Комментарий к Блейку/Монографии

Комментарий к Блейку/Монографии о Блейке автор разные, пер. Д. Смирнов-Садовский (р.1948)

Вступление →

Язык оригинала: английский. — Источник: частные архивы

Комментарий к Блейку

Монографии о Блейке

Джон Томас Смит. Биографический набросок о Блейке. 1828

Biographical Sketch of Blake by John Thomas Smith. 1828

Я уверен, что этот обычай во все времена остаётся неизменным: всякий раз, когда человек отходил от привычного образа мышления, его считали невменяемым, и нередко объявляли сумасшедшим; причём мнение это произносилось без малейшего колебания, так же как некоторая злостная часть человечества произносит смертный приговор вымокшей под проливным дождём дворняжке, потерявшей своего хозяина или бедняге , который избег смерти через повешение. Купер, в письме к леди Хескет от 3 июня 1788 г. рассуждая о рекламе учителя танцев, говорит, что «автору ее повезло быть сумасшедшим, иначе бы он никогда не написал ничего и вполовину так умно, ибо, как это можно всегда заметить, что те, о которых говорят, что они потеряли разум, имеют его больше, чем другие». Нося это клеймо эксцентричности, Уильям Блейк, с самым необыкновенным усердием, направил свои усилия на Искусство под крышей дома № 28 на Брод-стрит, Карнаби-Маркет, дома в котором родился, и в котором его отец вел дело торговли трикотажем. Уильям, предмет следующих страниц, который был вторым его сыном, показав раннее развитие ума и большую способность к рисованию, был полностью обделён проворством лондонского торговца, так хорошо описанного доктором Джонсоном, был отправлен прочь от прилавка как олух, и помещён в мастерской пожилого Джеймса Бэйзайра, художника хорошо известного, бывшего в течение многих лет гравёром Общества. От него он научился технической стороне своего искусства, и так как он рисовал старательно и копировал добросовестно, его хозяин часто и с полным доверием использовал, посылая делать зарисовки памятников для последующего их гравирования. [р. 360-361] Приблизительно в это время, Блейк написал много других песен, к которым он сочинял мелодии. Их он иногда пел своим друзьям, и, хотя, по его признанию, он был совершенно не знаком с наукой о музыке, ухо было настолько хорошо, что его мелодии были иногда в необыкновенно красивы, и были записаны на ноты на музыкальными профессорами. Фрагмент из «Книги для дождливого дня» [p. 387-8] В том [1784] году мистер Флаксман, живший тогда на Уордор-Стрит, познакомил меня с одним из своих ранних покровителей, преподобным Генри Мэтью из Часовни Перси, на Шарлотт-Стрит, построенной для него, который также читает проповеди в церви Сент-Мартинс-ин-де-Филдс. В доме этого джентльмена, на Ратбоун-Плейс я познакомился с миссис Мэтью и её сыном. На очаровательных вечеринках, устраиваемых этой леди я встретил Уильяма Блейка, художника, к которому она и мистер Флаксман были особенно благоволили. Там я часто слышал, как он читал и пел несколько стихотворений стихотворений. Все присутствующие слушали его в полной тишине, и большинство из них признавали, что он обладает оригинальным и необычайным дарованием.

I believe it has been invariably the custom of every age, whenever a man has been found to depart from the usual mode of thinking, to consider him of deranged intellect, and not unfrequently stark staring mad; which judgment his calumniators would pronounce with as little hesitation, as some of the uncharitable part of mankind would pass sentence of death upon a poor half-drowned cur who had lost his master, or one who had escaped hanging with a rope about his neck. Cowper, in a letter to Lady Hesketh, dated June 3, 1788, speaking of a dancing-master's advertisement, says, "The author of it had the good hap to be crazed, or he had never produced anything half so clever; for you will ever observe, that they who are said to have lost their wits, have more than other people." Bearing this stigma of eccentricity, William Blake, with most extraordinary zeal, commenced his efforts in Art under the roof of No. 28 Broad-street, Carnaby Market; in which house he was born, and where his father carried on the business of a hosier. William, the subject of the following pages, who was his second son, showing an early stretch of mind, and a strong talent for drawing, being totally destitute of the dexterity of a London shopman, so well described by Dr. Johnson, was sent away from the counter as a booby, and placed under the late Mr. James Basire, an Artist well known for many years as Engraver to the Society of Antiquaries. From him he learned the mechanical part of his art, and as he drew carefully, and copied faithfully, his master frequently and confidently employed him to make drawings from monuments to be engraven. [p. 360-361] Much about this time, Blake wrote many other songs, to which he also composed tunes. These he would occasionally sing to his friends; and though, according to his confession, he was entirely unacquainted with the science of music, his ear was so good, that his tunes were sometimes most singularly beautiful, and were noted down by musical professors. Extract from 'A Book for a Rainy Day' [p. 387-8] [1784].—This year Mr. Flaxman, who then lived in Wardour Street, introduced me to one of his early patrons, the Rev. Henry Mathew, of Percy Chapel, Charlotte Street, which was built for him; he was also afternoon preacher at Saint Martin's-in-the-Fields. At that gentleman's house, in Rathbone Place, I became acquainted with Mrs. Mathew and her son. At that lady's most agreeable conversaziones I first met the late William Blake, the artist, to whom she and Mr. Flaxman had been truly kind. There I have often heard him read and sing several of his poems. He was listened to by the company with profound silence, and allowed by most of the visitors to possess original and extraordinary merit.'

