Отпущенное слово (Терновский)/Тайна ИГ/4
| ← Имена и судьбы (1) | Отпущенное слово () Тайна ИГ: Имена и судьбы: Ковалев, Красин |
Имена и судьбы (3) → |
Сергей Адамович Ковалев. Год рождения — 1930-й. Биолог, кандидат наук, молодой талантливый ученый. Ковалев — одна из центральных фигур не только Инициативной группы, но и всего правозащитного движения. Друг А. Д. Сахарова. Из бывших членов ИГ он сегодня известней всех. Впрочем, совсем не из за своего давнишнего участия в группе, а прежде всего благодаря большой и разносторонней деятельности в парламенте новой России. К его выступлениям прислушиваются даже противники. При этом он совсем не оратор. Как у людей, не перестающих додумывать свою мысль, подыскивать для нее наиболее точное выражение, речь у Сергея не гладкая, а — запинающаяся. Так, помнится, говорил и Сахаров.
Сергею глубоко свойственны совестливость, чувство справедливости и потребность вступиться за преследуемых. В этом он подлинный интеллигент в лучшем смысле этого слова. Быть может, разница между Ковалевым и средним россиянином в том, что он последовательней и настойчивее нас: мы поохаем, повздыхаем — и опустим руки. А Сергей будет дело делать, — помогать, защищать, — и все это без лишнего шума и болтовни.
И еще — он честней и отважней большинства. Там, где многие остановятся, да еще оправдание себе подходящее подыщут, — Сергей будет продолжать упрямо «упираться» и не спасует перед опасностью. Сергея не выносят люди с нравственной червоточиной, быть может подсознательно ощущая его поведение как упрек себе…
В те годы я близко не знал Ковалева, хотя мы много раз встречались у общих знакомых и друзей. Находясь как бы в ближнем, относительно безопасном тылу, я понимал, что Сергей — на передовой, на самой линии огня, и с тревогой следил за его судьбой. Рассказать сколько-нибудь полно о деятельности Ковалева в составе ИГ я просто не в силах. В его судебном деле около 30-ти томов. Целая библиотека. А все обвинения сводятся к одному — к распространению Сергеем неподцензурной — нежелательной и неприятной для властей — информации. Само собой, что вся эта информация жульнически и вопреки фактам объявляется клеветнической. Ковалеву возводятся в вину многие документы ИГ, заявления, обращения, письма в чью-то защиту (часто за десятками подписей). Возобновление выпуска «Хроники» и составление 7-и ее номеров. Переданная на пресс-конференции 30 октября 74 г на квартире А. Д. Сахарова информация о положении в лагерях и о «дне политзаключенного». И, наконец, — распространение «Архипелага ГУЛАГ» Солженицына.
…второй том «Архипелага» был изъят осенью 74 г у В. М. Маресина, сотрудника и товарища Ковалева, при попытке переснять его на служебном ксероксе. Книгу он получил от Сергея.
А теперь, дорогой читатель, попробуйте встать на место Ковалева и решить, — как поступить вам в этих обстоятельствах.
…Это сегодня, в 90-х годах, «Архипелаг» Солженицына, наконец, напечатан в России и доступен каждому. Его можно купить в магазине, на уличных лотках, взять почитать в библиотеке. И сейчас трудно представить, каким опасным криминалом, каким антисоветским пугалом числилось в 74-м году (да и десятилетие спустя) это великое и скорбное повествование. — «70-я статья», — своими ушами слышал я от одного из чинов КГБ чекистскую расценку этой книги.
…Итак, с криминалом, сулящим до 7 лет одного только строгого лагеря, пойманы не вы, а ваш добрый знакомый. Конечно, я предполагаю вас, читатель, благородным человеком: вы озабочены судьбой своего друга и искренне хотите ему помочь. Но как? Разумеется, если вас спросят, вы без колебаний подтвердите, что именно вы дали своему другу злополучную книгу, — но поможет ли это ему? Да и будет ли ссылаться на вас ваш друг? — он ведь тоже благородный человек.
