Т. Н. Хренникову (Гершкович)

Материал из Wikilivres.ru
Перейти к навигацииПерейти к поиску

Т. Н. Хренникову
автор Филип Моисеевич Гершкович (1906—1989)
См. «О Музыке», книга 4. Источник: Филип Гершкович. О МУЗЫКЕ. IV том, Москва, 1993, c. 217-220



Т. Н. Хренникову


Глубокоуважаемый Тихон Николаевич,

по Вашему предложению я пришёл в понедельник 25./V в 6. 10 мин. в Союз, изрядно нервничая из-за моего десятиминутного опоздания. Там я застал и других ожидающих Вас людей. Вы принимали — в другом помещении — шведов. После сорокаминутного ожидания я услыхал как Таисия Николаевна сказала кому-то по телефону, что Вы появитесь через полчаса. Тогда я ушёл.

Ушёл не потому, что не хотел ждать. Ради разговора с Вами я бы ждал и до утра. Но появилась ещё одна — третья и самая главная — причина, по которой разговор с Вами в Союзе должен был показаться мне неуместным.

Я просил Вас о беседе в другом месте в первую очередь потому, что после состоявшегося два года назад моего исключения из Музфонда мне было как-то стыдно придти в Союз. В этом заключалась первая причина моей просьбы. Бывает же, что человеку стыдно без уважительной причины. Или даже, что ему стыдно за тех, которые были с ним несправедливы. Я, впрочем, не считаю моё изгнание из Музфонда вопиющей несправедливостью. Однако мотивировку этого изгнания нельзя не воспринимать как одинаково обидную для меня и для Союза. Для Союза, — потому что его органы разных уровней показали ею, насколько они считают себя выше необходимости обосновать свои решения фактами, соответствующими действительности. Оказывается, что их герметическое равнодушие к людям и к музыке мешает им порой принять к сведению простейшую информацию, доступную им скорее чем кому угодно: почему меня не исключили за то, что 15 лет я не платил членских взносов?

А исключить меня за «отсутствие творческой деятельности» — это удар в лицо понятию творчества, причём честного, т. е. вдохновенного творчества. Этим обидели меня, но опять-таки и Союз, потому что давно должны были его работники принять к сведению моё существование совсем с другого конца и в другой мере, чем они это делали.

Недавно, в номере одного немецкого журнала, посвящённого музыкальной жизни в СССР, было сказано, что некоторые советские композиторы — их называют по фамилиям — являются через меня «внуками Веберна». Названные композиторы — это люди, с которыми уже долгие десятилетия я нахожусь в сердечнейших отношениях, но которые никогда не были моими учениками. В этой связи я должен прибавить, что мне трудно представить себе Веберна, гладящего головки этих своих внучат. Я думаю, что он принял бы очень всерьез их «таланты» (в евангельском смысле слова), но не то, как они пустили эти «таланты» в оборот. Но я могу ошибаться.

Нет. Я никак не «отец русской додекафонии». Но значит ли это, что я «не занимался творческой (и общественной) деятельностью»? А если бы производил — хоть и низкопробную — акустическую начинку телевизионных и нетелевизионных фильмов, — тогда я был бы: «творческим»?..

25 лет я показывал десяткам молодых людей, талантливых и менее талантливых, очень умных и менее умных, кто такой Бетховен, кто такой Моцарт, кто такой Бах. Кто такие Вагнер и Малер. И Шёнберг. Настоящую суть этих великих классиков открыл — вместе с Шёнбергом — Веберн. Констатировав — никем до него не зафиксированное — наличие двух (противоположных и в их проявлении неразрывных друг от друга) начал музыкального строения, которые к тому же, достигли высшей точки своего развития в бетховенском творчестве, Веберн смог рассматривать Бетховена как репер и масштаб всего того, что было до и после него написано. Тем самым была найдена Веберном та точка зрения на историю музыки, которая позволяет воспринимать её как одно конкретное единое целое. Внимание молодых людей к передаваемому им полученного мною от Веберна было для меня двигателем осуществления дальнейшего развития веберновского учения о сущности музыкальной формы. Я не могу не протестовать (но не это было целью моей предполагаемой встречи с Вами) против формулировки моего исключения. Я не занимался творческой, я не занимался общественной деятельностью!.. Это неправда. Правда лишь то, что занимался в необычных условиях: у себя дома.

