II. VITA NOVA (1972—1991)
1972
36. Сандалет
Сияло солнце, сильный свет
Сверкнул сквозь старый сандалет,
И я увидел — в нём дыра,
Его выбрасывать пора.
Я в реку кинул свой сандаль,
И он уплыл куда-то вдаль.
13 августа 1972, Кордон
1973
37-38. Две формулы
(Из «Записок из Жёлтого Дома»)
I. Формула бесконечности
как начать то, что не имеет конца?
как окончить то, что не имеет начала?
Формула бесконечности. Калиграмма
II. Формула вечности
Секунда, секунда, секунда, секунда…
Минута.
Секунда, секунда, секунда, секунда…
Час.
Секунда, секунда, секунда, секунда…
День.
Секунда, секунда, секунда…
Год.
Секунда, секунда…
Жизнь.
Секунда…
Вечность!
Секунда, секунда…
секунда…
…секунда…
13 Апрель 1973, Москва
39. Камерная музыка
Piano, Lento,
Фортепьяно
Звуки лентой
Вьются пьяной
Плещут в уши,
Льются в вены
Слушай,
То играет Лена!
Forte,
Дикое Allegro,
Нотный лист
Чернее негра,
Звуки вырвались
Из плена
Слушай,
То играет Лена!
Piano,
Нежное Andante,
Тихо,
Как в Раю у Данте,
Звуки тают
Над вселенной,
Слушай,
То играет Лена!
20 июня 1973, Москва
40. Топ, Топ, Топ, Топ…
Топ,
Топ,
Топ,
Топ,
Хлюп,
Шлёп,
Ой!
Бррр!
Прыг,
Дрыг,
Брызг,
Фырк,
МУРРР!!!
28 июля 1973, Сухуми.
41. К Елене
(Из Эдгара Аллана По)
Елена, помнишь времена,
Когда Никеи корабли
По морю, полному вина,
Скитальца к берегам несли
Его родной земли?
Твой светлый лик горел над ним,
Сверкал над головою нимб,
Наяды голосом своим
Влекли на царственный Олимп,
Влекли в величественный Рим.
Вон там, в лазурных небесах
Недвижно замер образ твой,
Психея держит на руках
Горящий факел золотой
Земли святой
1973, Москва
42. К Луне
(Из Перси Биши Шелли)
Не потому ль ты так бледна,
Что над землёй вставать устала?
Блуждая в небесах одна,
Ты улыбаться перестала
И, необъятный обойдя простор,
Остановить нигде не можешь взор…
3 августа 1973, Сухуми
1974
43. Шаман
Ты говорила, глядя на луну:
«Закрой её, а то я не усну».
Я подошёл к луне, как призрачный шаман,
И завернул её в туман.
1974, Москва
44. Эскалатор
Когда уносит эскалатор
Меня в зияющий провал,
Над головой беззубый кратер
Смыкает мерзостный оскал.
Во рту голодного титана
Носы газетных новостей,
Портфели, сумки, чемоданы
И стадо чёрное людей.
Он проглотил меня нещадный,
Неутомимый живоглат,
И только лампы освещают
Его зловонный пищевод.
21 февраля 1974, Москва
45. Перо и бумага
Перо и бумага —
Таинственна связь…
Слагается сага,
Строкою струясь,
Рождается слово,
Рождается стих,
И снова поэт
Над бумагой притих…
1974, Москва
46. На пыльной полке
На пыльной полке
Книжные полки
Глядят, как волки,
Обнажив клыки.
Беру с опаской
Следующий том —
В предсмертной пляске
Время гибнет в нём.
Дни, что бегут
беспечной вереницей
Замрут
На недочитанной странице.
26 сентября 1974, Москва
47. Акростих
Лунный лепет
Еле слышен
Ночью спрыгнул
Ангел с крыши.
Форма крыльев
Иррациональна.
Руки держит
Строго горизонтально,
Оттолкнулся (левая нога толчковая)
В небо тёмно-синее
Ангел бледно-лиловый.
26 сентября 1974, Москва
1975
48. Корабль
Плывёт корабль по реке,
А в нём матросы спят,
И капитан, и боцманы,
И лоцманы храпят,
А ветер воет в небесах,
А волны хлещут в борт —
Корабль, расправив паруса,
Плывёт себе вперёд.
Из всех философов едва ли
Знает кто-нибудь,
Куда причалит тот корабль,
Откуда держит путь.
19 января 1975, Москва
49. Кипарис
В Гурзуфе жив тот кипарис унылый,
Под коим стих бессмертный начертан:
«Погасло дневное светило,
На холмы синие вечерний пал туман…» —
А всё шумит послушное ветрило
И всё волнуется угрюмый океан!
27 августа 1975, Ялта
50. Импровизация
Зима. Ива, воя,
Зови имя мая,
Замри язва вия,
Царя пир — замри,
Яви взор из рая,
О, роза зари!
18 декабря 1975, Москва
1976
51. XX век
Двадцатый век —
Двадцатый opus Бога:
Безумный бег
Слепого козерога.
5 ноября 1976, Москва
52. Упырь
Во сне я видел несколько гиганских хомяков,
Они ползли по берегу, друг с другом говоря,
О други, удивление представьте вы моё,
Я речь услышал странную, осмысленную речь,
Неужто эти особи умней других зверей?
— О да, — ответил мне один, — не бойся, подойди!
Я подошёл и перед ним, как вкопанный застыл, —
Хомяк в улыбке обнажил ряды кривых зубов.
— Будь осторожен! — закричал какой-то человек, —
Назад, назад, скорей назад, перед тобой упырь!
Хотел я крикнуть, но не смог, в отчаянье немом
Я в подбородок упырю упёрся кулаком.
Вдруг образ Терегулова* мелькнул в его лице…
Взревел будильник, я вскочил, и кончился мой сон.
5 ноября 1976, Москва
- Евгений Терегулов, композитор.
53. Сонеты Петрарки
Прекрасные ты написала песни
Про реку, соловья и про оленей
Косящий бег — про то, о чём Петрарка
И Мандельштам поведали стихами.
9 ноября 1976, Москва
54. Раздор
Раздор среди богинь посеяла Эрида
Во врмя свадьбы яблоко подбросив —
«Прекраснейшей» оно предназначалось.
Богини смертному судьбу свою вручили —
Парис им оказался, сын Приама…
1976, Москва
55. Буриме
Однажды рано утром Шуть*
Пошёл к метро и выпил пиво,
И всем сказал, что Млечный Путь
Повёрнут в небе как-то криво,
Сказал кому-то: «Ах ты, пьянь,
Ты вместо чая хлещешь водку,
На Млечный Путь скорее глянь,
Забью тебе печеньем глотку!»
А у пивной хмельная вонь,
А на носах густая синь.
Парнишка, ты Шутя не тронь
И руки из карманов вынь.
1976, Москва
- Владислав Шуть, композитор.
1979
56. Рак
Рак
Вперил зрак
В дремучий мрак,
И увидал во мраке,
Как
Сто зевак
На Зодиак
Свои вперяют зраки
«Итак, —
Сказал довольно Рак, —
Смотрите, это Зодиак,
И в Зодиаке
Главный знак,
Конечно, я,
Конечно, Рак,
А если скажут вам не так,
То это просто враки!»