Самому, по собственной инициативе, заявить, что это вы дали том «Архипелага» своему знакомому и готовы нести за это всю ответственность? Это был бы мужественный и высокий поступок. Но Ковалев взял наивысшую планку.
Сергей обратился с письмом не к ведущему дознание следователю, не в прокуратуру. А прямиком к тогдашнему председателю КГБ Андропову. В своем письме он заявил, что изъятый том «Архипелага» принадлежит ему, является его собственностью. Но не о покорной готовности нести ответственность за «хранение и распространение» написал в своем заявлении Сергей. А о своем праве читать любые книги, о незаконности препятствования информационному обмену, о противоправности изъятия книги работниками КГБ, осуществляющими таким образом государственный разбой. И в заключение ПОТРЕБОВАЛ вернуть принадлежащую ему собственность — том «Архипелага».
По-моему, это было в подлинном смысле письмо из будущего. Потому что в нем звучали оценки и взгляды не тогдашнего, а завтрашнего дня. Конечно, многие и в то время понимали, что «Архипелаг» — не антисоветский пасквиль, а наша горькая история. Что когда-нибудь (лет, этак, через 100) эта книга непременно придет в Россию. Но одновременно мы как бы соглашались с «политической реальностью» своего времени: да, сегодня эту книгу забирают на обысках, да, за нее сажают «на всю катушку». Когда-нибудь это будет казаться абсурдом, варварством, но сейчас спорить против этого — что плевать против ветра.
Сергей не хуже нас понимал существующие политические реалии. Знал, что книгу ему ни за что не вернут. Понимал, что письмо Андропову станет еще одним кирпичиком в возводимом против него обвинении.
Но еще более важным он считал — создать своим письмом прецедент, заявить: никакой политической охранке не должно быть позволено переступать закон. И гражданин вправе требовать от государства соблюдения всех декларированных прав и свобод, уважения собственных, отличных от официальных, взглядов и мнений.
Наконец, дерзкое письмо шефу советского гестапо в какой-то мере отвлекало внимание, заслоняло другого участника инцидента с «Архипелагом» — В. М. Маресина.
…Последним документом за подписью Ковалева стал написанный им совместно с А. Д. Сахаровым призыв ко всеобщей — и всемирной — амнистии для узников совести. На следующий день, 27 декабря 74 года Сергей был арестован.
Вечером 30 декабря я поехал на проспект Мира к Татьяне Ходорович. Я часто бывал там, но в тот раз мой приезд несомненно был связан с арестом Сергея. Поднимаюсь в крохотном, как телефонная будка, лифте. Звоню. В гостиной кто-то из дочерей Ходорович сидит за чайным столом. Но Татьяна Сергеевна сразу проводит меня в дальнюю, меньшую комнату. Там горит только настольная лампа и оттого полутемно. За столом я вижу другую Таню — Великанову. И получается, что кроме Гриши Подъяпольского в комнате собрались все оставшиеся на свободе члены ИГ. Я хоть и не состою в группе, давно уже свой в их среде.
Таня протягивает мне листок с заявлением ИГ в связи с арестом Ковалева. Недостает конца — нескольких заключительных фраз. — Сколько уже было таких писем! — говорит Таня. — Кажется, уже все слова перепробованы. Не хочется повторяться. -
Читаю листок. Что еще можно сказать о Сергее? Он совсем не нечаянная жертва. Он — боец, сознававший, что страшащаяся свободного слова, мстительная власть не простит ему разоблачений и жестоко расправится с ним. Он — заступник, под огнем спешащий на выручку гонимым и гибнущим людям. Он воистину из тех, кто «положил душу свою за друзей своих». Но как все это выразить?!
Положив листок на стол, я дописал: «Сергей Ковалев открыто выступал в защиту многих и многих несправедливо преследуемых людей, в защиту законности, гласности, человечности.
Сегодня в этой защите нуждается он сам.
Мы солидарны с Сергеем Ковалевым в его благородной деятельности. Мы требуем его освобождения.