Но это не была моя вина. Как и не моей виной было и то, что за всё это время из печати вышли лишь две (правда объемистые) статьи («Тональные истоки шенберговой додекафонии», — «Семиотика» № 6, изд. Тартуского университета 1974 г.; «Об одной инвенции И. С. Баха. К вопросу о происхождении венской классической сонатной формы». — «Семиотика» № 11, там же 1980 г.). Все мои остальные — в обоих смыслах слова: увесистые — материалы лежат целиком в моих бумажках и в моей голове. Союзу композиторов нужны агрономы. И может быть, и геологи...

Вторая причина моего желания побеседовать с Вами вне стен Союза заключалась в том, что я хотел обратиться не к Первому секретарю, а к композитору. К музыканту. Я хотел к нему обратиться если не за помощью, то хоть за дельным советом, что тоже есть своего рода помощь. Мы с Вами, Тихон Николаевич, — музыканты. В этом ничего не изменяет то, что Вас знает весь мир, а меня — никто. Если даже не одним и тем же (музыкальным) мирром мазаны, мы с Вами пользуемся одними и теми же пятилинейными нотоносцами. Когда ничто этому не мешает, мы оба, секундами или часами, с разных позиций или нет, одинаково вибрируем в ответ вибрациям звуков. (Часто истинное положение вещей наряжается пошлой сентиментальностью.) И стоя уже два года на медленно всасывающей меня топи, я решил протянуть руку к Вам, авось Вы меня вытянете.

Однако — и вот третья причина — когда я пришёл, в Вашей передней сидели люди. Пришедшие до меня. Они прекрасно напомнили мне тех людей, которых, в давнопрошедшие годы, я видал в Вашей передней, в ожидании бумаг с просьбами в милицию, в театр, в больницу, в роддом, в крематорий... На занявших до меня очередь Вы должны были израсходовать непоглощённый шведами остаток свежести Вашего восприятия. А мне нужно было Ваше полное внимание. Потому я ушёл, Вас не дождавшись.

Человеку, которого ветер лютых лет забросил в рассрочку из Вены в Ташкент, откуда, так сказать, на четвереньках он сделал половину дороги обратно, нуждается в первую очередь именно в Вашем внимании.

Мне нужна Ваша помощь для того, чтобы я смог преодолеть и вторую половину пути. Работники ОВИРа завалены тысячами заявлений о выезде в Израиль. У них никак не может быть ни времени, ни необходимой перспективы для того, чтобы разобраться в разнице между моим (поданным два года назад!) заявлением и всеми остальными подобными заявлениями. Все те, которые их подали, — хотят уехать. Я же — единственный — хочу вернуться!!! Я приехал с тем, чтобы вернуться!.. Чтобы вернуться в очищенную от фашизма Европу; другого я ни на секунду, ни до ни после моего приезда в Советский Союз, себе не представлял.

Когда в 1940 году я нашёл спасение в СССР от верной гибели, мне было 34 года. Я был уже вполне сложившимся человеком, у которого горизонты его музыкального мышления больше никакому, даже и частичному и второстепенному изменению подлежать не могли. Здесь я наш`л благоприятную почву для развития того, что получил там. Россия оказалась для меня прекрасным катализатором. Искреннейшим образом я могу сказать, что русские люди мне больше по душе, чем люди других меридианов. Но дело не в людях: я должен вернуться. Мне нужна реприза! Без неё вся моя жизнь потеряет всякий смысл.

Я хочу иметь возможность сохранить в целостности мое чувство глубокой благодарности к этой стране за всё то хорошее, что я в ней получил. Помогите мне, дорогой Тихон Николаевич!

С глубоким уважением

Гершкович

начало 80 гг.