1979–1980
СТАНСЫ ПЕРВЫЕ
Елене Шварц
For ever separate, and for ever near.
A. Pope
1
Поэт есть тот, кто хочет то, что все
хотят хотеть: допустим, на шоссе
винтообразный вихрь и черный щит –
и все распалось, как метеорит.
Есть времени цветок, он так цветет,
что мозг, как хризопраз, передает
в одну ладонь, в один глубокий крах.
И это правда. Остальное – прах.
2
Не смерти, нет – и что нам в этом зле,
в грехе и смерти? в каменной золе
других созданий, рвавшихся сюда
и съеденных пространством, как звезда.
А жизнь просторна, жизнь живет при нас,
любезна слуху, сладостна для глаз,
и славно жить, как будто на холмах
с любимым другом ехать на санях.
3
Какой же друг? Я говорю: мой друг –
и вижу: звук описывает круг,
потом другой, и крутит эту нить,
отвыкнув плакать, перестав просить.
Мой друг! я не поверю никому,
что жизнь есть сон и снится одному, –
и я свободно размыкаю круг:
благослови тебя Господь, мой друг.
4
И ты, надежда. Ты равняешь всех:
все водят, это прячется: в орех,
в ближайший миг, где шумно и черно,
в сушеный мак, в горчичное зерно –
ох, знаю я: в мельчайшую из стран
ты катишь свой мгновенный балаган,
тройные радуги, злаченый мрак.
А безнадежность светит нам, и как!
5
Кто день за днем, как нищий в поездах,
с притворными слезами на глазах
в ворованную шапку собирал –
тот, безнадежность, знает твой хорал.
Он знает это зданье голосов,
идущее в черновике лесов
все выше, выше – и всегда назад.
И сам поправит, если исказят.
6
Так пусть же нам покажут ночь в горах,
огонь в астрономических садах
и яблоню в одежде без конца
как бы внутри несчастного лица.
Ее одежда не начнется там,
где лепестки начнутся: по пятам
за ней пойдут соцветья и цветы
в арктическую рощу высоты.
7
Там страшно, друг мой. Там горит Арктур
и крутятся шары. Там тьма фигур
с пристрастьем наблюдает мир иной
и видит нас сверкающей спиной:
как будто мы за ней идти должны
из тьмы глубоководной глубины.
И мы идем, глотая пыль и соль,
как шествие, когда вошел король
8
и движется по улицам своим
к собору кафедральному. Пред ним
опустошенье. Позади него –
мильоном спичек чиркнув, вещество
расходится на лица и дома,
столбы, как их расставила чума,
простые арки, плаванье и звон....
Но что он видит – знает только он.
9
Ни смерть, ни жизнь, ни зверь, ни человек
и ни надежды безнадежный бег,
ни то, что мы оправданы давно,
ни то, что в глубине моей темно,
не есть желанье, ни желанья часть.
Желанье – тайна. О, желанье – пасть
и не поднять несчастного лица.
Не так, как сын перед лицом отца:
10
как пред болящим – внутренняя боль.
И это соль, и осолится соль.
СТАНСЫ ВТОРЫЕ
На смерть котенка
Ach, wie nichtig, ach wie fluchtig...
Хорал И.С.Баха
1
Что делает он там, где нет его?
Где вечным ливнем льется существо,
как бедный плащик, обмывая прах
в случайных складках на моих руках
не менее случайных. Разве сон
переживает душу, как озон
свою грозу, – и говорит о ней
умней и тише, тише и умней.
2
Тогда крути, Фортуна, колесо,
тень мнимости, Сатурново кольцо,
тарелку у жонглера на шесте
в обворожившей сердце пустоте.
Но даже на тарелке пылевой,
где каждый обратится в призрак свой,
мы будем ждать в земле из ничего,
прижав к груди больное существо.
3
Больное, ибо смерть – болезнь ума,
не более. Болезнь и эта тьма,
в которую он смотрит, прям и нем,
Бог знает где, Бог знает перед кем.
На твой точильный круг, на быстрый шум,
исчезновенье! пусть наложит ум
свой нож тупой – и искры засвистят,
и образы бессмертные взлетят.
4
Вращаясь, как Сатурново кольцо, –
о горе. Кто кому глядел в лицо?
