«Семёрка Хренникова»
Дневник 1980.
Репино, 5 мая 1980, понедельник
Вчера днём встретили Туника[1], Он принял меня за Валеру Арзуманова[2]. Бялик[3], сообщил нам за ужином, что в 9 часов по «Voice of America» будут передавать о советских композиторах.
— Это будет ужасно, если кого-нибудь назовут из наших! — сказал Шандор[4], когда мы прогуливались по лесной тропинке.
Недалеко от нас через дорогу перескочил серый заяц, и Шандор сказал, что видеть зайца — всегда к неприятностям. Мы пошли слушать радио, и первое что мы услышали — были наши фамилии. Пересказывалась статья из «Chicago tribune» Харлоу Робинсона, сфабрикованная довольно-таки бездарно. Все мы названы «хренниковской семёркой». Денисов и Губайдулина оказались моложе на 10-12 лет; все мы« преклоняемся перед электронной музыкой Булеза», а «Мусоргского, Прокофьева и Шостаковича ни в грош не ставим». Ещё что-то он ввернул о «сталинской ненависти ко всему...», и дальше какое-то слово, которое мы не могли разобрать, возможно «этому стану», а возможно что-то ещё».[5]
Мы позвонили Шурику[6], которого назвали «последователем Ксенакиса». Он передачи не слышал, но ему рассказали о ней — оказывается это всё уже передавали дня четыре назад. Он отнёсся к передаче довольно спокойно, с некоторой долей иронии. Леночка[7] сказала мне сегодня утром:
— Я никогда не могла подумать, что обо мне когда-нибудь будут говорить по «голосу Америки».
Когда я сел заниматься, к Леночке подошёл Бялик и долго разговаривал. Обещал познакомить нас с Серовым[8]. Я не помню, писал ли я, что дней 10 назад с Серовым и его женой нас познакомил Шандор. Шандор сказал, что в передаче страшного ничего нет, так как вся информация из речи Хренникова, и Хренников — единственый у кого сейчас неприятности. Бялик же сказал, что ему всё это не нравится, что раздули из мухи слона, что Денисов очень талантливый композитор, и он говорил об этом Кореву и удивлялся для чего они все поднимают вокруг этого имени нездоровую шумиху.
Вот текст этой передачи:
- Музыка, являющаяся наименее идеологическим видом искусства, всё ещё находится под жёстким политическим контролем в Советском Союзе. К такому выводу пришёл Харлоу Робинсон, пишущий докторскую диссертацию по русской литературе при Калифорнийском университете в Джерси. Харлоу Робинсон недавно вернулся из полугодичной поездки в Москву и делится своими впечатлениями с читателями «Чикаго Трибюн». Он в частности пишет, что, как он их назвал, «семёрку Хренникова» критиковали на последнем VI съезде Союза советских композиторов за отсутствие у них связи с реальной действительностью. «Семёрка Хренникова» — так удачно шутят по поводу советских композиторов-авангардистов Елены Фирсовой, Д. Смирнова-Садовского, Александра Кнайфеля, Виктора Суслина, Вячеслава Артёмова, Софии Губайдулиной и Эдисона Денисова. Критика исходила от первого секретаря Союза композиторов Тихона Хренникова. Все наши слушатели, которые забыли эти слова, могут освежить их в памяти, если обратятся к первому номеру журнала «Советская музыка» за этот год. Мы же представим, так сказать, другую сторону. Харлоу Робинсон в обширной статье в «Чикаго Трибюн» отмечает, что все семеро сравнительно молоды, они родились после 1940 года и безусловно представляют собой новое поколение композиторов последних 10 лет. У всех у них живой интерес к последним достижениям серьёзной западной музыки, а это, по мнению автора, оставляет их за пределами современной советской музыки, которую он характеризует как программную и повествовательную. Их произведения основаны главным образом не на мелодии. Артёмова, например, интересует чистый звук; Суслин находится под влиянием Джона Кейджа и Карлхайнца Штокхаузена, для которых мелодия не самое главное в музыке; вдохновитель Кнайфеля — композитор, которого называют нигилистом — Янис Ксенакис. Все семеро в той или иной степени близки к нововенской школе — Шёнберг, Веберн, Берг — и к электронной музыке Пьера Булеза во Франции, нежели к русским музыкальным святыням Мусоргскому, Чайковскому и даже Шостаковичу и Прокофьеву. Видимо, эта тенденция в музыке т. н. «семёрки Хренникова», считает Харлоу Робинсон, больше всего и раздражает самого секретаря Союза композиторов, аргументы которого он называет смягчённой версией сталинской ненависти ко всему иностранному. Поэтому, продолжает Х. Робинсон, ничего удивительного не было в том, что ни в одну программу множества концертов, посвящённых VI съезду Союза композиторов не были включены произведения «Хренниковской семёрки», зато они были буквально наводнены вещами типа кантат и символических поэм, основанных на