Ю. Н. Холопову
Когда, Юрий Николаевич, в VIII веке халиф Омар сжёг александрийскую библиотеку, он обосновал своё действие следующими словами: если манускрипты этого книгохранилища не отражаются в коране, — они не нужны; если же они отражаются, то они также не нужны. Кораном в данном случае является моя душа: Веберн отражается в ней в той громадной мере, в которой он не может не отражаться: он её, эту душу, создал. Как душу музыканта, непримиримую в своей глубокой любви к великим мастерам.
Никто так хорошо, как Веберн, не годится для того, чтобы быть предметом книг, прочтение которых требует больше времени, чем необходимо для исполнения подряд всех его произведений. Я боюсь этих книг... Безусловно, я знаю о моём учителе далеко не всё. Но то, что знаю, требует своего безусловного отмежевания от всего, не непосредственно мною полученного и получаемого.
Он меня учил: если дублировать в оркестре один инструмент другим, то второй ничего нового первому не прибавляет, а, напротив, кое-что (из его специфического тембра) отнимает. И вот, посещение трижды в месяц в течение пяти лет человека, жившего по адресу: im Aucholz 8, Maria-Enzersdorf bei Wien, оказалось для меня такой кристалльной чистоты возможностью приобщения к его мысли, что любое, каким бы хорошим оно ни было, дублирование этой возможности не может быть для меня приемлемым. Для меня Веберн не только не та челеста, которую можно дублировать аккордеоном, но даже не тот кларнет, которому вибрирующая виолончель могла бы быть косметикой. Я думаю, что имею право на «персональное» отношение к тому, кто жил на обочине своего времени.
Мне говорили (конечно, без вопросов с моей стороны), что в книге Вашей Вы упоминаете массу людей, и что наряду с их фамилиями моей нет. Благодаря тому, что я категорически не давал информаторам перечислять эти фамилии, я смог сохранить возможность поблагодарить Вас от всей (вышеупомянутой) души за то, что мою фамилию Вы оставили в моем футляре. Страсть как не люблю путешествовать в общем вагоне!..
Но я должен благодарить Вас за более существенное.
За то, что около 25 лет назад Вы оказались важной частью того катализатора, присутствие которого имело следствием мой отказ от дальнейшего занятия музыкальной халтурой. Эхо продырявившей меня насквозь войны не переставало для меня быть разрушающим ультразвуком в течение двух послевоенных десятилетий с гаком. И, случайно, очухался я не без Вашей — невинной — помощи. Вы были одним из первых, которому я, играючи — начиная очухиваться ... — показывал кое-что из того, чему учил меня Веберн. Вы были одним из первых, которым я показывал, но первый, который воспринимал. Ведь Вы человек со знаниями и способностями... При этом Вы постоянно мне повторяли: «Вас обкрадут». Но важнее другое: Вы направили меня к тому, чтобы я прислушался к себе. Вы дали мне идею (частно) преподавать. Вы посылали ко мне учеников. Через учеников я делал много шагов по дороге, шлагбаум которой поднял для меня Веберн.
Не усмотрите в выражении этой моей благодарности подспудное обвинение: я не думаю, что Вы меня обокрали. Я считаю Вас достойным человеком. Но поймите меня: если, прочитав Вашу книгу, я увижу, что Вы меня не обокрали, мне станет не менее больно, чем в противном случае...
Вы человек, которому я не могу отказать в моей — давнишней — симпатии.
Желаю Вам иметь способность превратить Ваши способности из вина в коньяк. Это единственный успех, по отношению к которому зависть является настоящей добродетелью.
Ваш Гершкович
середина 80 гг.
Письмо было (безуспешной) попыткой предотвратить дарение только что вышедшей книги Холопова о Веберне.
