Стихи разных лет
* * *
На дне истории перед лицом войны
стоит повсюду нечленораздельный
единый гул народной тишины
зуденье света звяканье портвейна
грохочут ящики и выскользнув из рук
звенит монетка в блюдце перед кассой
на дне истории под слипшеюся массой
цветовживотныхлицкаких-тоштук
1981
Моцарт и Сальери
Ты, сука, что существенного скажешь?
И я стараюсь — говорю...
И рвутся ущемленные пассажи
из горла — и слетаются к ворью
духовные блага в количестве нормальном...
Какую музыку заказывают нам —
такую, Моцарт, мы лабаем,
мундштук прилаживая к сплющенным губам.
1990
Дочь Колымы
До чего это грустно, что — побочная дочь Колымы —
расправляет свои запоздалые крылья вполнеба словесность
над немыми людьми, составлявшими некогда «МЫ»
их бесчисленных «я», умножаемых как бы на вечность.
До чего это грустно, что сегодня возможно сыграть
поощрительный реквием и, не рискуя ни сердцем, ни шкурой,
помянуть за полводкой из тел человеческих гать,
намощенную щедро над жидко-болотной культурой.
1990
Концерт по заявкам
Примечание 2. Синайская пустыня
не стелили камчатую скатерть узорчатословную
не вилась во дворе деревенская стружка весёлая
оттого и дыхание рваное злое неровное
что пустырь и осколки бутылок за школою
были эрой былинной эпохой почти героической
ничего от кудряво-есенинской зелени
и во рту ни росинки ни капли России языческой —
но пустыня синайская, край незаселенный…
1993
Книги и люди
худо, конечно, с какого конца ни возьми
но может быть, из-за того
полуослепшие книги тоже казались людьми,
и скрывали преступное с ними родство
прятали а если за стенкой затихал сосед —
бережно — как шуршит папиросный слой! —
обнажали какой-нибудь порфироносный портрет
полоску с гольбеиновой Пьетой
1993
Сильные песни
ах, да и не было не было в нашем обычае
сильные песни пускать по семейному кругу
пели другие — колхозники или рабочие —
пели по радио, правильно, через тоску и натугу
переваливши — а наши сидели не слушая
и не убавляя звука… иссякли еда и питье
люди служивые тихие, годы наверное лучшие
но чья же там все-таки родина? исчезновение чьё?
1993
К Царственной Трапезе
сумерки целыми днями… а всё про еду про еду
полчища слов расположенных в полном порядке
вот и свобода, последняя в этом году,
скоро закончится — под Рождество ли, на Святки
из дому выскользнув и по молочному льду,
лёгкого голода вкус тошнотворный и сладкий
чувствуя, может быть, я и приду
к Царственной Трапезе — но опоздав, на остатки
1993
В разговоре
улитке навстречу
ползёт и ползёт черепаха
пока я подумаю и соберусь и отвечу
вопрос твой уже на закате
исчерпана тема
сирень отошла почернела
лишь ветру ночному послушна антенна
совсем не по делу некстати
1993—94
Ночь на морской границе
серебристые россыпи рыбьих чешуек
в устье чёрное реки
переменами ветра живут перед нерестом лунным дежурят
пограничные городки
здесь народ бережливый скупой на слова на желанья
ловит беженцев из глубины
из критических зон где скопилась тоска нежилая
и достаточно искры и даже не надо войны
1993—94
30 апреля
Он дает перед Пасхой такую погоду
будто не был я здесь никогда
не смотрел в это небо ступившее в первую воду
после вечного серого льда
в этот шар обстающий меня отовсюду
замыкающий земли и веси в одно
совершенно прозрачное тело в котором забуду
был я здесь или не был когда совершится оно
1993—94
Купание в Иордани
омоновцы охранники бандиты
однояйцовые зачем вы близнецы
размножены откормлены забиты
и похоронены близ Ниццы
и в жирный прах обращены
и воскресаете под Нарвой
для новой славы кулинарной
яичницы и ветчины!
1995—1996
оставили земли — но книги заселим
оставленной родиной речью напевной
или нереальна ирландская зелень
и рыжая прядка травы патрикевны
и смутная арфа с потертого пенни
в пустой ленинград занесенная кем-то
из реэмигрантов — и хриплое пенье
когда его брали, врага и агента
1995—1996
Сельских батюшек большие животы
бледные — разделись да и в реку
Иордань! их помыслы чисты
в мутных жёлтых водах, человеку
непрозрачных, даже если там
чудо оптики — на том, на самом месте
где стоял Господь, неочевидный к нам
зрителям ночных известий
1995—1996
здесь командует кукольник
или кривляется школьник
что ни рожа — так ей ни покрышки ни сносу
подкатили на тачке, в зубах — приглашенья
хвать лицо Устроителя выставки в широкоугольник
объектив наезжает сводя к необъятному носу
всех моих гуттаперчевых гоголей, ставших мишенью
мониторинга выборочного опроса
1995—1997
с Пятой правдой своей старик
с Первой истиной спящий подросток…
Спятить можно и спиться — спасает язык
лес понятий, деревья в наростах
говорящие эдак, потом говорящие так
словно это они — а не ветер — играют
послушаньем-пространством, которое сущий пустяк
потому что совсем не растёт не рождается не умирает
1998