политических текстах. Подобно громовому финалу оратории «Хлеб и песня» по книге Брежнева «Целина» или бесцветной кантаты «Поэма о конституции». Между прочим, Х. Робинсон отмечает дальше, что в последний момент в программу концерта были внесены изменения, связанные с произведением композитора Арво Пярта, поскольку он решил эмигрировать на запад. В настоящее время Арво Пярт уже находится в Европе. В то время как произведения официальных советских композиторов часто исполняются в Советском Союзе, пишет Х. Робинсон, и почти никогда за границей, вещи композиторов так называемой «хренниковской семёрки» наоборот. Все семеро были представлены, например, на фестивале советской авангардной музыки в Кёльне. На родине же их можно услышать во время концертов в небольших залах для избранных, куда можно войти только по пригласительным билетам, как это было не так давно во время концерта в Доме композиторов в Москве, где были лишь те, кто имеет отношение к музыке. И всё-таки по сравнению с выступлением на I съезде Союза композиторов в 1948 году, где тот же Хренников, вторя Жданову, атаковал Шостаковича, Прокофьева и других, его нападки на VI съезде были мягче. Это позволяет автору статьи в «Чикаго трибюн» Х. Робинсону, полгода жившему в Москве, сделать такой вывод: Советский Союз 80-х годов, в котором, хотя и не исчезло подавление творческой свободы, тем не менее уже не Советский Союз 40-х годов.
Из Набросков к автобиографии[9]
Вернувшись из Финляндии мы впервые испытали ощущение какого-то облегчения и тепла от возвращения в родную языковую среду. В Москве нас ожидал VI Всесоюзный Съезд Советских Композиторов[10], на которым наш несравненный Тихон Николаевич разразился красноречивой убийственной речью, коснувшейся нас самым непосредственным образом.
«...Отдавая должное успехам молодёжи, мы, однако, не можем считать, что всё здесь обстоит благополучно." Далее говорилось, что "иногда приходится услышать сочинение написанное только ради необычных тембровых комбинаций и эксцентрических эффектов, в котором музыкальная мысль, если и присутствует, то безнадёжно тонет в потоке неистовых шумов, резких выкриков или невразумительного бормотания. Тут уж не приходится говорить об индивидуальности или эмоциональной окрашенности музыки. И всё это выдаётся за новаторство в искусстве. […] Бесконечные глиссандо струнных инструментов, утомительные соло ударных, отсутствие малейшего движения в музыке, тематический материал, не дающий возможности для развития..." Одним словом: "анемичные эксперименты"!!! И именно они "поднимаются на щит нашими идеологическими противниками. Организаторы всевозможных авангардистских фестивалей правдами и неправдами заполучив только что написанные партитуры наших композиторов – любителей сенсаций, тут же включают их в программы и выдают за последнее слово советской музыки. Сами же авторы (замечу, члены нашего союза, музыка которых звучит у нас иной раз чаще, чем она того заслуживает) объявляются "неофициальными композиторами", якобы притесняемыми в Советском Союзе." Затем Хренников обращался к программе фестиваля в Кёльне "Встречи с Советским Союзом" где, вместо маститых композиторов (следовал список, в котором он скромно не упомянул себя самого – в этом-то, конечно, и было всё дело – если бы его там сыграли, хотя бы в качестве курьёза, речь его была бы совсем другой), игралась музыка эмигрантов Артура Лурье, Иозефа Шиллингера и Андрея Волконского. "Им ли представлять нашу страну, нашу музыку? В эту незавидную компанию по воле организаторов попали и советские композиторы, главным образом, молодые […], кого организаторы сочли достойными называться советским авангардом: Е. Фирсова, Д. Смирнов, А. Кнайфель, В. Суслин, В. Артёмов, С. Губайдулина, Э. Денисов. Картина несколько однобокая, не правда ли?..»
Это и был тот «чёрный список», получивший в народе звучное имя «Семёрки Хренникова», который вывешивался в редакторских кабинетах Всесоюзного радио и телевидения. Многие наши друзья, например Лёня Грабовский, искренне жалели, что они не попали с нами в этот список, так как одновременно с неприятностями, которые неминуемо должны были последовать, они получили бы хорошее «паблисити». Даже Альфред Шнитке, первый сообщивший нам о «погроме» (мы с Леной «прозевали» эту эпохальную речь), недоумевал, почему он не с нами, а с теми, кого хвалят. Шнитке уже пережил свой «погром», здорово настрадался от Хренникова и так его ненавидел, что, по его словам, «готов был задушить своими руками».[11]
<25 февраля 1996, Киил, Англия>
Примечания
- ↑ Александр Ефимович Туник (р. 1935) ленинградский композитор.