Рак
Снова вперил зрак
Во мрак,
И увидал во мраке,
Как
Сто бродяг
Идут в кабак,
Где пиво есть и раки.
«Как так! —
Воскликнул грозно Рак, —
Какой тут, к чёрту, Зодиак!»
29 июня 1979, Сухуми
1980
57. Безумная песня
(Из Уильяма Блейка)
Вьюги веяли и выли
И пронизывали вечер;
Сны, наверное, забыли
Прилететь ко мне на встречу,
Но увы, рассвет не мешкал
Показать своё обличье,
И щемящая усмешка
Уснащала щебет птичий.
Песня, полная печали,
Понеслась к небесной цели,
И метели закричали,
Закружились, полетели,
И привиделось в бреду мне,
Как по мостовой небесной
Вслед за песнею безумной
Кто-то промелькнул — не бес ли?
На вершину горной кручи
Я вскачу за ним проворно
И вперёд на зыбкой туче
Полечу за ночью чёрной.
Отвернувшись от востока,
Я кричу во мрак кромешный:
О безумье, как жестоко
Ты разишь мой разум грешный!
2 февраля 1980, Москва
58. Сон
Мне снился сон:
Сначало было всё
Точь-в-точь, как в жизни —
Сытая толпа
Спешила переполнить животы
Питьём и пищей;
Мы ушли оттуда.
По пыльному широкому шоссе
Катил горой троллейбус.
«Поспешим!» — сказала Лена
И в одно мгновенье
Перебежала шумную дорогу
И вдверь вошла.
Я кинулся за ней,
Но ноги не послушались меня —
Они скрестились,
И одна нога
Другой мешала двигаться;
Напрасно
Я их разнять старался.
Неуклюже
Я прыгал
И размахивал руками;
Шарахались машины от меня,
Как от чумного;
Я увидел Лену
В окне троллейбуса —
Она уже помочь мне не могла.
Я закричал:
«Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ!
У МЕНЯ СКРЕСТИЛИСЬ НОГИ!» —
И прыгал,
Прыгал снова.
Троллейбус всё стоял,
Шофёр в помятой кепке
С недоумением разглядывал меня,
Затем он закурил,
И вдруг,
С презреньем сплюнув,
Отвернулся.
16 декабря 1980, Москва
59-61. Каллиграммы
I. Взрыв
вззрррыыыыв!!!
о рифмы
риф
раз-
би-
лась
с
т
р
о
ч
к
а . . .
ТОЧКА.
II. Стих
стих тих и нежен на листе белоснежном
III.
СТило
СТальное
СТало
оСТывать
и СТелится
на СТол
как лиСТ
СТолетний
уСТалый
СТих
1980, Москва
1981
62. Друг
Был друг, как друг,
Был круг, как круг,
И вдруг — овраг
И мрак вокруг,
И вдруг — острог,
И вдруг — барак.
Постиг я вдруг,
Что друг мой — враг!
18 февраля 1981, Москва
63. Козерог
Итак, ты, Вася, Козерог,
Типичный Козерог —
Во-первых, Вася, ты игрок,
И во-вторых игрок.
Ведёт тебя твой острый рог —
Твой неотвязный Рок
Туда, где льёт рекою грог
И жарится пирог.
Ты будешь, славный Козерог,
Наращивать жирок,
Пока жестоких дней курок
Не оборвёт твой срок.
18 февраля 1981, Москва
64. К Музам
Клио, ты у нас не в моде,
Ты, Эвтерпа, не в ходу,
Каллиопа — эта, вроде,
Нам годится, но беду
Ты приносишь нам, Эрато,
Только Терпсихоре рада
Наша шумная толпа —
Пусть выделывают «па»,
Спотыкаясть и хромая,
Талия и Мельпомена —
Вам давно заткнули рот,
И царит на нашей сцене
Полигимния немая
И Урания-урод
21 февраля 1981, Москва
65. Траншеи и ямы
Траншеи и ямы —
. . . хореи и ямбы
. . . . . . изрыли поляны
. . . . . . . . . тетрадных страниц.
Как дикие лани,
. . . как стаи куниц,
. . . . . . бегут по бумаге
. . . . . . . . . чернильные маги
. . . . . . . . . . . . и тают в овраге
. . . . . . . . . . . . . . .бездонных глазниц....
26 февраля 1981
66. Анатолию Либерману
К нам Либерман приехал в гости,
Наканифолил свой смычок,
А мы, позеленев от злости,
Бежим из дома наутёк.
9 марта 1981, Руза
67. Чужой
Он жизни радости вкушает на земле
Под тусклым солнцем дальнего созвездья,
Как падший ангел, пересекший бездну,
Возмездье он обрёл в гнетущей тьме;
Он здесь чужой, скитаясь между вами,
Он с вами говорит на чуждом языке,
В словах даёт исторгнуться тоске,
Но боль его не выразить словами!
Май, 1981, Москва
68. Рим
........Вон Рим, Смирнов!
.............(Палиндром)
Вон Рим, смотри – с высокой башни
Я вижу храмов купола,
И гулко бьют колокола,
Вернуть стараясь день вчерашний,
Но в завтра смотрит гордый Рим.
С лица сорвав столетий грим!
1 июня 1981, Москва
69. Бред
Болезнь. Бессонница. Бессвязный бред.
Баалзебуб бубнит «Бессамемучу».
Бессилен бесалол... Багровый Будда
Бессмысленно бормочет бодрым басом:
«Бурхан биджи бйо бхарго бхур бхувах,
Бубонный бес, бери бочёнок брому,
Беги бодать блудливых балерин,
Бросай букеты бомбам будуара!»
Беспечные бескрылые букашки
Брыкаются, беснуются, бузят,
Блистают бисером, белеют бахромой —
Безумные, бездомные бедняги...
Бурдонный Бах, безудержный Бетховен,
Бурливый Берлиоз, брюзгливый Брамс
Бурчат, бренчат, бряцают, барабанят,
Буравят буммерангами бичей...
Бурьян, буруны, буйный бурелом,
Бугристое болото, бездорожье,
Безмолвный Бог — безбровый, босоногий
Бредёт бескрайней бездной бытия...
3 июня 1981, Москва
70. Екклесиаст
– Всё суета, – сказал Екклесиаст, –
Что пользы человеку от трудов?
Проходит род, – другой приходит вновь,
Восходит солнце, чтоб взойти опять.
Несутся ветры в дальние края,
Чтоб возвратиться на круги своя,
Река впадает в море, но вода
Не переполнит море никогда.
Любая вещь в труде – и человек
Всего не перескажет и вовек,
И не насытит зренья своего,
И не наполнит слуха своего,
Что было, то и будет, и под солнцем
Ты нового не сыщешь ничего,
А всё, что было – будет позабыто. –
Так говорил седой Екклксиаст,
Цаь над Израилем, сын царя Давида.
Решил Екклесиаст на склоне лет
Дела людей испытывать умом
И очень скоро убедился в том,
Что всё на свете – суета сует.
– Всё в мире суета, томленье духа! –
Твердил он людям горестно и глухо. –
Кривой не может сделаться прямым,
Не счесть того, что превратилось в дым.
Я много жил, я многого достиг,
Я много видел, многое постиг,
Хотел познать я мудрость и безумье,
И понял, что я суетный старик.
