Воробьиное болото
Полесский рассказ
Проснувшись от утреннего холода, Андрий Снижко норовил еще минуту полежать под своим коротеньким «охотничьим» тулупчиком, но бесполезно. Мороз донимал как безумный. Ничего не поделаешь. Он осторожно встал с твердой лавки, на которой так сладко проспал всю ночь, и открыл дверь. Выглянув наружу, невольно зажмурил глаза, защищаясь не столько от острого дуновения хлесткого мороза, сколько от яркого блеска ледяных сосулек, сказочными сталактитами свисавших с низкой крыши этой одинокой леснической хижины. На выветренном морозными ветрами шершавом лице он почувствовал мягкие лучи давно чаемого солнца и — словно губка — вбирал их в себя. С закрытыми глазами повернулся лицом к хижине и осторожно глянул из-под век. С первого взгляда ему показалось, что куски смолы на дровах, возле печки, — совсем не смола, а рассыпанное золото, и обычные оловянные чашки на грубом столе — чистое серебро. В этот миг он услыхал какое-то порывистое шуршание на койке, стоявшей против лавки, у другой стены комнаты, и быстро закрыл дверь. Потом, осторожно ступая, чтобы не разбудить товарища по своему «охотничьему» путешествию, захлопотал около печки.
Раздув угли, еще не успевшие погаснуть, положил на них несколько сосновых поленьев и стал ждать, пока они займутся. Желтая смола трещала, как будто кричала, но вдруг пронзительно свистнула и разразилась на всю печку целым снопом прыткого пламени. Андрий быстро поставил в печку еще с вечера приготовленный чайник и сказал сам себе:
— Ну, скоро и чаек будет!..
Потом накинул на плечи тулупчик, сел на какой-то деревянный обрубок, стоявший против печки, скрутил толстую махорочную цигарку и так замер.
Сквозь узкую щелку в двери золотой прядью пробивалось в хижину солнечное сияние — верный признак того, что впереди чудесный полесский зимний день. Глядя на эту золотую прядь солнечного сияния, Андрий Снижко медленно, как сквозь сон, начал вспоминать всё, что было с ним до сих пор.
Первая мысль, разумеется, обратилась к койке, где спал его товарищ, но сразу же отступила, превратившись в немое изумление.
— Откуда у нее, такой хрупкой, столько силы взялось, чтобы перенести такую страшную метель?..
Дальше — другие мысли, а именно: мысли о пережитом. Через полузамерзшие топи, что вокруг Воробьиного болота, приходилось чуть ли не на карачках лезть, чтобы найти какую-нибудь дорогу. А тут еще и метель. Тысячи тысяч мерзлых крупинок били в глаза, секли, резали, раскраивали лицо, но всё же как-то выпутались.
Взъерошенные клубы снежной пыли поднимались из Воробьиного болота, как пар из гигантского котла, катились во все стороны и преграждали им дорогу подвижными сугробами, через которые ни перейти, ни на лыжах перескочить.
Но ощущение недалекого убежища заставляло их из последних сил двигаться вперед, несмотря ни на что. Иногда останавливались, чтобы обменяться каким-нибудь словом, но видели только раскрытые рты друг друга и снова должны были ложиться грудью на ветер, чтобы не опрокинуться и не полететь в снежную пропасть.
Чтобы добраться до убежища, нужно было перейти часть замерзшего болота-озера. Привязав лыжи, пытались перескочить через него с большого разгона, но сугробы сухого, сыпучего снега затормозили их и здесь. Пришлось повернуть к середине полузамерзшего болота, и оттуда, перебегая от одного куста ивняка к другому, продирались вперед.
Вспоминая об этом, Андрий Снижко изумлялся, как она проворно и легко маневрировала на лыжах, рискуя на каждом шагу «засыпаться», и всегда первая добиралась до каждого следующего куста, дававшего им минутный приют и отдых. Временами, когда всё вокруг покрывалось густой белой мглой, она была единственным темным пятном, которое двигалось вперед и понуждало его к тому же. Опять-таки, иногда были такие моменты, когда она, скользя по гибкому льду болота, отчаянно перелетала через опасное место и, оказавшись на сугробе снега, махала ему рукой, чтобы он не шел за нею.
Однако когда начало смеркаться, они, взявшись за руки, общими усилиями преодолели последний натиск метели и добрались вот до этой одинокой леснической хижины, ставшей местом их пристанища. И, кстати, когда отворяли дверь, почувствовали, что метель вдруг приутихла, только деревья глухо-глухо о чем-то шумели.
— А все-таки весна скоро… — сказала она, входя в хижину.
— Ага… — согалсился он и был несказанно рад, что снова может слышать ее голос и говорить с ней.
Бульканье воды в чайнике вынудило его оторваться от воспоминаний о вчерашнем. Он быстро вытащил чайник из печки, бросил в него горсть чая и, открыв дверь, крикнул:
— Ну-ка, встань и глянь, сколько солнца!..
Вместо ответа с койки послышалось невнятное бурчание, а вслед за ним из-под плохонького шерстяного одеяла высунулась кудрявая черная головка с розовым, немного заспанным, задорным личиком.
— Откуда ты его тут взял? — спросила с улыбкой. — Здесь же глухое Полесье…
Ее широко раскрытые глаза заиграли сиянием зимнего солнца, словно ледяные сосульки вдоль низкой крыши.
Приподнялась, чтобы встать, но он остановил ее:
— Лежи, пожалуйста. Я подам чай в койку…
— Да я сама сейчас!..
— Нет!.. нет!.. — запротестовал он, придвигая столик, на котором уже дымился чайник.