Мы призываем всех согласных с нами людей выступить в его защиту.»
Под письмом в защиту Ковалева кроме трех оставшихся членов ИГ поставили свою подпись еще 52 «поддержавших».
Увы, в советской стране добро и подвижничество — наказуемы! Суд «вознаградит» Сергея 10-ю годами: 7-ю — строгого лагеря и 3-мя — ссылки. И это лишь видимая, надводная часть айсберга. А скрытая, подводная, ни в каком приговоре не указанная часть наказания, — голод, холод, унижения? И надо быть готовым каждый день отстаивать от посягательств тюремщиков свое человеческое достоинство. И надо остаться собой, не озлобиться, не дать повредить свою душу. Дай Бог, дорогой читатель, чтобы слова «лагерь», «ШИЗО», «ПКТ», «крытка» навсегда остались для вас лишь вычитанными, пустопорожними, не наполненными собственным опытом понятиями! Но возможно ли тогда хоть в малой мере дать вам ощутить гнетущую тяжесть и горечь того, что стоит за этими словами? Как объяснить, что ТАМ приходиться порой голодать (да еще и обрекать себя на пытку «искусственным кормлением»), чтобы добиться естественных, совершенно законных вещей: обследования и операции в Ленинградской тюремной больнице; встречи с адвокатом; непрепятствования подцензурной переписке; свидания с родными. Всего этого в достатке выпало на долю Сергея.
А постоянная тревога за близких и родных? В мае 80-го, когда Ковалев был еще в 36-м Пермском лагере, была арестована жена его сына, известная правозащитница Татьяна Осипова. А в августе 81-го (к тому времени 50-летнего Ковалева «за невыполнение нормы» отправили в Чистопольскую тюрьму) был арестован и сын, Иван Ковалев, пошедший по стопам отца. И Татьяна, и Иван состояли перед арестом членами Московской группы «Хельсинки», ставшей продолжательницей и восприемницей ИГ. Каждому из них суд тоже даст по десятке, — по 5 лет строгого лагеря и по 5 ссылки.
Да, не только дешевая колбаса и водка для жителей столицы, но и тюрьмы и «психушки» для всех несогласных, для самых честных и мужественных, — вот реалии эпохи, о которой так тоскуют сегодня державники и патриоты под красными знаменами.
Поразительно! — но спустя 2 десятилетия в буквальности реализовалась метафора из того, 74-го года, о заступнике, под огнем спешащем на выручку гибнущим людям. Вся Россия, весь мир увидели, услышали, узнали: останавливать чеченскую бойню первым бросился 65-летний правозащитник. Под рвущимися бомбами и снарядами депутат Думы Сергей Ковалев свидетельствовал о преступной бесчеловечности войны, развязанной российским руководством. И так же отважно разоблачал ложь нынешних, «демократических» властей, как когда-то — коммунистических.
И снова, как и два десятилетия назад, подвижничество и добро — наказуемы! Сколько ненависти, оскорблений и неприкрытых угроз было выплеснуто на Ковалева «силовиками» и их подголосками! Понятно, почему они называют Ковалева предателем. Ведь именно он предал всемирной огласке и высветил их каннибальские подвиги, их вопиющий военный непрофессионализм и бездарность, их тупое равнодушие к жизни и смерти не только чеченских «боевиков», но и мирных жителей, и даже собственных солдат. С этими ясно. Ярость виновников чеченской бойни по отношению к Ковалеву объяснима и естественна.
Труднее понять словоблудие людей, прямо не причастных к развязыванию чеченской войны, но поддерживавших ее по идеологическим, державным соображениям. Их руки впрямую не запачканы в крови, — почему же благородная миссия Ковалева вызывает у них столько ненависти и озлобления? Причин тому много, и я не претендую на универсальный ответ. Назову лишь одну, лежащую в области психологии.