Мерлинус Англиканус (Р. К. Смит). Гороскоп мистера Блейка. 1825

center Blake's Horoscope by R. C. Smith, 1825, as published in William Blake (Symons) 1907: (IV.) BLAKE'S HOROSCOPE 1825

[Blake's horoscope was cast during his lifetime in Urania, or, the Astrologer's Chronicle, and Mystical Magazine; edited by Merlinus Anglicanus, jun., the Astrologer of the Nineteenth Century, assisted by the Metropolitan Society of Occult Philosophers (No. 1, London, 1825), the first and only number of an astrological magazine, published under the pseudonym of Merlinus Anglicanus by R. C. Smith, an astrologer of the period, and it is highly probable, as Dr. Garnett suggests, that the date (confirmed by the birth register at St. James's, Westminster) was derived from Varley, who would have had it from Blake himself. I give the map, not as it is printed in the book, but in the clearer and simpler form in which it was copied and given to me by Dr. Garnett. I am told that the most striking thing in the map, from an astrological point of view, is the position and aspect of Uranus, the occult planet, which indicate in the highest degree 'an inborn and supreme instinct for things occult,' without showing the least tendency towards madness. The 'Nativity of Mr. Blake' is the last entry, p. 70.]

NATIVITY OF MR BLAKE,

THE MYSTICAL ARTIST
PLANETS' LATITUDE

Гороскоп мистера Блейка, мистического художника

Расположение планет (по широте):

Выше помещён гороскоп рассчитанный для оценки указанного времени рождения, и г-н Блейк, предмет этого исследования, хорошо известен в научных кругах как человек, обладающий крайне своеобразным и небычайным гением и самым живым воображением. Его иллюстрации к книге Иова были встречены с большим и заслуженным одобрением, более того, в том направлении, который выбрал себе Блейк, с ним не может сравниться ни один художник наших дней. Г-н Блейк не менее своеобразен и радикален в своих идеях, так как он, по-видимому, имеет некоторые любопытные сношения с невидимым миром и, по его собственному признанию (в котором он, без сомнения, совершенно искренен), он постоянно окружён духами умерших всех возрастов, наций и стран. Как он утверждает, он вёл беседы с Микеланджело, Рафаэлем, Мильтоном, Драйденом, и разными знаменитостями античного времени. У него есть длинная поэма, почти завершённая, надиктованная ему духом Мильтона; и мистические рисунки этого господина, не менее любопытны и достойны внимания тех, чей ум парит нах грязью этого земного существования, к которому мы, большинтво из нас слишком прикованы, чтобы постичь природу и деятельность мира духов. Такие картины мистера Блейка, как Страшный Суд, портреты в профиль Уоллеса, Эдуарда Шестого, Гарольда, Клеопатры, и многие другие, которые мы видели, воистину замечательны по своему духу. Мы не раз разделяли компанию с этим джентльменом, и часто не только в восторгались тем, что он говорил,но были переполнены чувством удивления его необычайными способностями, которые, что бы ни некоторые ни говорили, ни в коей моей мере не были окрашены суеверием, так как он, безусловно, уверен в том, что он провозглашает. Наши ограничения не позволяют нам распространяться более по поводу этого гороскопа, который мы просто приводим как пример, достойный быть замеченым студентами астрологии и, чтобы они могли внести его в свои списки замечательных гороскопов. Но вполне вероятно, что экстраординарные способности и эксцентричность идей, которыми этот господин обладает, являются последствиями нахождения Луны под знаком Рака в двенадцатом Доме [или секторе] (и знак этот, и Дом [сектор], являются мистическими), {неясно: в триаде по Гершелю от мистического знака Рыб, от Дома [сектора] науки и от мирской триады к Сатурну в научной знак Водолея, которого последний планета находится в площади, чтобы Меркурий в Скорпионе, а в квинтилю на Солнце и Юпитер, в мистическом Стрелец знак. Квадрат Марса и Меркурия со стационарных знак, также, имеет замечательную тенденцию оттачивать интеллект, и заложить основу неординарные идеи.} Имеется также множество и других причин для таких странных особенностей, о которых было замечено выше, но студент может и сам их с лёгкостью обнаружить.

THE above horoscope is calculated for the estimate time of birth, and Mr. Blake, the subject thereof, is well known amongst scientific characters, as having a most peculiar and extraordinary turn of genius and vivid imagination. His illustrations of the Book of Job have met with much and deserved praise; indeed, in the line which this artist has adopted, he is perhaps equalled by none of the present day. Mr. Blake is no less peculiar and outré in his ideas, as he seems to have some curious intercourse with the invisible world; and, according to his own account (in which he is certainly, to all appearance, perfectly sincere), he is continually surrounded by the spirits of the deceased of all ages, nations, and countries. He has. so he affirms, held actual conversations with Michael Angelo, Raphael, Milton, Dryden, and the worthies of antiquity. He has now by him a long poem nearly finished, which he affirms was recited to him by the spirit of Milton; and the mystical drawings of this gentleman are no less curious and worthy of notice, by all those whose minds soar above the cloggings of this terrestrial element, to which we are most of us too fastly chained to comprehend the nature and operations of the world of spirits. Mr. Blake's pictures of the last judgment, his profiles of Wallace, Edward the Sixth, Harold, Cleopatra, and numerous others which we have seen, are really wonderful for the spirit in which they are delineated. We have been in company with this gentleman several times, and have frequently been not only delighted with his conversation, but also filled with feelings of wonder at his extraordinary faculties; which, whatever some may say to the contrary, are by no means tinctured with superstition, as he certainly believes what he promulgates. Our limits will not permit us to enlarge upon this geniture, which we merely give as an example worthy to be noticed by the astrological student in his list of remarkable nativities. But it is probable that the extraordinary faculties and eccentricities of idea which this gentleman possesses, are the effects of the Moon in Cancer in the twelfth house (both sign and house being mystical), in trine to Herschell from the mystical sign Pisces, from the house of science, and from the mundane trine to Saturn in the scientific sign Aquarius, which latter planet is in square to Mercury in Scorpio, and in quintile to the Sun and Jupiter, in the mystical sign Sagittarius. The square of Mars and Mercury, from fixed signs, also, has a remarkable tendency to sharpen the intellects, and lay the foundation of extraordinary ideas. There are also many other reasons for the strange peculiarities above noticed, but these the student will no doubt readily discover.