Одна лишь скорбь бывает от науки –
Чем больше мудрости, тем больше муки.
7 июня 1981, Москва
71. Нас манит мистика стиха...
...нас манит мистика стиха,
хоть смысл его не очень внятен,
но разве нам всегда понятен
тот мир, что окружает нас
? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ? ?
сан теажурко отч, рим тот
нетяноп адгесв ман евзар он,
,нетянв ьнечо ен оге лсымс ьтох,
,ахитс акитсим тинам сан...
12 июня 1981, Москва
72. Воронёнок
На закате в гуще кроны
Громко каркали вороны.
Я заметил удивлённо:
«Что за странный тарарам!»
Вдруг какой-то дьяволёнок,
Как испуганный цыплёнок –
Нет, скорее воронёнок
Подскочил к моим ногам.
Я сказал: «Мне жаль Вас, птичка,
Птичка, птичка-невеличка.
Что за глупая привычка
Птичкам падать из гнезда?
Очень скоро из окошка
На прогулку выйдет кошка,
И тебя – такую ктогку
Может слопать без труда».
Он сказал: «Беда! Беда!»
Взял я бедное созданье
И понёс в большое зданье,
Накормил его колбаской,
Напоил его водой.
«Скоро, скоро воронёнок,
К маме полетишь домой!»
24 июня 1981, Москва
73. Комар
Зудел комар и не давал покою,
Его я хлопнул твёрдою рукою.
Вот так, наверно, и моё зуденье
Испытывает чьё-нибудь терпенье.
26 июня 1981, Москва
74. Музыка сфер
Земная музыка — подобие небесной,
В гармонии небес — гармония земли.
Вселенная — орган, я слышу, как вдали
Растёт могучий хор регистров полновесных.
Играй, не умолкай, великий органист,
Пускай звенит твоя чудесная капелла,
Я слушаю тебя, и знаками несмело
Ложится музыка на партитурный лист.
28 июня 1981, Москва
75. Новая жизнь
И ласковых, и нежных
Прошло немало лет,
Я жизнь отбросил прежнюю,
как рваный сандалет —
Зачем же неустанно
К ней возвращаться снова,
Когда навстречу старому
Приходит Vita Nova!
30 июня 1981, Москва
76. Мой мир
Я создал мир, как Саваоф,
Из пены звуков, глины слов,
Потоков красок, линий —
Зелёных, красных, синих.
Я в нём живу, как Саваоф,
Среди вселенных и веков,
Старею понемногу —
Во всём подобный Богу.
17 июля 1981, Сортавала
77. Цветы
Елена! вот тебе цветы —
Два колокольчика, ромашка.
Я их собрал недалеко
От нашей дачи. Поначалу
Я долго по тропинке шёл,
Искал цветы, но ничего
Не видел, чтобы можно было
Тебе преподнести. Но тут
На кочке меж густой травы
Блеснуло маленькое солнце.
Его сорвал я осторожно
И лепестки пересчитал —
Их оказалось девятнадцать;
Я поглядел по сторонам,
Но ничего не привлекло
Вниманья моего, лишь два
Лиловых зонтика на стебле
Надломленном, и я подумал:
Нет ничего прекрасней в мире,
Чем эти три простых цветка.
19 августа 1981, Сортавала
78. Пролог
(Автобиографическая поэма)
I. Начало
Когда умрёт живое на земле,
И превратится мёртвая планета
В космическую пыль,
Когда погаснет солнце,
И на месте
Пылающих галактик
Появятся мириады чёрных дыр, —
Тогда от музыки моей,
Стихов, рисунков
Останется один печальный пшик.
Я это сознаю,
И тем не менее,
Какое-то бурление внутри
Меня торопит взять клочок бумаги
И заточить острее карандаш.
Как я попал в конец XX столетья
Мне неизвестно — такова судьба,
Но времени иного
Мне не дано...
Я появился в месяц скорпиона
2-го ноября в году крысином —
1948-ом.
Я не запомнил родины своей —
Трёхмесячным я вывезен из Минска
В глубокую Сибирь — Улан-Удэ.
В отце своём я видел Радамеса,
Каварадоси, Германа, Хозе,
Дубровского, Паяца, Пинкертона,
И вместе с мамой радовался очень,
Когда ему театр рукоплескал.
Я помню губы матери моей
И ласковой руки прикосновенье —
Я помню этот вечный ритуал,
Когда, свернувшись в тёпленький калачик
Я отходил ко сну.
Мой младший брат,
Ты помнишь наши игры:
Плывущие по полу корабли,
Железная дорога из дощечек
В саду чимкентской бабушки,
Ракеты из старых гильз,
Завёрнутых в фольгу.
Мы вместе помним наши переезды:
Улан-Удэ, Москва, Саратов, Фрунзе —
Скитания по серым городам
В пыхтящих закоптелых поездах.
Тебя хотели сделать музыкантом,
А получился архитектор.
Я долго предоставлен был себе,
Сменил немало увлечений
И мучился —
Что выйдет из меня,
Географ, астроном, поэт, художник,
Конструктор, археолог, музыкант?
Однажды я сидел за пианино
И подбирал мелодию.
Вдруг, кто-то в дверь вошёл.
Я обернулся:
«Мама, посмотри, я пьесу сочинил!»
«Быть может, — сказала мама, —
Ты станешь композитором?»
Я часто вспоминаю этот миг,
Хотя тогда и не придал значенья
Её словам.
Несутся годы и десятилетья,
И ускользает время из под рук,
Его не остановишь, не поймаешь,
Вот миг! он был — его уж нет давно...
II. Родословная
Когда-то в 19-ом столетье
В Чернигове у Гриши Рапопорта
Родился сын Исаак — он стал владельцем
Табачной лавки. Вот на старом фото
Его апартаменты: на стенах
Изделия восточного умельца —
Резные горельефы, на полу
Ковёр турецкий. Патриарх на стуле
С достоинством сидит, расставив ноги,
На стол ажурный локоть положив,
В грудь уперев широкой бородой,
Поджав губу. Жена его Полина
Присела в кресло мягкое и руки
Сложила на коленях. Сыновья
Стоят за ними: старший сын Григорий
В отца — недаром стал он фабрикантом;
Ефим похож на мать, и взгляд живой
Он устремил на нас — своих потомков.
Он в Юрьеве учился; получив
Диплом ветеринарного врача,
Отправился в Фатеж лечить собак
И кошек у помещиц. На досуге
Он ставил пьесы в самодеятельном театре
И выступал — он выходил со скрипкой
И ухитрялся всех развеселить,
Так ничего на ней и не сыграв.
Женился он на дочери Ефрема
И Сары Фрейдин. Был Ефрем юристом
И, кроме Фанни — дочери, имел
Авраама — сына. Сын, отца ограбив,
На корабле в Америку сбежал
И канул в Лету.
А Ефим и Фанни
Родили Веру, Сёму, Леонида
И младшего Илью — от них потомство
Обширное пошло по всей Руси
(Живут они в Воронеже, Ростове,
Каменск-Уральске, Фрунзе и Москве,
Десятки, сотни — всех не перечесть).
Другой мой прадед — диакон Пётр Смирнов
С женой Анастасией произвёл
Двух отпрысков на свет. Сын Леонид
Юристом стал, сын Александр — врачом.
