Пандемия (дневник) (Богатырев)

← Фонограмма пустотного текста (fragment) 2020

Пандемия (дневник) автор Михаил Богатырев (р. 1963)

В память об Игоре Ситникове (1959-2020) 2020 →

Дата создания: 25/04/2020. Источник: личная публикация.

Михаил Богатырев

Пандемия (дневник)

для удобства ознакомления с постраничными сносками ПРОЧЕСТЬ ТЕКСТ в pdf

[Аннотация] В ряду многочисленных природных и социальных катаклизмов, случившихся в мире за последние сто лет, пандемия-2020 стоит особняком. Составление её аналитического «портрета» – задача, решение которой станет возможно в ближайшем будущем, когда человечество выйдет из кризиса. Данное эссе написано в художественно-публицистической манере, однако, вполне отдавая себе отчёт в известной дескриптивной «несбыточности» оценочных суждений и поэтических образов, автор обозначает также и некоторые методологические ориентиры (Марк Блок, Жан Деломо). Страхи и суеверия, порождённые древними эпидемиями чумы и холеры, актуальны и сегодня. Как и в Средние века, в столкновении с безликой болезнетворной стихией, с одной стороны, выявляется слабость естественно-научных представлений, а с другой – происходит дискредитация сферы чудесного, составляющей неотъемлемую часть церковной традиции. Усугублению морального кризиса способствует также и карантин, введённый большинством стран в качестве вынужденной меры социального насилия.

Домашняя изоляция задает новые формы обучения и профессиональной деятельности. На снимке – мобильное оборудование мастерской для преподавания иконописи он-лайн

«Здесь» и «там»

(17.04) Обобщения даются намного труднее, когда вы находитесь в гуще событий. Об этом весьма поэтично сказал Гегель: «сова Минервы вылетает в сумерках» (в том смысле, что философия никогда не успевает за историей). Если же говорить о себе, то, прожив четверть века «здесь», вне России, пора бы уже понять, что любая попытка сравнительной оценки происходящего «там» несёт на себе печать остановившегося времени. Мой ум зашорен французской действительностью, а переживания, связанные с родиной, имеют характер фантомных болей. Всепроницаемость мира – одна из самых устойчивых современных иллюзий, и нынешняя пандемия, разделившая «здесь» и «там» сплошной берлинской стеной, лишь способствует укреплению иллюзорности. При этом подводная часть сетевого айсберга состоит из мотивов, ускользающих от пытливого взора или же не имеющих прямого выражения в словах. Желтизна метатекста – вот истинное мерило нашего самозабвения.

Образ стихии и спонтанная экспроприация власти. Бруно Латур

(12.04) По сравнению с тюремным сроком или с чудовищной участью насельников лепрозория нынешний карантин – это относительно мягкое состояние депривации, облегченное (а для кого-то и усугубленное!) соотнесенностью со всемирным масштабом. Начиная с середины марта, после заявления президента Макрона о введении в стране чрезвычайного положения, «коллективная душа» Франции день ото дня видоизменяется, аккумулируя горечь внезапных утрат и серые оттенки тревоги, прореживаемые проблесками упований и надежд. Самое время собраться, сосредоточиться и, руководствуясь принципом «познай или исчезни», запечатлеть для потомков гримасу мироздания, явленную нам сегодня. Может быть, проникнувшись духом словесного творчества, следовало бы показать унылые лица политиков, обеспокоенных тем, что власть от них утекает сквозь пальцы к бездушным стихиям и биологическим субстанциям?

(13.04) Так, собственно, и поступил Бруно Латур, опубликовавший 25-го марта в газете «Le Monde» статью «Эпидемиологический кризис – это проверка нашей готовности к климатическим трансформациям» (посмотреть статью целиком можно здесь). «На улице, – пишет он, – правят бал полиция и сирены машин скорой помощи, а тем временем люди, запертые в четырех стенах, коллективно воспроизводят карикатурную форму “биовласти” – в точности ту, которую описывал <...> Мишель Фуко». Картина впечатляющая, но есть в ней изъян, связанный с проблематичностью экспорта тезауруса докарантинной эпохи в наши раскаленные дни, когда многие содержания словно бы лишились координат и нуждаются в пересмыслении. На повестку дня выдвигается вопрос о преодолении семантической неопределенности, которая не замедлит сказаться на целом ряде понятий и дисциплин – политических, философских, религиозных.

(14.04) Взять хотя бы всеединство в «удаленной» проекции. Суть понятия остается неизменной, но возникает иная специфика, взыскующая, по-видимому, новых дефинитивных горизонтов.

(15.04) Возвращаясь к Латуру, следует отметить, что за последнее десятилетие эко-проблематика приобрела во Франции небывалый доселе размах: она активно эксплуатировалась администрацией, служила ширмой для перераспределения фондов и выполняла роль идеологического рычага, регулирующего, помимо всего прочего, сферу потребления. Демонстрируя свою вовлеченность в экологическую парадигму на фоне нынешней критической ситуации, Латур поступает вдвойне одиозно (отдельный вопрос, насколько осознана такая позиция). Складывается впечатление, что он пытается переключить внимание читателей газеты «Монд», ориентированной, в общем, на образованную публику, с «неизбежного» (грядущий экономический крах) на «далекое», на экологию. «Вмешательство вируса в нашу жизнь можно расценивать как “генеральную репетицию” следующего кризиса (климатического, как утверждает Латур – МБ), в ходе которого глубокие изменения жизненных условий коснутся всех и каждого в отдельности».

Гражданский аспект карантина. Восток и Запад

Очевидно, что тотальная изоляция населения, даже с учетом всех возможных флуктуаций принудительно-добровольного к ней подхода, является актом социального насилия. Особенности репрессивного воздействия, а также характер и формы протестной активности находятся в тесной связи с характеристиками политических укладов. Например, в изолированных тоталитарных режимах Туркменистана и Северной Кореи введен запрет на распространение информации об эпидемии: любое упоминание о коронавирусе карается законом. С другой стороны, в странах карантинной Европы из-за отсутствия достоверных сведений о характере и степени эпидемиологической угрозы демократия обнаруживает подозрительные черты сходства с «молчанием ягнят». Неоднозначность статуса гражданской позиции в эпоху пандемии должна бы, по идее, составить тему отдельного дифференциально-социологического исследования. Здесь же, на страницах дневника, приходится ограничиться лишь несколькими штрихами.

(16.03) Итак, по весне человечество обнаружило себя ввергнутым в пандемию легочного гриппа, вызываемого вирусом SARS-CoV-2. После обнародования информации о случаях заражения атипичной пневмонией в Ухане одними из первых забили тревогу непальские вирусологи, работавшие в Китае. В их отчете, опубликованном в начале февраля, говорилось: «Обстоятельства происхождения этой инфекции и особенности ее распространения нам не ясны; известно только, что болезнь передается преимущественно при личном контакте, от человека к человеку. С учетом первой вспышки атипичных респираторных заболеваний в 2002 году (возбудитель – коронавирус SARS-CoV) и эпидемии на Ближнем Востоке в 2012 году (коронавирус MERS-CoV), нынешний вирус является третьим по счету в XXI веке; его активность ставит под угрозу благополучие всего человечества».

(19.02) Английский исследователь, занимавшийся вероятностной моделью этиологии COVID-2019, озвучил версию о несанкционированных испытаниях (или утечке) военных бактериологических ресурcов США. В качестве косвенного подтверждения такого сценария можно было бы привлечь также разоблачительные материалы Джона Маркса, относящиеся к секретным биохимическим разработкам ЦРУ в 1950-70-е годы, но так или иначе все это только гипотезы; прямых улик нет.

(19.04) Сегодня некоторые отечественные политологи, не утруждая себя указаниями на источники, стремятся убедить публику в том, что у истоков «эпидемиологического заговора» стоит основатель компании «Микрософт» Билл Гейтс. Если предположить, что вся эта беллетристика имеет целевое назначение, то логично было бы задуматься о скором внедрении в российское массовое сознание «оборонной» трактовки карантина.