Джон Варли. Выписка из «Зодиакальной физиогномики». 1828

Выписка из «Зодиакальной физиогномики». Варли. 1828/ William Blake (Symons)/ Extract from John Varley's "Zodiacal Physiognomy". 1828.

Что касается Призрака Блохи, виденнного Блейком, он соответствует классу людей, которые относятся к созвездию Близнецов, чей знак указывает на Блоху; чей коричневый цвет подходит к цвету глаз некоторых людей, относящихся к Близнецам полнотоновой окраски. И чистоплотность, упругость и напряженность Блохи указывают на изящество в танцах и фехтовании Близнецов. Этот дух посетил воображение в такой форме, которую трудно ожидать от насекомого. Так как я стремился, насколько это в моих силах, сделать наиболее точное исследование о сути этих видений, о слышаньи призрачного явления Блохи, я спросил его, может ли он нарисовать для меня то, что он видит, и он сказал мне: «Я вижу его сейчас перед собой». Поэтому я дал ему лист бумаги и карандаш, которым он нарисовал портрет, факсимиле которого приведено в этом издании. Я был убежден, по его манере, что он имел реальный образ перед обой, потому что он остановился, и начал в другой части листа, чтобы сделать отдельный рисунок рта Блохи, который дух раскрыл, мешая ему рисовать до тех пор, пока он его не закрыл. В то время, когда Блейк, заканчивал рисунок, призрак Блохи сказал ему что все блохи обитают в душах людей, до крайности кровожадных по своей природе, и потому провидение сделало их по размеру и форме насекомыми, в противном случае, если бы, как он, например, были бы размером с лошадь, они бы истребили большую часть населения страны. Он добавил, что, если, пытаясь перепрыгнуть с одного острова на другой, он упадёт в море, он умел плавать, и не утонет. Этот дух потом снова явился Блейку, позволив ему сделать его рисунок в полный рост, гравюру чего я привожу в этой работе.

WITH respect to the vision of the Ghost of the Flea, seen by Blake, it agrees in countenance with one class of people under Gemini, which sign is the significator of the Flea; whose brown colour is appropriate to the colour of the eyes in some full-toned Gemini persons. And the neatness, elasticity, and tenseness of the Flea are significant of the elegant dancing and fencing sign Gemini. This spirit visited his imagination in such a figure as he never anticipated in an insect. As I was anxious to make the most correct investigation in my power, of the truth of these visions, on hearing of this spiritual apparition of a Flea, I asked him if he could draw for me the resemblance of what he saw: he instantly said, 'I see him now before me,' I therefore gave him paper and a pencil, with which he drew the portrait, of which a facsimile is given in this number. I felt convinced by his mode of proceeding that he had a real image before him, for he left off, and began on another part of the paper to make a separate drawing of the mouth of the Flea, which the spirit having opened, he was prevented from proceeding with the first sketch, till he had closed it. During the time occupied in completing the drawing, the Flea told him that all fleas were inhabited by the souls of such men as were by nature blood-thirsty to excess, and were therefore providentially confined to the size and form of insects; otherwise, were he himself, for instance, the size of a horse, he would depopulate a great portion of the country. He added, that if in attempting to leap from one island to another, he should fall into the sea, he could swim, and should not be lost. This spirit afterwards appeared to Blake, and afforded him a view of his whole figure; an engraving of which I shall give in this work.

Алджернон Чарльз Суинберн. Уильям Блейк (эссе). 1868

Algernon Charles Swinburne William Blake, a critical essay LONDON: JOHN CAMDEN HOTTEN, PICCADILLY.1868.

I.—ЖИЗНЬ И ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ТВОРЧЕСТВО. В 1827 году после долгой унылой трудовой жизни, умер человек достойный такого же участия и сожаления, как и любая знаменитость. В своей жизни он имел слишком мало признания или внимания в этом мире; и теперь то здесь, то там, один человек за другим начинают понимать, что в конце-концов, пожалуй, этот человек был достоин большего интереса и уважения, чем другие, но справедливость приходит, как правило, довольно поздно. Между 1757 и 1827 годами, может так показаться, что у мира было время разобраться в человеке, стоит он чего-либо или нет. Ибо в этом мире так долго жил и трудился, и шёл не только одним путём, один англичанин обладавший высшим и простым поэтическим гением, родившийся до завершающих лет восемнадцатого века; человек того времени, чьё имя достойно встать в один ряд с великими именами прошлого. Человек совершенный на своём пути, и удивительно непригодный ходить так, как все другие люди. Теперь у нас есть возможность взглянуть ему в лицо, узнать как он выглядел в последние годы своей жизни ибо в начале его биографии имеется верное и достойное его изображение*. Лицо исключительное, уже одно только это поражает наблюдателя с первого взляда, и это чувство растёт; блистательная энергия, старое лицо, доброе и мягкое, с приподнятыми бровями и головой; ясные птицеподобные глаза, красноречивый легко возбудимый рот, с выражением нервной и свободной силы, освещённый, как бы, откуда-то сзади странной и чистой улыбкой, с налётом какой-то нетерпеливой предвкушаемой радости. Кажется, что ясные и приятные слова лучше всего ему подходят; что-то есть от огня в этой композиции, и что-то от музыки. Если необходимо равновесие, есть в этих чертах изобилие мелодии — мелодии, скорее, чем гармонии, ибо некоторые черты слабее и выглядят они более расплывчато, чем другие. Хотя время поиграло с ними, оно нигде не нажало с силой; в них есть старая преданность и желание, с которым люди принимаются за свою работу. Это не лицо человека, который может когда-либо излечиться от иллюзий; чтобы добиться этого, вся медицина здравого смысла и опыта будет потрачена впустую. Мы знаем также каким он был человеком в то время из отчётов его друзей. Ни один художник или поэт, независимо какой школы, имевший какое-либо представление или любовь к вещам благородным и прекрасным, не прошёл мимо него не унося с собой какую-то приятную и возвышенную память о нём. Имеется портрет Джона Линнелла, 1827, гравированный Чарльзом Генри Джинсом (1827–1879)

