Дневниковые записи Э. В. Денисова о Д. Д. Шостаковиче
Числа 12/IX (1952)[1] был у Д. Д. Показывал ему свои прошлогодние opus’ы. Про «Родник» сказал, что ему даже нечего сказать (больше других понравился). Второй — сказал, что слабее двух других, но чем, трудно сказать. В третьем — слишком много орг<анного> пункта на тонике. Тоже и в ром<ансе> на ст<ихи> Петефи (F-dur). Вообще же всё мило, традиционно и не больше (то же и про кларнетную пьесу). В этом отн<ошении> больше понравилась медл<енная> часть квартета. Даже говорил о «глубокомыслии» и протестовал, когда я говорил о «потугах на глубокомыслие». Только сказал, что в конце многовато тонич<еского> орг<анного> пункта («на доминанте можно сидеть сколько угодно, а на тонике же — нет»). Советовал больше писать «быстрой» музыки. Говорил, что в первое время и сам и все его сверстники писали, преимущественно, в медленных темпах — «это легче». Сам за лето ничего не написал — не писалось («загадки творческого процесса»). Нина Васильевна — опять на работе (на Кавказе <нрзб>)[2]. Максим — болел вирусным гриппом (эти дни). В комнате всё по-прежнему. На столе лежала книжка о футболе и интересная (подаренная ему кем-то) книга о Дрездене. Я, говоря о ней, упомянул о книге Эренбурга «Мой Париж». Он её хорошо помнит. Купил магнитофон. «Крутил» мне 8ую симфонию (Мравинский). Я следил по партитуре (Peters), сидя в его кресле за письм<менным> столом. Он же сидел у магнитофона и кое-где прибавлял, кое-где убавлял звучность. Хотел ещё раз переписать её. Говорил, что Рахлин взялся дирижировать ею, но что это — безнадёжная затея, т. к. её, конечно, не пропустят.
23/I был вечер памяти Яворского (в М<алом> зале). Д. Д. должен был играть там свои сочинения. Вечером 21ого я ему позвонил, думая, что он со мной захочет встретиться, если у него есть время. Оказалось, что эти дни он очень занят (23его он прямо после концерта уехал в Ленинград). Когда я пришёл на концерт, то увидел около лестницы, выходящей в артистическую и на балкон Д. Д., кот<орый> сказал мне, что он специально приехал пораньше и ждал меня, зная что я приду на концерт и повёл меня в артистическую, сказав, что хочет мне сделать «маленький подарочек». Когда мы поднялись в артистическую, он вынес, завёрнутые в газету и перевязанные ленточкой 2 тома своих фуг, кот<орые> только что вышли из печати и в магазинах появились только через день после концерта. Я был, конечно, очень тронут. На конц<ерте>он играл d-moll'ную фугу (очень неудачно) и интермеццо и финал из Квинтета.
После этого видел его 3 раза — 2 раза на концертах пленума (31/I и 8/II) и 10ого он играл 2 фуги (d и e) в Малом зале. В антракте я поздравил его, т. к. он играл на этот раз хорошо. Был недоволен тем, что рояль «не отвечает» (повторил несколько раз это выраж<ение>, сказанное тут же сидящим Бабаджаняном. Очевидно, оно выражало его собственное ощущение, т. к. он был как-бы очень обрадован ему). В артистич<еской>сидела также и Нина Васильевна.
1/XII-53. Был у Д. Д. с 4ёх до 5ти. Принёс ноты 5го квартета. Он ещё сидел дома после болезни (гриппа). О 5ом квартете сказал, что печатать его едва ли будут, т.к. «музыкальные круги относятся к нему отрицательно». Видно, что очень любит этот квартет. Сказал, что 4й квартет гораздо хуже 5ого и назвал его «развлекательным». Исполнением 5ого квартета очень доволен. Говорит, что 4й они играют плохо. Хочет дать Дубинскому и др., кот<орые> играют оч<ень> хорошо, но «Бетховенцы» заявили, что это приведёт к разрыву (обиделись). Будут играть «Бетховенцы». Д. Д. говорит, что «Я не люблю ни слишком дружественных, ни слишком враждебных отношений между людьми. Отношения должны быть простыми».
Это многое объясняет в его поведении. Разговорились о его детях. Болтал, что Галя получит по русскому тройку («А могла бы кончить с медалью школу»). Собирается <учиться> на биолога. Он болтал, что Галя не выдержит конкурс. Вспомнил, что сам плохо писал сочинения. Удивляется, почему это так расценивается. Говорит, что умение писать сочинения «от бога». Характерен рассказ о том, как он один раз (хохоча) написал сочинение в стиле бледно-розового заката, соловьёв и прочего и пошёл на урок, будучи уверен, что получит двойку и был очень удивлён, когда учитель поставил ему 5 и даже оставил это соч<инение> у себя, «чтобы перечитывать его». Характерный штрих — отсутствие стремления к внешним эффектам и даже боязнь их (скромность). Рассказывал о личной жизни «Бетховенцев» и о том, как он дразнит Сергея Ширинского — «Тебе не дали орден за моральное разложение» (тот без конца женится).