(22.03) Во второй половине марта практически все страны мира перешли в режим изоляции. Власти заморозили присутственные места, перекрыли границы и пути сообщения, приостановили производственные мощности, ввели запрет на передвижение граждан по улицам.

На Западе это внезапное ограничение личных свобод было преподнесено и воспринято как осознанная необходимость (sic), продиктованная в большей степени заботой о ближнем, чем инстинктом самосохранения, тогда как в России, где уровень дезориентации и без того достигал критической отметки на фоне «пакетной конституции» и скандала в ОПЕК, чрезвычайное положение сразу же стало синонимом антиутопии. Правозащитники выступили с резким осуждением действий правительства:

«Мы требуем прекратить нагнетать панику среди населения. <...> Народ ввергают в ужас смерти для того, чтобы он согласился на самоизоляцию.<...> В мире проводится спланированная на международном уровне кампания паники с подготовкой почвы для введения электронного концлагеря, которая выглядит своего рода «учением» по подчинению населения военному подавлению под предлогом опасности для жизни».

Обсуждая эфемерность эпидемиологической угрозы, участники круглого стола «Борьба с вирусом или с правами народа?» говорили от лица «медицинской общественности», однако выказывали при этом столь явное небрежение азами профессиональной терминологии, что, пожалуй, только слепец не распознал бы камуфляжной подоплёки происходящего. «Мы, – <...> коллектив врачей, имеющих высшее медицинское образование... (sic!) ...утверждаем, что коронавирус COVID-2019 не является особоопасной инфекцией». Между тем COVID-2019 – это название не коронавируса, а вызываемой им болезни, тогда как вирус по таксономическим спискам, используемым ВОЗ, называется SARS-CoV-2. Что ж, популистская установка легко распознается по болезненному плоскостопию проблематики. И потом, какого эффекта можно достичь, подменяя факты риторическими фигурами и возводя артикуляции в значение аргументов? К сожалению, в рамках медийного дискурса даже гражданское мужество (или то, что могло бы мыслиться таковым) принимает сугубо постановочный вид.

Размышляя о волнах дезинформации, усиливающихся в моменты исторических экстремумов, Марк Блок пишет: «Ложные новости во всем их многообразии – простые истории, обманы, легенды – наполнили жизнь человечества. Как они родились? Из каких элементов они получают свое вещество?» «Действительность дает нам почти бесконечное множество силовых линий, которые все сходятся в одном явлении, – продолжает он в книге «Апология истории». – Суеверное преклонение перед единственной причиной – это <...> лишь скрытая форма поисков виновного, а значит, суждения оценочного. <...> Историк ищет цепи каузальных волн и не пугается, если они оказываются (ибо так происходит в жизни) множественными». Показывая, что перспектива может меняться в зависимости от угла зрения, Блок приводит слова классика французской социологической мысли Ф. Симиана: «В эпидемии для врача причиной будет распространение микроба, а условием – нечистоплотность, болезненность, порожденные пауперизмом; для социолога и филантропа пауперизм будет причиной, а биологические факторы – условием».

Ватная пустота

(21.03) Моя приятельница, интеллигентная дама очень преклонного возраста, давно уже тешит себя мыслью о том, что к ее столетнему юбилею парижская мэрия вручит ей подарок и почетную грамоту. Эта мечта придавала ей сил и в некотором смысле даже составляла содержание жизни. Каково же было ее разочарование, когда – всего за несколько дней до вожделенной даты – и почта, и мэрия закрылись «до особого распоряжения»! «У нас отобрали последнее, что могли взять – наше достоинство, – заявила она мне по телефону. – Даже немцы в 39-м году так себя не вели». Как правило, очень сдержанная в проявлении религиозных чувств, она теперь ежедневно читает молитвы, глядя с балкона на шпиль церкви Святого Медара, виднеющийся вдалеке. «Oh, Mère de Dieu, guéris nous tous les microbes!»

в небесном ведомстве рассеяны все наши судьбы безрассудные напрасно сени мои сени вы уснул на жёрдочке сверчок   бурла́ки топчут берег сены эх остановился дым над трубами связалось вервие сугубое и все шаги наперечёт   впотьмах румынской франкофонии блестят проспекты как залысины из окон смотрят прокажённые из-под моста белеет свет   сгорели списки поименные ты помнишь помнишь мимо пристани прошла вчера баржа груженая c поклажей писем и газет (20.03, в день прекращения работы почты)

(06.05) Каждый четверг я выезжаю на электричке из пригорода, объясняюсь с полицейским кордоном на Лионском вокзале и, перейдя через Сену по Аустерлицкому мосту, попадаю в заповедные кущи Латинского квартала, где живет моя подопечная, мадемуазель Робер. В названиях здешних улиц увековечены имена великих естествоиспытателей прошлого: натуралиста Жана-Мари Добантона, эмбриолога Шарля Мирбеля и графа Буффона, создателя Ботанического сада (Жардан-де-Плант) и Музея естественной истории. Заготовив себе рукописные пропуска, мы выходим с мадемуазель Робер на прогулку, всякий раз по одному и тому же маршруту. Улица Арбалет, где в прошлом году кудесник массажист за три сеанса избавил мою визави от нестерпимой боли в коленях. Воскресный рынок на улице Муфтар, лотки с клубникой и персиками. Детская площадка, притулившаяся под боком церкви святого Медара – в эпоху Людовика XV здесь было кладбище, и именно в этом месте происходили радения парижских «конвульсионеров», подробные описания которых перекочевали из книги Kappe де Монжерона «Convulsions de temps» в психиатрический трактат Поля Реньяра «Умственные эпидемии».

Поселившись в маленькой комнатке на улице Арбалет, дьякон Франсуа де Пари, сознательно подвергавший себя всякого рода истязаниям, заболел костоедой (остеогангрена), от которой и скончался первого мая 1727 года в возрасте 37 лет.

«Дьякона похоронили третьего мая на маленьком кладбище Сен-Медар. В тот же самый день одна мотальщица шелка по имени Мадлен Беньи, страдавшая параличом левой руки <...> нагнулась, чтобы потереть руку о гроб, прежде чем на него возложат покров. Затем пришли священники, чтобы забрать тело, а больная отправилась к себе домой. Когда она вошла в свою комнату, то сразу принялась разматывать шелк обеими руками. Ее болезнь прошла окончательно и бесповоротно». «Все сказанное мною об истерическом параличе и способе его исчезновения, – добавляет Реньяр, – не может оставить в уме читателя и тени сомнений. <...> Многие обитатели квартала, знавшие лично Пари, отправлялись на его могилу и затем уверяли, что выздоровели от своих болезней».

Церковь святого Медара – вид со стороны детской площадки (в XVIII в. здесь располагалось кладбище, на котором был захоронен дьякон Франсуа де Пари)

Сен-Медарское кладбище превратилось в 1732 году в место сбора истеричных особ со всего Парижа. Известный популяризатор Луи Фурье описывал его следующим образом.

«Здоровые и больные – все <...> конвульсировали по-своему. Это был всемирный танец, настоящая тарантелла. Всю площадь Сен-Медарского кладбища и соседних улиц занимала масса девушек, женщин, больных всех возрастов, конвульсирующих как бы наперегонки друг перед другом. Здесь мужчины бьются об землю, как настоящие эпилептики, в то время как другие, немного дальше, глотают камешки, кусочки стекла и даже горящие угли, там женщины ходят на голове с той степенью скромности или цинизма, которая вообще совместима с такого рода упражнениями. В другом месте женщины, растянувшись во весь рост, приглашают зрителей ударить их по животу и остаются довольны только тогда, когда одновременно 10 или 12 мужчин обрушиваются на них всей своей тяжестью. Люди корчатся, извиваются и двигаются на тысячу различных ладов... Есть, впрочем, и более заученные конвульсии, напоминающие пантомимы и позы, в которых изображаются какие-нибудь религиозные мистерии, особенно сцены страданий Спасителя. Среди всего этою нестройного шабаша слышатся только стоны, пение, рев, свист, декламация, пророчества и мяуканье. Но преобладающую роль в этой эпидемии конвульсионеров играют танцы. Хором управляет духовное лицо, аббат Бешеран, который, чтобы быть на виду у всех, стоит на могиле. Здесь он ежедневно совершает с искусством, не выдерживающим соперничества, свое любимое па – знаменитый скачок карпа (saut de carpe), неизменно вызывающий восторг у зрителей».

