Страницы из дневника (Смирнов)/1982-10-09
| Страницы из дневника/Октябрь — ноябрь 1982 |
| Дата создания: Октябрь — ноябрь 1982. |
9 октября 1982, суббота, Москва
Просмотрев свою статью о Веберне, понял, что в таком виде показывать Гершковичу её нельзя, и сел за переделку.
Вечером были Таня с Валерой. Ели фунчозу, пили, но было как-то скучновато.
10 октября 1982, воскресенье, Москва
Целый день сидел над Веберном.
Вечером были в гостях у Денисова. Артёмову захотелось послушать Крамба, и мы притащили две свои пластинки. У Денисова были ноты. Послушали. Денисов сказал, что эта музыка очень внешняя, особенно «Ноктюрны» — ни они, ни «Дети» ["The Ancient Voices of Children"] к Гарсиа Лорке отношения не имеют, а последнее сочинение — к «Lux Aeternae». Потом послушали вещь Булеза для 8 виолончелей с партитурой. Денисов показывал нам свои фотографии и был в очень хорошем расположении духа.
11 октября 1982, понедельник, Москва
Утром — опять Веберн. Вечером были у Марины, переводили статью Гойовы. Родители улетели в Ташкент.
12 октября 1982, вторник, Москва
Я подумал, что меня по-настоящему интересует всего несколько личностей, это Блейк и Веберн, Бетховен и Шекспир, Пушкин, Гёльдерлин, Мандельштам и, пожалуй, Данте. К часу Леночка пошла на собеседование с Рождественским. А я, переписав свой романсик (Пора, мой друг), немного позанимался. Как-то туго идёт сочинение, с трудом и бесконечными переделками.
Леночка вернулась часа в 4. Рождественский произвёл на неё не очень приятное впечатление, и она его, как она считает, тоже не очень-то очаровала. Вечером были у Монигетти. Он играл 4-ю Сюиту Баха (накануне записи на старинном инструменте с жильными струнами. Звук инструмента глухой и некрасивый, да и само исполнение было спорным.
Казальс, которого мы затем послушали, мне понравился намного больше.
13 октября 1982, среда, Москва
Позанимался совсем немного. Потом съездил в комбинат Музфонда, а оттуда в Союз. На секции слушал романсы Разорёнова, «Посвящение Паганини» Шнитке и «Монологи» Жукова. Видел Денисова и Сенечку. Поговорил с Дмитриевым о его репетиции с Рождественским. Жора сказал, что концерт под угрозой. Рождественский звонил Левитину и возмущался, что его и его оркестр не упомянули в Вечёрке в статье о предстоящей «Осени» — если не исправят эту ошибку, он откажется дирижировать.
Вечером получил письмо от Тани Вымятниной. Она сыграла мои «Гитару» и «Зеркало» в Казане 31 апреля [явная ошибка; наверное, августа?] (мировая премьера).
14 октября 1982, четверг, Москва
Утром Леночка пошла на репетицию, а я немного позанимался. Потом открыл «Искусство фуги» и в 19-ом Контрапунктусе обнаружил удивительную вещь. Тема графически выглядит как буква «M»,
A A
G G
D F D
и я подумал, не Анна ли Магдалина Бах имеется в виду (DAG-GAD). Последние такты недописанной фуги — она объединяется с темой BACH — так Бах навечно слил свою фамилию с именем жены. Я спросил у Марины Лобановой, как была девичья фамилия Анны Магдалены. Оказалось Вюлькен «W» — перевёрнутая «M», обращение темы в 21 такте. Марина была в восторге от моей находки — она заходила к нам вечером за билетом.
Леночка очень довольна своей первой репетицией — особенно хороша медь, хуже дерево. Рождественский всё понимает, Ваня играет замечательно. Звонил Тане Вымятниной. Она завтра едет в Киев, собирается устраиваться в оперный оркестр.