На Вере Рапопорт женился Саша
И вскоре стал отцом двух дочерей —
Двойняшек: Жени — матери моей
И Кати. Непонятно почему
Тут Саша запил. Бабушка моя,
Недолго думая, дала ему отставку.
Он умер в 19-ом году
В бреду тифозном или алкогольном
Из поезда свалившись на ходу.
Андрей Алёшин — третий прадед мой,
Сын Алексея-пьяницы — зачем-то
Сменил свою фамилию на Сенькин,
И правил фабрикой, а после в Туме
Сам фабрику открыл. С женой Ириной
Родил он Лену, Машу, Фиму, Гришу
и младшего Алёшу.
Дед Трофим
Служил в войсках — сначала у царя,
Потом у белых, но в конце-концов
Переметнулся к красным в Губпродком.
При НЭПе он открыл свою пекарню
В деревне Ивкино, потом в Москве
Бухгалтером служил, потом поехал
Тридцатитысячником в Туркестан,
В Чимкенте продуктовым был снабженцем,
А там и пенсия, московская квартирка,
Болезни и заслуженный покой.
Четвёртый прадед Яков жил в Москве
В деревне Гришино — верстах семи-восьми
От Ивкино, где Клава, дочь его,
в законном браке родила с Трофимом
Троих детишек: Колю,Сашу, Олю.
Отец мой долго в люди выбивался:
Четыре класса так и не закончив,
Работал слесарем, бухгалтером, пел в хоре,
Раскрашивал портреты и мечтал
Стать оперным певцом. Жена его
Мария родила тогда ребёнка
И не хотела следовать за ним
В Новосибирск. Отец один поехал,
Мечта сбылась — он оперный артист.
Он с мамой познакомился тогда,
Тогда же с нею навсегда простился,
Забрал жену и переехал в Пензу,
Но — снова ссора, и жена с ребёнком
Спешит в Москву. Тут брошенный отец
Своей знакомой шлёт письмо:
«С женой всё кончено,
Скорее приезжай!»
Вот так и появился я на свет —
Случайный лист в сращении ветвей
На древе человеческого бора —
Ещё одно свидетельство отбора
Слепой Фортуны. Времени Борей
Его засушит завтра иль сорвёт,
И след его поглотит бесконечность,
За ним и человечество уйдёт,
Куда? Ты существуешь ли,
О Вечность?
III. Первые воспоминания
Я вспоминаю детство, самолёт,
За окнами несутся, точно скалы
Обрывки серых туч.
А вот река.
Какой-то дядя в лодке
Меня берёт и поднимает высоко.
Я помню страх —
Наверно, первый в жизни.
А вот театр,
На освещённой сцене
Мой папа в мятой шляпе, сапогах
Подходит к женщине в широком платье,
Кричит: «Умри!» и бъёт её ножом,
И хлещет кровь, и падает она,
И я в испуге спрашиваю маму:
«Зачем зарезал папа эту тётю?»
Вот дом.
У нашей няни есть альбом.
В альбоме есть красивые картинки:
Там слово «Геркулес», а тут «Кисель»,
А здесь страничка загнута, и череп
С костями нарисован, и стихи:
«Кто страничку отогнёт,
Заболеет и помрёт!»
«О если б я был избран, —
Ору я во всю глотку, —
И мой вещий сон сбылся бы,
Храбрые полки египтян
Я в бой повёл бы!» —
Дома никого из взрослых,
И только Юра слушает меня. —
«И вот победа!
Рукоплещет Мемфис в восторге!
К тебе, моя Аида, вернусь...»
Но входит папа.
Мне ужасно стыдно,
Тихонько убираю свой колпак
И спрятаться готов, но папа, к счастью,
Меня не замечает.
Снова театр.
Чёрт, страшный чёрт с рогами и хвостом
Со сцены сходит и садится рядом.
Сквозь грим я дядю Диму узнаю
И понимаю — чёрт не настоящий,
Но хвост!..
«Дядя Дима, а хвост у вас настоящий?» —
«Настоящий!» — хохочет чёрт,
Хватает хвост и вертит
Им в воздухе.
А за окном вагона
Тайга и телеграфные столбы.
Я спрашиваю: «Мама, а зачем
Здесь кнопочка?», — и мама говорит:
«Нажми её, и поезд наш пойдёт
Чуть-чуть быстрее».
Я на кнопку жму
И, в самом деле, вижу, что деревья
Проносятся быстрее за окном.
IV. Саратов 1955
Саратов. Длинный мост. Широкая река.
У берега корабль — огромный, чёрный,
Звенит трамвай по светлой мостовой,
И белый змей над деревянным домом
Висит в голубоватом полукруге,
Слегка покачиваясь на ветру.
Машинки швейной мерное журчанье
Часами слушать и следить часами
Волшебные движенья рукоятки,
Иглы, катушки, нитки, челнока,
И непонятное сцепленье тканей
Разглядывать потом.
А на губах
Лиловой корочки холодноватость,
И сдобность булочек с изюминками глаз,
И сладость тающих горошин
Оранжевых, зелёных, голубых,
И приторность хрустальных петушков.
Как хорошо под жёлтым абажуром
Сидеть у пианино и смотреть
На пальцев бег, на приседанья клавиш,
На чёрные таинственные знаки —
Как стаи ласточек на проводах
За окнами вагона — и ловить
Танцующих созвучий вереницу.
А есть ещё чудесная игра:
Сначала ты из комнаты выходишь
И ждёшь, пока какой-нибудь предмет
Не спрячут, а потом тебя зовут:
«Входи!» — и ты под звуки фортепьяно
Влетаешь в комнату и ищешь там и тут —
Чем ближе ты, — тем громче будут звуки,
Чем дальше, — тем они слабей и реже.
Вот, наступив на правую педаль,
Я лишь слегка касаюсь чёрных, белых
блестящих клавиш и, закрыв глаза,
Я словно вижу, как передо мной
Большие звёзды вспыхивают
И дрожат...
Но вот уже гремит
Весёлого оркестра разнобой,
И в бархатное зарево арены
Выкатывают пушку, входит клоун,
В руке трещётку держит и вопит:
«Реакция!» Вдруг, раздаётся взрыв,
И к куполу взлетает чёрный ящик,
Разламываясь на лету, и из него
Вываливается старик в цилиндре
И полосатых брюках. Все смеются.
И льёт на улицы гудящая толпа,
И нас несёт по тесным тротуарам
В зелёный парк, где ярмарка шумит,
Где куклы кувыркаются над ширмой,
Где человек — с огромным барабаном
На животе, с тарелкой и гармошкой
В руках, и дудочкой во рту — трещит,
Стучит, пищит, играет и поёт.
Но вдруг, нас оглушает залп, и в небо
Взлетают разноцветные огни,
И где-то высоко, на миг повиснув,
И описав широкий полукруг,
Летит к земле. Одна ракета с шипом
Упала где-то рядом, — чей то вскрик —
И женщина торопится прикрыть
Прожжённую дыру в чулке.
Темнеет.
Пора в постель, и тёплые ладони
Ведут усталых сонных малышей
По улицам, туда, где длинный мост,
Широкая река, и где стоит
У берега корабль огромный, чёрный.
Звенит трамвай по тёмной мостовой.
