Все разошлись по домам, в кабинете остались только философы. Соскинс спросил:
— Как по-вашему, стихи Пиндара[1] лучше, чем живопись Джотто [2]?
— У Плутарха[3] нет ничего о Джотто, — ответил Глоткинс.
— Но, — возразил Жвачкинс, — Джотто был итальянец.
— Прекрасно, но это ничего не доказывает, — заметил Соскинс.
— Плутарх был мерзкий и невежественный молокосос, — заявил Жвачкинс. — Ненавижу ваших подлых мошенников. Вот Арадобо через какие-нибудь десять или двенадцать лет станет гораздо более гениальной личностью.
— О да, — согласился Пифагореец, — Арадобо обещает быть неглупым малым.
— Я вообще считаю, — продолжал Жвачкинс, — что из любого набитого дурака можно сделать умника, если только правильно его воспитывать.
— Катитесь ко всем чертям с вашими рассуждениями! — воскликнул Эпикуреец. — Терпеть не могу рассуждения и всегда полагаюсь только на интуицию.
— И всё же, — добавил Глоткинс, — хотел бы я видеть, как Джек Потрошиттер[4] вспарывает кишки этому Плутарху. Джек понимает в анатомии получше любого грека. Он одним махом всаживает свой хирургический нож по самую рукоятку, потом четверть часа копается руками во внутренностях. Он не обращает внимания на вопли пациентов, хотя кричат они изрядно. Он чертыхается, запускает руки всё глубже и глубже, и грозит переломать все кости, если они не будут лежать спокойно. Какого дьявола эти бездельники валяются в госпитале и не дают ему спокойно работать!
— Пускай повесится этот твой Джек, — сказал Соскинс, — давайте лучше споём.
И Жвачкинс запел:
1.
«Когда шагает старый хрыч
По пыльной мостовой,
К нему спешат на плотский клич
Распутницы толпой...
2.
И вот, родятся от хрыча
Уродцы-малыши,
И хрыч бормочет, хохоча:
«Ребятки хороши!»
3.
И на кровавый стол кладёт
Детей своих ничком,
И заливает детский рот
Кровавым молочком,
4.
И достаёт кровавый нож
Всбесившийся злодей,
И шепчет матери: «Умрёшь
Ты от руки моей!»
5.
Но вожделеет лиходей
От материнских губ,
И мерзкой похотью своей
Бесчестит хладный труп.
6.
Из чрева смрадного на свет
Цинга и тиф ползут;
Папаша рад: «Открыт секрет,
Неоценим мой труд!»
7.
Теперь подробно чертенят
Я изучить смогу»,
И — с головы до самых пят
Забинтовал Цингу.
8.
Цинга распухла, как бурдюк,
И закричал старик:
«Вот вам ещё один недуг —
Водянку я постиг!»
9.
Когда же с Тифа срезал он
Гнилушек кругляшки,
То поползли со всех сторон
Вонючие кишки».[5]
— Ах, вздохнул Глоткинс, — вы считаете нас, пифагорейцев, шарлатанами, а мы вас, киников, мошенниками. Я занимаюсь тем, что мне нравится, и кому какое дело до этого! Но при этом я всегда чувствую себя несчастным. Когда я думаю о хирургии, я теряюсь в сомнения. Я люблю оперировать, и потому взялся за это дело. Мой отец, например, делает то, что ему хочется — и я такой же! Однако, боюсь, что придётся мне это дело оставить. Когда одной женщине удаляли саркому, она так визжала, что я почувствовал себя совершенно больным.
[— Спокойной ночи! — пробормотал Глоткинс.
— Приятных сновидений! — ответили ему два других философа.][6]
Примечания
- ↑ Пи́ндар (ок. 518 до н. э. — 442(438) до н. э.) — древнегреческий поэт-лирик.
- ↑ Джотто (1266 или 1276—1337) — итальянский художник и архитектор эпохи Возрождения.
- ↑ Плутарх из Херонеи (ок. 46 — ок. 126) — древнегреческий писатель, автор «Сравнительных жизнеописаний».
- ↑ Потрошиттер — у Блейка Tearguts от tear = рвать, guts = кишки. Зачёркнуто: “Hunter” — Джон Хантер (1728–1793) — знаменитый анатом и хирург госпиталя св. Георгия.
- ↑ Навеяно стихотворением Джона Гэя (1685-1732) «По поводу Кадрили»: «Когда коррупция умирает и оставляет страну в покое... Сатана думает, чем бы их заразить, и посылает своего духа по имени Кадриль». Как сатира на современную медицину, вероятно, навеяно пьесой «Дьявол на двух костылях», шедшей тогда на сцене. Это также пародия на родословную Греха и Смерти из «Потерянного Рая» Мильтона (Глава 2).
- ↑ Блейк поместил это в начало следующей Седьмой главы.