15 октября 1982, пятница, Москва
Утром приехала т. Лена. Написал главу о полифонии Веберна. Стал анализировать гармонию и сделал открытие, которое может перевернуть представление о гармонии и дать возможность анализировать самые сложные аккордовые комплексы. Система чрезвычайно проста: S-T-D —простейшие отношения — квинтовые. Следующий этап DD — мы называем двойной доминант, а почему бы и следующий не называть тройной, четверной, пятерной доминантой? То же самое с субдоминантой. D6 = S6 находится на расстоянии тритона от тоники, я назвал её Антитоника, A. Удаление от тоники по квинтовому кругу в область D или S приводит в A, дальнейшее удаление возвращает к тонике: D7=S5, D8=S4? D9=S3, D10=S2, D11=S1, D12=S0. Тоника—нулевая функция или степень D и S.
Вечером были на концерте в Большом Зале Консерватории — открытие фестиваля «Московская осень», дирижировал Синайский. Хуже всех выглядел Леденёв со своим «Слово о полку Игореве», Эшпай с гобойным концертом был чуть поприличнее, Карен Хачатурян с Третьей симфонией оказался наиболее серьёзным, хотя и сероватым. В антракте я подошёл к Синайскому, хотел всучить ему партитуру, но он сказал, чтобы я оставил её до Горького. У него какие-то неприятности и только что умер отец. Когда я проходил мимо оркестрантов, один сказал другому: «Музыка не самый плохой вид мошенничества».
Потом я подошёл к Саше Ментюкову и немного поговорил с ним. Он гость фестиваля. Три года назад защитил диссертацию. Хочет перебираться в Воронеж.
Наконец, нашёл Лену — она стояла в окружении Кёхеля, Денисова и Сони. Кёхель договорился ехать к Денисову, но хотел ехать к нам. Денисов обиделся, махнул рукой:
— Берите его себе!
Ехать к нам отказался. Вообще он был раздражённый. Когда мы сидели на концерте и после увертюры я спросил:
— Кто будет читать вступительное слово? Хренников?
Денисов сказал:
— Дима, Вы, иногда такую глупость сморозите!
На сцену вышел Терентьев.
Часов в 11 приехали домой на двух машинах с Соней, Артёмовым, Кёхелем и какой-то девицей-верзилой из ФРГ (которая оказалась дочерью Сикорского).
16 октября 1982, суббота, Москва
19 дней подряд по утрам я пробегал круг вдоль домиков. Леночка тоже это делала, хотя и не так регулярно. Но сегодня мне пришлось пробежку отменить — заболел, слабость, днём и вечером небольшая температура. Никуда не выходил. Леночка была на репетиции, которой осталось очень довольна. Левитина Рождественский почти не репетировал, хотя явился целый хор. Дмитриева не репетировал совсем. Оба страшно обиделись.
Начал писать главу о гармонии Веберна. Два раза звонил Гершкович, и звонила его жена — ждут приезда Гойовы. Звонила мама, разговаривал с Серёжей Ракитченковым, Соней, т. Катей и папой.
Вчера в Вечёрке — кто-то сказал Лене — была заметка про Рождественского и упоминалась Лена. Редактор хотел вычеркнуть фамилии авторов — Шнитке и Фирсовой, но Галахов не позволил!
17 октября 1982, воскресенье, Москва
Леночка осталась довольна утренней репетицией, хотя акустически в клубном зале (Академии им. Фрунзе) звучало, по её мнению, лучше. Был, практически, прогон. Забавно Левитин заискивал перед Рождественским:
— Вы бы могли назвать два лучших сочинения в каждом жанре.
— Это невозможно, — отмахнулся Рождественский.
— А вот Дмитрий Дмитриевич мог! Если бы Вы, например, попали на необитаемый остров…
— Боже упаси! — вскричал Рождественский.
На репетицию пришёл Пирумов. Он сидел рядом с Леной и глядел в партитуру, а потом сказал:
— Хорошее сочинение.
— Хорошее вы написали сочинение, — с удивлением в голосе проговорил Оленев. Сказал, явно недовольно, что вставил в сборнику её пять пьес (Первый квартет). — А нельзя ли снять подзаголовок, Первый квартет?
— Нет, нельзя, — отрезала Леночка.
— Почему? — опешил Оленев. — Ведь это же не квартет, а пять пьес.
— Во-первых, у Шостаковича есть квартеты, состоящие из нескольких пьес, а во-вторых, у меня уже есть Второй квартет и Третий, и менять их заголовки я не намерена. Баранкин, сидевший за Леночкиной спиной, сказал, что хорошо играют.