Людовик XV, которому наскучили шум и огласка, производимые «конвульсионерами», решил прекратить эпидемию безумия. Он издал указ о закрытии Сен-Медарского кладбища (могила Франсуа де Пари была уничтожена); советника Kappe де Монжерона, посвятившего этой эпидемии трехтомное сочинение, заточили в Бастилию, а наиболее активные «радетели» (по преимуществу женщины) были подвергнуты принудительному лечению в парижских клиниках.

Телесно-природное «само в себе» свидетельствует о натуралистическом имманентизме. Допустим, что бытие включает в себя интенцию самосознания. С этим допущением мы словно бы оказываемся на границе имманентного, т. е., образно говоря, можем осязать его непроницаемую оболочку как изнутри, так и снаружи. Это возможно благодаря тому, что в гносеологическом контуре человека заложены задатки антропоморфизма (перенос качеств). Антропоморфизм с легкостью раскрывается в поэтическом мышлении, в метафоре, а его психосоматический предел очерчен, в частности, в истерических конвульсиях народного благочестия, нацеленного на буквальное восприятие чуда.

Случаи коллективной истерии нередко встречаются и сегодня. Ниже я помещаю ссылку на коротенькое видео, заснятое на мобильный телефон в одной из африканских церквей (Берег Слоновой Кости), где статуя Богородицы «заплакала кровавыми слезами». При том, что Ватикан к подобным чудесным явлениям относится весьма скептически, а их закулисная подоплека блистательно описана в книгах Умберто Эко, конвульсивные формы народного благочестия по-прежнему очень живучи.

[Кровавые слезы статуи Богородицы /видео/46 сек.]

Инспирируя такого рода явления, устроители чудес, вероятно, оправдывают себя «благой целью», полагая, что они привлекают народ в храмы и тем самым приумножают веру. Но, как верно подметил В. Набоков, «благая цель, оправдывая дурные средства, только выдает свое роковое с ними сродство».

Вернемся, однако, к натуралистическому имманентизму. Утвердившись в том, что душа наша имеет отношение к самосознанию бытия и не останавливаясь на достигнутом, скажем: «тем самым душа имеет и богосознание». Но до этого пункта, чтобы взять его в толк, приходится пройти тысячу миль. Вернемся теперь к вышеупомянутому осязанию оболочки имманентного «снаружи и изнутри». По идее, это – непрерывный процесс, в котором мы, за неимением иных средств, задействуем дискретные гносеологические установки. А именно: катафатические суггестии, подпитываемые безусловностью допущений Абсолюта, и апофатические отрицания – акты резекции «понятийной плоти» скальпелем «во плоти».

Суммируя все осязания всего человечества (как оно было, есть и будет), рефлексивный монист выстраивает нечто в роде «дополненной реальности», предупредительно оставив за скобками психофизический дуализм (новое прочтение Упанишад). Вслед за Лейбницем Николай Лосский считал, что Господь создал универсальные монады, которые затем распределились (персонифицировались) в творения и явления, расположились на разных уровнях совершенства. В этом персонализме наш привычный антропоцентризм словно бы растворяется в вакууме. То же самое можно сказать и о теории энергем, где квази-слова, обрастающие светом и плотью, постулированы «сами по себе», а их совпадение с контуром человеческого бытия – лишь частность. В свою очередь, в имяславии мы имеем очередную умственную конвульсию народного благочестия, но было бы ошибкой отождествлять имяславие с семантической онтологией А. Ф. Лосева...

(06.05) Приподнимая покров фатальной эпидемиологической неопределённости, под которым представления об истине и реальности сошлись в душераздирающей пляске смерти, можно представить Веру и Знание в образе двух слабовидящих, которые продвигаются навстречу друг другу с фонарями в руках. Казалось бы, на фоне угасания Церкви светильник позитивизма должен разгораться все сильнее и ярче, но проблема в том, что истина никогда не совпадает с описанием реальности (требуется развить эту мысль, - прим. ред.).

(28.03) Накануне эпидемии я писал о сущности так называемых пустотных текстов, готовясь к поездке в Тарту с докладом, которому, увы, так и не суждено было состояться: сначала Эстония закрыла границы, затем международное сообщение и вовсе прервалось. Все выглядело так, как если бы пустотный текст, в принципе не предполагавший ни автора, ни читателя, ни, собственно, текста как такового, элиминировал фигуру своего обозревателя, да заодно и ситуацию, в которой можно бы было с ним ознакомиться. За считанные часы умозрительный вакуум и действительность сложились в оксюморонную фигуру, и пустотность заполонила экраны телевизоров, выплеснулась на улицы и прилавки продовольственных магазинов.

Супермаркет Auchan, департамент Сена-и-Марна, 21.03.2020

(29.03) После перехода к режиму домашнего карантина большинство общественных институций погрузились в каталептический сон. Настроение объятого пандемией города, его безлюдных улиц и площадей отчетливо передано в одной макабрической «прибаутке», переложенной на музыку И. С. Стравинским в 1914 году:

Стоит град пуст А во граде – куст А в кусте сидит старец Он варит исварец Прибежал косой заяц...

(30.03) Композитор К. Чалаев справедливо возмущается на FB: «"Сидите у себя", – говорят авторитеты республики. Те же, у кого нет "себя", где они будут сидеть?»

(26.04) Наш приятель Анатолий Величко, переболевший лёгочным гриппом в домашних условиях, составил подробное описание симптоматики болезни, из которого складывается впечатление, что вирус словно бы перекатывается по периметру иммунной системы, периодически атакуя слабые места организма.

«Обычный грипп у меня имеет плавные формы, он идёт по кривой: вот появились симптомы — температура, кашель, насморк, вот они усиливаются, наступает кризис, начинается выздоровление. Коронавирус не так: он весь как будто из квадратиков, из кубиков, у него прямые линии, прямые углы. Симптомы словно бы никак не связаны друг с другом. Начался он у меня с температуры и сильной слабости — резко, без подготовки. Через несколько дней — вдруг почти полное выздоровление. Ещё через два дня — опять состояние прыгает резко вниз. <…> Затем какой-то ночью я вдруг начинаю задыхаться, в лёгких образуется тяжесть. Встаю утром — всё нормально, от этих ощущений почти ничего не осталось. Потом они начинаются снова, так же резко. Температура прыгает. Кашель то начинается, то исчезает. Кажется, что это какой-то конструктор «Лего» — то уберут, то добавят, то переставят какой-то квадратик с шипами. Такое течение болезни как сейчас — с нерегулярными квадратными зубчиками, с внезапным появлением и исчезновением симптомов на протяжении почти пяти недель — я наблюдаю у себя впервые».

В этом, несомненно, заслуживающем доверия описании конкретика дополнена образами имманентных стереометрических фигур – интересный случай, когда стилистический приём, изъятый из литературы, служит для повышения точности интроспективной диагностики.

Разрыв между стилем и сутью

(15.04) Каждое утро я просыпаюсь с заботой о том, чтобы непременно закончить мысль, оставленную вчера на полуслове. В иные времена, при иных обстоятельствах это «вынашивание» разобщенных частиц замысла воспринималось бы как сладкое бремя. Уж не под знаком ли тождества, превратившим итог в процесс, обретается верховная прелесть писательства? Впрочем, нет, идиллический контур, в котором увязываются и распускаются концы и начала, больше похож на ткацкий станок Пенелопы: обобщение текущей неопределенности сводится к непрерывному, тайно-предвосхитительному ожиданию. Значит, итог все-таки отсрочен, и «здесь» остается только процесс.