I.—LIFE AND DESIGNS. IN the year 1827, there died, after a long dim life of labour, a man as worthy of remark and regret as any then famous. In his time he had little enough of recognition or regard from the world; and now that here and there one man and another begin to observe that after all this one was perhaps better worth notice and honour than most, the justice comes as usual somewhat late. Between 1757 and 1827 the world, one might have thought, had time to grow aware whether or not a man were worth something. For so long there lived and laboured in more ways than one the single Englishman of supreme and simple poetic genius born before the closing years of the eighteenth century; the one man of that date fit on all accounts to rank with the old great names. A man perfect in his way, and beautifully unfit for walking in the way of any other man. We have now the means of seeing what he was like as to face in the late years of his life: for his biography has at the head of it a clearly faithful and valuable likeness*. The face is singular, one that strikes at a first sight and grows upon the observer; a brilliant eager, old face, keen and gentle, with a preponderance of brow and head; clear bird-like eyes, eloquent excitable mouth, with a look of nervous and fluent power; the whole lighted through as it were from behind with a strange and pure kind of smile, touched too with something of an impatient prospective rapture. The words clear and sweet seem the best made for it; it has something of fire in its composition, and something of music. If there is a want of balance, there is abundance of melody in the features; melody rather than harmony; for the mould of some is weaker and the look of them vaguer than that of others. Thought and time have played with it, and have nowhere pressed hard; it has the old devotion and desire with which men set to their work at starting. It is not the face of a man who could ever be cured of illusions; here all the medicines of reason and experience must have been spent in pure waste. We know also what sort of man he was at this time by the evidence of living friends. No one, artist or poet, of whatever school, who had any insight or any love of things noble and lovable, ever passed by this man without taking away some pleasant and exalted memory of him. Facsimile of a Portrait on Ivory Painted from life by John Linnell, 1827. Engraved by C. H. Jeens.

Фредерик Тейтем. Жизнь Уильяма Блейка. Опубл. 1906

Life of Blake, by Frederic Tatham (1805—1878). MS. reprinted in The Letters of William Blake, 1906. A G B Russell, ed.