Потом нарезал тонкими ломтями черный хлеб, намазал его обычным полесским маслом и, пододвинув от печки деревянный обрубок, сказал:
— А теперь завтракаем…
— Спасибо, Андрий! Большое спасибо! Ты и вправду хороший… — сказала она и, охватив его обеими руками за шею, поцеловала в лоб.
Он, держа в руках чашку с чаем, едва мог прошептать:
— Да не за что, милая… Давай лучше завтракать…
— Ах ты, неотесанный! — засмеялась. — Я его целую, а он… Ну, погоди же, лесной бог!.. Погоди!..
— Да я… я ж ничего… Я люблю тебя… только, знаешь, поздно уже… Пора собираться…
— Хорошо, хорошо… — сказала она, хватая ломоть хлеба. — В самом деле, давай будем завтракать…
Прихлебывая горячий чай, заговорили о вчерашних приключениях, и все они казались теперь такими мелкими и незначительными.
— Главное, ни одного тебе зайца… — то и дело приговаривала она. — Ну ни одного…
— Да, да… — покачивал он головой. — Только метель…
— Ну, а теперь иди и прогуляйся малость! — крикнула ему, едва успев допить чай. — Буду одеваться…
Он послушно, как мальчик, вышел наружу и осмотрелся. Вокруг него тихо стояли заснеженные вчерашней метелью деревья, а между ними широкой равниной лежало Воробьиное болото, от которого веяло каким-то затаенным, первобытным покоем. Кое-где на этой равнине маячили изумрудно-синими пятнами снежные сугробы, издалека похожие на вздутые ветром полесские тулупы. По опыту вчерашнего путешествия он уже знал, что всё это опасные места, подстерегающие своими незамерзшими топями.
В воздухе дымчато дрожала поволока снежной пыли, образуя сказочное кружево погожего зимнего дня. Отчего-то, знать бы отчего, хотелось куда-то бежать, мчаться и только слушать, как бодро пульсирует горячая кровь в жилах, как сладко звучит звонкий смех подруги рядом с ним.
Скрутил цигарку и закурил. Смотрел на тоненькую полосу синего дыма и вспоминал, как он встретился с ней, как это было, если — «словно ничего не было».
Размышляя, одновременно прислушивался к беззаботной песне — это она, одеваясь, что-то протяжно и печально пела. Ее песня, как и она сама, были столь загадочны, сколь загадочно было всё Полесье со своими изначальными обычаями. — Разве не загадочно всё, что произошло со дня первой встречи с нею?
Как во сне надвигалось прошлое: поздней осенью, когда выдался солнечный день и не было неотвязной работы, он оставил свой агропункт в глухом Олевске, повесил на плечо ружье и подался в леса, чтобы «проветриться» их шумами. Блуждая по лесам, случайно оказался у Воробьиного болота — озера, о котором полесские охотники сказки слагают. Тихая вода на поверхности болота сонно блестела на солнце и манила его к себе.
Раздвигая кусты шиповника, он вышел к самому болоту и в изнеможении упал на пожелтевшую траву. Как расплавленная медь, встревоженно закачались над ним грозди зрелой калины, густым кустарником росшей над болотом. Из глубины лесов гулом морского прибоя катились лесные шумы.
Засмотрелся на небо, по которому, обгоняя друг друга, мчали на юг легонькие беленькие облачка, похожие на разных фантастических чудищ, быстро меняющих обличье. Было понятно, что в природе уже шла заклятая борьба зимы с летом, и он, ощущая это всем своим естеством, невольно вспоминал: «всё течет»…
В этот миг услыхал позади какой-то шелест. Оглянувшись, увидел в кустах шиповника, сквозь которые только что продрался, стройную женскую фигуру. Не сводя глаз, смотрел на ее гибкий стан, смуглое, с зелеными глазами, красивое лицо и не знал, что сказать.
— На ловца и зверь бежит… — заговорила она вдруг приятным контральто. — Не правда ли?
— Гм… — пожал он плечами. — Как вам сказать?..
— Как хотите, — сказала она, — а я сажусь рядом с вами и отдыхаю…
— Вы, верно, заблудились?.. — спросил он ни с того ни с сего, как только она, бросив корзину, которую держала в левой руке, села подле него.
— Почему вы так думаете? — хитро улыбнулась. — Или, может, думаете, что девушке, одной в лесу, лучше не встречаться с таким молодым охотником…
— Возможно… Хоть я и не думал об этом…
— Ну, раз не думали, то и не думайте. Так и мне и вам лучше будет…
— Мне? — усмехнулся он. — Мне всё равно, но вот вам все-таки негоже, будто в Олевск на ярмарку, в леса выбираться…
Она посмотрела на свою корзину и рассмеялась:
— Ха-ха-ха!.. Я смотрю, вы и впрямь неплохой охотник, если сразу на корзину глядите. Однако не беспокойтесь. Здесь, кроме жареной курицы и ржаного хлеба, ничего для вас интересного…
— Всё-таки кто вы такая?
Блеснула рядами белых зубов:
— Полесская ведьма… Видите, травы всякие собираю… Коренья копаю…
— Вы?..
— Я…
Он смущенно умолк: только теперь почуял от нее острый запах какой-то лесной травы, тяжелым дурманом окутавший ему голову.
— Для чего же вы это делаете? — спросил, ни о чем не думая.
— Для Медторга…
— Вы, может, докторша или что?
— Не докторша и не «что», а обычная учительница из одного села под Олевском…
— Могу ли узнать, из какого?
— Нет, это лишнее…
— Ну так скажите, как вас зовут?