Всё это по словам Лены, так как на репетиции я не был — у меня всё ещё температура.
В 4 часа пришли папа и Слава с бутылкой шампанского и кексом. После закуски и чая поставил им плёнку «Вечного приюта».
На концерте зал был набит битком. Сначала был Дмитриев—он понравился умеренно, вернее даже, не понравился — Скрипичный концерт у него был получше. Леночка прозвучала замечательно. Особенно впечатлила кода — необыкновенная райская красота. Концерт показался довольно длинным, развёрнутым. Ваня был очень артистичен. Леночку вызывали 3 раза (три минуты аплодисментов). Я сразу же бросился за кулисы, пожал руку Рождественскому.
— Это мой муж, — представила меня Лена.
— Да, я знаю, — сказал он.
Я чмокнул Лену и Ваню. Екимовский стал делиться со мной сомнениями по поводу «некоторых избитых приёмов». Я сказал, что у Лены никаких «приёмов» нет, что там всё логично и тематично. Потом следил за дурацкими манипуляциями фотографа, который в тёмной артистической пытался снять Ваню и Лену.
— Пощупайте «клавиши» в верхнем регистре. Изобразите экспрессию. Двигайте смычок, но головой не двигайте 5 секунд. Не улыбайтесь. Нет, у вас мёртвое лицо. Посмотрите на Лену. Теперь на меня. Изобразите рабочую обстановку. Возьмите ноты, программку! Выкиньте смычок. Не трясите головой. Вас не должны раздражать мои методы работы, как щука сказала кому-то, я вам ещё пригожусь.
Потом в антракте поздравляли Лену и меня заодно — было очень много народу.
--Вы у меня «гвоздь программы»! — сказал Лене Рождественский.
Пришла группа композиторов из ФРГ—им очень понравилось.
Денисов сказал:
— Хорошая пьеса, и очень хорошо играли, — его дежурная фраза.
Пригласил нас завтра к себе — встреча с немцами.
Это просто непостижимо — всё на завтрашний вечер: два дня рождения (Ортенберг и Бобылёв), концерт (Шуть, Беринский, Рябов), отъезд моего папы, а тут ещё Денисов — и всюду хочется быть. А кроме того, я ещё нездоров.
Шнитке мне понравился больше, чем в прошлый раз, особенно замечательно Лозбень сыграла последнюю фразу, во время которой я почувствовал, что выздоравливаю. Я сказал Шнитке, что в восторге от его музыки.
— В самом деле? — удивилась Леночка, когда мы отошли на два шага. Рождественский зачем-то похлопал меня по плечу и сказал: «Спасибо!» Уж не перепутал ли он меня с Шнитке? Дома послушали Леночкин Флейтовый концерт. Запись привёз Кёхель. Великолепный флейтист и оркестр. Кто и когда это играл —неизвестно.
18 октября 1982, понедельник, Москва
Были на дурацком концерте студентов — оказывается, всех иностранцев обязали там присутствовать, и Кёхель просил нас быть тоже. Мы понадобились, чтобы отвезти четырёх из них к Денисову. Это была приятная прогулка. Мы поехали на метро—такси не было, а иностранцы метро любят. Говорили по-английски. Там было двое из Мюнхена (Ганс и Петер), один из Штутгарта (Лахенманн) и четвёртый из Ганновера (Альфред). Ганс Бозе—самый молодой, ему через неделю исполнится 29, он нигде не работает, хотя и «not rich man». Петер был пять раз в Индии и Цейлоне, и говорит, что это для него «very important». Кроме сочинения музыки он пишет книги о восточной музыке. Лахенманн учился в 6—х годах в Венеции у Ноно. А про Альфреда сказали, что он дальний потомок Карла Маркса (предположительно). У Денисова уже сидели Кёхель, Сикорский и Вайсенберг — их привёз ВААПовец. Потом пришли Артёмов, Соня, Грабовский и Шнитке. Слушали музыку по принципу «слоёного пирога»: Альфред (из Ганновера), Вустин, Вайсенберг, Соня, Лахенманн, Артёмов, Бозе, я и, в заключение, Петер Хамель сыграл свою фортепьианную пьесу. Из немцев больше всего понравился старичок Вайсенберг. Саша, Соня и Слава на их фоне выглядели гораздо более серьёзными, содержательными, талантливыми. Я показал только первую часть Симфонии. Она вызвала получасовую дискуссию — Лахенманна задело, что «здесь пытаются реставрировать сломанный орган» — симфонический оркестр и форму, которая давно «kaput». [Когда он ко мне обратился с этими «претензиями», я предложил ему спросить, что об этом думает Шнитке — я написал всего одну Симфонию, а у него целых три. Все засмеялись, включая самого Шнитке], и тот ему отвечал что-то умное. Домой приехали в половине второго ночи.