V. Фрунзе
И снова поезд. Снова дальний путь.
Мы жмём на кнопочки, прислушиваясь к стуку
Колёс и смотрим в мутное стекло.
А там, за телеграфными столбами,
Мелькают речки, мостики, деревья,
Долины, горы, превращаясь в степи,
Потом пустыни, где среди песков
Увидишь одинокого верблюда
Или сухой гонимый ветром куст.
Невзрачный домик в тесном переулке,
Хозяйский двор, скрипучая калитка,
Две девочки-соседки: Люда, Элла,
Сосед Серёжа, у него в гостях
Мы поглощаем пироги с капустой,
Пельмени с уксусом, играем в шашки
И смотрим диафильмы на стене.
Но вот приходит странная болезнь,
Всё тело в красных точках — скарлатина!
И нас везут куда-то далеко,
Засовывают в серые пижамы,
Кладут в постель на месяц или два,
И я со скуки б умер, если б кто-то
Меня не научил, как из бумаги
Сложить кораблик или самолёт,
Который может мёртвую петлю
Проделывать под самым потолком
И опускаться на кровать соседа.
Прошла зима. Весенний тёплый день.
Мы во дворе разыгрываем пьесу:
Я — Муравей, а Элла — Стрекоза.
Я позабыл слова и прерываю
Спектакль:
«Давайте, всё начнём сначала!»
«А наша школа, хоть и небольшая,
Зато хорошая, и очень близко», —
Мне Люда Стёжка говорит...
«А наша школа, —
Перебивает Элла Гольдман, —
В самом центре,
И в кранах есть горячая вода,
Ты б лучше в нашу школу поступил!»
Я в школу поступил не в сентябре,
Гораздо раньше — кажется, в апреле.
Мы с мамой шли по улице и вдруг
Она спросила: «Дима, хочешь в школу? »
«Хочу!» — я, не задумавшись, ответил.
И вот, мы входим в серый двухэтажный
У площади правительственной дом,
Идём по коридору...
VI.
Когда, копаясь в памяти своей,
Перебирая всё, что там осталось
От прошлого, пытаясь оживить
Картины детства, кажется мне часто,
Что это было не со мной, – с другим,
Как будто я смотрел давным-давно
Бессвязный фильм, и всё почти забылось,
И только иногда перед глазами
Всплывают кадры, и когда при этом
Я ощущаю запах или привкус,
Иль слышу призвук тех далёких дней,
То в этот миг какой-то сладкий ком
Подкатывает к горлу, и приятней,
Наверно, не бывает ничего.
19 сентября 1981, Москва
79. Письма к Луцилию
(Из Сенеки)
I. О времени
Отвоюй для себя самого,
Береги своё время, копи,
Чтоб его у тебя не украли,
Чтобы зря не пропало оно.
Время силой у нас отбирают,
Похищают его, и впустую
Утекает нередко оно —
Нет позорнее этой потери.
Посмотри — жизни большую часть
Тратим мы на пустые дела,
Тратим мы на пустое безделье,
Не на то, что хотелось бы нам.
II. Ещё раз о времени
Знаешь ли такого,
Кто ценил бы время?
Знаешь ли такого,
Кто бы цену дня
Знал и понимал,
Что приходит смерть
Вместе с каждым часом.
Смерть свою мы видим
Только впереди;
Ту, что позади
Мы не замечаем,
Но не забывай –
Всё, что за плечами,
Это тоже смерть.
Так и поступай:
Не теряй ни часу,
Каждый день старайся
Удержать в руках,
А захочешь дело
Отложить на завтра,
Так упустишь день,
А за ним — и жизнь.
III. И ещё раз о времени
У нас, Луцилий, всё чужое —
Одно лишь время подарила
Нам во владение природа.
Оно течёт и ускользает,
Но и его любой, кто хочет
У нас похитить норовит.
Как смертный глуп — за всё пустое
И возместимое он платит,
Но не считает должником,
Когда ему уделят время,
Которое вернуть не сможет
И тот, кто знает благодарность.
IV. Письмо
— Что пишешь, Луций?
— Я пишу письмо.
— Кому?
— Да, другу Сенеке пишу.
— Ты что, рехнулся? Сенека – ты сам!
— Конечно я! Я друг себе — не враг.
V. Стильпон
— Эй, Стильпон, — кричит Деметрий, —
Каково тебе сейчас?
Сжёг я твой родимый город,
Искромсал твоих детей,
И жена твоя убита —
Всё, Стильпон, ты потерял!
— Что кичишься по-пустому?
Ты не победил меня!
Ничего я не утратил —
Всё моё ношу с собой! —
Отвечал ему философ,
Отвернулся и пошёл.
VI. О смерти
Давно я понял, что такое смерть,
Гораздо раньше, чем на свет явился,
Ведь смерть — небытие, я до рожденья
Его познал, а после будет то же,
Что было до меня. Смерть не страшна,
В ней нет мучений — разве перед жизнью
Ты муки испытал? И разве хуже
Погашенной светильне, чем другой,
Которую ещё не зажигали?
Нас тоже зажигают, как светильни,
И гасят, и пока огонь горит,
Мы много чувствуем, а до того
И после — лишь покой и безмятежность.
Вот наше заблуждение, Луцилий,
Мы думаем — смерть наша впереди,
Не понимая, что ещё до жизни
Мы испытали смерть. Не всё ль равно
Не появиться или прекратиться?
И тут, и там итог — небытие.
VII. Небытие
Мы в жизь приходим из небытия,
В небытие уходим после жизни.
VIII. Старость
Я стар и должен вынести решенье:
Дождаться смерти, или пренебречь
Последними годами и приблизить
Конец своей рукой. Пока мой разум
Не пострадал, и чувства сохранились,
Душа и тело не лишились сил,
Я не покину старости, но если
Мой ум иссякнет, чувства отомрут,
То духу моему не хватит силы
Отбросить прочь трухлявое строенье.
Я не боюсь болезни, но когда
Пойму, что боль моя неизлечима,
Что мне придётся до конца терпеть
Ужасную, мучительную боль,
Я не от боли к смерти побегу —
Так может кончить жизнь и малодушный.
Из жизни я уйду из-за того,
Что эта боль мне делать не позволит
То, для чего я в этот мир пришёл.
IX. Ты запрещаешь мне?
Ты запрещаешь наблюдать природу?
Доискиваться в чём вещей начало?
Познать кто их слепил? Кто расчленил
Материи коснеющей громаду?
Собрал разрозненное? Разделил
Всё перемешанное? Кто придал
Бесформенной вселенной строгий облик?
Кто создал этот мир? И где причина
Закона и порядка во вселенной?
Ты запрещаешь мне? И никогда
Мне не узнать откуда я пришёл?
Однажды этот мир я должен видеть,
Иль предстоит родиться много раз?
Куда потом отправлюсь я отсюда?
Что душу ждёт, когда от рабства плоти
Избавлюсь я?
Ты запрещаешь мне?
Ты не даёшь мне причаститься к небу?
Ты не даёшь мне голову поднять?
X. Мудрец
Дарами щедрыми Фортуна
Нас одаряет. Мы трепещем
И ждём, когда с небес на нас
Падут спасенье от невзгод,
Выздоровленье от болезней,
Блаженство, радость, мир, любовь,
Богатство, почести и слава.