все на свете связано новыми веревками все пути исхожены божьими коровками …………………... …………………... …………………... …………………... все на свете сказано да не все возделано спит долина разума средь молчанья белого

(16.04, Великий четверг) В моем случае суть сказанного вырабатывается как желудочный сок в пищеварительном тракте стилистического организма. Не исключено, что черепашья медлительность, с которой я переползаю из одного раздела в другой, связана с тем, что говорить приходится натощак: и время-то Великопостное, и мысли-то на злобу дня! И богослов, и философ давно бы уже приуныли от подобного засилья беспредпосылочности, от санитарных акцентуаций, выражаемых посредством слепого ветвления стиля. В каждом стилисте есть что-то от притворщика: принимая позу известной статуи Родена, он полагает, что поверхность и поверхностность в конце концов исполнятся содержанием сами по себе. Научный вердикт в отношении всей этой деятельности прозвучал бы неутешительно – «суть никак не затронута автором», тогда как для решения эстетической задачи уместнее было бы выпустить сборничек стихотворных миниатюр, озаглавив его в духе времени, например: «Ватная пустота».

А. С. Пушкин и пандемия холеры

(16.04) Хочется уже отмахнуться от вирусологического обстояния как от назойливой мухи. Не так ли поступил в своё время Пушкин? – «Теперь мрачные мысли мои порассеялись; приехал я в деревню и отдыхаю. Около меня колера морбус. Знаешь ли, что это за зверь? того и гляди, что забежит он и в Болдино, да всех нас перекусает. <...> Ты не можешь вообразить, как весело удрать от невесты, да и засесть стихи писать».

На протяжении всего XIX века в мире свирепствовала пандемия холеры. Первая волна, захватившая Азию и Европу, длилась 8 лет (1816-1824). Вторая, в начале 1830-х годов через Астрахань и Одессу проникшая в Россию, породила кровавые антикарантинные бунты и унесла 200 тысяч жизней (умирал каждый второй заболевший).

Приехав в 1830 году в своё нижегородское имение, Пушкин оказался в зоне холерного карантина. Он предпринял несколько попыток вернуться в Москву, к невесте, но его не пропустили через войсковое оцепление. В этот период вынужденной изоляции, вошедший в историю литературы как Болдинская осень, были написаны «Повести Белкина» и последние главы «Евгения Онегина».

Отправляясь в деревню, Пушкин, конечно же, знал о приближении эпидемии, но, как это явствует из его эпистолярного наследия, к болезни тридцатилетний поэт относился с оттенком шутливого пренебрежения (например, в одном из писем к жене он говорит о холере: «очень миленькая особа»). В заметке «О холере» Пушкин пишет:

«Я поехал с равнодушием, коим был обязан пребыванию моему между азиатцами. Они не боятся чумы, полагаясь на судьбу и на известные предосторожности, а в моем воображении холера относилась к чуме, как элегия к дифирамбу. <…> Воротиться казалось мне малодушием; я поехал далее, как, может быть, случалось вам ехать на поединок: с досадой и большой неохотой. Едва успел я приехать, как узнаю, что около меня оцепляют деревни, учреждаются карантины. Народ ропщет, не понимая строгой необходимости и предпочитая зло неизвестности <…> непривычному своему стеснению. Мятежи вспыхивают то здесь, то там. Я занялся моими делами, перечитывая Кольриджа, сочиняя сказки и не ездя по соседям».

Санитарная маска и «самосознание» нации

(14.04) Вчера правительство Франции объявило о продлении карантина до 11 мая. Общественное мнение в общем и целом признает серьезность угрозы и пытается приноровиться к новому регламенту. Оснований для оптимизма не так уж много. Врачи мобилизованы на борьбу с COVID-19, но по всем прочим недугам прием практически прекращён, поэтому население вынуждено отложить в долгий ящик все свои флюсы, артрозы и мигрени. Рост заболеваемости замедлился, но тем временем опустели прилавки аптек, из магазинов исчезли макароны, мука и сметана. Ношение маски или шарфа, намотанного до самых глаз, воспринимается как признак добропорядочности. От чего эти маски способны уберечь, не известно. Наверное, поскольку вездесущая инфекция безлика, то и образ противостояния ей должен быть соответствующим. Совершенно по-новому (контрапунктно!) воспринимается крылатая фраза Оруэлла: «Трудно сохранить непроницаемость, когда не знаешь, как выглядит твое лицо».

(14.04) Маска национального самосознания развернута к публике, предстательнице народа, изнанкой. В XIX веке эта изнанка была обклеена страницами газет и журналов, сегодня ее подсвечивает слепящая пустота софитов масс-медиа. У одного полузабытытого классика антиутопии есть описание выборочного зомбирования населения при помощи так называемых «идеомоторов»:

«Если ударом воздуха можно сорвать с головы шляпу и мчать ее впереди меня, то отчего не сорвать, не выдуть из-под черепа управляемым потоком эфира все эти прячущиеся по головам психические содержания; отчего, черт побери, не вывернуть все наши in в ex?»

(победобесие) Несколько лет назад, проходя по улице Петель, обратил я внимание на оживленное сборище народа рядом с Трехсвятительским храмом (МПЦ). Заинтересовавшись, вошел внутрь, и стал свидетелем весьма странной приходской инициативы. В церковном зале, украшенном звездами и военными плакатами, шел концерт, приуроченный к 9 мая. Благообразные девушки в платочках энергично, с глубоким молитвенным чувством пели: «День Победы, как он был от нас далек». Прислушиваясь к их голосам, я предпочел бы, конечно, оставаться в рамках сугубо антропологического интереса, но в какой-то момент эмоции возобладали над разумом, и вот, дождавшись перерыва между номерами, я попросил слова, а затем высказался в том смысле, что День Победы – это пережиток советской идеологии, и что ко Христу он имеет такое же отношение, как отчет XXV съезда партии к новогодней елке. Меня вежливо оттеснили к выходу, попросив не превращать праздничное единомыслие в театр абсурда, и я отошел восвояси, проклиная себя за несдержанность языка.

(23.04) С одной стороны – День Победы, а с другой – лица, низверженные государством в смерть и с укоризной взирающие на праздничную браваду, в которой их имена приносятся в жертву воинственному Марсу, отнявшему их жизни. Что сказали бы сами павшие, доведись им вглядеться потусторонними глазами в здешние контуры? Чтобы продолжить эту мысль, мне пришлось воспользоваться ритмом одного своего старого стихотворения, начинавшегося со слов «будут новости поступать из-под вильнюса / танцевать в мулен-руж / и подробности изольются извилисто / словно латорица и уж»:

Родина

уж не знаю еще случится ли побывать в тех краях взял на мушку судьбу-волчицу я а попал в глухаря конвоир на пороге топчется надрываются сми пригуби из граненой стопочки и намордник сними мы для тех кто слегли в солдатчину сколотили гробы генеральские под платформою «дачное» находили грибы вышли в радиус облучения где рассудок размяк как последнее облегчение принимали мышьяк грызли камни во имя сталина пусть молчат соловьи помнишь саша как расстреляли нас на болоте свои где-то рваным платком на станции машет Родина-мать только многие ли останутся за нее воевать

(14.04) Пытаясь примерить к себе национальное самосознание, спустившееся к ним с небес в виде золушкиного башмачка, представители народа рано или поздно оказываются пригвожденными к Прокрустову ложу.

Хотелось бы все-таки понять, как удается государству столь эффективно клонировать умонастроения масс, жестом фокусника превращая пожелтевший actus morbi в libellum immortalitatis? В преддверии макабрического празднования 9 мая, которое клевреты уже сейчас готовы верноподданнически величать «днем победы над вирусом», Москва вводит дифференцированную систему электронной слежки за населением (депутаты, чиновники и силовики остаются за кадром). Взяв за образец модель сингапурского тоталитаризма, правящая элита воспринимает повальную изоляцию населения как гарантию собственной безопасности. В свою очередь руководители регионов изображают бег впереди паровоза: в Заполярье вместо того, чтобы закупать медицинское оборудование, администрация приобретает трекер-браслеты для отслеживания больных COVID-19. Стремясь любой ценой удержаться на хлебных должностях, «верхи» делают вид, что в Багдаде все спокойно и беззастенчиво искажают статистику смертности, в то время как объятые ужасом «низы» мечутся между суеверием и наивной конспирологией. Сто лет назад князь Трубецкой писал:

«В олигархии мы имеем не одно государство, а целых два – богатых и бедных, господствующих и управляемых; причем те и другие, сожительствуя вместе, находятся как бы в вечном заговоре друг против друга».