19 октября 1982, вторник, Москва
Нас держали в тесной комнате под дулом пистолета. Надсмотрщик выронил пистолет, Лена схватила его и дрожащими руками пыталась направить на надсмотрщика. Но у неё ничего не получалось. Я выхватил пистолет и нажал курок. Из дула в надсмотрщика потекла струйка воды, лицо его стало таять и он упал. За окном появился другой. И его постигла та же участь. Теперь проход свободен, и нам ничто не грозит. «Бежим!» — и тут я проснулся.
Вечером были на Денисове в Большом Зале: «Смерть — это долгий сон», — как объявила конферансье. [Конферансье объявила правильно, но я почему-то ошибочно был уверен, что название сочинения «Смерть — это вечный сон».]
К девяти я помчался в Гнесинку на репетицию, но, прождав Алихановых с полчаса, решил им позвонить—очень мило! Репетиция перенесена на завтра. Вернулся в БЗ на последние такты Симфонии Вайнберга.
20 октября 1982, среда, Москва
Репетиция была в доме у Жени. Меня поразила коллекция живописи на стенах — много Сарьяна и прочих не менее значительных художников. Особенно были хороши китайские иконы. Женя играла хорошо, Тиграна я просил начисто изменить «свой стиль» — стиль скромного аккомпаниатора.
В Музфонде получил командировку.
Вечером были на Губайдулиной в Малом Зале. Тонха, Липс и Николаевский в «Семи последних словах Христа», замаскированных под восьмым словом: «Соната».
21 октября 1982, четверг, Москва
В 12 отправился за билетами в «Метрополь». Простоял длинную очередь, но билеты купил. Заходил к Захарьеву насчёт копии Леночкиного концерта. Пообедал и долго слонялся в ожидании Алихановых. Во время репетиции пришла Леночка. Из-за снежных заносов она не могла получить заказ.
Концерт начался с безобразной «Юморески» Чулаки. Я был вторым номером: [Скрипичная соната № 2 в исполнении Евгении и Тиграна Алихановых.] Ребята играли отлично — и Женя, и Тигран. Приём был умеренный, но потом все поздравляли — вроде бы всем понравилось. Денисов сказал, что только название не подходит — он ждал 2-ой части. Левитин пожурил за однообразие гармоний. Кефалиди сказал, что не ожидал от меня такой музыки. Я дал интервью Фрае (ГДР) и Чанаеву (мужу Череднеченко). Ещё были Соня, Екимовский, Амаров, Беляев, Артёмов, Пирумов, Леденёв, Иван Иванович Мартынов, Кобекин, Бобылёв. Приятно поговорили с Кёхелем. Он сказал Лене: «Excellent Sonata!» Сказал, что в наше время только такую музыку и можно слушать. Спросил, на что мы живём? Лена сказала, что ей помогает папа. «Ah, Good father», — ответил он. Я сказал, что мы иногда издаём «pieces for children». Кёхель заинтересовался и попросил приготовить их к его приезду в апреле. Ещё он попросил сделать фото Саши Вустина вместе с его сыном. Мы расцеловались и распрощались. Дома нас ждал дядя Адя. Мы сыграли с ним в маджонг, а потом он уехал в Ленинград.
22 октября 1982, пятница, Москва
Утром в 10 часов мы начали ждать французов, которых к нам обещала привезти Чумакова, но приехали они только в половине 2-го. Это были Филипп Гаварден — новый директор Шан дю Монд, и его молодой помрщник. Нина Сергеевна служила нам переводчицей, так как Инна Сергеевна французского не знает. В нашем распоряжении было 1,5 часа — они спешили на самолёт в Шереметьево, но мы успели послушать «Misterioso», I часть моей 1 Симфонии, финал «Песен Судьбы» и III часть «Сонетов Петрарки», распили 1,5 бутылки вина с бутербродами, выпили кофе. Немного поговорили, на прощанье сфотографировались. Оба — приятные люди. Обещали заняться выплатой гонорара за наш клавир оперы Денисова.