— Это тоже лишнее… Лучше скажите о себе — кто вы и что вы?
— Гм… — усмехнулся он. — Пожалуйста… Олевский агроном Андрий Снижко…
— Агроном? Люблю агрономов! А я, сказать по правде, думала, что вы какой-нибудь служащий с наших лесопилок…
— А если бы и так, что с того?
— Ничего… Не люблю их…
— Вы сама из полещуков?..
— По деду и прадеду… А вы?
— Я из-за Днепра… Степняк…
— Степ-няк? — протянула она. — То-то вы такой смешной в наших лесах…
— Смешной?..
— Ага…
И так, слово за слово, они разговорились и говорили до тех пор, пока с Воробьиного болота не потянуло предвечерней прохладой.
— Идемте, если хотите! — сказала вдруг, хватая свою корзину. — Скоро вечер, потом ночь, а ночью опасно в лесу…
Проняла пронзительной молнией своих зеленых глаз и добавила:
— Правда, у вас ружье, но все-таки… все-таки вы ненадежный степняк…
Засмеялась и пошла. Он молча пошел следом за ней. За ними шумно катился грустный шелест сухой листвы, которая толстым ковром укрывала узкую тропинку, тянувшуюся меж кустами. Вышли на незнакомую опушку, где чернела пашня какого-то пустынного поля. С поля дул ветер, но она, не шатаясь, двигалась дальше, прямо против него, словно на крыльях поднялась.
Андрий Снижко едва поспевал за ней. Шагая, уже ни о чем не думал, только следил за каждым движением ее округлых бедер, неодолимой силой тянувших его вперед, за собой.
— Ах, какой я бабник!.. Ах, какой же я мерзкий бабник! — то и дело пыталась проснуться его одурманенная мысль.
Однако шел дальше и дальше, чувствуя, что должно произойти нечто, непременно должно. Перейдя через поле, снова оказались в лесу, среди кустов боярышника. Она остановилась возле одного из кустов и начала рвать полузасохшие, сморщенные ягоды. Он, не переставая следить за ее движениями, вдруг подошел ближе, обнял ее обеими руками и прилип губами к ее бархатной шее. Это был миг, но такой миг, что он хотел сейчас же бежать от нее прочь, боясь встретиться с ее глазами. Случилось же иначе. Не успел он оторваться от нее, как она обернулась, что-то вскрикнула и крепко его обняла. От такой неожиданности он закачался и вместе с ней упал на сухую листву. Падая, тянулись к губам друг друга…
Ягоды боярышника рассыпались как раз между ними, словно капли застывшей крови; он быстро отгреб их рукой и хищно, как лесной зверь, прижал ее к себе…
…Тучи тяжелели и густели. Путаясь в верхушках деревьев, быстро двигались вперед, а следом, как пастух за вспугнутой отарой, мчал раскраивающий осенний ветер. Однако они не замечали этого, даже когда меж тучами проскочил кружок желтой луны. Только на рассвете опомнились снова у Воробьиного болота, а оттуда она привела его в эту уединенную хижину, где и окончилась их бурная ночь…
Утром они разошлись, каждый в свою сторону, но с той поры их жизнь превратилась в какой-то диковинный дурман, тянувшийся почти месяц. Не было такого «праздничного» дня, чтобы она не ждала его на условленном месте, откуда они вместе погружались в лесную глубь. Ходил за ней будто зачарованный и совсем не удивлялся тому, как она собирает в свою корзину остатки плодородного лета — терн, шиповник, ежевику и еще какие-то ягоды, которые он принял за крушину. Но с первых же дней непогоды, когда на смену легким заморозкам пришли холодные дожди и, наконец, выпал белый пушистый снег, — она как сквозь землю провалилась.
Разыскивая ее, он едва не обезумел: только теперь вспомнил, что, кроме привычного «Марыська», как она сама себя называла, не знал о ней ничего. «Марыська!.. Марыська!.. — сотни раз проговаривал он это слово. — Почему же ты ничего мне больше не сказала?..»
Решил поехать по селам, на разговоры с крестьянами. В каждом селе сразу же из сельклуба заходил в школу, но всё напрасно. Пробовал даже расспрашивать, но как спрашивать, если не знал самого главного — фамилии.
Проблуждав несколько дней по окрестным селам, он вернулся в Олевск, надеясь, что покой заснеженных просторов поможет ему быстро забыть о ней и что через некоторое время он снова станет таким, как был, — трудолюбивым агрономом.
И вдруг, аккурат когда он уже начал забывать о ней, явилась к нему сама. Пришла в коротком красном тулупчике, серой шапке с наушниками, высоких сапожках, с лыжами за плечами и предложила «идти на зайцев»…
И пошел. Пошел, несмотря на то, что она даже не пожелала ответить ему на вопрос «где была?..». Пошел и теперь слушал шум полесских лесов, смотрел на замерзшую равнину Воробьиного болота и терпеливо ждал, пока она соберется в дорогу, чтобы снова начать свое загадочное путешествие…
— Готово! — услыхал наконец и вмиг избавился от своих мыслей-воспоминаний.
Войдя в хижину, быстро сложил в сумку все ее и свои вещи, вынес наружу охотничье снаряжение — ружья и лыжи, — потом плотно закрыл дверь, полагая, что уже скоро не доведется тут бывать, — и выступили в дорогу.
Она, как всегда, — впереди, а он за ней. Направлялись к Воробьиному болоту, над которым, как в исполинском коробе, лежало большое яйцевидное солнце, ослеплявшее их своими косыми лучами. Долетев до озера-болота, заскользили вдоль его берегов, пытаясь скорее добраться до ивняка, где можно было набрести на заячьи следы.