Осень средневековья

Во времена Черной Смерти (XIV в.) во французском городе Монпелье для борьбы с чумой практиковался любопытный обряд: сначала длинной нитью измеряли городскую стену, а затем эта нить использовалась в качестве фитиля для гигантской свечи, зажигаемой на алтаре. Nohl сообщает, что первые мысли об искусственном происхождении чумы возникли в народе при виде повального бегства из городов состоятельной части населения. Поначалу народная молва подозревала богатых в том, что они сознательно травят бедных, затем обвинения обрушились на евреев и прокажённых. В действительности же если случаи преднамеренного заражения и имели место, то причиной их было убеждение в том, что избавиться от чумы можно, «передав» её другому. Поэтому больные специально толкались на рынках и в церквях, норовя задеть или дыхнуть в лицо как можно большему числу людей. В европейских городах распространялись слухи о «темном князе», который врывается в города на экипаже, запряженном черными лошадьми и обещает людям здоровье при условии, что они будут обмазывать скамейки и двери ядовитой мазью.

В пандемии XXI века звучат все те же долгоиграющие мотивы осени средневековья. Анонимная сетевая рассылка гласит: «Святые отцы на горе Афон призывают сегодня всех православных христиан сделать Крест на обратной стороне дверей домов. Если у Вас нет Креста, то можете его сделать пальцем, окнув его в оливковое масло. Это указание было открыто самой Богородицей». Еще одно «письмо счастья», по-видимому, расчитано на то, чтобы вызвать веселый смех на пустом месте (в буквальном смысле!): «Не проклинайте коронавирус! Он сблизил семьи, закрыл бордели, научил людей гигиене, остепенил миллионы китайцев, поедающих мертвечину… и т. д., и т. п. … Благодарим Бога!».

С высоты своего многомиллиардного состояния патриарх московский напоминает болящим и малоимущим об ограничении и без того скудных потребностей. Еще один барственный пастырь, нисколько не смущаясь тем, как это будет выглядеть со стороны, на голубом глазу сообщает журналистам, что деньги жертвователей, предназначенные для нищих, больных и сирот, пойдут на нужды священников (читай: на оплату его личного водителя, многочисленной обслуги и на содержание дачи в Переделкино). Коми-Зырянский епископ Питирим выдает благословение «всем храмам исцелять колокольным звоном».

«Наряду с физическими эпидемиями бывают эпидемии умственные, – писал в XIX в. Поль Реньяр, коллега Шарко по клинике Сальпетриер. – Средневековые эпидемические сумасшествия основываются на том же принципе, что и наши, но, тем не менее, не похожи на них».

(24.03) Послушник Троице-Сергиевой Лавры Дмитрий Пелипенко сжег себя заживо, узнав, что заразился коронавирусом. В этой трагедии видится отголосок духовного кризиса, когда обольщенный церковной идеологией неофит утрачивает способность разумно воспринимать проблематику спасения души. Благоговея перед мракобесием старцев и духовников, под видом веры во Христа навязывающих ему буквальное понимание абстрактных клише (типа «болезнь есть следствие маловерия и греха»), наш послушник в итоге вступает в конфликт с собственной жизнью. Сетевые источники поспешили банализировать это самосожжение, использовав его как информационный повод, чтобы обличить атмосферу бредовых идей, распространяющихся в церковной среде в канун пандемии.

«Логика этого мифа, полагаю, была такой, – пишет один из комментаторов. – Жидомасоны-сатанисты придумали необычный вирус. Поскольку у него есть духовная природа со знаком минус, то и защита от него может быть только духовной. Великая несокрушимая сила церковных таинств (от них же первое есть таинство колокольного звона) может не сработать, если человек пребывает в смертных грехах. Его защита пробита, в трещину проникает коварный вирус и самим фактом заболевания обличает грешника. А тут еще к нему приходят врачи и под видом уколов внедряют в него "жидкий чип", который и есть печать Антихриста».

Вновь и вновь вспоминается «Скотный двор» Оруэлла: «Правоверный не мыслит – он не нуждается в мышлении. Правоверность состояние бессознательное».

Философ Дж. Агамбен в своих заметках о том, как современный мир проходит через испытание кризисом, говорит об «исчерпанности церкви»: «Религиозная потребность общества разминулась с Церковью, и в потемках, на ощупь пытается отыскать новое место». Но размышление Агамбена относится к контекстам Западной Европы. Наша же добрая паства в чистосердечии своем разума не имеет, а ей бы приглядеться к иерархам и спросить себя, ужаснувшись: «Неужели эти причёсанные, благообразно блеющие бараны будут стучаться от нашего имени во врата Царствия Небесного?» Так и хочется повторить вслед за Герценом (но уже в ином контексте): «Долой маскарадное платье, прочь косноязычье и иносказания, мы свободные люди, а не рабы Ксанфа, не нужно нам облекать истину в мифы!»

Осень средневековья II

Пытаясь оценить масштаб предполагаемого морального и физического ущерба от пандемии, современные антропологи извлекают из анналов материалы по Черной чуме 1348-1351 гг., скосившей половину населения Китая и более 20 миллионов жителей Европы. Черная смерть не щадила никого; из 300 тысяч парижан скончались 56 тысяч. «Лазареты превращались в лагеря смерти, откуда не было дороги обратно ни для больного человека, ни для здорового. Люди в панике покидали города, однако среди беженцев обязательно находился хотя бы один больной чумой, и этого было достаточно для заражения всех окружающих». Для сравнения: в наши дни в городской больнице поселка Эжва (республика Коми), где оперировал больной коронавирусом хирург, на 01.04.2020 зафиксировано 53 случая заболевания пациентов.

Фрагмент медной гравюры, изображающей доктора Шнабеля, практиковавшего в Риме в XVII в., P. Fürst, 1656.
На гравюре начертаны октосиллабические рифмованные куплеты в жанре макаронической сатиры на тему инфляции «Vos Creditis, als eine Fabel, quod scribitur vom Doctor Schnabel» (Ваши сбережения – это небылица, сочиненная Доктором Шнабелем). Костюм чумного доктора представлял собой длинный, почти до земли, халат из накрахмаленного льна, длинные перчатки и высокие сапоги. Маску в форме птичьего клюва набивали травами, ароматическими веществами и чесноком.

В своей книге «Страх на Западе» (1978) историк религии Жан Деломо утверждал, что именно Черная смерть оказала огромное влияние на всю европейскую цивилизацию. В XIV веке на Западе установился специфический «климат страха», который лишь усилился во время последующих вспышек чумы в Венеции (1630), в Лондоне (1665), в Арле, Марселе и Лангедоке (1720).

Выстраивая аналогию между коронавирусом и чумой, комментаторы Деломо рассматривают страх перед эпидемиями как один из факторов, формирующих современное европейское сознание. В рамках данной парадигмы социокультурному полю фобий придается значение референта, разделяемого всеми. Референтная сумма страхов принимается за базисную характеристику общества в целом.

Деломо подчеркивал, что за случайными проявлениями страхов – от боязни темноты и опасливого отношения к соседу или иностранцу до «страха больших чисел», присущего средневековому человеку, стоят механизмы воображения и мышления, общие для разных культур. Например, представление о вездесущности призраков, эскалированное в конце XVII века, когда Венгрию, Силезию, Богемию, Моравию, Польшу и Грецию захлестнула волна вампиров, не отличает западные общества от других традиционных укладов, от анимистов, для которых частый контакт между мирами живых и мертвых указывает на связь поколений и позволяет конституировать прошлое.

Развивая концепцию Деломо, следовало бы добавить, что страх перед идеологическим и физическим насилием коренится в глубинной родовой памяти человечества, история которого предстает как нескончаемая череда совлечений в метафизические бездны. Ограничимся бессистемным перечислением разноплановых событий, выхватывая их наугад: убийство Ария, христианизация Запада Шарлеманем и Востока Владимиром, захват крестоносцами Константинополя, Варфоломеевская ночь, сталинский террор... В ретроспективе многие из этих кровавых событийных узлов покрылись лепестками сусального золота; молва и традиция переиначили их чудовищный смысл, прописав его заново письменами торжественного нарратива.