Вечером пошли в Зал Чайковского на Кубинский камерный оркестр. В вестибюле встретили Денисова в окружении Татьяны Чередниченко и Александра Викторовича Михайлова (философа) с супругой. Мы сели рядом с Денисовым. Сначала был Айвз «Вопрос без ответа» (лучшее сочинение в концерте), потом «Ода» Денисова, затем «Консонансы» Кастильони и какой-то серый кубинец. В антракте Денисов познакомил меня с дирижёром и исполнителями. Лена решила не ходить со мной и слушала болтовню Чередниченко. Второе отделение было довольно скучное.
23 октября 1982, суббота, Москва
Закруглил главу о гармонии Веберна. Затем мы пошли в Союз послушать Артёмова — он оказался во втором отделении, и всё первое мы просидели в буфете с Таней Чивиковой и Соней. Артёмов нам всем очень понравился — это были «Заклинания». В 6 я пошёл в консу, и Таня Вымятнина сыграла мне мою пьеску «Гитара» — завтра она будет играть её в своём концерте. Видел Николаевского. Он отдал мне письмо, которое было послано на адрес Тульской филармонии для композитора Смирнова, автора «Вечного приюта». Некий Александр Кораблёв из Горловки, прочитав в тульской газете о том, что мне удалось достичь соответствия с булгаковским текстом, спрашивает: «Как Вам это удалось? Посему Вы выбрали этот фрагмент? Как Вы его понимаете? Не собираетесь ли от фрагмента к целому?» Я был в недоумении — либо это розыгрыш, либо шизофренический бред, а может, какой-нибудь провинциальный литератор — неудачник, фанатически любящий Булгакова, ждёт с нетерпением моего ответа.
Вечером у нас были Таня с Валерой. Мы надавали им пластинок, так как они купили проигрыватель.
У меня начался радикулит, как всегда некстати.
24 октября 1982, воскресенье, Москва
Радикулит не прошёл — я никуда их дома не выходил и не пошёл на Танин [Вымятниной] концерт. Попытки заниматься ни к чему не привели — чувствую себя бездарностью. Единственное что могу делать — ковыряться в Симфонии Веберна. Нашёл сегодня интересную закономерность в её ритмической организации. Перед сном читали Пруста — не доходит до сознания, думаю о чём-то другом.
25 октября 1982, понедельник, Москва
Утром позвонила Таня Вымятнина. Говорит, что сыграла мою пьесу очень хорошо, но не было никого с кафедра, Дулова заболела — слушали её только студенты.
Вечером погрузились в чистый опрятный вагончик поезда № 37 «Нижегородец».
26 октября 1982 Горький
Вчера вечером погрузились в чистый опрятный вагончик СВ поезда № 37 «Нижегородец». В Горький прибыли в 7.25. Нашими попутчиками оказались Баркаускас и Скорик. Нас встретили и отвезли в гостиницу «Ока». Поместили в 920 номер на 9 этаже. Окно как будто матовое — густой туман. В 10 нас отвезли на репетицию в Кремль. Вася быстро прошёлся по партитуре. Мы даже с ним не успели поговорить, так как он занялся Балаем и Скориком.
Обратно ехали на маршрутке. Нашли аптеку и купили бесалол — у Леночки что-то барахлит животик.
Обедать пошли в ресторан при гостинице. Официантка долго к нам не подходила, и я негодовал. Но потом она очень быстро нам принесла бульон с пельменями и эскалоп из телятины, а, когда я уже допивал кофе, вошёл Вася Синайский и подсел к нам за столик. Я был рад случаю поговорить с ним, и мы просидели ещё около часа. Разговор касался «Московской осени», Шнитке, Денисова, Рождественского. О Русико он сообщил нам по-дружески, что она ворует — на это жаловались ему несколько человек, в том числе Крайнев. Ещё я выяснил, что в этот фестиваль меня вставили только благодаря инициативе Синайского — кроме меня здесь больше нет москвичей (исполняют, правда, Б. Чайковского и Г. Свиридова, но они не приехали).