Иные из сегодняшних хулителей Ковалева были когда-то в робкой оппозиции к тоталитарной власти. Им тогда недостало мужества открыто ступить за опасную черту, и грешно было бы упрекать их за это. Но впоследствии сознание, что когда-то они смалодушничали, породило в них потребность в самооправдании, подтолкнуло принижать и чернить тех, кто поступил честнее и смелее, кто не побоялся перейти запретную грань. Они, увы! не понимают, что их попытки оправдать чеченскую бойню, их фарисейские нападки на Ковалева ставят их за грань порядочности и интеллигентности. Мне жаль таких людей и стыдно за них.
Но вернемся в 70-е годы. Еще кажется крепким Советский союз; еще живы Брежнев и Андропов; еще не бомбили ни Сухуми, ни Грозный.
С декабря 74-го минет скоро 6 лет, но Сергей Ковалев все еще в лагере. Как тянется в заключении время! Подходит, подползает к концу назначенный приговором срок, а на душе порой кошки скребутся. Выпустят ли хотя бы в ссылку? Да и из ссылки так просто вернуть обратно в лагерь. Сколько их было — дутых повторных дел! Если бы кто-нибудь тогда вдруг сказал, что через 10 лет Ковалев станет депутатом парламента России, все — да и сам Сергей — сочли бы его слова за глупую и неуместную шутку.
…Свою «десятку», — и лагерь, и тюрьму, и ссылку, Сергею предстояло отбыть «от звонка до звонка».
Виктор Александрович Красин. Он всего на год старше Ковалева. Но за его плечами — свыше 5 лет сталинских лагерей. 20-летним студентом МГУ он вместе с 6-ю товарищами был арестован в январе 49 г и получил по ОСО 8 лет лишения свободы. В 54 г, после смерти Сталина, дело пересмотрели, и Красин был освобожден и реабилитирован.
Эта катастрофа была не первым чекистским прикосновением к биографии Красина. В 37 г, когда он был 8-летним мальчиком, арестовали его отца, и он сгинул на Колыме…
Лагерь неизбежно оставляет рубцы в душе человека. Его разлагающему влиянию стойче могут противостоять взрослые, сформировавшиеся люди. Молодежь больше других подвержена лагерной порче.
В сущности я был мало знаком с Красиным. Но одна картина ярким пятном до сих пор стоит перед моими глазами. Через десятилетия доносится до моих ушей яростный рев песни про побег из лагеря. Многие ее строки с той поры запомнились мне. Недавно мне довелось вновь услышать эту песню. В фильме Э. Рязанова «Небеса обетованные» ее поют два бывших лагерника, прошедших через сталинскую костоломку.
«Автозаводское» застолье. Сидящий у торца Виктор начинает:
|
«Мы бежали с тобою |
Петр Якир, уже крепко подвыпивший, с бешенным азартом подхватывает припев:
|
«По тундре, |
Тогда я еще не знал, насколько этот сюжет перекликался с судьбой самого Красина: в 49 г. Виктор и 4 его солагерника, разоружив конвой, бежали с Тайшетской пересылки. Должно быть оттого романтика этой песни так брала его за душу.
…Погоня почти настигла беглецов, их окружают, вот-вот их схватят охранники.
|
«Но они просчитались. |
Виктора и беглецов с Тайшетской пересылки поймали на третьи сутки. Но песня славит счастливый конец:
|
«Мы теперь на свободе, |
Не помню ни лиц окружающих, ни выражения самого Виктора. Мне запомнились только его по блатному босые, вытянутые под столом ноги…
Испытания по разному сказываются на разных людях. В Красине они взрастили вероятно и раньше ему свойственные тщеславие и гордыню. Мог ли он, прошедший через лагерный ад, считать ровней себе ничего подобного не изведавших благополучных фраерочков, хотя бы и своих сотоварищей по ИГ ?! Высокомерно презирая интеллигентское копанье в словах и формулировках при составлении документов, Красин предпочитал иной, более заметный род деятельности. В тот первоначальный период именно Красин и Якир как бы ведали связью группы с иностранными корреспондентами и передавали им заявления ИГ. Благодаря этому их имена чаще других звучали по «голосам». Это выделяло их из общего ряда и делало более известными. И, должно быть, льстило их самолюбию.