Уильям Блейк родился 20 [верная дата: 28] ноября 1757 года, в доме № 28 на Брод-стрит, Карнаби-Маркет, в Лондоне, в доме сейчас живёт мистер Рассел, аптекарь. Он был вторым из пяти детей [на самом деле третьим из семи]. Его отец, Джеймс Блейк, был торговцем трикотажем, человек уважаемой профессии и простых привычек, и, кажется, был преуспевающим, скромным в своих запросах, умеренным в развлечениях и со значительным доходом; нрав его был мягким и по, сведениям всех очевидцев, благожелательным, а по свидетельству его сына, он был снисходительным любящим отцом, более склонным к поощрению, чем к попрёкам. Кэтрин Блейк, его жена и мать художника, была представлена как наделённая всеми качествами, располагающими к себе, вызавающими симпатию, обладающая материнской нежностью. Старший сын, Джон, был любимцем отца и матери, и, как это часто в жизни, объект наименее достойный он больше всех обласкан, так что он, распущенный, юноша с сомнительной репутацией, наследовал большую часть родительского имущества, предоставив четверым другим, Уильяму, Джеймсу, Кэтрин, и Роберту, разделить между собой остальное. Уильяма часто упрекали и наказывали вести себя тихо, а то, мол, он будет снова и снова просить кусок хлеба под дверью Джона; но, как это иногда случается на горе родителей, их баловень, в будущем не приобрёл уважения, а их любимчик не вызывал ничьё восхищение, кроме их самих. <...> Уильям как художник, судя по всему, обладал с детства тем смелым, импульсивным, и энергичным нравом, который в его последние годы был особенно характерен как для него самого, так и для его возвышенных произведений. Хотя легко поддававшийся убеждениям, он презирал ограничения и правила, так сильно, что его отец не решился отправить его в школу. Подобно арабской лошади, он, как говорят, так ненавидел кнут, что его отец решил, что разумнее всего оградить его от возможности получения наказания. Он схватывал знания на лету. [стр. 16-18] Когда ему пошёл двадцать четвёртый год, он влюбился в молодую женщину, которая по его собственным словам и соответстенно его собственным представлениям не была пустышкой. Он хотел жениться на ней, но она отказала, и он был так же настойчив, как она жестока. Он заболел, и отправился в Кью, около Ричмонда, чтобы сменить обстановку и поправить здоровье и душевное состояние, и, насколько это известно, остановился в доме рыночного садовника, чьё имя было Бутчер. Бутчеры по-видимому были респектабельной и трудолюбивой семьёй. Он рассказал дочери хозяина, девушке по имени Кэтрин, жалостную историю о Полли Вуд, своей безжалостной возлюбленной, на что Кэтрин выразила свою глубокую симпатию и, вероятно, в такой нежной и чувствительной манере, что это покорило его. Он сразу же сказал, с неожиданностью, свойственной ему: «Вы меня жалеете?» — «Да, конечно», — отвечала она. «Тогда я люблю вас» — сказал он снова. Так начался он начал за ней ухаживать. Он был впечатлён нежным складом её ума и, отвечая ему, она выразила то, уже чувствовала к нему ранее: ибо часто на вопрос своей матери, нет ли среди её знакомых кого-нибудь, за кого ей хотельсь бы выйти замуж, она отвечала, что она ещё не видела такого человека, и затем она сказала, что когда она только вошла в комнату, где сидел Блейк, она сразу же распознала в нём (как Бритомарта в волшебном зеркале Мерлина) своего будущего супруга, и была так близко к обмороку, что ей пришлось покинуть комнату до тех пор, пока она не пришла в себя. Такое признание восстановило его здоровье и укрепило дух, и Блейк покинул этот дом с намерением жениться на Кэтрин Бутчер. Он вернулся к себе домой и стал работать с самым великим рвеньем, на какое был только способен, тут же решив, что он не увидит её, пока не закончит свой труд. Этот перерыв, который тянулся для неё мучительно долго, составил целый год, по окончании которого, с одобрения и согласия своих родителей, он женился на этой интересной, красивой и ласковой девушке. с. 20. Блейк утверждал, что, будучи мальчиком, он видел их, и даже, когда он был ребенком, его мать избила его после того, как вбежал к ней и сказал, что видел пророка Иезекииля под деревом в поле. с. 24. Этот дом и сад примыкали к старому театру Астли, и анекдот повествующий о храбрости Блейка, а также о его полном его отвращении к рабству, слишком интересен и характерен чтобы его не рассказать. Как-то Блейк стоял у одного из окон, глядя в сторону заведения Астли (человек, создавший театр до сих пор называл его своим именем), и увидел мальчика, ковыляющего с бревном на ноге, таким, какие прицепляют к лошадям или ослам, чтобы они не уходили слишком далеко. Блейк позвал жену и спросил для чего прицепляют брёвна к ногам мальчиков. Она ответила, что это, может быть, наказание за какую-нибудь оплошность. Кровь Блейка вскипела, он так вознегодавал, что не мог терпеть. Он вышел, и потребовал не в слишком спокойных выражениях, чтобы мальчика освободили, и что ни один англичанин не должен подвергаться тем наказаниям, которые он считает непростительными даже по отношению к рабу. Когда, так или иначе, удалось освободить мальчика, он вернулся домой. Астли к тому времени, узнав о вмешательстве Блейка, явился к нему и потребовал ответа, в столь же категорической форме: какое мол право он имеет идти наперекор методам правосудия. На что Блейк ответил с такой теплотой, что она вызвала ещё большую вспышку гнева. Дебаты продолжались долго, но, как и все мудрецы, которые не могли не излить свой гнев, они закончили взаимным примирением и уважением. Так как это пример действительно достоен подражания теми, чей гнев либо возбужден негодованием либо вызван самозащитой, то может быть будет уместно предположить, что, если бы все ссоры были, таким образом урегулированы, то вскоре наступило бы время, когда лев лежал бы рядом с ягненком, и маленькое дитя стало бы их вожатым.