В 6 часов в автобусе вместе с оркестрантами поехали на концерт в автозаводской клуб. Была латвийская музыка: Симфония № 20 Яниса Иванова, Скрипичный концерт Калсонса, «Переклички» Плакидиса — музыка хоть и разная, но одинаково скучная. Играли очень хорошо.
После сытного мясного ужина, мы поехали обратно Я что-то вспомнил про Либермана, и в голове закружился стишок. В номере Леночка стала приставать ко мне, чего это я молчалив? О чём я думаю? Пришлось сказать, что сочиняю стишок. Вот что у меня получилось:
|
27 октября 1982 Горький
К 10 поехали в кремль на репетицию. Вася проиграл всю Симфонию (без вступления), выполнил все мои пожелания, которые я записал ему на листочке. Особенно хороша была 2 часть — в очень живом темпе. После меня играли Балая. Я подсел к нему и заглянул в партитуру. От Балая разило вино-водочным перегаром.
— Здесь медленнее! — завопил он, еле выговаривая слова с похмелья. — Это царство болота!!!
— Эту вещь кто-нибудь уже играл? — спросил Вася.
— Да. Симонов, Кожин, Степанов… Но пластинку будешь писать ты. Мы же договаривались. Не помнишь? Сразу после концерта.
Ко мне подошёл Мустя и сказал, что был рад познакомиться с моей музыкой. Он из Кишинёва. В концерте со мной исполнялась часть из его Концерта для оркестра.
Ответил на несколько вопросов музыковедши, делающей вступительное слово. Вася сказал мне, что собирается поставить меня в конце концерта. Я всучил ему партитуру 2 симфонии и пошутил: «Для обратной стороны пластинки».
В ресторане мы снова встретились с Васей — он сидел со Скориком и Мустей, уже заканчивал обед. Он сказал, что уже посмотрел первую страницу моей партитуры и пока не потерял к ней интереса.
Почитали Пруста, и Леночка заснула. Мне не спалось и я накропал стишок:
За детством молодость придёт, |
Я разбудил Леночку, мы перекусили, почитали немного и поехали на концерт в автобусе.
За кулисами встретили Б. Гецелева. Он только что вернулся из ГДР и восторженно рассказывал про Гевандхауз, Комише Опер и дворцы прусских королей. Потом, к нашему удивлению, увидели Свету Савенко. Потом вспомнили — она же здесь работает.
Перед концертом я подошёл к Васе, разговаривающему с концертмейстером виолончелей Личетой, и сказал, что если он сердце оркестра, то она — душа. «Ой, какой комплимент, — сказала Личета и закрыла лицо руками. „Не перехвалите, — сказал Вася, — а то она вам такого наиграет!“
Концерт начался с Мухатова — было ощущение, что Чайковский родился заново в образе туркмена. В разработке Боря шепнул Лене на ухо: „Идут басмачи“, Но сыграно было просто превосходно и я слушал с удовольствием, как своеобразный китч. Закончили отделение Балаем — пьеса „Лягушка-путешественница“, очень симпатитична. Принимали хорошо. Концерт Скорика мне совсем не понравился — какой-то совершенно нелепый, хотя пианист Сук играл хорошо. Моя Симфония началась быстровато. Во время вступления Балай ввалился в зал и долго возился с дверью, которая не закрывалась.
В репризе вибрафон сыграл свою партию на 2 такта раньше, и я почувствовал, что Вася занервничал. 2-я часть была прилична, но третья просто удивительна — по поводу неё я сказал Васе, что он волшебник. Он взял её очень медленно и сыграл необычайно осмысленно — слушали её с наибольшим вниманием, и даже худрук филармонии, сидевшая сзади нас и непрестанно болтавшая во время музыки, тут смолкла.
Приём был потрясающий — вызывали 5 раз.
28 октября 1982 Горький — Дзержинск
В 10 утра поехали на экскурсию по городу. Сначала нас отвезли к церкви Рождества Богоматери (также Строгановская) симпатичной снаружи и внутри, а затем в дом-музей Горького — хибара, в которой ничего нет интересного. Вася тоже ездил с нами. Он был мрачноватый — вчера перекирял.