кто знал кого? к тому, что за спиной,
оглянется – и образ соляной
останется. Мужайся, жизнь моя:
мы убегаем из небытия
огромной лентой, вьющимся шнуром,
гуськом предвечным над защитным рвом.
5
Но если бы с обидой или злом
они являлись! колотым стеклом
кидая нам в глаза – и в тот же миг
живые слезы вымывали их!
Ну, поднимись! лежать в уме ничком
немыслимо; держаться ни на чем,
не быть ничем, крошиться, как слюда,
катиться, как шеольская вода!
6
галактика? воронка? водопад?
рассыпанный и распыленный клад?
но что-то там болеет: бедный путь,
как ящерка, мелькнувший где-нибудь,
среди камней, быть может, мировых,
бесценных, славных. Только что нам в них.
И нужен облик, видимый, как снег:
он колыбель, качающая всех.
7
Живое живо в глубочайшем сне,
в забвении, в рассеянье, на дне
какого-то челна: не дух, не плоть,
но вся кудель чудес Твоих, Господь.
Оно признанье – собеседник Твой.
Оно сознанья ливень проливной.
Под шум воды на крышах шумовых
оно заснуло на руках Твоих.
8
Грядущее – как степь, как решето.
Не бойся и не жалуйся: ничто
здесь все равно не будет больше слез.
Все остальное пусто, как мороз
арктический. А он себя сомкнул,
и холмик смерти быстро обогнул,
и побежал, словно увидел цель.
И в эту шерсть уходит взгляд, как в щель.
9
И все пройдет, и все летит, как снег:
изнанка зренья, оболочка век,
пустого сновиденья вещество
или измученное существо –
неважно. Все уйдет из глаз моих
по образам и по ступеням их,
все катится, как некий темный шар,
разматывая имени пожар.
СТАНСЫ ТРЕТЬИ
Вино и плавание
Non vogliate negar l'esperienza
di retro al sol, del mondo sanza gente...
Dante. Inf. XXVI,17-18
1
Существованье – смутное стекло.
Военный марш или роман Лакло,
или трактат о фауне озер –
мне все равно. Гадательный прибор
повсюду крылья пробует, горит
и в зрении, как бабочка, сорит
другими временами, и другой
моток пространства катит перед собой.
2
Я не люблю старинных небылиц
о призраках убитых и убийц,
и если их нацедит ночь сама –
тяжелый хмель трусливого ума
я выплесну: судьбой теней своих
пусть бесы потешают псов цепных
и, чью-то совесть подцепив крючком,
показывают в облике ручном, –
3
чур, чур, меня! сам воздух, самый ход
его: подобье капилляров, сот,
безвидных гротов, кованых оград –
не пустится на этот маскарад.
Но полночь – кубок; я возьму его,
и смертных чувств простое вещество,
бесстрашное – да будет вживлено
в поминовенье, сладкое вино.
4
Оно одно – обширная, ничья,
единственная родина, края́,
в которых, кроме кра́я, ничего.
Когда-нибудь другое существо
возьмет его и вспомнит обо мне,
как будто я давно уже вовне
или не то, что здесь передо мной
стоит, пренасыщаясь глубиной...
5
Ну, колеса тяжелый поворот:
ход краткостсй, верхов, низов, долгот,
машина звука, плаванье в уме,
движенье по неведомой кайме.
Не правда ли? нам жить не надоест,
пока мы не увидим Южный Крест –
и ради состраданья звезд чужих
употребим остаток чувств земных!
6
Бездейственное плаванье влечет
особенно: как будто дальше ход,
похожий на мышиный. Вот туда
с тяжелым стоном тянется вода.
О, говорят, что есть еще места,
где здешнего пространства теснота
пульсирует и кажется другой –
проколотой таинственной иглой.
7
Внутри? о да. Но лучше не внутри,
а где-нибудь. Скорее оботри
от внутреннего драгоценный жар,
кристальный куб, пересеченный шар:
оно мелькает, как летучий прах,
всё счастья ждет, всё топчется в дверях,
всё ноет, будто ты чего жалел
или свой хлеб перед голодным ел –
8
и ну его. Уж если быть, то быть
несчастными без оговорок: плыть
прямо в прозор двух щелкающих скал
и, как ребенок, знать, что ты пропал:
– Глядите же вы все, как я хочу,
чтоб вы меня не знали! как взлечу
куда-нибудь из ваших черных дыр –
вы, чудища, и ты, проклятый мир!