В отличие от Деломо, Эрнст Юнгер поднимает тему страха не столько в эпидемиологическом, сколько в общегуманистическом ключе. Фокусировка проблемы в его интерпретации не ограничена исключительно Западом. Заранее подчеркнув, что за его размышлениями не скрывается никакого антивосточного умысла, он пишет:

«С технической точки зрения мы достигли того положения, когда всего лишь две державы являются полностью автаркическими, а значит, способными на политико-стратегическое поведение, опирающееся на огромные военные средства и преследующее планетарные цели. Страх, бродящий сегодня по планете, во многом инспирирован Востоком. Это выражается в колоссальной гонке вооружений как в материальной, так и в духовной сфере. Как бы это ни бросалось в глаза, все же дело вовсе не в различиях основных мотивов, но в сложившемся международном положении. Русские застряли в той же ловушке, что и все остальные, и даже сильнее, благодаря своей отверженности, если мы примем страх за критерий».

Стремясь обогатить новым содержанием идеи Генри Торо, Юнгер, как это явствует из названия его книги – «Уход в Лес», связывает освобождение человечества от страха с обретением идеального хронотопа.

«Страх все-таки невозможно ослабить вооружением, но только — обретением новых путей к свободе. В этом отношении русским и немцам есть много чего рассказать друг другу; они обладают схожим опытом. Уход в Лес и для русского является центральной проблемой. Как большевик он пребывает на Корабле, как русский — он в Лесу. Его опасность и безопасность определяются этим различием. <...> Наши намерения вообще не ориентируются на политико-технологические приоритеты и их расстановку. Они преходящи, в то время как опасность остается, возвращаясь даже еще быстрее и сильнее. Враги становятся столь похожими друг на друга, что в этом нетрудно разглядеть маскарад одной и той же силы. Речь идет не о том, чтобы подавлять проявляющиеся то здесь, то там симптомы, но о том, чтобы обуздать время. Это требует суверенитета. И его можно сегодня обрести не столько в глобальных решениях, сколько в том человеке, который в своем сердце отрекается от страха».

Новые значения старых понятий. «Удаленные» пасхалии

(01.04) Упрятанный в карантин человек с одной стороны находится под давлением репрессивно-правовой системы, с другой его разрушает собственная психотическая реакция, подкрепляемая слухами и суевериями. В 1714 году итальянский ученый Муратори, автор трактата о том, как себя вести во времена эпидемии, утверждал: «Опасения, террор и меланхолия также являются чумой, потому что они разрушают оптимизм».

В публикации Николаса Лонга (Лондонская экономическая школа) обосновывается необходимость строительства новых форм социальности, с использованием принципов «дистанцирования» и «блокировки». В основной идее Лонга, «от социального дистанцирования – к социальному сдерживанию» (from social distancing – to social containment), артикулированы два понятия, коннотации которых изменились буквально за несколько недель. До сих пор «социальное дистанцирование» воспринималось как атрибутивная характеристика этики и этикета отношений между классовыми прослойками. Здесь же, по-видимому, говорится о повсеместном внедрении санитарной дистанции между индивидами в присутственных местах, как это сделано во Франции: на улицах и в супермаркетах люди не подходят друг к другу ближе, чем 1,5-2 метра. В России после введения «изоляционного ценза», прежняя коннотация в общих чертах была восстановлена.

«Дистанцирование» в очереди в супермаркет Auchan, департамент Сена-и-Марна, 28.03.2020

Что же касается «социального сдерживания», то еще пять лет назад, затрагивая тему российской агрессии в Восточной Европе, представитель Совета Безопасности НАТО Михаэль Рюле заговорил о необходимости переосмысления понятия «сдерживание», смысл которого сводится к угрозе применения силы с целью удержания противника от нежелательных действий. По-видимому, сегодня, в ситуации пандемии, термин «сдерживание» перешагнул далеко за рамки реликтового сценария холодной войны, обогатившись внутриполитическими и экзистенциальными коннотациями. В интерпретации Н. Лонга прежнее значение термина словно бы вывернуто наизнанку, поскольку сдерживается-то, собственно, не противник, а защищаемая сторона.

«В смене терминологии, – пишет А. Я. Гуревич, – в насыщении старых <...> слов и выражений новым смыслом отражаются изменения общественных институтов и "потрясения систем социальных ценностей"». В трудах Марка Блока убедительно показано, что такие «семантические мутации» совершаются, как правило, исподволь, незаметно для применяющего данный язык общества.

(17.04) Перспектива соборности «с оглядкой на карантин» заставляет нас с бо́льшим доверием отнестись к старообрядческим практикам «духовного причастия». В XVIII веке выговцы и федосеевцы использовали для этого древние запасные Дары; в Выговской пустыни существовал также обряд причащения Богородичным хлебом.

(18.04) После того, как во исполнение санитарных предписаний закрылись парижские церкви, я обратился по скайпу к моим друзьям, московским священникам, с просьбой причастить меня Великим Постом при помощи видео-телефонной связи. Они отвечали, что в экстренных случаях такое возможно, но там, где нет непосредственной угрозы для жизни, благоразумнее будет раздобыть запасные Дары и причащаться самому.

Аргументация в пользу нематериального причастия исходит из того, что представление о полноте всех внешних форм бытия Церкви не есть нечто неизменное и окостеневшее. Евхаристический момент преосуществления – это субстанциальное превращение хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы . То есть акциденции хлеба и вина (их внешние, физические свойства) остаются неизменными, но их собственные субстанции больше не существуют, они полностью заменены присутствием Христовым. Строго говоря, если понятие субстанции и предполагает возможность буквального потребления оной, то это относится к области софизмов. Соответственно, и в причащении существенным воспринимается лишь то, что происходит на внутреннем плане, а именно: наша готовность преобразиться духовно. Поэтому при наличии должной подготовки (элемент паясничества мы сразу исключаем) нематериальное приятие Св. Даров возможно и осуществимо. Что же касается причащения из единой Чаши, то, полагаю, через несколько десятилетий эта православная практика займёт место в церковно-исторических архивах, где-нибудь рядом с Чашей Грааля.

(19.04)

Melun, 29.04.2020

Пасха 2020

Почки по весне не распускаются Закрыты Улицы кварталы города Опасно выйти Из дому Повсюду проверяют аусвайсы Спрячь своё лицо И ни к чему не прикасайся Писем никому не посылай под страхом смерти Полчища микробов оккупируют конверты Власти запасаются карболкой и елеем Прячутся господства на трибунах мавзолея Выходы и входы запечатаны в реестры Это – эшафот без похоронного оркестра Где теперь рулады певчих птиц на пепелище Попраны обряды и святое право нищих Паперти и храмы превращаются в пустыни Но вошли вчера мы в мировую паутину К Царствию Небесному обратили взоры И Христос Воскресе в карантинной зоне                            18.04.2020

ПРИЛОЖЕНИЯ

Бруно Латур. Эпидемиологический кризис взывает к готовности к климатической трансформации

Неожиданное совпадение между периодом всеобщей самоизоляции и временем Великого поста <...> может оказаться благотворным для всех тех, кого из соображений солидарности просят ничего не делать и оставаться подальше от “передовой линии” (т.е. от борьбы с эпидемией коронавируса - здесь и далее прим. пер.). Это время навязанного нам внешними обстоятельствами поста, своеобразного светского и республиканского “рамадана” (в исламской религиозной традиции - месяц строгого поста, обычно выпадающий на конец апреля-конец мая) является для них подходящей возможностью осмыслить, что является существенным, а что - смехотворным...

Вмешательство вируса в нашу жизнь можно расценивать как “генеральную репетицию” следующего грядущего кризиса, в ходе которого глубокие изменения жизненных условий коснутся всех и каждого в отдельности, а все аспекты повседневной жизни придется тщательно пересмотреть. Я вслед за многими другими предполагаю, что эпидемиологический кризис подспудно готовит нас и отчетливо призывает нас к тому, чтобы осознанно готовиться к кризису климатическому. Эта гипотеза требует проверки. Вирус является лишь одним из многих звеньев длинной цепи.