Обедали мы вместе с ним, Скориком и Суком (пианистом). Раздавили бутылку водки, поболтали. Немного поспали и поехали на автобусе в Дзержинск. Долго ждали Васю — он ехал на легковой и опоздал на полчаса — меняли колесо. Публика собралась какая-то странная — ни одной интеллигентной физиономии. Вася взял бешенные темпы и провёл концерт очень живо. Симфония прозвучала даже лучше, чем вчера, несмотря на отсутствие челесты и вибрафона, которые заменял фальшивый рояль. Снова вызывали 5 раз.
Потом ужинали со Скориком и его пианистом. Распили две бутылки шампанского. В 23.45 погрузились в поезд. Коля Сук предложил мне написать каденцию к финалу фа-минорного Концерта Баха.
29 октября 1982 Москва
Утром рано (в 7.15) прибыли в Москву. Приехали домой на такси. После завтрака и душа Леночка легла поспать — у неё болит глазик, а я уселся за каденцию. К обеду кончил. Звонили нам из ВААПа. Леночке перевели 500 з/р за издание „Мистериозо“. Мне — 150 за премию (только не знают как их мне вручить — не могут найти такой закон). Чумакова порекомендовала нас Неждановой и, возможно, в ноябре в доме-музее — для избранных. 30 октября 1982 Москва
Проснулся и придумал мотив для пушкинской „Бессонницы“. Наскоро записал его и отправился в овощной магазин, в котором проторчал 1,5 часа — дикая очередь. Потом уселся за романс и до обеда написал партию голоса. Накропал письмо Бурштину. Ближе к вечеру опять взялся за Веберна. Часов в 6 сели печатать. Напечатали фотографии с моим памой, с Кёхелем, с французами. Попробовал печатать чёрно-белые фотографии с цветной плёнки — получается очень хорошо.
31 октября 1982 Москва
Позаниматься не дали. Днём пришёл Ник. Сук, слушал 2 моих ф-п. концерта и Концерт Денисова. Каденцию мою обещал сыграть 28 ноября в Киеве. К 4 часам поехали к Денисову на встречу с кубинцами. Были Артёмов и Соня. Денисов давал в нашем присутствии интервью для кубинской газеты. Основная мысль его такова: Период экспериментаторства окончен, настало время синтезировать всё, что было до этого накоплено, и музыка должна вернуться к традиции в хорошем смысле этого слова, но не следует отказываться от достижений авангарда, ибо там были созданы непреходящие ценности: „Il canto sospeso“ Ноно, „Pli selon pli“ Булеза, „Metastasis“ и „Pithoprakta“ Ксенакиса, „Gruppen“ Штокхаузена и т. д. „Неоромантизм“ — явление реакционное, так как моделирует внешние приметы романтического стиля, так же как и „неоклассицизм“ не даёт ничего глубокого. Например, для Стравинского „неоклассицизм“ был худшим периодом, он много утерял по сравнению с т. н. „русским периодом“.
(- А „Симфония псалмов“! — возразили мы с Леночкой.
— „Симфония псалмов“ — слабое сочинение, — ответил нам Денисов.)
„Коллаж“ — тоже явление поверхностное. И сейчас композитору следует свои поиски направить не в сторону эксперимента, а в область духовного, к самому себе, к своей индивидуальности. Не нужно быть пессимистом! Чтобы хорошо писать музыку, следует:
1) хорошо изучить своих предшественников;
2) быть критичным к себе даже более, чем критики;
3) обладать талантом.
Соня рассказала нам о смехотворном заявлении Пальчуна на „круглом столе“ фестиваля, что Симфония № 2 Корндорфа — первая русская сммфония, и что они образовали русскую группировку: Пальчун, Корндорф, Головин, Екимовский и Рябов — нечто вроде „могучей кучки“.
Оказывается, об этом сейчас много судачат — сказала нам Марина по телефону. Вечером мы наклеили фотографии, потом немного почитали. Я поставил Леночке горчичник. Говорил по телефону с Ивашкиным. Оказывается моя инструментовка будет 6-го обыгрываться в Бетховенском зале, а 14-го исполняться в М. З.
Понедельник, 1 ноября 1982, Москва
Весь день провели в хлопотах — готовились к приёму гостей.