В декабре 69 г. Красин почти на 2 года оказался оторван от ИГ. Воспользовавшись тем, что он свыше года нигде не работал, суд приговорил его за «тунеядство» к высылке в Красноярский край. Суд не принял во внимание возражений его тогдашней жены, Анны Красиной, матери троих его сыновей-подростков, заявившей, что претензий к мужу она не имеет. Что Красин много лет полностью содержал семью, а сейчас работает над диссертацией. Стоящий за этой акцией КГБ имел свои виды: обезглавить ИГ, лишить ее энергичного и деятельного лидера. Но вот сегодняшнее суждение Т. Великановой, которой ситуация тех лет и коллизии среди членов группы известны не понаслышке: — «Им не следовало отправлять Красина в ссылку. Если бы он остался в Москве, то вскоре развалил бы ИГ.» —
В чем же была суть конфликта Красина и Якира с большинством членов группы? Это извечный спор о соотношении цели и средств. В борьбе с произволом советских властей Красин и Якир считали допустимыми контакты и помощь со стороны НТС. Сегодня понятно, что «Народно-трудовой союз» не был тем уродливо-карикатурным монстром, каким представляла его советская пропаганда. Но симпатий эта эмигрантская организация не вызывает у меня и поныне. В начале 70-х мне довелось прочесть программу НТС. Помню, там в частности декларировалось намерение создавать конспиративные ячейки, предполагалась, по крайней мере — допускалась, возможность вести вооруженную борьбу за свержение существующего строя. Все это шло настолько в разрез с принципами зарождавшегося правозащитного движения, что я полагал недопустимым иметь дело с подобной организацией.
Красин и Якир считали подобные соображения интеллигентским чистоплюйством. И не считаясь с мнением товарищей, даже не ставя их об этом в известность, гнули за их спинами свою линию. Когда эти художества и заигрывания с НТС нечаянно обнаруживались, происходили острые столкновения. По-видимому именно в этой связи А. Якобсон в 70 г временно выходил из Инициативной группы. В отсутствии Красина подобных конфликтов было меньше, и оставшимся стало легче работать.
В ссылке по свидетельству самого Красина начались его игры и торговля с госбезопасностью. В конце 70 г следователь КГБ закинул пробный крючок, пообещав, что Красину разрешат вернуться в Москву, если он напишет заявление об отказе от правозащитной деятельности. Красин клюнул на эту наживку. Он ответил, что готов дать такие заверения, но — устно. Тем не менее в сентябре 71 г. Верховный суд РСФСР (несомненно — с подачи КГБ) отменил приговор о высылке. Красин вернулся в Москву, пробыв в ссылке менее 2-х лет (вместо 5-и по приговору). С ноября 71 г подпись Красина вновь несколько раз появляется под документами ИГ.
Красин был арестован 12 сентября 72 г. В течении 2 месяцев он, согласно его рассказу, отказывался давать показания. Потом начались отступление и сдача позиций, перешедшие вскоре в слом и окончательную капитуляцию. Красин не только покаялся и отрекся от прежних воззрений и утверждений. Не только рассказал все о собственной деятельности. Не только дал подробные показания на своих прежних товарищей. Хуже всего, что своей скверной он стремился заразить других, проповедуя — на очных ставках и в письме на волю — свои «новые воззрения» и призывая всех последовать своему примеру.
Мне повезло, — я не был близко знаком с Красиным. Никогда не бывал у него дома. Ни он у меня. Он ничего не давал мне для сохранения. Иначе мне бы пришлось, как одному из приятелей Красина, слушать в Лефортово настояния Виктора — отдать дознавателям из КГБ полученный у него Самиздат и успокоительные заверения следователя, что «ни один волос тогда не упадет с моей головы». И мгновенно решать, — подтверждать или нет показания Красина, отдавать или нет злополучную крамолу.