Примерно через час они уже были в ивняке. Глубокий снег изгибался под лыжами, как перина, из-за чего им пришлось продвигаться осторожнее. Опасаясь провалиться в незамерзшее болото, они, увязая в снегу, далеко обходили каждое темно-серое пятно. Иногда он останавливался на твердой корке снега, палкой пробовал «силу почвы» вокруг себя и намечал дальнейшую дорогу.
Так прошло несколько часов. Солнце выкатилось из небесного короба и покатилось за деревьями, мглистой стеной стоявшими на том берегу болота. Всё болото медленно покрывалось изумрудной дымкой — надвигался вечер.
— Придется нам еще одну ночь здесь провести, — сказала она, стоя рядом с ним.
Но он, задумавшись, созерцал чудесную картину лесного покоя и не слышал ее слов. Впервые в его голове появились мысли о том, что он играет какую-то очень невнятную и потому темную роль, и он решил немедля, сегодня же, выяснить — кто она такая и чего хочет от него, окутывая себя такой странной тайной?..
Солнечные лучи огненными потоками вырывались из темной стены деревьев на том берегу болота и закрывали сонное пространство. Прижмурясь, они смотрели на это необычайное явление природной красоты, как на затею каких-то лесных сил, что вот-вот зачаруют их навсегда. И действительно, они стояли как зачарованные, глядя на эту пышность полесского уголка, которую мог видеть далеко не каждый полещук.
Тени деревьев с того берега всё росли и удлинялись, пока не вытянулись к их ногам. Это словно пробудило его от сна.
— Идем… — шепнул.
Она быстро протянула ему руку, и они снова начали переходить от одного снежного сугроба к другому, пока не вышли на такое место, где можно было привязать лыжи. Так рассчитывали скорее обойти всё болото и вернуться к хижине.
— Тсс… — вдруг схватила его за руку. — Зайцы…
Показала палкой на следы заячьих лап, узорчатой лентой протянувшиеся в ивняке, и быстро заскользила по ним.
— Осторожно… Осторожно… — негромко произнес он, поправляя свои лыжи.
Но управившись, увидел, что она уже далеко от него, только ее серая шапка выныривала из ивняка. Вдруг звонко треснуло, и следом послышалось что-то похожее на крик.
— Вот лихая! — подумал. — Уже застрелила…
Минуту еще осматривался — как лучше ее нагнать, но внезапное предчувствие несчастья заставило его сейчас же броситься по ее следам. Временами, спотыкаясь о какую-нибудь кочку, отчаянно звал ее и, прислушиваясь к молчанию, мчался дальше. Но вот заметил перед собой на снегу темное пятно, словно шевелившееся. Тогда понял — провалилась. Около пятна, как доказательство, — кусок одной лыжи.
Знал, что туда, где провалился один человек, второй так легко подойти уже не сможет, но не посчитался с этим. Сейчас же отвязал свои лыжи, взял их в руки и пополз к пролому. Бледная рука застыла на согнутой ветке ивняка, которую она ухватила, спасаясь. Сбросил с себя пояс, просунул его петлей за ее руку и, отодвигаясь от ближнего куста, потянул ее за собой. Делая это, был спокоен, как всё озеро вокруг, только боялся, чтобы петля не соскочила с ее руки. Увидев на снегу ее мокрое, изувеченное, с порезанными руками и ногами, такое знакомое тело, был уверен, что она выживет. Одно его встревожило — жуткий взгляд ее широко раскрытых зеленых глаз.
Задыхаясь, дрожащими руками положил ее под кустом, расстегнул на ней тулупчик и принялся приводить в чувство. Бесполезно… Через полчаса медленно поднялся, вытер вспотевший лоб и вздохнул:
— Приехали… Вот тебе и русалка!..
Беспомощно огляделся вокруг, — уже вечерело. Невыразимое отчаяние охватило его и велело ему сейчас же взять ее на руки и бросить туда, куда она сама попала, но вместо этого он мягко закрыл ей глаза, взял ее в охапку и, шатаясь, двинулся в ту сторону, где должна была находиться одинокая хижина…
Изрядно потрудился, прежде чем выбрался из кустов ивняка. Тяжело было самому обойти опасное место, а тут еще приходилось тащить за собой свое «утраченное сокровище», которое никогда еще так не ужасало его своей тайной, как теперь, в этом сурово-дивном полесском молчании. Только когда небо начало покрываться звездами, он добрался до знакомой хижины. Первым делом зажег свечу, потом стащил с койки старенькое одеяло, лежавшее там еще с осени, завернул в него труп и положил в маленьком чулане через сени. Потом закрыл чулан на замок и вошел в комнату. Пройдясь из одного угла в другой, вдруг повернулся к печи, схватил топор и яростно начал рубить деревянный обрубок, бывший вместо стула. Рубил и боялся, что работа вот-вот кончится и он не будет знать, что делать дальше. Работа кончилась быстрее, чем он ожидал. Медленно, не торопясь, затопил печь, подошел к маленькому окошечку и просто, без всякой цели, начал дуть на замерзшее стекло, чтобы посмотреть, что делается снаружи.
Мороз крепчал до треска, поэтому он едва смог продуть малюсенькое пятнышко, сквозь которое увидел такой же малюсенький лоскуток звездного неба. Этот лоскуток неба напомнил ему о далекой подлинной жизни, бушевавшей где-то в больших городах, тем самым пробудив мысль о происшедшем.
— А может, это сон такой? — сказал вслух и укусил себя за палец, в точности так, как читал в какой-то книге, где рассказывалось о страшном сне.