10я симфония.
Вайнбергу, когда играли симф<онию> в 4 р<уки> в консе<рватории>: «Хорошо, если бы они (т. е. ленингр<адский> орк<естр>) сыграли её так, как мы с вами».
Только ч<то>приехал в Ленинград (17/XII-53 г.), сразу же позвонил его матери. Он ей сказал, чтобы я зашёл в гостиницу (он сказал мне телефон и адрес). Билет мне он дал за 13 р<ублей>, на 13 ряд и сидел я рядом с Т. Николаевой. После концерта пригласил к себе на торжество.
Первый тост Д.Д. поднял за Мравинского. Тот: «Брось, Митя (≈[3]). Лучше выпьем за то, что ты есть». Пили за здоровье Оборина, матери Д. Д., его детей и др<угих>. Д. Д. поднимал тост за балет Хачатуряна «Спартак» (внимательность — другие забыли), за Рабиновича (кот<орый> всё время молчал и на кот<орого> не обращали никакого внимания), за отсутствующего М. Вайнберга (хорошо) и, когда провозглашали тост за приехавших москвичей (Левитина и Атовмяна), то он добавил и мою фамилию (причём, назвал по имени и отчеству). Провожал его мать, сестру и Галю (на такси) домой (он попросил). На следующий день я не знал, как быть с билетом и никак не мог поймать Д. Д. Помогла мне его мама и ещё одна женщина, кот<орую> я не знаю (она родственница или приятельница их). После концерта, когда я попрощался с ним, он пригласил звонить и заходить к нему, пока я ещё не уехал из Ленинграда (чем я не воспользовался). Деньги, кот<орые> я брал у него на такси (50 руб<лей>), я отдал Нине Васильевне (не знаю, знает ли он об этом).
4/V-54. Был у Д. Д. с 8 ч<асов>. до 1020.
Слушал запись 8ой симф<онии>. Был Атовмян. Потом он ушёл, а меня Д. Д. оставил пить чай. Всё время бегает, не может 2ух минут сидеть на месте. Рассказывал много о Глазунове, говорил, что недавно по радио слушал его 7ую симфонию и 3 первых части ему очень понравились (несмотря на то, что он его недолюбливает). Говорил, что Гл<азуно>в молодым человеком схватил триппер и ему пришлось кастрироваться. Очень много пил, наверное, по этой причине. Феноменальные способности. Д. Д. говорит, что делали такое упражнение: нажимали одновременно 5 клавиш подряд, а потом опускали одну из них и Глазунов говорил, какую именно опустили. Называл все звуки в любых сочетаниях, взятых в самом низком регистре. Д. Д. говорит, что сам (много) упражнялся в этом, но особенно больших успехов не достиг. Говорит, что Глазунову можно было сыграть один раз сочинение без нот и тот уже помнил его во всех деталях. Был плохим дирижёром и страшно обижался, когда его не признавали за дирижёра. Сидел буквально на всех экзаменах, причём он всем ставил 5 с плюсом. Д. Д. говорит, что когда он одной стажёрке не поставил +, то с той приключилась истерика. Это не относилось к композиторам, которых он судил очень строго и точно, споря за каждый (+) или (-). Обычным его завсегдатаем в выпивках был один гардеробщик, кот<орого> обошли наградой и кот<орый> от этого запил.
Говорили об Асафьеве. Д. Д. говорит, что он ему очень антипатичен. Глазунов называл Асафьва «музыкальным проходимцем». Вначале Асафьеву посвящалась «Леди Макбет», но потом Д. Д. вычеркнул это посвящение. Называет его «великорусским шовинистом».
Глазунов последнее время вёл камерный ансамбль, причём Д. Д. говорит, что однажды он выучил трио Шуберта и принёс на урок, тот послушал, ничего не сказал и попросил сыграть ещё раз. После этого он похвалил в двух словах и сказал, что теперь нужно учить что-нибудь другое. Так проходили все уроки.
3/III <1955> был у Д. Д. Он был очень расстроен, так как узнал о кампании против «Евр<ейских> песен». 2 анонимных письма — очень грубые и вульгарные («продались жидам»). Говорит, что анонимных писем никогда не читает, но тут прочёл, так как было очень коротко (на машинке).
Говорит: «всё время воспитываю в себе философское отношение к подобным выступлениям и не думал, что это так меня огорчит». Говорит, что всегда ненавидел антисемитизм. Вспомнил указ Ленина (забытый).