Мне повезло, — в те времена мне еще не доводилось передавать западным журналистам правозащитные материалы. И потому следователь на допросах не мог, используя Красинские показания, изобличать меня в этом, как Ю. Мальцева или А. Амальрика.
Мне очень повезло, — мне не пришлось как Ирине Белгородской, Илье Габаю и другим знакомиться на очных ставках с новыми взглядами «железного» Виктора, выслушивать его призывы, — помогать КГБ-шному следствию, признаваться во всем и не стесняться давать показания на товарищей.
Да, я читал переданное Красиным на волю (с разрешения следователя) письмо, в котором все это подробно изложено. Но отрава, перенесенная на бумагу, прочитанная и перечитанная в спокойной обстановке, много теряет в своей действенности. Иное дело — воочию увидеть новое обличье своего знакомца, своими ушами услышать как яд сочится из его уст, собственной кожей ощутить гибельную цену неосторожно сказанного на допросе слова. Да, не поддаться, выдержать это трудное испытание все равно возможно. И многие с честью прошли через него. Но не все. Первой жертвой Красинской отравы стала Надя Е., молодая девушка, полюбившая Виктора, приезжавшая к нему в ссылку и ставшая к тому времени его женой. На свиданиях (оформляемых под видом очных ставок) Красин по существу склонил ее отказаться от противоборства с ГБ. И вскоре Надя начала давать показания…
В дальнейшем Красин — на очных ставках и в упомянутом письме — впрямую призывал всех сотрудничать со следствием, сея семена предательства и измены. Еще несколько человек поддались на его уговоры. Но ожидаемого богатого урожая КГБ так и не собрал.
На суде Красин (как и Якир) полностью признал себя виновным. Покаявшимся «лидерам» дали по 3 года лагеря и по 3 — ссылки. Но и этот — по советским меркам мягкий — приговор был снижен при кассации. Каждому оставили только ссылку, причем — поблизости от Москвы. Через год оба подельника были помилованы. А в феврале 75 г. Красин (вместе с Надей Е.) эмигрировал в США.
Стоит упомянуть о двух до той поры беспримерных обстоятельствах. Одно из них достаточно известно. Это — состоявшаяся 5 сентября 73 г, через несколько дней после суда пресс-конференция Красина и Якира, причем — в присутствии иностранных журналистов. В отрывках ее показывали у нас по телевидению, подробно освещали в газетах. На этой пресс-конференции они сказали все, что требовалось властям: об искренности своего раскаяния, о клеветническом, враждебном по отношении к нашей стране характере деятельности ИГ, об инспирированности оппозиции из за рубежа. Словом, подельники честно отработали дальнейшее облегчение своей участи.
О другом совсем не рядовом событии рассказал впоследствии Красин. Оказывается, сразу после окончания суда у него была встреча в Лефортово с самим Андроповым. Председатель КГБ сразу же заверил Красина, что вынесенный приговор будет смягчен. И развивая беседу спросил, — готов ли Красин выступить перед иностранными корреспондентами. А то, мол, на Западе сомневаются в подлинности вашего раскаяния . — Торг продолжился таким образом на самом высоком уровне.
Красин согласился. Шеф КГБ получил подтверждение, что встреча вчерашних диссидентов с журналистами пройдет без каких бы то ни было неожиданностей и срывов. Стороны, похоже, остались довольны друг другом.
В чем причины позорного падения Красина на следствии и суде? Не хочу строить свои догадки. Выслушаем человека, которому случившееся известно во всех подробностях и не понаслышке. Это сам Красин, издавший уже в эмиграции, в 83 г, книжку «Суд» (большие отрывки из нее напечатаны в № 23 «Огонька» за 90 г.). В книге Красин не щадит себя. Он прямо пишет, что купил свободу «в обмен на предательство». Называет себя «заблатненным лагерником, спасавшим свою шкуру». Признает, что своим примером и уговорами «толкал на низости» и способствовал духовному слому недавних сотоварищей. Красин не скрывает, что когда находил это выгодным, не задумываясь ставил под угрозу даже случайных, далеких от правозащитной деятельности лиц. Ибо они для него «были только фигурами в шахматной партии».