— Нет, это не сон, а трагическое происшествие! — так же вслух ответил себе и посмотрел на наручные часы.
Почувствовал абсолютную беспомощность. Сел на пустую теперь койку и задумался.
— Что же делать?.. Что делать?.. Сейчас ровно двенадцать. Значит, еще целых семь часов до утра, когда можно будет отсюда… Потом… Потом… Труп этот… Что с ним?.. Куда его?..
На мгновение ясно возникла мысль:
— Унести ее на трясину, пустить под легкий ледок, и пусть лежит себе там, пока весна не придет…
Однако эта мысль исчезла так же, как появилась. Осталась только молчаливая тишина, обступавшая его отовсюду. Затаив дыхание, прислушивался к этой тишине, и странно — чем больше прислушивался, тем больше проникался какой-то непонятной тревогой. Эта тревога медленно переходила в мерзкий суеверный страх, который щекочущими мурашками лез по спине, поднимал волосы дыбом и принуждал чего-то ожидать…
Вдруг какой-то скрип. Где-то далеко скрипит снег. Кто-то идет, прокрадывается. Как безумный, выскочил в сени и задвинул засов на двери. Потом зажег еще одну свечу и прошептал:
— Пусть идет…
Снаружи ясно слышались тяжелые и неуклюжие, всё приближавшиеся шаги. Он, прислушиваясь, смотрел на продышенное пятнышко на замерзшем стекле и ждал. Ждал, как вор, которого поймали в чужом чулане. Сквозь пятнышко промелькнула тяжелая тень и направилась прямо к двери. Это уже встревожило его до предела: он мог ожидать всего, что только таилось в лесах, только не заблудившегося охотника. Теперь надо его принимать, о чем-то с ним говорить, а это совсем не ко времени…
Вдруг дверь громыхнула, и вслед за этим послышалось, как вылетел засов. Андрий не успел даже пошевелиться, как дверь в комнату порывисто распахнулась и в мрачном облаке мороза возник низкий, приземистый, крупный мужчина. На нем — серая полесская свитка, вихрастая черная баранья шапка и большие неуклюжие валенки. Всю фигуру незнакомца — его одежду и широкое курносое лицо с густой черной бородой — покрывал густой иней, переливчато отсвечивавший серебром.
Незнакомец закрыл за собой дверь, внимательно оглядел комнату и молча начал раздеваться. Когда он скинул свитку, Андрий в свою очередь пристально оглядел его самого и увидел перед собой нечто напоминавшее выкорчеванный пень с двумя отростками, похожими скорее на колотушки, чем на руки.
— Добрыв’чер!.. — простуженно прохрипел незнакомец.
— Добрый вечер!.. — ответил Андрий, следя за его руками.
— Надеюсь, пустите переночевать?..
— Как хотите, — ответил Андрий.
Незнакомец пытливо посмотрел на него и сказал:
— Да, я хочу… Только вот где мне примоститься?..
— Тоже где хотите… Места полно…
— Гм… на лавке, как видно, вы спите, а койка тоже будто занята…
— Она занята и не занята… Здесь, видите ли…
— Ничего я не вижу! — вдруг крикнул незнакомец и взволнованно прокатился из одного угла в другой.
Андрий смотрел на него и думал, как бы его выгнать, однако пытался говорить дальше.
— Давно в пути?
— Двое суток прошло…
— Откуда идете?
— Из одного села между Олевском и Искоростью…
— А далеко?
— Сдается, что даже очень далеко…
— А, это, тяжело было идти? — допытывался Андрий, чувствуя, что между ними что-то уже нарастает.
— Известно… Особенно через это проклятое Воробьиное болото…
— Через болото на лыжах лучше…
— Еще бы… На лыжах куда лучше, только они иногда неизвестно куда заносят…
— Почему вы так думаете?
— Думаю, не думаю, а оно так и есть… — бросил раздраженно незнакомец и снова прокатился по комнате.
Андрий услышал в этих словах незнакомца что-то похожее на скрытый намек. Почти бессознательно подошел к койке и начал прятать в свою сумку всякие мелочи, оставленные ею. Но не успел он закончить, как услышал:
— А что там через сени?
— Чулан… — сдержанно сказал Андрий.
— Заперт?
— Конечно…
— А где ключ?
— Не знаю… Наверное, у того, кто был здесь хозяином…
— Та-ак… — протянул незнакомец, странно усмехнувшись.
Потом сел к столу на лавку и задумался. Андрий налил ему и себе чаю и присел на койку. Прошло с полчаса, чай перед незнакомцем давно остыл, но он не двигался. Наконец он как-то странно скривился, глянул на чашку с чаем и, смотря Андрию прямо в глаза, проговорил:
— Если хотите знать, кто я такой, скажу вам, что я как раз и есть бывший хозяин этой хижины…
— Вы… — невольно содрогнулся Андрий, но сейчас же опомнился и добавил: — А кто же вы такой?..
— Бывший владелец здешних леспопилен — Гаврило Дубенко… Когда-то здесь мой лесник жил…
— Гм… очень приятно… — заикнулся Андрий. — А я бывший и теперешний агроном Андрий Снижко… Сейчас живу и работаю в местечке Олевск, а если выпадает немного свободного времени — на охоту хожу…
Широкое лицо Дубенко нахмурилось, в то время как его искривленные ехидной усмешкой губы сказали:
— Охота — чудесная вещь… Раньше я тоже любил охотиться, но теперь, когда стал обыкновенным нарядчиком на бывшей своей лесопильне, — приходится отвыкать…
— Отчего же так?..