Мы разрываемся на части,
Спешим, толкаемся, пыхтим,
И, растопырив две руки, —
Как жаль, что их не пять, не десять, —
Хватаем всё, что попадётся,
И держим крепко, чтоб никто
Не смог отнять у нас добычу.
Но только ты, мудрец, один
Презрел роскошную подачку
И, ничего не прихватив,
Один из свалки безобразной
Спешишь уйти. Ты уступил
Другим их призрачное счастье.
В тебе самом — твоё богатство,
ты не нуждаешься в ином.
XI. Добродетели и пороки
Проголодалось мужество,
Продрогла рассудительность,
От жажды милосердие
Завыло, как в аду,
А зависть треугольная
И жадность тупорылая
С шарообразной глупостью
Играют в чехарду.
XII. Запомни
Запомни, мой Луцилий, непременно:
Ничтожно наслажденье и презренно;
Случайной добродетель не бывает;
Быстрее ветра слава ускользает;
Богатство беды новые приносит;
Не беден тот, кто ничего не просит;
Нет в смерти зла — она людей равняет;
Лишь глупость суеверия рождает.
Ты будешь мудрым, дав себе зарок
Лечить, а не оправдывать порок.
Август — 20 сентября 1981, Сортавала — Москва
80. Гнев
(Из Гомера)
Царь аргивян Агамемнон напал на священные Фивы,
Город разграбил, добычу свойском своим поделил.
Дева досталась царю — дочь священника Хриса;
Выкуп старец принёс, пленницу просит вернуть.
Не соглашается царь, в гневе жреца прогоняет;
Тот к Аполлону спешит: «Феб, накажи аргивян!»
В ярости язву и мор Аполлон насылает на греков,
Калхас-оракул вещает всем о причине беды.
Видит Атрид, что придётся с милой добычей расстаться,
Требует, чтобы ему равноценную дали взамен,
Дразнит его Ахиллес, называет бесстыжим, корыстным,
Царь обещает Ахиллу награду его отобрать,
Рассвирепел Пелейон, схватился за меч, но Афина
Мигом слетает с небес, чтоб ярость его укротить.
22 сентября 1981, Москва
81. Рига
В Риге холодно. В номере-кубике
Неуютная тянется ночь —
Проводили такую точь-в-точь
Мы в «Адольфа» белезненном кубрике.
Не болей, моя милая дочь,
Завернись в эту красную тунику,
Пусть минуты, как тёртые тугрики,
Незаметно уносятся прочь.
8 октября 1981, Рига
82. Misterioso
Какие там цветут цветы
В саду за белою оградой
Никто не знает — только ты
Преодолела ту преграду,
Вошла в неведомый нам сад,
Сорвала вечности мимозу
И принесла её назад
В таинственном Misterioso.
13 октября 1981, Москва
83. Tristia
Из недр алеющих виол
Несутся вздохи Персефоны,
Затем таинственные звоны
Сменяются гуденьем пчёл —
По лестнице челесты вниз
К раскатам сумрачным там-тама —
Так снова строки Мандельштама
С твоей мелодией сплелись.
16 октября 1981, Москва
84. Мнемозина
Это что за образина,
Ведьма, леший, домовой? —
Это бабка Мнемозина
Наклонилась надо мной;
Безобразная старуха
Навалилась мне на грудь
И горланит прямо в ухо:
«Вспомни, вспомни что-нибудь!»
1 ноября 1981, Москва
1982
85. Бабушка
Она жила на свете целый век,
Шла по земле решительно и твёрдо,
Но век прошёл — замысловатый бег
Окончен, как решение кроссворда;
Явилась Смерть и протянула руку,
И встретилась с морщинистой рукой:
— Пришёл твой срок, теперь иди за мной,
Туда, где нет ни суеты, ни скуки,
К безжизненным моим материкам,
Туда, где дни не следуют за днями,
Где годы не смыкаются с годами,
Где каждый миг равняется векам.
— Был человек, и — нет! — сказала мама,
И слёзы покатились по щекам.
12 февраля 1982, Москва
86. Солнце, дождик, ветер, снег...
(Сонетообразное)
Солнце, дождик, ветер, снег,
Снова солнце заблестело,
Снова, радуясь весне,
Птичка свистнула несмело,
но, как в беспокойном сне,
Снова где-то прогремело,
Снова небо потемнело,
И опять посыпал снег.
Так и жизнь моя чудная –
Как птенец в начале мая
В ликовании пустом
Скачет, мечется, порхает,
Песнь за песнею слагает,
Или жмётся под кустом.
16 мая 1982, Руза
87. Марк Аврелий к самому себе
В деда я не гневлив, имею хороший характер,
Мужественен, не хвастлив — это подарок отца,
Щедр и благочестив, воздержан от скверных поступков,
Не совершаю дурного даже в мыслях моих,
Роскоши или богатств в доме моём не отыщешь,
Прост я в жизни своей — так завещала мне мать,
В школу я не ходил — так научил меня прадед,
Лучших учитилей я приглашал к себе в дом
И убедился, что стоит денег на это потраить.
Зрелища, скачки, турниры не привлекают меня;
Как и наставник мой, неприхотлив и вынослив,
Несуетлив и в делах самостоятелен я;
Быть глухим к клевете я от него научился,
От Диагнета воспринял я елюбовь к пустякам,
К россказням о заклятьях и об изгнании бесов,
К перепелиным боям и прочим подобным вещам;
С лёгкостью я выношу откровенное честное слово,
Слушать люблю мудрецов и диалоги пишу.
3 августа 1982, Сухуми
88. Стихи и музыка
Стихи и музыка — священный ритуал,
Мы с Богом говорим на языке созвучий;
И ласковый напев, и слова ритм могучий
Уже не раз небесной кручи достигал.
Услышишь ли, Отец, мой жертвенный хорал,
Оценищь ли полёт мелодии певучей,
Или на полпути, застряв в коварной туче,
Он рухнет с грохотом в зияющий провал.
25 августа 1982, Сортавала
89. Другой сад
Там растут инфракрасные розы
Под фотоном пылающих сфер,
И поют о разлуке стрекозы,
Ультразвуком заполнив вольер;
Там проносятся стайки нейтрино
Неуёмные, как балерины,
И по вязи извилистых троп
Обречённый ползёт изотоп;
Там таинственным шорохом полны
Плещут ультракороткие волны,
И неясно мерцают в ночи
Альфа-, бета-, и гамма-лучи;
Там стекают слезинки корпускул
Из расщелин бездонных глазниц,
И дрожат от распада частиц
Синусоиды розовых мускул;
Там тревоги и радости мира
Протекают сквозь чёрные дыры,
Сквозь пространства искривленный рот,
Проникают в голодный живот
И кишки безобразного змия
С мрачным именем Энтропия,
Исчезая в густой круговерти
На пороге космической смерти.
5 октября 1982, Москва
90. Жил Сёма меж нами...
Жил Сёма меж нами,
Грыз хлебную корку —
Теперь он жуёт
Апельсмы в Нью-Йорке,
Жил Толя меж нами,
Он тоже не рыжий —
Теперь Анатоль
Проживает в Париже,
Жил Лёва меж нами,
Но жизнь-карусель
Зачем-то его
Запихнула в Брюссель,
Жил Витя меж нами —
Теперь он в Панаме...