WILLIAM BLAKE was born on the 20th[1] of November 1757, at 28 Broad Street, Carnaby Market, London, a house now inhabited by Mr. Russell, apothecary; he was the second of five children. His father, James Blake, was a hosier of respectable trade and easy habits, and seems to have been a man well-to-do, of moderate desires, moderate enjoyments, and of substantial worth: his disposition was gentle, and, by all accounts, his temper amiable, and was, by his son's description, a lenient and affectionate father, always more ready to encourage than to chide. Catherine Blake, his wife, and the mother of the artist, has been represented as being possessed of all those endearing sympathies so peculiar to maternal tenderness. The eldest son, John, was the favourite of his father and mother; and, as frequently in life, the object least worthy is most cherished, so he, a dissolute, disreputable youth, carried away the principal of his parent's attachment, leaving the four others, William, James, Catherine, and Robert, to share the interest between them. William often remonstrated, and was as often told to be quiet, and that he would by and by beg his bread at John's door; but, as is sometimes proved to parents' sorrow, their pet will not be petted into honour nor their darling into any other admiration than their own. <...> William, the artist, appears to have possessed from a child that daring, impetuous, and vigorous temper which was in latter life so singularly characteristic both of him and his sublime inventions. Although easily persuaded, he despised restraints and rules, so much that his father dared not send him to school. Like the Arabian horse, he is said to have so hated a blow that his father thought it most prudent to withhold from him the liability of receiving punishment. He picked up his education as well as he could. [pages 16-18] In his twenty-fourth year he fell in love with a young woman, who by his own account and according to his own knowledge was no trifler. He wanted to marry her, but she refused, and was as obstinate as she was unkind. He became ill, and went to Kew, near Richmond, for a change of air and renovation of health and spirits, and as far as is possible to know lodged at the house of a market gardener whose name was Boutcher. The Boutchers appear to have been a respectable and industrious family. He was relating to the daughter, a girl named Catherine, the lamentable story of Polly Wood, his implacable lass, upon which Catherine expressed her deep sympathy, it is supposed, in such a tender and affectionate manner, that it quite won him. He immediately said, with the suddenness peculiar to him, "Do you pity me?" "Yes, indeed I do," answered she. "Then I love you," said he again. Such was their courtship. He was impressed by her tenderness of mind, and her answer indicated her previous feeling for him: for she has often said that upon her mother's asking her who among her acquaintances she could fancy for a husband, she replied that she had not yet seen the man, and she has further been heard to say that when she first came into the room in which Blake sat, she instantly recognised (like Britomart in Merlin's wondrous glass) her future partner, and was so near fainting that she left his presence until she had recovered. After this interview, Blake left the house, having recruited his health and spirits, and having determined to take Catherine Boutcher to wife. He returned to his lodgings and worked incessantly that he might be able to accomplish this end, at the same time resolving that he would not see her until he succeeded. This interval, which she felt dolefully long, was one whole year, at the expiration of which, with the approbation and consent of his parents, he married this interesting, beautiful, and affectionate girl. Nimble with joy and warm with the glow of youth, this bride was presented to her noble bridegroom. The morning of their married life was bright as the noon of their devoted love, the noon as clear as the serene evening of their mutual equanimity. Although not handsome, he must have had a noble countenance, full of expression and animation; his hair was of a yellow brown, and curled with the utmost crispness and luxuriance; his locks, instead of falling down, stood up like a curling flame, and looked at a distance like radiations, which with his fiery eye and expansive forehead, his dignified and cheerful physiognomy, must have made his appearance truly prepossessing. After his marriage he took lodgings in Green Street, Leicester Square. p. 20 Blake asserted, from a boy, that he did see them; even when a child, his mother beat him for running in and saying that he saw the prophet Ezekiel under a tree in the fields. In this incredulous age it is requisite, before this possibility is admitted, even as a doubt or question, that it should be said that he who inefficiently attempts to defend this power, never has been accustomed to see them, although he has known others besides Blake, on whose veracity and sanity he could equally well rely, who have been thus favoured. p. 24 This house and garden was adjoining the old Astley's Theatre, and an anecdote showing his courage, as well as his utter detestation of human slavery, is too interesting and characteristic to remain untold. Blake was standing at one of his windows, which looked into Astley's premises (the man who established the theatre still called by his name), and saw a boy hobbling along with a log to his foot, such an one as is put on a horse or ass to prevent their straying. Blake called his wife and asked her for what reason that log could be placed upon the boy's foot. She answered that it must be for a punishment for some inadvertency. Blake's blood boiled, and his indignation surpassed his forbearance. He sallied forth, and demanded in no very quiescent terms that the boy should be loosed, and that no Englishman should be subjected to those miseries, which he thought were inexcusable even towards a slave. After having succeeded in obtaining the boy's release in some way or other, he returned home. Astley by this time, having heard of Blake's interference, came to his house and demanded, in an equally peremptory manner, by what authority he dare come athwart his method of jurisdiction. To which Blake replied with such warmth, that blows were very nearly the consequence. The debate lasted long, but, like all wise men whose anger is unavoidably raised, they ended in mutual forgiveness and mutual respect. Astley saw that his punishment was too degrading, and admired Blake for his humane sensibility, and Blake desisted from wrath when Astley was pacified. As this is an example truly worthy of imitation to all those whose anger is either excited by indignation or called forth by defence, it may not be out of place to say, if all quarrels were thus settled, the time would shortly come when the lion would lie down with the lamb, and the little child would lead them.

Артур Саймонс. Уильям Блейк. 1907

Артур Саймонс. Уильям Блейк. 1907, биография и подборка современных источников Arthur Symons William Blake 1907, a biography and selection of contemporary sources.

Вступление Когда Блейк сказал первое слово в XIX веке, не было никого, кто бы его услышал, и теперь, когда его послание об освобождении от реальности через «формирование духа воображения», проник в мир и постепенно переделывает его, немногие осознают кто был первым кто это произнёс — мысль, в современную эпоху знакомую всем. Хотя сегодня в наиболее индивидуализированном виде она приобрела силу или направление Ницше, и теперь мы зрим на наших высочайших башнях Филистимлянина вооруженного и крылатого, и без любви или страха Божия или человека в сердце своём, ведущего битву во имя Ницше против идей Ницше. Никто не может думать без того, чтобы не думать о Ницше. Но Ницше пришёл после Блейка, и уйдёт раньше, чем уйдёт Блейк.

Introduction When Blake spoke the first word of the 19th century there was no one to hear it, and now that his message, the message of emancipation from reality through the ‘shaping spirit of imagination’, has penetrated the world, and is slowly remaking it, few are conscious of the first utterer, in modern times, of the message with which all are familiar. Thought today, wherever it is most individual, owes either force or direction to Nietzsche, and thus we see, on our topmost towers, the Philistine armed and winged, and without the love or fear of God or man in his heart, doing battle in Nietzsche’s name against the ideas of Nietzsche. No one can think and escape Nietzsche; but Nietzsche has come after Blake, and will pass before Blake passes.

Альфред Кэйзин. Уильям Блейк. 1907

The Portable Blake: Selected and Arranged with an Introduction by Alfred Kazin Penguin Books, 1946/1977 - 713 pages
'The Portable Blake' contains the hermetic genius's most important works - 'Songs of Innocence' and 'Songs of Experience' in their entirety; selections from his 'prophetic books' - including 'The Marriage of Heaven and Hell,' 'Visions of the Daughters of Abion,' 'America,' 'The Book of Urizen,' and 'The Four Zoas' - and from other works of poetry and prose, as well as the complete drawings for 'The Book of Job'.

