце,
их кони — из темноты,
из детской обиды копыта и копья,
из тайны их щиты.
К Пятидесятнице святой
они спешат на праздник свой,
там гибель розой молодой
на грудь упадёт с высоты.
Ты помнишь эту розу,
глядящую на нас? —
мы прячем от неё глаза,
она не сводит глаз.
А тот, кто умер молодым,
и сам любил, и был любим,
он шёл — и всё, что перед ним,
прикосновением одним
он сделал золотом живым
счастливей, чем Мидас.
И он теперь повсюду,
и он — тот самый сон,
который смотрят холм и склон
небес сияющих, как он,
прославленных, как он.
Но жизнь заросла, и лес заглох,
и трудно речь вести.
И трудно мне рукой своей
теней, и духов, и ветвей
завесу развести.
Кто в чёрном, кто в лиловом,
кто в алом и небесном,
они идут — и, как тогда,
сквозь прорези глядят туда,
где роза плещет, как вода
в ковше преданья тесном.
© Ольга Александровна Седакова
Из цикла «Тристан и Изольда» (1978—1982)