Связь этих двух кризисов позволяет нам осознать неожиданную и болезненную истину: классическое понимание общества как связи между людьми более не имеет никакого смысла. Состояние общества в каждый момент времени зависит от связей между многочисленными акторами, большая часть которых не имеет человеческой формы. Это верно в отношении микробов (это нам известно со времен Пастера), но столь же верно в отношении Интернета, правовой системы, организации госпиталей, возможностей государства, а также в отношении климата. Несмотря на информационный шум вокруг “объявленной войны” против вируса, вирус сам по себе оказывается лишь звеном в цепочке, в которой управление запасами масок или тестов, регулирование права собственности, общественные привычки, практики солидарности - все это в равной степени определяет степень опасности, представляемой инфекционным агентом. Если рассматривать всю сеть, в котором он является одним из узлов, один и тот же вирус ведет себя по-разному в Тайване, Сингапуре, Нью-Йорке или Париже. Пандемия является не более “природным” явлением, чем голод в прошлом или текущий климатический кризис. Общество уже давно не ограничено узкими рамками социального.

В то же время я не уверен, что параллель можно продлить дальше. В конце концов, санитарные и эпидемиологические кризисы не являются новым явлением, и быстрое и радикальное вмешательство государства до сей поры тоже не несло в себе существенно новых черт. Достаточно посмотреть на то, с каким энтузиазмом президент Макрон примеряет на себя образ главы Государства, который до сих пор ему был до смешного несвойственным. В куда большей степени, чем террористические акты, остающиеся исключительно в ведении силовых структур, пандемии возвращают к жизни в глазах и управляющих, и управляемых, простую схему: “мы обязаны вас защитить - вы обязаны нас защитить”. Эта схема многократно усиливает власть Государства и позволяет ему ставить перед гражданами требования, которые в любой другой ситуации привели бы к бунту.

Однако это Государство еще не вошло в XXI век, век экологических потрясений; оно все еще осталось в XIX веке и в парадигме того, что сейчас мы привыкли называть “биовласть”. Выражаясь словами покойного [крупнейшего французского специалиста по истории статистических исследований] Алена Дерозьера, это Государство статистики, которое управляет распределенным по четко очерченной территории населением, смотрит на него “сверху” и прибегает к власти и авторитету экспертов. Именно этот вид государства на наших глазах воскресает - с той лишь разницей, что он постепенно воспроизводит себя в качестве планетарного феномена.

Особенность текущей ситуации, насколько я ее вижу, состоит в том, что люди, запертые в четырех стенах, в то время как на улице правит бал полиция и сирены машин скорой помощи, коллективно воспроизводят карикатурную форму “биовласти” - в точности ту, которую описывал философ Мишель Фуко. Для полной картины не хватает лишь убрать с улиц множество невидимых работников, вынужденных трудиться для того, чтобы остальные могли сидеть по домам, а также множество мигрантов, не поддающихся учету и фиксации. Однако эта карикатура принадлежит к прошлой эпохе, из которой мы уже выросли.

Существует огромная пропасть между Государством, способным сказать “Я оберегаю вас от смерти”, то есть от заражения вирусом, происхождение и эволюция которого понятны лишь ученым, а воздействие которого может быть оценено лишь в результате статистических исследований, и Государством, способным сказать: “Я оберегаю вас от смерти, сохраняя мир пригодным для существования всех живых существ, от которых вы зависите”.

Проведите мысленный эксперимент: представьте себе президента Макрона, тем же черчиллевским тоном объявившим перечень мер по остановке добычи нефти и газа, запрету использовать пестициды и производить глубокую вспашку почвы, и даже - вершина дерзости! - по запрету включать газовые обогреватели на террасах баров. Если один лишь углеродный налог на топливо вызвал к жизни движение “желтых жилетов”, то страшно и подумать, какие бунты охватили бы страну в ответ на введение таких мер. И в то же время необходимость оберегать французов ради их собственного блага куда более оправдана в контексте экологического кризиса, чем в контексте кризиса эпидемиологического: речь идет буквально о всех и каждом, а не просто о нескольких тысячах, и не о временных мерах, а о необратимых изменениях.

Очевидно, что Государства, способного взять на себя такую роль, сейчас не существует. Что еще тревожнее, совершенно неясно, как оно может подготовиться к следующему кризису. В случае эпидемии государственные структуры выполняют классическую для них педагогическую роль, а их власть четко совпадает со старыми национальными границами - архаический развал Европейского союза по линиям государственных границ является болезненным подтверждением этого тезиса.

В случае с экологическими потрясениями отношения должны быть обратными: это уже управляющие структуры должны перенимать у народа знание о том, как в разных формах и масштабах может быть организована жизнь на территориях, для которых жизненно важной задачей является выход из сложившихся глобальных производственных отношений. Государство в этом случае уже не будет способно диктовать необходимые меры “сверху вниз”. В случае с эпидемией простой народ осваивает заново навыки из детского сада - мыть руки и кашлять в согнутый локоть. Но в случае экологической катастрофы в позиции “ученика” должно выступить Государство.

Метафора “войны против вируса” не позволяет нам осмыслить еще одно важное обстоятельство. В случае с эпидемией, возможно, и правда, что все люди единым фронтом “воюют” с вирусом, хотя вирусу до нас нет никакого дела и он не испытывает никаких эмоций, поражая наши дыхательные пути. В отношении экологической катастрофы ситуация трагически разворачивается в обратную сторону. В этом случае “патоген”, чья чудовищная вирулентность привела к необратимым изменениям условий жизни на планете - это не вирус, а сам человек! Причем не абстрактный “человек”, а конкретные люди, которые ведут против нас необъявленную войну. И к этой войне национальные государства совершенно не готовы, не соразмерны и не сообразны, поскольку в этой войне множество фронтов, и их линии проходят сквозь каждого из нас. В этом смысле “всеобщая мобилизация” против вируса нисколько не означает, что мы окажемся готовы к следующей мобилизации. К прошедшим войнам готовятся не только генералы.

Но в конце концов, быть может, нынешнее время Великого поста, ставшего светским и республиканским, поспособствует действительно важным переменам. Впервые за долгие годы миллионы людей, оказавшиеся в вынужденной изоляции в своих домах, обрели давно забытую роскошь: время на то, чтобы осмыслить то, что в обычной жизни их вынуждает к бессмысленным метаниям во все стороны. Воздадим же должное этому неожиданно долгому времени поста. (25.03.2020)

Александр Елсуков. Без вести

Иван Щекотов, узнав о распоряжении райисполкома сушить сухари для армии, сказал в адрес Сталина: «Он начал воевать, а провизии не запас, теперь с нас последнее дерут». Щекотов был арестован. Мария Козлова, встретив плачущую солдатку Анну Козлову, сказала: «Леший унес бы Сталина-беса, его бы вперед убили». Федор Семеновых говорил, обращаясь к односельчанам, уходящим на фронт: «Если вы доедете до фронта, то сражаться не надо, ружья свои поставьте и постарайтесь разыскать Сталина и убить его, затем разбейте Кремль». Далее он пояснил, что Сталин «все забрал в колхозы, а теперь на войну посылает голодранцев».

Отец сгинул на войне. Это-то я хоть знаю, хоть какая бумага-документ выдана. По отцу извещение пришло, что без вести пропал, но это уже после войны, в 46 году, когда бумаги, наверное, стали разбирать. Вот и видят - не сошлось. Тут призвали, в январе 42-го, тут в книге пересылочной запись, что ждет эшелона, это в феврале, и все, больше нет записи. Значит, без вести пропал, вот вам справка. Не знаю, наверное так это делается.

А так-то мать всю войну не знала, где муж. Он неграмотный был, поэтому писем от него и не ждали. Ну, то есть ждали, наверное. Другие-то солдаты как-то весточки передавали, просили грамотных товарищей черкнуть пару строк. А от отца не было ни одного письма. Наверное. Теперь я сомневаюсь. Может, мама и получала, может, я забыла, теперь уже не спросить.