26 октября 1982, Горький
1983
91. Леонардо о ничто
То, что было, — ничто, потому что оно уже было.
То, что будет, — ничто, потому что оно ещё будет.
Существует лишь то, что случается в это мгновенье,
Но мгновение это — такая безмерная малость,
Что никто не сумеет его от НИЧТО отличить.
25 июля 1983, Москва
92. Аутогенная тренировка
(сидя у телевизора)
Закрыты ставни век,
Я говорю бесстрастно:
— Я сильный человек,
Мне многое подвластно,
От мира улетел я
В совиное дупло,
Окутывает тело
Приятное тепло,
Расслабленные пальцы нох,
Расслабленные ральцы рук,
Я делаю глубокий вздох,
Я слышу сердца лёгкий стук,
Я в этот мир вернусь сейчас
Совсем другим, смотри, смотри,
Считаю раз, считаю два-с
И, наконец, считаю...
27 июля, 1983, Москва
93. Реклама кросовок «Адидас»
«Дороги я не знаю!» —
Сказал сосед Панас
И всхлипнул, надевая
Кроссовки «Адидас»,
Но я сказал соседу:
«Коль попадёшь в беду,
По фирменному следу
Везде тебя найду!»
27 июля 1983, Москва
94. Ад
(Из Данте)
I. Лес
Я вместе с Дантом в сумрачных лесах
Бродил и видел чёрную пантеру,
Льва и волчицу — леденящий страх
Меня объял, и следуя примеру
Великого поэта, я бежал
В долины мрака, не теряя веру
В спасенье, и в просвете между скал
Безмолвное увидев привиденье,
В нём славного Вергилия узнал.
II. Вергилий
«Ступайте же мной — сказал Вергилий, —
И я вас проведу в страну теней!»
И Дант спросил: «Но где найду я силы,
Чтоб, как апостол Павел, как Эней
Проникнуть в мир от этого отличный?»
Ответил Публий: «Друг мой, будь смелей,
И ты пройдёшь в своём мирском обличье
Сквозь Ад в чистилище, где ждёт тебя
Та, что была когда-то Беатриче».
III. Равнодушные
«Войди и о надежде позабудь!» —
Мы прочитали на воротах Ада,
«Тут и начнётся наш нелёгкий путь!»
«Кто там кричит?» — «Они не стоят взгляда;
Не совершив ни худа, ни добра,
Ни в Рай, ни в Ад не внидет это стадо.
Вот Ахерон — к Харону нам пора!»
Вдруг, всё загрохотало, и пред нами
Заполыхала пламени гора.
IV. Нехристи (Круг первый)
Вот первый круг — живут в нём души тех,
Кто был рождён до рождества Христова
И совершил один лишь тяжкий грех —
В неведомое им не верил слово.
Адам и Авель, Ной и Моисей
С потомками, покинув край суровый,
Теперь в Раю. А вот — совет мужей:
Поэты во главе с самим Гомером,
Герои, мудрецы — Эней, Сократ, Орфей.
V. Развратники (Круг второй)
И в круг второй нас пропускает Минос.
«За что они страдают? Что за крик?»
«За похоть и разврат их ветер вынес
И потопил в пучине в тот же миг».
Здесь стонут Клеопатра и Елена,
Паоло, обхватив прекрасный лик,
Вовеки не избавится от плена
Своей любви. Франческа говорит:
«Плоть стала прахом, но любовь нетленна!»
VI. Обжоры (Круг третий)
Мы в третьем круге залитом водой,
В пасть Церберу кидаем комья глины.
Вдруг, из трясины слышим Чакко вой —
Флоренции былого гражданина:
«Я за обжорство ввергнут в эту грязь,
Поведаю, что город наш старинный
Забрызган будет кровью много раз!» —
Сказал, и скрылся в слякоти зловонной,
Но вот уж Плутос поджидает нас.
VII. Растратчики, скопидомы, гневные и бездельники
(Круги четвёртый и пятый)
«Pape Satan, Pape Satan aleppe!» —
Он прорычал, пустив в четвёртый круг,
Где, надрываясь в маете нелепой,
Толкают друг на друга грузный тюк
Попы-растратчики и скопидомы;
Но нам остановиться недосуг,
И к кругу мы спускаемся другому —
К стигийской тине, где наказан гнев,
И где безделье погрязает в дрёме.
VIII. Ардженти. У ворот Дита.
Впустил нас Флегий нехотя в своё чёлн
И стал грести к воротам града Дита.
Ардженти показался между волн.
Вергилий оттолкнул его сердито,
А Дант воскликнул: «Прочь, поганый дух!»
Но вот ограда. У ворот закрытых
Суровый страж — к любым моленьям глух —
Лишь мертвецов в свой город пропускает,
А прочих отгоняет, словно мух.
IX. Фурии. Посланник неба. Безбожники
Три Фурии — Мегера, Тисифона,
Алекто с воем подскочили к нам;
Сейчас примчится злобная Горгона,
И, чтоб не уподобиться камням,
Глаза закрыли мы, но грохот страшный
Заставил их открыть: вот по волнам
Идёт посланник Неба; двери башни
Распахнуты, и входим мы туда,
Где жжёт огонь безбожников вчерашних.
X. Эпикурейцы, Фарината (Круг шестой)
Душа и тело умирают вместе —
Эпикурейцы думали когда-то.
Теперь они лежат в гробах отверстых.
Из гроба встал надменный Фарината:
«Мы с родом Данта давние враги
И в битвах побеждали вас двукратно.
Что было дальше? Отвечай, не лги!
И Дант ответил: «Ныне вы разбиты —
Так счастья переменчивы круги!»
XI. Город Дита. Насильники, обманщики, воры, коварные
(Круги седьмой — восьмой — девятый)
Мы подошли к отвесному обрыву
И замерли, вдыхая мерзкий смрад.
Воспользовался Публий перерывом
И так сказал: «Вот Дита скорбный град,
В нём разместились три ужасных круга:
В одном насилье демоны казнят,
В другом обманщик стонет и ворюга,
А за коварство — самый гнусный грех
На самом дне карает Дит-зверюга».
XII. Тираны
Бежали мы от злого Минотавра
По склону вниз, но тут наперерез
К нам ринулись взбешённые Кентавры,
Грозя стрелами: Фол, Хирон и Несс.
Вергилий успокоил их. На спину
Взобрался Нессу Дант — я тоже влез,
И вброд мы перешли кровавую пучину,
Где варятся тираны всех времён;
Дант видел древних, я — известных ныне.
1982 Сортавала — 14 августа 1983 Москва
95. Езерский
(по прочтении поэмы)
«Опять стихи? На это прозы
С лихвой хватило б, например,
Ведь эти рифмы, как занозы,
И, как трещётка, твой размер!»
Я воздержусь от поученья,
Ведь я пишу для развлеченья,
Чтоб чем-то скрасить свой досуг —
Вот так-то, дорогой мой друг.
Люблю, порой, перечитать
Стихи старинного поэта,
Чуть угадав его секреты,
В таком же роде накрапать
И умиляться. что жене
Стишки понравилсь вполне.