9
Как сироты, привыкнувшие красть,
врать, сквернословить, прятаться – и всласть
всё думать, думать, думать что есть сил,
что лучше бы их этот Бог забыл,
что Он как боль в кишках, как соль в глазах... –
вдруг видят сон: неразличимый прах
расходится, спокойно отстоя.
И кто-то молвит: – Умница моя,
10
я знаю кое-что о чудесах:
они как часовые на часах.
СТАНСЫ ЧЕТВЕРТЫЕ
Памяти Набокова
And then the gradual and dual blue,
As night unites the viewer and the view.
Pale Fire
1
Есть некий дар, не больший из даров;
как бы расположение шаров,
почти бильярд – но если сразу сто,
задетые одним, летят в ничто.
Мой бедный друг, воображаешь ты
корзину беспримерной темноты?
ничуть не так. Вот замысел игры:
его объем есть острие иглы.
2
Дремучая зима, солнцеворот,
когда мороз свою лучину жжет.
Суровое созвездье-полуконь,
стоит, нацелясь в низовой огонь
огнем другим – и чу, свистит стрела.
И чучело альпийского орла
за перевалом бренности земной,
словно рожок, беседует со мной.
3
Как странно: быть, не быть, потом начать
немного быть; сличать и различать,
как бабочка, летающий шатер
с углом и лампой, с линиями штор,
кончать одно и думать о другом,
как облако, наполнить целый дом,
сгуститься в ларчик, кинуться в иглу
и вместе с ней скатиться в щель в углу.
4
И триста лет лежать себе в пыли –
и вдруг звучать, как бой часов вдали.
5
Неслышимая музыка звучней.
Собрав мирьяд рассеянных лучей,
она для нас играет за углом
огромным зажигательным стеклом.
И нравится ее простая весть
о том, что все не здесь – и снова здесь,
что и́скрится хрусталик слуховой,
как снежный порох в бездне меховой...
6
Что это, арфа, клавиши? мой друг,
ничто нам не напомнит этот звук.
То в Альпах непроглядная пурга,
то легкий дух трубит в свои рога.
То дух созвучий, двух и снова двух,
и тот далекий отлетевший дух,
который наполняет этот стих,
как фульский кубок в глубинах морских.
7
Среди старинных стесанных монет
и денег государств, которых нет,
дукатов и цехинов и гиней –
среди всего, что умный казначей
собрал по свету и послал назад,
где все сочтет подводный нумизмат, –
дух говорит, как клады из волны,
изъеденные солью глубины.
8
Клянусь: и дар, и несравненный труд,
и этот всё вмещающий сосуд,
который сохраняют времена
для некоего нового вина,
мы берегли ревнивей, чем король
из неизвестной Фулы: только соль
возьмет его, когда я предпочту,
как пустота, увидеть пустоту.
9
Затем, что, замирая перед ней,
живая плоть исполнена теней
или видений: дуя на ожог,
бессмертие играет, как рожок.
И сладостно меж образов своих,
шаров, шатров и коридоров их
существовать. Но сладостней всего
уйти из них, не помня ничего.
10
А эти все, кто мучает других,
кто скверными губами скверный стих
разжевывает, кто сует в гробы
учебники рабов: "мы не рабы", –
кто хочет зла, как будто зло – еда,
и сам себе отвратен навсегда
и выветрится, как кухо́нный чад, –
мне жалко их. Но пусть они молчат.
11
Никто не знает, где он будет жив
и где живет, разлуку разложив
на колебанья зрительной волны
фосфоресцирующей глубины,
как дух и тень. И все соединит,
и все рассыплет. Царственный магнит,
дар привлекает множество даров
и катится, как ливень из шаров.
12
Так выпьем кубок, сложенный, как соль,
за эту жизнь, похожую на боль –
и всё же на пастушеский рожок.
За дальний звук, который ум зажег
и сердце отогрел – и не могло
перемениться смутное стекло.
Еще за то, что мы прискорбно злы.
За милосердье – острие иглы.
КОДА
Поэт есть тот, кто хочет то, что все
хотят хотеть. Как белка в колесе,
он крутит свой вообразимый рок.
Но слог его, высокий, как порог,
выводит с освещенного крыльца
в каком-то заполярье без конца,
где всё стрекочет с острия копья
кузнечиком в траве небытия.
И если мы туда скосим глаза,
то самый звук случаен, как слеза.