— Оттого, что Лесосиндикат всё подчистую забрал… Осталась только жена… Учительница… Вы ее знаете…
— Откуда же я могу знать?..
— А я говорю, что знаете! — крикнул Дубенко, вскакивая на ноги.
— Ну! — махнул Андрий рукой, пытаясь скрыть свое волнение. — Не выдумывайте…
Но Дубенко, не обращая на это никакого внимания, стоял посреди комнаты и выкрикивал:
— Хватит с меня этой комедии! Говори мне прямо и ясно, сукин ты сын, куда дел мою жену Марину?..
— Марину?.. Какую Марину?..
— Мою жену, которую ты наверняка переделал на марусю, зацепусю или что-нибудь подобное!..
Только теперь Андрий понял весь ужас своего положения. Последние слова Дубенко всё объяснили. Теперь эта мерзкая лесная коряга вцепится в него всеми своими отростками и вымотает из него всё чувство любви, так причудливо им овладешее. Последними усилиями воли старался выпутаться:
— Кто вы такой — не знаю и кто ваша жена — не знаю… Но скажу, что вы, судя по вашим странным словам, — сумасшедший…
— Вот как! Не знаешь ее и вместе с ней идешь на зайцев охотиться?.. Вместе с ней повсюду следы лыжами оставляешь?.. Вместе с ней ночью спишь, а от меня ее вещи прячешь?.. Ну, скажи мне, чей платок ты сейчас спрятал в свою сумку, а?..
— Не твое дело, приблуда косматая!..
— Ладно! Но ключ давай мне сейчас же, иначе — пуля в лоб!..
— Это еще посмотрим…
— Не посмотрим, а подстрелим! — крикнул Дубенко, выхватив откуда-то из-за пояса револьвер. — Давай!..
— Стреляй!.. Ключа у меня нет…
Но Дубенко, вместо того чтобы стрелять, выкатился в сени и начал дубасить кулаками в дверь чулана.
— Марина!.. Курва ты всеполесская, открой! Немедля открой, а не откроешь — так и знай, обоих вас тут постреляю!
Дверь не поддавалась, и из-за нее никто не отзывался. Дубенко вкатился в комнату и бросился на Андрия. Тот отступил на шаг и ударил его кулаком между глаз. Началась обычная драка двух самцов, всегда омерзительная. В одно мгновенье лавка упала, стол опрокинулся, свеча погасла, и наступила тьма, в которой дышала озлобленная ненависть…
Через несколько минут сверкнула спичка, зажженная черной косматой фигурой, и неровный огонек свечи осветил всю комнату и Андрия, лежавшего на полу. Дубенко, прилепив свечу к ножке перевернутого стола, снял с себя пояс, быстро разорвал его вдоль и связал им руки и ноги побежденного.
В это время Андрий опомнился, и что-то похожее на смех вырвалось из его горла.
— Ах, так этот потаскун еще и смеется!.. — закричал Дубенко и, схватив топор, метнулся к чулану. — Слышишь, курва, открывай! Не откроешь — свяжу тебя вместе с твоим полюбовником и живьем спалю… Пять минут тебе на раздумья!..
Вынув часы, глянул и, не выпуская из рук топор, повернулся к Андрию:
— Ну, уважаемый товарищ, можем чуток поговорить! Совсем не удивляюсь, что ты соблазнился, она ведь такая, что всех соблазнов стоит. Но удивляюсь, что ты так далеко и так неосторожно зашел с ней. Очевидно, тут уже ваши зайцы виноваты. Так охотиться, как вы охотитесь, — не шутка! Тут тебе взгляд, тут — поцелуй, а там… там такое всё чудесное, запредельно чудесное… Не будь я ее мужем, даже не поверил бы, что может такое быть… Я уж не поминаю о том, какие у нее груди и плечи, какие бедра и какой живот, но должен сказать, что это сладчайшая полесская женщина… Взял ее себе в голодную пору почти за безделку, да и как было не взять, когда ее отец-учитель с голоду пух, а у меня все-таки одна лесопильня оставалась… Теперь же я ни то ни се, а она — учительница, а главное — женщина!.. Ведьма!.. Даже травы всякие знает… Что?.. Товарищу это не нравится?.. Ну, хорошо… Если так, я охотно послушаю, что ты о ней скажешь… Но… — глянул на часы. — Пять минут давно прошли, и пора кончать… Ага! — спохватился. — Какой же я дурень! Да ведь ключ наверняка у тебя в кармане…
Наклонившись, по очереди обыскал каждый карман, пока наконец не нашел желаемый ключ.
— Так… — произнес удовлетворенно. — Теперь мы немного иначе поговорим… Непременно поговорим…
Бурча что-то невнятное, он быстро пошел в сени.
— Погоди! — крикнул Андрий. — Она мертва…
Но Дубенко уже был в чулане, закрыв за собой дверь. Андрий напряженно ждал какой-нибудь выкрик, выражение удивления или отчаяния. Но сколько он ни ждал, в чулане было тихо. Проходила минута за минутой, проходили даже часы тревожного ожидания, и Андрий мог только думать:
— Когда же он, черт косматый, вылезет оттуда и забьет меня насмерть?..
Думая так, прислушивался к каждому шелесту в чулане, но слышал только, как угрожающе трещали от мороза деревянные стены хижины и как медленно уходило в вечность мешкотное время, оставляя на его лице глубокие зарубки.
Но вот дверь внезапно открылась, и в комнату, как пьяный, ввалился Дубенко, держа на руках труп своей жены. Положил ее на койку, а сам быстро начал одеваться. Всё его лицо было исцарапано до крови, а под глазами чернели огромные синяки — следы недавней борьбы с Андрием. Одевшись, Дубенко завернул в одеяло труп жены, перекинул его через плечо и, не обращая на Андрия никакого внимания, вышел из комнаты.