ВВВЕДЕНИЕ к Уильяму Блейку Истинный человек, воображение. В 1827 году умерли, несомненно, не зная друг о друге, два плебейских европейца высшей оригинальности: Людвиг ван Бетховен и Уильям Блейк. Даже если б они и знали друг друга, они всё же могли не знать, сколько будущего в них было заложено, и как похожи они были по силе своей личности, по их вызову своему веку, и по жестокости требований которые предъявляли они к человеческому воображению. Это только часть истории изоляции Блейка от европейской культуры своего времени, так как он мог знать о Бетховене,имевшем репутациею в Лондоне в начале 1800-х. Девятая симфония была фактически заказом Лондонского филармонического общества, который скрасил последние дни Бетховена. Художественное общество тех дней высоко ценило Бетховена. Оно игнорировало тяжело трудившегося маленького гравёра, чьи работы не принимались, который считался сумасшедшим, который был известен лишь малому кругу художников, большинство из которых относилось к нему как к очаровательному чудаку.

AN INTRODUCTION TO WILLIAM BLAKE The real man, the imagination. In 1827 there died, undoubtedly unknown to each other, two plebeian Europeans of supreme originality: Ludwig van Beethoven and William Blake. Had they known of each other, they could still not have known how much of the future they contained and how alike they were in the quality of their personal force, their defiance of the age, and the fierce demands each had made on the human imagination. It is part of the story of Blake's isolation from the European culture of his time that he could have known of Beethoven, who enjoyed a reputation in the London of the early 1800's. The Ninth Symphony was in fact commissioned by the London Philharmonic, who made Beethoven's last days a little easier. The artistic society of the day was appreciative of Beethoven. It ignored the laborious little engraver, shut off by his work and reputed madness, who was known mainly to a few painters, and held by most of them to be a charming crank.

Дэвид В. Эрдман. Пророк против Империи. 1954

Дэвид В. Эрдман. Блейк: Пророк против Империи / Erdman, David V. Blake: Prophet against Empire. 3rd edition. New Jersey: Princeton University Press New Jersey 1954, 1969, 1977 ISBN: 0-691-01329-2

Как втайне я бушевал! Я тоже высказал своё мнение... («Аннотации к Рейнольдсу») Война спущенная с цепи Уильям Блейк (1757—1827) прожил 69 лет — годы войн и революций, политических, индустриальных и интеллектуальных. Но первый самый крупный факт, касающийся его жизни, это то, что он рос во времена мира и никогда не терял ощущения, что Англия — зелёный и приятный край, потенциально ярмарка мирных народов; что башни Лондона — подходящее место для обитания Агнца Божьего. Без постоянных занятий до 10-летнего возраста до поступления в рисовальную школу, он «сладко бродил от поля к полю», зрел ангелов в солнечных лучах на дереве в Даличе и среди сенокосильщиков на утренней заре; купался в пруду около Вилан-фермы и в Темзе; охотился за гравюрами в магазинах и и нескольких доступных художественных аукционах, читал поэтов и пророков от Исайи до Мильтона, выражал свою радость в песнях смеха; и собирал свои впечатления, из которых потом он строил Иерусалим. Его видение рая — не сон заблудившегося путника, но солнечная сторона лондонской жизни XVIII века, опыт юнца, которому позволено бродить по соседним полям, и жившего в потворствующей этому семье на Брод-стрит рядом со сквером, который называется Золотым. Все биографы указывают на счастливое детство Блейка, хотя в дискуссиях о его детских «видениях» они пытаются абстрагироваться от Блейка, изображая его чудаком или мистиком. Они обычно упускают из виду, что профессиональный интерес художника-графика в том, чтобы «видеть через глаз» или не желают признать, что общество лондонских художников было для Блейка единственной школой , той средой, которая поощряла визионеров — не тех, которые «помалкивали» об этом, но тех, которые делали живые и ясные признания. Хогарт едва ли был мистиком, но посещали видения его, и многих других художников, включая Козуэя, преподававший в Школе рисования Парса, и близко общался с Блейком в течение наскольких лет, хвалившийся тем, что его посещают видения и позируют для его портретов. Блейк настаивал, однако, что его картины списаны с интеллектуальных видений, а не материализованных галлюцинаций.

How I did secretly Rage. I also spoke my Mind. [“Annotations to Reynolds”] War Unchained WILLIAM Blake (1757—1827) lived through sixty-nine years of wars and revolutions, political, industrial, and intellectual. But the first big fact about his life is that he grew up in a time of peace and never lost the feeling that he grew up in time of peace and never lost the feeling that England was a green and pleasant land, potentially the mart of peaceful nations; that London’s towers were a fit dwelling place for the Lamb of God. Without regular occupation until the age of ten when he entered drawing school, “sweet [he] roamed from field to field"; saw angels in a sunlit tree at Dulwich and among haymakers at dawn; bathed in the ponds near Willan's farm and in the Thames; haunted the printshops and the few accessible art collections; read the poets and prophets from Isaiah to Milton; recorder his joy in songs of laughter; and stored up impressions for the later building of Jerusalem. Blake's vision of paradise is no lost traveler's dream but the sunny side of eighteenth-century London life as experienced by a boy given to roaming the adjacent fields and living in an indulgent family in a Broad Street on a square namrd Golden. All the biographers rightly emphasize Blake's happy boyhood; yet in their discussion of his youthful “visions” they tend to isolate themselves from Blake by treating him as a quaint or mystic. They generally fail to take into account the graphic artist's professional interest in “seeing through the eye” or to recognize that the community of London artists which was Blake's only college was a milieu that encouraged visionaries — not those who had “ineffable” but those who had vivid and distinct revelations. Hogarth, scarcely a mystic, saw visions; and many other artists, including Cosway, who taught at Pars's Drawing School and was intimate with Blake for many years, boasted of ghostly visitors who sat for their portraits. Blake came to insist, however, that his paintings were drawn from intellectual visions, not corporeal hallucinations.