Красин объясняет, что к сдаче его вынудили угрозы назначить «высшую меру»(то есть — расстрел), — путем переквалификации обвинения с диссидентской 70-й статьи на 64-ю («измена родине»). Предлог для такой переквалификации дал в сущности он сам, — своими контактами с НТС, о которых, разумеется, проведал КГБ и от которых его тщетно предостерегали товарищи. Вероятно, угрожая расстрелом, следователь просто блефовал. Но Красин, по его словам, воспринял эти угрозы всерьез. Он потерял сон, мучился от головных болей. Между тем многочасовые допросы происходили почти ежедневно. Наконец Красин решил в качестве пробного шага сдать хранящийся у одного из его товарищей Самиздат.
Страх — плохой советчик. За первой уступкой последовала другая. Потом — еще одна. Следователь Александровский, по признанию Красина, ловко играл на его честолюбии и тщеславии. Он внушал, что именно Красин и Якир — подлинные лидеры «движения». Многозначительно намекал, — какое важное значение придают их делу «наверху», — о нем, мол, раз в неделю докладывают самому Андропову. Одновременно Александровский подсказывал благовидное обоснование для капитуляции и предательства: — «Ваше движение потерпело поражение и легко может быть раздавлено. Но лучше избежать напрасных жертв. На вас, как на лидерах, лежит ответственность за судьбу тех, кто пошел за вами. И даже если ваши товарищи сейчас вас осудят, — надо стать выше этого. Ради спасения многих необходимо пожертвовать своей репутацией и даже принять на себя позор предательства.»
Свою книгу Красин завершает признанием, что к катастрофе его привели «гордыня, тщеславие и высокомерное отношение к людям.» Наверное, это действительно так.
Не стоит, по-моему, демонизировать Красина и возводить его в ранг злого гения ИГ и чуть ли ни всего правозащитного движения. Человек не без способностей и не без достоинств, он был сжигаем честолюбием и жаждой славы. Он видел себя только лидером и вождем. А к роли побежденного себя просто не готовил. Переигранный и сломленный, он забыл, что оппозиция тоталитарной власти изначально не надеялась одержать победу, но и в видимом поражении утверждала себя СИЛОЙ ПРАВОТЫ. И капитулировал перед сильнейшим противником, признавая тем самым ПРАВОТУ СИЛЫ.
Наверное, встреча и беседа с шефом КГБ немало польстила амбициям Виктора. Экстраординарное посещение как бы подтверждало высокий ранг самого Красина, — к кому еще из «политиков» приходил в тюрьму для переговоров член Политбюро ЦК КПСС?! В письме к Андропову (о котором было условлено во время беседы) Красин изложил свои соображения, — как смягчить конфликт и уменьшить недоверие между властью и интеллигенцией. Для этого надо уметь не только карать, но и миловать, — и в конце своего письма он привел список тех, к кому он рекомендовал применить милосердие.
Но вот в чем признается Красин в своей книге: судьба тех, о ком он — по видимости — так заботился, не слишком волновала его; испрошенным для них «милосердием» он хотел оправдать перед товарищами свое предательство на следствии и суде.
Красин обманул и перехитрил сам себя. С опозданием осознав это, он казнится в своей книге. И в ее заключительных строках просит прощения «у всех, перед кем был так тяжко виноват».
В 91 г. Красин возвращался в Россию. Однажды я мельком видел его, — на похоронах В. Гершуни, одного из «поддержавших» первое Обращение ИГ. Виктор жаловался на здоровье и говорил, что пишет воспоминания.
Сейчас Красин, как мне говорили, снова вернулся в США.
Ссылки
- Л.Терновский. Тайна ИГ. В книге "Отпущенное слово".
M. "Возвращение", 2002; стр. 9–116. ISBN 5-7157-0128-7
- Л.Терновский. Тайна ИГ. Журнал "Карта", N 22–23, Рязань, 1999.
