Страницы из дневника (Смирнов)/1990-05-10

Страницы из дневника/1990-05-10. Бард-Колледж, США: О Соломоне, Абраме и Марии автор Д. Смирнов-Садовский

Дата создания: 28 мая 1990.

10 мая 1990, четверг, Бард-Колледж, США: О Соломоне, Абраме и Марии

Лена в отличие от меня спала долго и поэтому завтракали мы всего за час до ланча. Зашли в офис, где нам дали приглашение на субботний обед и бланки для заполнения о проведённом нами здесь времени от Soros Foundation. В музыкальном департаменте нам сказали, что в 1.30 в Chapel у нас встреча со студентами Bard College, и действительно, прогуливаясь по территории, мы обнаружили несколько объявлений об этом мероприятии.

За ланчем мы вели разговор с профессором Розенбергом, потом виделись с Леоном [Ботстайном] и Сарой [Ротенберг], которая дала мне фото с репродукцией «Malevolence» Уильяма Блейка. Пока Лена слушала в Chapel её игру на рояле, репетицию своей ф-п. Сонаты, я под дождём воротился домой за плёнками с нашей музыкой и партитурами.

К назначенному времени в Chapel собралось около 20 слушателей. Сначала Лена показала «Лесные прогулки», а затем я свою Симфонию целиком. Слушали очень хорошо и затем было много вопросов. Все, кажется, остались очень довольны встречей. Из композиторов были Тауэр, Тайтельбаум и молодой преподаватель контрапункта, который вёл себя очень неформально: появившись, он что-то комически выкрикивал, жестикулировал, подпрыгивал, слушал музыку, лёжа на полу, что составляло приятный контраст той чопорной атмосфере, которая обычно царит в церкви.

Соломон Волков

Мы зашли в департамент и Сара позвонила Соломону Волкову. Когда она передала мне трубку, я сказал:

— How do you do!

Соломон засмеялся и отвечал мне тем же. Я продолжал:

— Мы с вами практически незнакомы, но многое о вас слышали и читали всё, что можно было достать. Недавно мы прочли ваше интервью с Ростроповичем, а «Testimony» считаем одной из лучших книг о советской музыке и мечтаем почитать это по-русски.

Соломон ответил, что вопрос об издании книги в СССР уже почти решён — здесь дело уже не в политических соображениях, а в деньгах, которые его издатель требует от советской стороны.

— Но речь не об этом, — сказал он, — слушаете ли вы радио «Свобода»?

— Да, — ответил я, — слушаем, в том числе и вас.

— Да, я раз в неделю делаю музыкальную передачу и если вы не возражаете, я хотел бы сделать передачу о вас. О вашем поколении композиторов почти ничего не знают, а у «Свободы» гораздо больше аудитория, чем, например, у программы «Маяк»

И мы договорились о встрече утром в четверг [17 мая] (день нашего концерта в Нью-Йорке).

Сара повезла нас в драматический театр, где мы безуспешно искали подходящую ширму для альтиста (для завтрашнего исполнения «The Moonlight Story», хотела повезти нас в какой-то ресторан, но затем вспомнила о встрече с Ботстайном и отвезла нас домой.

Часок мы передохнули, прочли статью Харлоу Робинсона с огромным портретом Павленко под заголовком, а также портретами Сони Губайдулиной и нас с Леной в тексте, с обильными цитатами из всех перечисленных здесь авторов. Затем сходили в сауну и бассейн, и в 6.30 пошли в столовую на обед, устроенный в честь Андрея Синявского [или Абрама Терца], прибывшего сегодня из Парижа. Нас познакомили с Леоном Воловичи, профессором из Израиля, мистером Шуманом (не имеющим отношения к музыке), с девицей из Сан-Франциско по имени Алиса, прекрасно говорящей по-русски со слегка киевским акцентом и кем-то ещё. Потом появился маленького роста, чуть сгорбленный, с длинной седой бородой и прокуренными зубами типично русский мужичок-старичок и всем пожал руки, в том числе и нам.

— Вы знакомы? — спросил нас Воловичи и с помощью Гены Шкляревского познакомил нас с Андреем Синявским и его женой Марьей Васильевной [Розановой], полноватой пожилой матроной с гордым независимым чуть презрительным взглядом.

Лена прошептала мне:

— Неужели это она? Невероятно! Как Валера мог быть влюблённым в эту женщину?, — затем спросила уже её:

— Вы знаете Валерия Н.? Это наш друг.