Еще помню приходил сосед, от Наймушиных, с фронта вернулся. Может, раненый, а может, война уж тогда кончилась. Сидел, рассказывал, как они с отцом моим вместе ехали на поезде, в теплушках, как приехали, а им говорят «завтра в бой». «А как же полушубки», спрашиваем, «обещали, что полушубки дадут, как на фронт приедем». «Какие полушубки, за родину-сталина, а там разберемся». Но шинели выдали, накормили кашей, велели выспаться, с утра выступать. «Александр Иванович тогда сел у огня», рассказывает фронтовик, «достал из кармана фотографию сына и говорит «вот так, сынок, завтра иду в бой. Не знаю, буду жив или убьют меня фашисты проклятые, а ты живи, за меня живи». Сказал так, поцеловал фотографию и спать лег». Наутро подняли нас затемно и повели через лес, по сугробам, по тропке. И вот так идем мы гуськом, спина в спину, едва-едва развиднеется. А тут вдруг стрелять стали, артиллерия фашистская, и прямо по нам. Кто вправо, кто влево, командир кричит «вперед», а какое тут «вперед», тут уж каждый за себя, не за родину-за сталина - за сосну, за елку и в снег закапываешься. Так и пропал ваш муж и отец, закончил фронтовик.

Меня спрашивают, а это страшно, пропасть без вести. Нет, не страшно. Страшно живому, страшно умирать, а мертвому все хорошо, а сгинувшему все равно. Говорят, что человек, как умрет, ищет упокоения. Словно оглядывается, как оно тут, без меня, словно прикидывает, все ли в порядке, тиха ль печаль по мне, забыли ли меня. А как почувствует, что отпустило, что жизнь опять пошла своим чередом, так и отходит вовсе, в свои загробные чертоги, в свое ничто и никогда.

Был апрель, снег уже начинал таять и под сугробами была слякоть. Мы еще и сотни метров не прошли, а ботинки уже промокли, набрались ледяной воды. Шинель стояла колом, винтовка да пять патронов в кармане. Сказали, что идти до окопов фашистов нужно будет часа два-три, а потом в атаку до победы. К этому времени уже и рассветет. Где-то впереди, вдалеке несколько раз крякнула и ахнула пушка, это наша, это артподготовка. И опять идем гуськом в темноте, след в след, в ледяной воде по щиколотку. Где уже эти фашисты? Покричать «ура», выстрелить из винтовки в поганое сердце, а потом огонь развести и сушиться-отогреваться. Когда же все это кончится?!

В письме с фронта Филимон с возмущением писал: «Солдат гонят в атаку как баранов, а командир с комиссаром не идут, считают, что солдат много и жизни их ничего не стоят». Семён, провожая второго сына в армию (первый уже был на фронте), говорил: «Не совсем ли Сталин сдурился, бестолковый, не будет видно этому и конца». После этого он схватил ухват и бросил его в висевший на стене портрет вождя. Затем бросил порванный портрет в печь и сжег. С партией раненых доставлен пятнадцатилетний доброволец Гриша Сарафанников. «Как поправлюсь, опять пойду воевать», говорил храбрый юноша.

Вот опять говорят «пропал без вести», а что это? Может, это вот так и бывает — идёшь по тропке в темноте, под ногами чавкает сырым холодом, а будет ли конец этой тропинке бог весть. Может, уже не час-два идёшь, а день-неделю-пятьдесят лет. Война закончилась, дети выросли, все заросло травой, птицы поют где-то, а мы все идём по тропе, сгинувшие напрочь.

Библиография / References

[Блок M. 1973] – Марк Блок. Апология истории или ремесло историка. Пер. Е. М. Лысенко, прим. А. Я Гуревича. – М., Наука, 1973.

[Герцен 1976] – Герцен А. И. Былое и думы. – М., Детская литература, 1976.

[Кржижановский 1990] – Сигизмунд Кржижановский. Возвращение Мюнхгаузена. Сост. В.Перельмутер. – Л., Худ. Лит., 1990.

[Лосский 1992] – Н. О. Лосский. Учение о перевоплощении. Интуитивизм. – М., Прогресс, 1992.

[Пушкин 1962] – А. С. Пушкин. Собр. соч. в 10 тт. – М., ГИХЛИ, 1962. – https://rvb.ru/pushkin.

[Реньяр 2004] – Поль Реньяр. Умственные эпидемии. Историко-психиатрические очерки. Перевод с французского Эл. Зауэр. Печатается по изданию Ф. Павленкова 1889 года. – M.: Emergency Exit, 2004. – http://psylib.org.ua/books/renya01/txt00.htm.

[Сунцов Сунцова 2006] – Сунцов В. В., Сунцова Н. И. Чума. Происхождение и эволюция эпизоотической системы (экологические, географические и социальные аспекты). – Москва, Изд-во КМК, 2006, 247 с. – http://www.evolbiol.ru/suntsov.htm#3.

[Трубецкой 2010] – Трубецкой Е. Два зверя. Статьи 1906-1919. – М., 2010.

[Фатеева 2013] – Фатеева Н. А. «Миром правит математика и правит толково…»: «формы», «фигуры» и «линии» в русских произведениях В. Набокова. – В журн.: Критика и семиотика. 2013/2(19). – http://old.nsu.ru/education/virtual/cs019fateeva.pdf.

[Шмеман 1992] – А. Шмеман. Евхаристия. Таинство Царства. – М., 1992.

[Юнгер 2020] – Эрнст Юнгер. Уход в Лес. Пер. А. Климентова. – М., Ad Marginem, 2020. – Фрагмент: https://gorky.media/fragments/vlozhit-v-katastrofu-ves-nash-kapital/?fbclid=IwAR00oImHOw8OntSp1Hkf93sJvZPYijCytX4AoF_LW-1yrByyu0z4_jFazjc.

[Agamben 2020] – Giorgio Agamben. Riflessioni sulla peste. 27 marzo 2020. – https://www.quodlibet.it/giorgio-agamben-riflessioni-sulla-peste?fbclid=IwAR0r7mK9o_pBgLChAqcl4yatd0zWSWSFDGmrVxObJC_6jTHvAEXLn3hgHeY.

[Baniya Manandhar Nakarmi 2020] – Nishchal Baniya, Siddhartha Manandhar, Prami Nakarmi. A Novel Coronavirus Emerging in World — Key Questions for Developing Countries and Under Developed Countries. – North American Academic Research, 2020. – https://www.academia.edu/42091269.

[Bloch 1999] – Marc Bloch. Réflexions d’un historien sur les fausses nouvelles de la guerre (1921). – Paris, éd. Allia, 1999.

[Brundage 2020] – Brundage G.S. Probability Model of the Genesis of COVID-19 in Wuhan China. – https://www.academia.edu/42018477.

[Byrne 2012] – Byrne Joseph Patrick. Encyclopedia of the Black Death, Volume 1. – ABC-CLIO, LLC, 2012 – https://books.google.ru/books?id=5KtDfvlSrDAC&pg.

[Delumeau 1978] – Jean Delumeau, La Peur en Occident (XVIe — XVIIIe siècles), Paris, Fayard, 1978.

[Encyclopedia Paleopathology 1998] – The Cambridge Encyclopedia of Human Paleopathology. — Cambridge University Press, 1998.

[Latour 2011] – Bruno Latour. Pasteur : guerre et paix des microbes; Suivi de Irréductions. – Ed. Découverte, collection : Poche, 2011, 364 p.

[Martin 2001] – Martin S. Black Death. — Sparkfold: J. H. Haynes and Co, 2001.

[Quarantine and isolation 2003] – Quarantine and isolation: lessons learned from SARS. A Report to the Centers for Disease Control and Prevention Institute for Bioethics, Health Policy and Law University of Louisville School of Medicine. November 2003. – https://www.academia.edu/4613951.

Примечания

Copyright © Михаил Богатырев

Данное произведение является собственностью своего правообладателя и представлено здесь исключительно в ознакомительных целях. Если правообладатель не согласен с публикацией, она будет удалена по первому требованию. / This work belongs to its legal owner and presented here for informational purposes only. If the owner does not agree with the publication, it will be removed upon request.