7 сентября 1983, Сортавала
96. Октава
«Октава — это форма непростая! —
По телефону мне сказал Кружков, —
Тургенева иль Пушкина листая,
Найдёшь немало миленьких стишков,
Я сам писать пытался, но пустая
Была затея — несколько стежков
Я набросал для будущей поэмы,
Но не окончил — время, Дима, время!»
12 сентября 1983, Москва
1984
97. О толпе у входа в концертный зал перед
исполнением произведения Альфреда Шнитке
Какие жуткие толпищи —
И все хотят... духовной пищи.
6 января 1984, Москва
98. Ночь
Не торопясь, хоть и без проволочек,
Как будто совершая ритуал,
Взлетают звуки с партитурных строчек
И заполняют замеревший зал.
Над вечностью описывая сальто,
И смерти разрывая пелену,
Сам Пастернак рокочущим контральто
Кричит: Не спи! Не предавайся сну!
20 января 1984, Москва
99. Весенняя соната
Когда щегла и лист бамбука
Изображает Хокусай,
Мы слышим ласковые звуки
и понимаем — это май.
Так флейты тихое журчанье
И клавиш лёгкий перестук
Щегла рисует ликованье
И зеленеющий бамбук.
1 марта 1984, Москва
100. Рифмы
— Что вы можете, рифмы?
— Вас посадим на риф мы,
Скарлатину и тиф мы
Напихаем в кефир;
Установим тариф мы,
Словно строгий шериф мы,
И, как старенький гриф, мы
Вас поднимем в эфир;
По волнам, будто скиф, мы
Повезём сквозь пролив мы
В Ливерпуль и Кардифф мы
Изумруд и сапфир;
Про далёкий Коринф мы
Вам поведаем миф мы,
И, глаза вам раскрыв, мы
Упорхнём, как Зефир.
5 марта 1984, Руза
101-105а. Из «Батумского дневника»
_ _ _ _ _ _ «Навевает мне Батуми
_ _ _ _ _ _ Поэтические думы...»
1. Батум
_ _ _ _ «Как нельзя представить себе слона без хобота,
_ _ _ _ так и Кавказ невозможен без Батума».
_ _ _ _ _ _ _ Акакий Церетели
Если ты в Батум поехал,
Захвати с собою зонт,
Здесь в Батуме, кроме смеха,
С небе льётся целый Понт.
Я с утра и до утра
На Батум смотрю в оконце,
Думаю, пришла пора
Написать и мне «Без солнца»
Радости, жары и света
От Аджарии не жди —
Здесь от лета и до лета
Дни и ночи льют дожди.
Вы, Акакий Церетели,
Что-то там перемудрили,
Про какой-то хобот пели,
Людям головы дурили.
Я в Батум бы — ни ногой,
Если б мне сказали сразу:
— Здесь зовёт его любой
«Мочевой пузырь Кавказа»
Батуми, 12 июля 1984
2. Без солнца
Вот суббота наступила
А за нею воскресенье,
А за ними понедельник,
А за вторником среда...
Как похожи друг на друга
Дни курортного безделья,
И, как волны, чередою —
За строкой бежит строка...
Что-то стало скучновато,
Уважаемый читатель,
Слогом этаким ведь можно
Километрами писать.
Может перейти на рифму?
Ведь условия — что надо!
Хлещет ливень за окошком,
Времени — хоть отбавляй!
Июль 1984, Батуми
3. Аджария
— А правда, что в Аджарии
Так жарко, как в Аду,
Растут араукарии,
Летают какаду?
— Аджария, вам, деточка,
Не Ад, а Райский Сад,
Где какаду на веточках
Сосульками висят.
12 июля 1984, Батуми
4. Глядя на дождь...
Всё бурлит, всё кипит, всё несётся, вращается, движется в мире живых,
В бесконечных просторах вселенной, в невидимых атомах мысли;
Остановка на миг — и ты в вечном безмолвьи, в пространстве
Абсолютного небытия...
Июль 1984, Батуми
5. Государство
(Глубокомысленное)
Государство — груда городов,
Стадо гор, оврагов да отрогов,
Рос да радуг, вод да островов,
Свод дорог у гротов да острогов.
Государство – оговор авгуров,
Авторов отваров и отрав,
Вот сосуд — в рагу отара туров,
Свора догов, овод да удав.
Государство – договор врагов,
Рас орда: аваров, угров, русов,
Сардов, готов — рада ста родов,
Сговор ста уродов, гадов, трусов.
Государство — автострад аорта,
Сага огородов да садов.
Вот руда — товар второго сорта,
Вот радар — ограда от воров.
Статус государства строг, суров:
Двор суда да гогот ста гусаров,
Ротор торгов да страда трудов,
Рост утрат да острота ударов.
10 июля 1984, Батуми.
6. Батумскому другу
Сосо Барданашвили
В пустыне к турецкой кручи
К тебе сошёл библейский дух
Он навострил твой чуткий слух
И голос дал тебе певучий.
Аджарским ты запел камням
По-новому напев старинный,
И, совершив полёт орлиный,
Он прилетел в столицу к нам.
Своих ты пращуров достоин,
Так пой же, пой, батумский бард!
Ты доказал нам,южный брат,
Что и один в пустыне — воин.
18.VII.1984, Батуми
106-107. Белые сонеты
1.
Я быстро шёл, почти бежал
По отшлифованным камням
Дворцовой площади, и солнце
Сверкало в окнах, в куполах,
В воде каналов, не давая
Поднять глаза от мостовой
И в полной мере насладиться
Красотами архитектуры,
А жар и выхлопные газы
Икарусов меня влекли
К решётке сада, и когда
Оттуда свежестью дохнуло,
Я понял, что до этих пор
Я шёл и ни о чём не думал.
2.
О чём подумал я тогда?
Что в этом мире всё бурлит,
Кружит, взрывается, несётся,
Захлёбывается, гремит
От звёзд, галактик и вселенных
До самых маленьких корпускул —
Частичек мысли, но на миг
Лишь стоит им остановиться,
Как всё погаснет, замолчит,
Застынет в вечном мире смерти.
Как просто Вечность ощутить —
Ведь до неё одно мгновенье,
Всегда один ресницы взмах,
Как некогда сказал Петрарка.
1 августа 1984, Поезд Ленинград—Сортавала
1986
108. Пятнадцатое лето
Нет, не рождением Христа,
Твердыней прадедовой веры —
Настало царство новой эры,
Лишь наши сблизились уста.
Прикосновенье рук твоих,
Как Ангела прикосновенье,
Но не крещенье, а скрещенье
Миров далёких тех двоих
В апрельском сумраке беседки
Не Назореи, а Москвы,
И не усталые волхвы —
Прошли, судача, три соседки...
Под тихий говорок Пенатов
Года уходят. Да хранит
Нас благосклонность Аонид
От иродов, иуд, пилатов.
31 мая 1986, Руза — Москва
1987
109. Орган
Орган — король баянов и гармоник
Наполнил рёвом душный балаган,
Ему внимает сочинский лимонник,
И кипарис, и пальма, и платан,
Но нам не услыхать игры органной —
Не дремлет стража, неприступен храм,
Администратор с рожей оловянной
Всех «несолидных» гонит по домам.
И снова мы вдвоём у океана
Огромного, без берега и дна,
И волны, словно клавиши органа
Перебирает сонная луна.
9 августа 1987, Сочи
