И странные картины
в закрытые двери войдут,
найдут себе названье
и дело мне найдут.
И будут разум мой простой
пересыпать, как песок морской,
то раскачают, как люльку,
то, как корзину, сплетут.
И спросят:
Что ты видишь?
И я скажу:
я вижу,
как волны в берег бьют.
Как волны бьют, им нет конца,
высокая волна —
ларец для лучшего кольца
и погреб для вина.
Пускай свои виденья глотает глубина,
пускай себе гудит как печь,
а вынесет она —
куда?
куда глаза глядят,
куда велят —
мой дух, куда?
откуда я знаю, куда.
Ведь бездна лучше, чем пастух,
пасёт свои стада:
не видимые никому,
они взбегают по холму,
играя, как звезда.
Их частый звон,
их млечный путь,
он разбегается, как ртуть,
и он бежит сюда —
затем, что беден наш народ и скуден наш рассказ,
затем, что всё сюда идёт и мир забросил нас. —
Как бросил перстень Поликрат
тому, что суждено:
кто беден был,
а кто богат,
кто войны вёл,
кто пас телят —
но драгоценнее стократ
одно летящее назад
мельчайшее зерно.
Возьми свой перстень, Поликрат,
не для того ты жил.
Кто больше всего забросил,
тот больше людям мил.
И в язвах черных, и в грехах
он — в закопчённых очагах
всё тот же жар, и тот же блеск,
родных небес весёлый треск.
Там волны бьют, им нет конца,
высокая волна —
ларец для лучшего кольца
и погреб для вина.
Когда свои видения глотает глубина,
мы скажем:
нечего терять! —
и подтвердит она.
И мёртвых не смущает
случайный бедный пыл —
они ему внушают
всё то, что он забыл.
Простившись с мукою своей,
они толпятся у дверей,
с рассказами, с какими
обходят в Рождество —
про золото и жемчуг,
про свет из ничего.
© Ольга Александровна Седакова
Из цикла «Тристан и Изольда» (1978—1982)