Несколько мгновений Андрий прислушивался к скрипу снега под ногами Дубенко и ждал, что тот положит куда-нибудь труп, а сам вернется, чтобы его забить, но напрасно было ожидание. Где-то через четверть часа вокруг него залегла молчаливая тишина, в которой мглистым пятном чернел холодный квадрат раскрытой двери.
— Ах, да он же меня заморозить хочет! — вдруг понял Андрий и почувствовал, что его ноги уже деревенеют.
Превозмогая боль исколоченного тела, Андрий поднял голову и посмотрел на свои руки и ноги. Было ясно, что самому их не развязать. Однако надо было что-то делать — свеча уже догорала. Огляделся вокруг, надеясь найти нож, лежавший на столе, но его не было. Вместо этого увидел возле ног топор, опрометчиво брошенный Дубенко. С неимоверными трудностями начал переворачивать его так, чтобы он лег лезвием вверх, и как только удалось это сделать, он с еще большей осторожностью просунул топор меж каблуков так, чтобы узел на ногах плотно лег на острое лезвие. Тогда, не торопясь, медленно начал надавливать узлом на лезвие и давил до тех пор, пока не почувствовал, что его ноги свободны. Шатаясь, он поднялся и облегченно вздохнул.
— Ну, теперь уж как-нибудь справлюсь…
Было уже далеко за полночь, когда он с помощью того же топора освободил и руки и, несмотря на усталость, решил сначала подкрепиться, а потом уже догонять Дубенко. Прежде всего плотно закрыл дверь, подкинул в печку дров, прибрал в хижине и сел за «ужин».
Доедая всё, что осталось от вчерашнего завтрака, даже не заметил, как склонился на стол и заснул.
Когда проснулся, было уже совсем светло. Спокойно вышел из хижины и растерялся: началась оттепель, и падал густой «лапчатый» снег, закрывший все человеческие следы в округе.
Нечего делать, оставалось сейчас же возвращаться в Олевск. Повесив на плечи лыжи, с заряженным ружьем в руках, он, тяжело дыша, поплелся по снегам, чтобы как можно скорее добраться домой. Первым своим делом считал немедленно уведомить обо всем милицию, что и сделал в тот же день.
Однако начмилиции, которому он рассказал все свои приключения, только плечами пожал:
— Гм… первый раз слышу, чтобы здесь были какие-то Дубенки… Может, это из Искорости или прямо из лесов?.. В любом случае поищем… Зайдите завтра…
День за днем, в продолжение целой недели ходил он в милицию, надеясь услышать что-нибудь о розысках следов Дубенко, пока не доходился до того, что начмилиции, глядя ему в глаза, сказал:
— А знаете, мне кажется, что в этом деле перво-наперво следовало бы задержать вас самого… Если вы не больной, так, значит, выдумали… Стало быть, вас нужно лечить или привлечь к ответственности за глупую выдумку.
— Но я же сам говорю, что… — в сотый раз начал Андрий рассказывать о своем приключении, но начмилиции перебил его.
— Уходите, говорю вам, если не хотите, чтобы я вас сейчас же упрятал куда надо! Всю округу прочесали в поисках этого бывшего владельца лесопилен, Дубенко, с его странной женой, но никто нигде ничего даже не слыхал о них…
Говоря это, начмилиции так пронзил его своим взглядом, что он сразу понял: и впрямь лучше уйти и больше не появляться.
Однако всё это приключение еще долго не давало ему покоя. Подумав немного, решил искать сам. Леса были заметены снегами, и поэтому, проблуждав в них два дня подряд, подался в сёла. Никогда еще бедняги-полещуки не слышали столько красивых «речей» о всяких севосменах и сеяных травах, сколько услышали в ту зиму. Не было такого села, такого хутора, куда бы он не пожаловал со своими «речами», стремясь таким способом найти концы сказочного клубка, запутавшегося вокруг него.
И вот, ранней весной, когда все леса вокруг зазвенели нежно-зелеными почками, а вверху день и ночь тянулись из теплых краев длинные вереницы диких гусей и уток, возле местечка появились оголодавшие волки, которые не только сельский скот рвали, но и на людей нападали. По инициативе начмилиции организовали облаву; кроме известных старых и молодых охотников пошли на нее и те, кто был всего лишь любителем. Вместе со всеми пошел и Андрий, стремясь хоть на какое-то время забыть обо всем, что его тревожило.
Как назло, облаву решили устроить вокруг Воробьиного болота.
— Кого не убьем, сам утопится… — сказал начальнику милиции старый дед-охотник, о котором говорили, что «ему дичь сама в руки лезет».
Андрий, услыхав об этом, первый поддержал деда. Ему хотелось еще раз посетить те места, где началось и закончилось его приключение. Начмилиции, очевидно, понял это и хоть не слишком охотно, но согласился с дедом.
Идя в строю рядом с дедом, Андрий перебирал в своей памяти всё, что было здесь пережито, и как только подошел к болоту, сразу ощутил, что ему сдавливает горло.
— Смелее! Смелее! — кричал ему дед, ныряя в кусты ивняка. — Вот сюда!.. Вот сюда!..
— Гут-тю-га!.. Гут-тю-га!.. — кричали на том берегу болота, явно загоняя какого-то «серого».
— Иду… Иду… — еле откликался Андрий деду, растревоженный воспоминаниями.
— Ба! — вдруг вскрикнул дед. — А это еще что за беда такая?.. Идите сюда!.. Скорее!..