Первыми пришли Таня с Валерой — Таня раньше, она помогала нам сервировать стол, а потом Валера. Они подарили мне книгу Одоевского „Квартет Бетховена“. Следующими были Оля с Серёжей, последним явился Володя Тарнопольский — один, т. к. Его жена заболела. Оля с Серёжей принесли цветы и рубашку, Володя — книгу „А. Блок о литературе“ и запонки. Разговоры за столом были интересны. Но вытащить из-за стола никого не удалось, и робкая попытка Тани организовать танцы провалилась.
2 ноября 1982, Вторник, Москва
Звонил Гершкович. Просил достать ему две партитуры „Просветлённую ночь“ и „Киномузыку“ Шёнберга. Про „Киномузыку“ он сказал, что Шёнберг писал её для немого кино и хотел прилично заработать, но когда он её написал, еоявилось звуковое кино. Обещал прийти к нам в пятницу вечером. Звонил Денисов. поздравлял меня с днём рождения, рассказал про вчерашний концерт: длинный и громкий Кучера („соцреализм пропущенный через модернизм“), потом его „Йожеф“ [Вокальный цикл на стихи Атиллы Йожефа] и фагот соло („две белые вороны в концерте“), потом „Swinging Music“ Сероцкого („хорошая пьеса, но не на месте“), потом „слабые романсы Бриттена“ на Пушкина, второе отделение вообще серое (Клюзнер и ещё кто-то). Зал был полон, но никого из наших. Я спросил его о партитуре Шёнберговского секстета [»Просветлённая ночь"], он сказал, что у него есть, но Гершковичу, при всём его к нему уважении, он не даст, — берёт на неделю, держит годами. Его партитура Шёнберговского Скрипичного концерта уже 6 лет у Гершковича. «Ничего, — сказал Денисов, — Гершкович перебьётся!»
Хотел сегодня позаниматься, но всё время кто-то отвлекал (звонили ещё т. Катя и Слава). Днём ездили с Викторией Евгеньевной за заказом — Леночка ещё болеет.
Вечером звонила Таня Чивикова. У неё опять неприятности. Леночка стала меня отчитывать, что я сказал Тане что-то не то. После словесной перепалки мы оба надулись, у Леночки появились слёзки и покраснел носик. Я взял коробочку с запонками и стал медленно подносить её к Леночкиным глазкам. «Это кит!» — воскликнула она, и мы помирились.
Пред сном я сочинил стишок:
Если бука злой и мрачный |
Звонил ещё Бобылёв (из Тулы), Атаров с поздравлениями, а потом Ивашкин с приглашением на репетицию.
3 ноября 1982, среда, Москва
Пока Леночка не проснулась, немного позанимался. В 11 поехали за подарком для меня в ГУМ, где купили чёрную шляпу — шляп я раньше никогда не носил и первое время чувствовал себя в ней немного неестественно, как будто на маскараде. Съездил в издательство за корректурой «Серенады». Баранкин подбросил меня в Музфонд, где я отчитался за командировку. Оттуда поехал в Союз в нотную библиотеку — взял «Verklarte Nacht». В 4 пришёл в Большой Театр, послушал репетицию Секстета Шнитке. Первая часть мне показалась слишком шумной и грязной, вторая — очень понравилась. Потом репетировали моего Баха ["Каприччио на отъезд"]. Всё звучит очень хорошо, но играют грубо, крупным помолом. Лазарев загоняет темпы. Дома послушали ор. 4 и 9 Шёнберга — раз есть партитуры. При всех красотах и здесь и там — много схематизма, а «Симфония» — слишком суетлива.
4 ноября 1982, четверг, Москва
Утром занимался корректурой. Потом с Леночкой сходил за посылкой от мамы. Она прислала очень интересные свои воспоминания, мои письма, рисунки и всякие бумаги: мои школьные оценки, грамоты и пр. К четырём поехал в библиотеку Союза (за Вольфом), оттуда в БТ. Но репетиция не состоялась так как половина ансамбля занята в концерте во Дворце Съездов.
Примечания
© Д. Смирнов-Садовский / D. Smirnov-Sadovsky
|
Это произведение опубликовано на Wikilivres.ru под лицензией Creative Commons    и может быть воспроизведено при условии указания авторства и его некоммерческого использования без права создавать производные произведения на его основе.
|