Насчёт 10й симф<онии> на пленуме: «лучше бы Мравинский…»
Об исполнении Максимом и Аллой Концертино[4]: «чудеса дрессировки». «Жаль, что нет секретаря — раньше Нина Вас<ильевна> подходила к телефону и говорила, что я уехал на 2 месяца, а сейчас самому приходится со всеми говорить». Над столом — большая фотография Нины Вас<ильевны>, на нотной тумбочке — гипсовый бюст. Хочет поехать в кон<цертную> поездку в конце марта, «поправить пошатнувшееся материальное положение».
Отвёз меня домой на своей машине.
Доп<олнение>: Предполагает, что все неприятности с евр<ейскими> песнями идут от Александрова (министра).
21/IV-58 г. Был у Д. Д. с 215 до 320. Спрашивал о моих делах. Очень одобрил мысль о работе над романсами Мусоргского. «Вы знаете, пожалуй я больше всех люблю этого композитора. Никто, как он, не болел так за народ». А ведь у Мусоргского есть очень плохие произведения, напр<имер> фортепианные, но он начинал писать замечательную музыку, когда «болел за народ».
Шёнберг — «знаете, не люблю я этого композитора». Говорил, что недавно смотрел его сонату для для виолончели соло[5]: «Написано на двух строчках. Даже на рояле играть невозможно. Взял линейку, всё вымерил — оказалось, что на виолончели всё можно сыграть». «Три маленькие литургии» Мессиана — «ничего, но немного сладко всё это».
Хачатурян: «Не понимаю, как это в наше время можно писать такую плохую музыку (играет) и самому восхищаться ею». «Необычайно биологически одарён».
Прокофьев: восторгается виолонч<ельным> концертом. «Шестую сонату люблю больше седьмой».
Записываю много времени спустя, так что многое позабылось.
Играл Д. Д. свою оперу. Он очень расхвалил. Сказал: «пописывали. пописывали, да и стали настоящим композитором». Говорил, что «надо скорее кончать и ставить». Я сказал, что это будет сделать трудно, так как собственно идея оперы не очень может быть одобрена в наши дни, и это может послужить одним из главных препятствий при постановке (об этом мне говорил А. Хачатурян). Он возразил и сказал, что сама идея хороша. Спросил, где я взял сюжет и нет ли у меня этих сказок? Сказал, что сам бы хотел написать оперу на подобный сюжет. В том, что это не было пустой фразой, я убедился через несколько дней, узнав от В. Я. Шебалина, что ему звонил Д. Д., просил эти сказки и сказал, что хочет писать оперу.
В том, что ему действительно опера понравилась, я узнал и от М. С. Вайнберга[6], кот<орого> Д. Д. встретил на концерте и начал разговор с похвал моей опере.
Я спрашивал его, нет ли здесь «стиля russe», но он ответил, что в опере — настоящая русская музыка и, как он выразился, «слышно, что русская душа поёт».
Советовал в кабаке написать по-настоящему мрачную музыку, а в финал ввести палача и дать ему арию, что я, очевидно, и сделаю. Это оживит финал, а кроме того будет ещё один персонаж, играющий на вторую линию, которая мало представлена в действии.
При последнем посещении (28/VI) он был болен воспалением лёгких и большей частью лежал. Рассказал, как Хачатурян и Свешников выпросили у него пятёрку для Лапутина[7]. Говорит, что во время болезни раз 6-7 прослушал «Песнь о земле» Малера и теперь знает её наизусть. Я вспомнил, как перед этим, когда мы были с ним в «Арагви», он говорил, что последняя часть «Песни о земле» — это самое гениальное, что было создано в музыке: «Это выше Баха и Оффенбаха». Немного иронизировал о том, как у Малера вечность («ewig») изображается челестой.
«Если б Вы знали, Эдик, как трудно мне сейчас жить… Ведь всё хозяйство лежит на мне».
Узнал, что я не читал «Бесы» Достоевского, искал их по всем шкафам, но не нашёл. Я взял у него 2 томика Стефана Цвейга.
«Хорошо бы было, если бы Вы поступили в аспирантуру…»
Примечания
- ↑ (1952) — добавлено сверху (вероятно, позднее).
- ↑ Нина Васильевна Шостакович (Варзар, 1909-1954), по профессии астрофизик, проводила научные исследования в Институте физики в Ереване и в лаборатории Артёма Алиханьяна на Кавказе на горе Арагац, и в начале 50-х годов часто покидала мужа.
- ↑ Так в оригинале.
- ↑ Концертино ля минор для двух ф-п., Op. 94 был впервые исполнен 8 ноября 1954 года в Малом зале консерватории Аллой Малолетковой и Максимом Шостаковичем.
- ↑ Такого сочинения у Шёнберга нет. Вероятно имеется в виду Концерт для виолончели с оркестром Ре мажор (свободная транскрипция Концерта для клавесина Георга Маттиаса Монна, выполненная Арнольдом Шёнбергом)
- ↑ Вайнберг Моисей Самуилович (1919–1996), композитор
- ↑ Вероятно: Лапутин Лев Александрович (1929—1968), композитор.