— Да, я его помню, — ответила Марья Васильевна.

Она рассказала о своём журнале «Синтаксис» и о своём издательстве в Париже. Тут Гена, как мне показалось, чуть неуместно сел на своего конька — «марксизм» — и стал говорить о временах Брежнева, которые он не считает «полным застоем» в отличие от советских историков. Кто-то сказал, что кушать подано.

Все пошли к столу. Гена представил всех сидящих за столом. Когда он дошёл до нас, я сказал:

— А мы здесь единственные представители Советского Союза.

Все засмеялись и Лена спросила:

— Ты что, этим гордишься? — и это ещё больше всех развеселило.

Синявский спросил, можно ли здесь курить и, если можно, то почему нет пепельниц? Шкляревский побежал за пепельницами.

— А кто этот, который всех представлял? — спросил Синявский.

— Это Gennady Shkliarevsky, профессор истории, — ответили ему.

— То что он профессор истории я догадался, а вот имени не разобрал.

Мария Розанова и Андрей Синявский

Слева от Синявского сидел Воловичи. Между Синявским и его женой сидел переводчик Роман Каплан, Лена сидела от Марьи Васильевны по правую руку, далее во главе стола я и Karen Greenberg, затем Геннадий со своей женой Леной, за ними Алиса, мужчина и женщина, имена которых я не разобрал и в конце мистер Шуман. Шёл интересный разговор, более всего сконцентрированный между Романом Капланом и Марьей Васильевной на тему об Иосифе Бродском, причём Марья Васильевна крыла его последними словами, а Роман защищал его, а затем, поддавшись её напору, тоже перешёл на осуждающий тон. Лена спросила о Лозанском.

— Да, я этого проходимца знаю, — сказала Марья Васильевна, — оборотистый парень, ему бы пылесосами торговать.

Лена возразила, что Эдик добрый и приятный человек.

— Ну, может быть, а я просто злая женщина, — ответила та, из чего Лена заключила, что Марья Васильевна подражает Надежде Яковлевне Мандельштам, почти буквально цитируя её.

Я проводил Лену на репетицию, потом возвращался, а затем снова уходил, меняясь с Леной местами —обсуждалась возможность особого освещения сцены для исполнения моей пьесы в завтрашнем концерте.

Когда я снова водрузился на своё место за столом, Марья Васильевна посмотрела внимательно в нашу сторону:

— Я смотрю и не понимаю, как могут два композитора уживаться в одной квартире. Более естественно было бы, чтобы один сочинял, а другой быстро-быстро это исполнял, — и она стала перебирать пальчиками, изображая игру на рояле.

Обед закончился и я оказался рядом с Синявским.

— Нельзя ли чего-нибудь вашего почитать? — спросил я. — Мы были под большим впечатлением от вашей «Гололедицы» и некоторых рассказов, которые нам удалось когда-то достать.

— Я пишу очень медленно, — ответил он. — Например, я написал роман «Спокойной ночи», но не захватил с собой, не знал, что здесь будут соотечественники, которым интересно.

— А как, наши журналы печатать не берут?

— Журналы не берут, но идут какие-то переговоры, очень тёмные. Сейчас много печатается, например, в «Юности» была проза Даниэля или много печатают Войновича.

— Мы немного знакомы с ним, встречали в гостях у Денисова. Вы знаете Денисова?

Синявский утвердительно кивнул. [Я спросил:]

— А как вы относитесь к Войновичу?

— Хорошо!

Тут подоспела Марья Васильевна с вопросом:

— Это вы о ком?

— О Войновиче.

— Да, мы относимся к нему хорошо! — подтвердила она и снова отошла.

— А вот такой вопрос, может быть наивный, не хотелось ли бы вам вернуться?

— Как вернуться! — безнадёжно воскликнул он, — тут просто для того, чтобы посетить страну с советским паспортом (у меня два паспорта — советский и заграничный), столько приходится выслушать. Они говорят: «Вы же умный человек, сами должны понимать!» То же самое мне говорили ещё в лагере. А почему я должен понимать? Я не понимаю.

— Да, — сказал я, — сейчас такая ситуация, что лучшие музыканты-исполнители эмигрировали, поэты, писатели и художники тоже — это вы знаете. Да и композиторам не сладко. Но нам очень бы хотелось, чтобы всё-таки была возможность нормально жить в России.

— Конечно, — согласился он, — для нас самое главное — это Россия. С ней связана вся наша жизнь.

© Д. Смирнов-Садовский.