Джеймс Кинг. Уильям Блейк: Его жизнь. 1991

William Blake: His Life by James King. Weidenfeld & Nicolson. London. 263 pp, £25.00, March 1991, ISBN 0-297 -81160-6

Предисловие Уильям Блейк, поэт и художник, один из самых важных и противоречивых фигур в английский истории культуры. Прежде всего, он был человеком в высшей степени противоречим, чьё интенсивное, уникальное видение привело его к созданию своей собственной философии и мифологии. Он был Христианином, который презирал Христианство. Он был очень частным человеком, отошедшим от общества. Но он страдал из-за своего отказа от мира: он хотел славы — и в то же время он не хотел быть заражён успехом.

Preface William Blake, poet and artist, is one of the most important and controversial figures in English cultural history. Above all, he was a man of enormous contradictions, whose intense, unique vision led him to create his own philosophy and mythology. He was a Christian who despised Christianity. He was an extremely private person who retreated from society. But he was tortured by his rejection of the world: he wanted fame – and yet he did not want to be tainted with success.

Питер Акройд. Блейк: Биография. 1995

Peter Ackroyd. Blake: A Biography. Sinclair-Stevenson, 1995 - 399 pages ISBN: 1-85619-278-4 / ISBN-13: 9781856192781

Как можно извращать прекрасные соотношенья? Жизнь соразмерна точно так же, как и человек! Уильям Блейк [Вала, Ночь 9, 120:30-31] Кто не соответствует духу своего возраста — испытывает все бедствия этого возраста. Вольтер (фр.) Первая [глава]. Зачем я рождён с необычным лицом? В провидческом воображении Уильяма Блейка нет ни рождения, ни смерти, ни начала, ни конца, только вечное паломничество во времени по направлению к вечности. Но мы не можем следовать за ним в этот светлый мир, пока не можем, и его историю следует начать в доме над магазином трикотажа в Сохо, где, в 7:45 ноябрьским вечером 1757 года, в лондонскую зиму он явился плачущий в слабом свете свечи. Возможно, мы сможем увидеть, если постараемся, фонарь врача и уголёк в камине, приветствующие пищащего младенца; но очертания тех, кто присутствовал при этом рождении остаются окутаными глубоким мраком. Блейк позднее упоминал «Ангела при моём рождения» и «Ангела, который руководил моим рождением», но он хранил странное молчание о своей непосредственной семье. То немногое, что известно о них может быть описано здесь так: младенец был туго в пеленки, прежде чем вернуться к своей матери.

O how couldst thou deform those beautiful proportions Of life & person for as the Person so is his life proportioned William Blake Qui n'a pas l'esprit de son âge, De son âge a tout le malheur. Voltaire One. O why was I born with a different face? In the visionary imagination of William Blake there is no birth and no death, no beginning and no end, only the perpetual pilgrimage within time towards eternity. But we cannot follow him into that bright world, not yet, and his story must begin above a hosier's shop in Soho where, at 7:45 on a November evening in 1757, he came crying into the rushlight and candlelight of a London winter. We may be able to see, if we look hard enough, the doctor’s lantern and the fire of sea-coal that greet the piping infant; but the outlines of those who attended the birth remain shrouded in the deepest obscurity. Blake was later to invoke the 'Angel at my birth' and 'The Angel that presided oer my birth', but he remained strangely silent about his own more immediate family. The little that is known about them can be related here, as the infant is bound tightly in swaddling clothes before being returned to his mother.

Дж. И. Бентли (младший). Пришелец из Рая: Биография Уильяма Блейка. 2003

Бентли — G. E. Bentley, Jr. The Stranger from Paradise: A Biography of William Blake. Yale University Press, 2003 - 532 pages

Джералд Идс Бентли (младший) / Gerald Eades Bentley Jr.,

[с. 16] В детстве Блейк был маленький и крепкий, замечательный из-за своих пламенных волос, а потом уже из-за своих неотразимых серых глаз. . Как молодой человек и, вероятно, как мальчик, он «был коренастым, но хорошо сложенным, и с очень хорошими пропорциями», с «большой головой и широкими плечами… лоб его был очень высоким и выступающим над наружной поверхностью лобной кости. Его Глаза были особенно необычны большие и Глянцевитые, которыми он по-видимому заглядывал в иной Мир». Его желто-коричневые волосы "вставали, как извивающееся пламя, и выглядели на расстоянии, подобно лучам".

[p. 16] As a boy Blake was small and sturdy, remarkable first for his fiery hair and then for his compelling grey eyes.. As a young man, and probably as the boy, he "was short, but well made, & very well proportioned", with "a large head & wide shoulders... his forehead was very high & prominent over the Frontals. His Eye most unusually large & Glassy, with which he appeared to look into some other World." His yellow-brown hair "stood up like a curling flame, and looked at a distance like radiations".

Ссылки

• Commentaries on "Songs of Innocence and of Experience" at "English.uga.edu"

---

© D. Smirnov-Sadovsky. Translation. Commentary / © Д. Смирнов-Садовский. Перевод. Комментарий

---

Данное произведение является собственностью своего правообладателя и представлено здесь исключительно в ознакомительных целях. Если правообладатель не согласен с публикацией, она будет удалена по первому требованию. / This work belongs to its legal owner and presented here for informational purposes only. If the owner does not agree with the publication, it will be removed upon request.