- ↑ Валерий Грантович Арзуманов (р. 1944) ленинградской композитор, с 1974 во Франции)
- ↑ Михаил Григорьевич Бялик (р. 1929) ленинградский музыковед)
- ↑ Шандор Эрнестович Каллош (р. 1935) московкий композитор.
- ↑ Позднее я догадался, что это слово «иностранному».
- ↑ Александр Аронович Кнайфель (р. 1943) ленинградский композитор.
- ↑ Елена Олеговна Фирсова
- ↑ Эдуард Афанасьевич Серов (p. 1937) ленинградский дирижёр.
- ↑ См. полностью: Дмитрий СМИРНОВ: НАБРОСКИ К АВТОБИОГРАФИИ © Dmitri SMIRNOV: SKETCHES FOR THE SELF-BIOGRAPHY
- ↑ Съезд проходил с 20 по 26 ноября 1979 г. в Москве. Первое заседание было в Кремлёвском дворце Съездов. Тогда и был прочитан Отчётный доклад Т. Н. Хренникова.
- ↑ Более подробно это событие изложено в записях моей жены Елены Фирсовой. Приведу оттуда обширную цитату (с сокращениями):
«Вскоре после нашего возвращения в Москву начался 6-й Съезд Союза Композиторов СССР. Первое заседание происходило в главном Кремлёвском дворце, куда всем членам Союза Композиторов выдали специальные пропуска… Посидев в зале около часа, и наслушавшись, вернее пропустив мимо ушей несколько ура-патриотических докладов, мы тихонечко выскользнули в дверь…
Вернулись мы в Кремль к перерыву. Когда мы туда вошли, как раз распахнулись двери зала, и толпа людей бросилась вниз по широкой лестнице прямо на нас. Впереди всех бежал Кёхель, он махал нам обеими руками. Подбежав к нам, он стал возбуждённо что-то говорить по-английски очень быстро. Мы поняли только, что Хренников в своём докладе что-то о нас сказал. Тут подошёл Шнитке и сказал мне: „Поздравляю вас! Вы теперь глава советского авангарда!“ Мы ничего не поняли и решили, что это — какая-то шутка. Шнитке объяснил, что Хренников накинулся на наших, так называемых, авангардистов, чьи анемичные эксперименты, постукивания и позвякиванья, не имеют права представлять советскую музыку нигде, а тем более зарубежом, а их исполняли на вражеском музыкальном фестивале в Кёльне! После этой инсинуации он назвал фамилии по возрастному принципу, начиная с самых молодых. Поэтому список с меня и начинался: Фирсова, Смирнов, Артёмов, Суслин, Кнайфель, Губайдулина, Денисов. Впоследствие список вошёл в музыкальную историю на Западе как „7-ка Хренникова“.
Мы совсем не испугались от этой речи. Наоборот, сразу поняли, что это принесёт, наверняка, хорошие плоды… хотя и какие-нибудь новые запреты на нашу музыку. Но у нас было так мало всего здесь, дома, что почти нечего было запрещать!
Вечером мы были у Денисова. Там был Кёхель и остановившийся у Эдисона Васильевича Грабовский (он тогда всё ещё жил в Киеве). Денисов объяснил, что Хренников особенно разозлился на парижский фестиваль, куда тоже не включили его, Хренникова, музыку. Он даже организовал одновременно в Париже свой русский фестиваль с „секретарской“ музыкой, на который никто не ходил, а фестиваль „Париж-Москва“ прошёл очень успешно. Но Французы прислали в Союз Композиторов благодарственную телеграмму за предоставленную музыку (всё было организовано через ВААП), так что Хренников не мог на них особенно нападать и набросился на Кёльнский, где кроме нашей 7-ки исполняли очень многих других, например Щедрина, Слонимского, Анатолия Александрова и Шнитке, но их Хренников не упомянул. Особенно странно было, что он не назвал в списке Шнитке. Видимо, он всё-таки опозорился с историей с „Пиковой Дамой“, Шнитке стал после этого уж слишком знаменитым на Западе и у нас, и хитрый Хренников, который всегда умел „держать нос по ветру“ — не даром, он „пережил“ на своём посту столько разных правителей (и Сталина, и Хрущёва, и теперь остался на том же месте при Брежневе) — решил резко переменить политику и Шнитке расхваливать (в надежде, наверное, что это несколько снизит популярность Шнитке на Западе) заодно проводя принцип: „разделяй и властвуй“.
Денисов был очень весёлым, и, немного выпив, заявил, что мог бы начать войну против Хренникова, и сделать так, что на Западе стали бы играть музыку всей 7-ки каждый день. — „Я уверен, что я эту игру бы выиграл, но я этого делать не буду, мне это не нужно!“ — азартно заключил Эдисон Васильевич… Грабовский поднял тост за 7-ку, сказав, что многое отдал бы за то, чтобы тоже быть в этом списке.