Андрий, цепляясь за кочки, продрался к деду и окаменел: прямо перед ним, в обрывках грязного тряпья лежало два обглоданных человеческих скелета. Тот, что длиннее и тоньше, лежал на кусках какой-то шерстяной материи, а возле того, что короче и грубее, — полуистлевшая подошва от валенка. Поодаль валялись мелкие лоскутки свитки, тулупа и клочки бумаги. Присматриваясь, Андрий заметил клочки какой-то книжечки с орлом на обложке. Подняв книжечку, увидел, что это обыкновенный польский заграничный паспорт на имя некоего Яна Дубинского и его «żony» Марины Дубинской. Подданство: польское. Вера: католическая. Возраст: ему — 45, ей — 25. Место рождения: Долгие лозы, Овруцкого уезда, на Волыни. Цель поездки: навестить родственников…
— Хм… что ж это такое… — говорил сам себе Андрий, перелистывая полуистлевшие странички паспорта. — Не иначе как она и он… Не иначе… Но… но что ж это за диковинный паспорт?.. Откуда он тут взялся?..
— Гут-тю-га!.. Гут-тю-га… — слышалось уже вокруг болота.
— Куда вы там запропастились?! — окликнул сзади начмилиции, выбегая из-за куста. — Почему не стреляли, когда он мимо вас пробежал?..
Но, увидев скелеты, умолк. Андрий подал ему найденный документ и сказал:
— Боюсь, что это и есть тот самый Дубенко и его жена, с которой у меня вышло такое дело…
Начмилиции, просмотрев паспорт, только и мог сказать:
— Интересно… Очень интересно… Долгие лозы… Ян Дубинский… Марина… И паспорт как паспорт, только нигде не заявленный… Очевидно, так, на всякий случай…
Осматриваясь, старательно собрал все бумажки.
— Ага! — сказал, присматриваясь к одной. — Письмо… Помогите мне…
Андрий наклонился и прочел: «Милостивый государь! Передаю вам это письмо через отца А., с тем чтобы вы немедленно освободили меня от такой опасной работы и как можно скорее дали мне полную свободу и покой, чтобы я могла жить по-своему. Всё, что можно было для вас сделать, я уже сделала, а чего не могу, того и вы не сможете. Притворяться же то „учительницей“, то „агентом“ Медторга становится столь же опасно, сколь и считать себя далее вашей женой: даже отец А. удивляется — как я так могу… Что же до последнего „плода“, то хотя, кроме мелких хозяйственных сведений, могла бы иметь много чего другого, но я сознательно не хочу и не могу, ибо действительно люблю его и»…
— Вы понимаете, с кем имели дело? — спросил начмилиции, когда Андрий прочитал последнее слово.
— Кто его знает… — сказал озадаченно.
— Не кто его знает, а факт, что это польские шпики… Я еще в том году слыхал кое-что о женщине, собиравшей здесь травы… Теперь же знаю, что этот ваш Дубенко и есть Дубинский, который когда-то держал здесь лесопильни, но в двадцатом году, при поляках, женился на дочери какого-то учителя и сбежал. Понятное дело, что вернулся он сюда втайне с определенной целью, и интересно только, из-за чего он так покончил с собой?.. Не может быть, чтобы волки…
— Давайте посмотрим… — сказал на это Андрий и, наклонившись к короткому скелету, сразу же увидел на левом виске маленькую дырочку, очевидно, пробитую той пулей, которую этот бродяга предназначал ему.
— Вот и пистолет! — промолвил дед, вытаскивая из куста заржавленный револьвер. — Пустой… Ни одной пули…
— Хорошо, — коротко ответил начальник милиции. — Хватит! Остановите облаву и поставьте здесь караул, пока приедет кто-нибудь из ГПУ. А вы уж, — повернулся к Андрию, — извиняйте, что придется вам еще раз рассказать о своем приключении следователю: сами видите, приключение необычное. Правда, я скажу, что вы в свое время мне с этим докучали, но всё равно ничего не мог поделать…
— Конечно… Конечно… — исступленно произнес Андрий, не отрывая глаз от длинного тонкого скелета, злорадно усмехавшегося ему двумя рядками мелких белых зубов.
Совершенно излишне упоминать о тех неприятных минутах, когда Андрий Снижко, бледнея и краснея, рассказывал следователю, как с ним стряслась такая беда, но, безусловно, стоит упомянуть о том, что с тех пор Андрий очень изменился. Подарив деду-охотнику свое ружье, сам решительно зарекся ходить на охоту, и даже когда его тащили совсем не «на зайцев», а на обычных уток, он всё равно говорил:
— Мое дело хлебопашество… Ну ее к черту болотному, эту охоту!..
— Но ведь когда-то вы даже на Воробьиное болото ходили… — хитро намекали ему.
— Ну и ходил!.. — мрачно отвечал он. — Но это была моя последняя охота…
— Почему же?
— Да потому что на этом Полесье столько чертовщины, что разве сам черт с ней совладает…
— Не черт, а просвещение, электричество…
— Ну, что ж, всё может быть… Не спорю…
Однажды, когда он уже начал понемногу забывать о своем приключении, начмилиции сказал ему:
— Одного все-таки никак не пойму… Чего ради, собственно, было этому шпику стреляться?.. Ведь он совсем еще не был раскрыт…
— А я прекрасно его понимаю… — не спеша ответил Андрий. — Он, выродок этот мерзкий, любил ее… Это я понял еще когда боролся с ним… Иначе он меня никак не поборол бы… Вы же знаете, какая во мне мужицкая сила…