На второй день съезда я поехала туда одна… Дима остался дома сочинять. Когда я приехала туда, специально ко времени перерыва, то первым увидела в курительной комнате Пирумова. Я подбежала к нему поздороваться и начала было что-то говорить, но он буркнул в ответ что-то несуразное и с недовольной физиономией, какая бывала у него на уроках ещё в Училище, когда мы с Фаллер и Подгайцем заставали его в дурном настроении, пошёл от меня вверх по лестнице. Я поняла вдруг, что он испугался — ситуация слишком напоминала 1948-й год, когда Хренников в своей речи набросился на „формалистов“, Шостаковича и Прокофьева. Вчерашняя речь Хренникова была уже в газетах.
…я прошлась по широкому коридору, набитому участниками съезда. Тут произошла та же история — большинство знакомых делали вид, что они меня не замечают. Зато ко мне вдруг подошёл какой-то чиновник, видимо из московского Горкома Партии — ими и стукачами (он, наверное, был и то и другое), разумеется, кишил Съезд — и стал долго говорить, что талантливую молодёжь всегда ругают, и что он желает мне большого успеха. Я молча его выслушала, поблагодарила и поехала домой. Всё это показалось мне довольно забавным.
Дома оказалось, что звонила Димина мама и плакала в телефон: „Что же вы натворили! Как вас опозорили!“ Дима пытался её утешить, что ничего страшного, всё будет в порядке». Губайдулиной, как она потом нам рассказала, тоже звонил её отец и сетовал, как она опозорила всех своих родных, на что Соня сурово ответила, что это им придётся пережить. Мои родители отнеслись к происходящему очень спокойно, но многие люди, особенно старшего поколения, хорошо помнящие 1948-й год за нас заволновались. В панику впала тётя Лена, она даже позвонила дяде Аде на работу, но тот сказал ей не волноваться — ничего такого, как в 1948-м не будет. Он хорошо ориентировался в политической ситуации или хотел просто её успокоить. Тётя Лена забросала нас письмами с сентенциями вроде: «Боритесь и не сдавайтесь!», «Будьте погибче», «Ах, как это несправедливо!» Мне казалось, что всё это «много шуму из ничего». — «Ну и пуганное же поколение, пережившее сталинские времена! — думала я, — Но, конечно, не мудрено!» Я, как всегда, чувствовала себя за папиной и Денисова спинами в полной безопасности. Конечно, съезд ещё не кончился и все последствия должны были начаться вскоре после его окончания. Но как-то не верилось, что нас могли бы, например, исключить из Союза Композиторов. Времена были не те. Больше всего меня могло растроить, если б нам перестали давать путёвки в Дома Творчества. Но в тот момент, путёвки в Рузу были уже у нас в кармане, их никто, вроде бы, отнимать не собирался и через несколько дней мы туда отправлялись. Значит, всё в порядке...
Шурика в Ленинграде вызвал Андрей Петров и мягко пожурил: «Что, друг подвёл?». В чём Денисов «виноват»? Мне казалось, что мы все должны быть ему только благодарны.
На следующий день мы поехали не телевидение получать деньги за музыку к последней серии, «Средневековье». Когда мы вошли в редакцию, то увидели на внутренней стороне двери пришпиленный к ней аккуратно вырезанный из газеты список 7-ки Хренникова. Мы поняли, что нам не только не дадут писать музыку к остальным сериям, но и не к камим больше сериям не дадут, и вообще никакой работы на телевиденьи не дадут. И правда, через год Мише Либину дали ещё три серии, и он хотел, чтоб опять мы писали для них музыку, надеясь, что история улеглась. Он даже побывал опять (в последний раз) у нас в гостях. Но нет, нас ему «не дали». Вместо нас музыку писал, рекомендованный Денисовым, Серёжа Беринский. Это было немножко жалко, но не страшно. Жили же мы без этого раньше!..
… В Рузе появился [Альберт Семёнович] Леман и пристал к нам с вопросами, что такое произошло на съезде и как наши ноты попали на кёльнский фестиваль? Мы сказали, что ноты послал совершенно официально ВААП. — «Вы должны записаться на приём к Тихону Николаевичу и всё ему объяснить!» — завопил Леман. Я сказала, что с Тихон Николаевичем мы не знакомы. — «Пора кончать с пионерской психологией!» — возмутился Леман (почему-то все такие люди, сталкиваясь с нежеланием идти на компромисы, называли это «пионерской психологией», но мы только улыбнулись). — «Вот, Артёмов уже посетил Хренникова», — продолжал настаивать Леман, но мы отмахнулись от него и пошли в дачу…
