Участник:Dmitrismirnov/Песочница1

Ирина Борисовна Ратушинская (4 марта 1954 — 5 июля 2017)

ПЕСЕНКА

Как по небу птицы — Чтоб тоска не гасла. Через степь граница — Чтобы мытарь спасся. Пыльная дорога — Чтобы ясный вечер. А поэт — для Бога, Если гаснут свечи.

ПЕСНИ НЕВИННОСТИ и ОПЫТА автор Уильям Блейк (1757—1827), пер. Д. Смирнов-Садовский (р. 1948)

Язык оригинала: английский. Название в оригинале: SONGS Of INNOCENCE and Of EXPERIENCE. — Дата создания: 1784—1794/1805.

ПЕСНИ НЕВИННОСТИ и ОПЫТА
Показывающие два Противоположных
Состояния Человеческой Души

(1784—1794/1805) ПЕСНИ Невинности (вып. 1789) 1. Вступление Веселя лесную тишь, Я на дудочке играл; В светлом облаке малыш Улыбнулся и сказал: — Про Барашка мне сыграй! — Я сыграл ему, шутя. — Повтори! — я повторил, — Горько плакало дитя. «Брось-ка дудочку и спой Песнь весёлую свою!» Ликовал и плакал он, Слушая, как я пою. «В книгу запиши, что пел, Чтобы все прочли!» — сказал И на небо улетел. Вмиг тростинку я сорвал, Смастерил себе перо, Глиной замутил ручей, Песни счастья записал В эту книгу для детей. 2. Пастух О, как сладок удел Пастуха: На рассвете вставать он привык, Уходить за стадами в луга, Аллилуйею полня язык; Слыша агнца младенческий зов, И овечки любовный ответ, Он на страже, и знают они: Пастырь близок — опасности нет.   3. Эхо на лужайке Вот солнца восход Веселит небосвод, Весенние звоны Наполнили склоны, И птицы из кущей Щебечут всё пуще В лад звону, и нас Будет видно сейчас На лугу полном смеха И весёлого эха. Седой старый Джон — Доволен и он, Сидеть ему любо С друзьями у дуба, Сидят они в ряд, И, смеясь, говорят: "Да, были года — Мы резвились тогда На лугу полном смеха И весёлого эха!» Но детишки устали, Щебетать перестали, Солнце к лесу катится, Знать, пора расходиться, Теребят мам за платья И сестрицы, и братья, Словно стайка галчат, Все по гнёздам спешат, И во тьме нет ни смеха, Ни весёлого эха. 4. Агнец ‎Агнец, милый Агнец, ‎Кем ты создан, Агнец? Душу кто вдохнул в тебя, Накормил травой, любя, Мягкой шерстью одарил, Словно счастьем озарил, Дал тебе столь нежный глас, Что в лугах пленяет нас. ‎Агнец, милый Агнец, ‎Кем ты создан, Агнец? ‎Слушай, милый Агнец, ‎Слушай, милый Агнец, Имени вы одного: Агнец — так зовут его. Полон ласки, доброты, Тих и кроток, как и ты, В мир пришёл он как дитя — Агнец он, и ты, и я! ‎Будь блажен, мой Агнец, ‎Будь блажен, мой Агнец!   5. Чернокожий Мальчик На юге я рождён в пустыне дикой И, хоть моя душа светла, как он — Английский мальчик — ангел светлоликий, Я чёрен, словно света я лишён. Под деревом в густой прохладной сени Мы с матерью смотрели на восток; Расцеловав меня, взяв на колени, Она мне говорила: «О, сынок, Взгляни на солнце — Бог на нём живущий Всем поутру любви сиянье шлёт, И в полдень жаром одаряет кущи, Цветы, зверей и человечий род, Тот жар вбирать мы можем научиться За краткий срок, что здесь дарован нам, И наши чёрные тела и лица Подобны рощам или облакам. Лишь примем этот жар невыносимый, Исчезнут облака, и скажет Бог: „Возрадуйся, о Агнец мой любимый, Из рощ спеши в мой золотой чертог!“» Так наставляла мать меня, и снова Я повторю английскому дитя — Вдвоём вокруг чертога золотого, Как Агнцы будем бегать мы шутя, От солнца заслоню его, покуда Страшится он палящего огня, По волосам его я гладить буду, Как брата брат полюбит он меня.   6. Цветок Воробей, дружище, Смотрит мой цветок Счастливым взглядом — Как стрелой ты свищешь, Колыбели ищешь С сердцем рядом. Дрозд мой сиротливый, Слышит мой цветок Над нашим садом Твой напев тоскливый, Дрозд мой сиротливый, С сердцем рядом. 7. Трубочист Был мал я, когда умерла моя мать, За грошик решил в трубочисты отдать Меня мой отец, и теперь я для вас Скребу дымоходы, а сплю я — чумаз. Кудряв, как ягнёнок был маленький Том, Обрили все кудри бедняге потом, Сказал я ему: «Не кручинься, ну-ну! — Теперь не испортишь волос белизну!» И Том замолчал, отвернулся к стене, И видел он сто трубочистов во сне: Там были и Джонни, и Вилли, и Боб, — И каждого в чёрный упрятали гроб. Вдруг Ангел явился, и видел наш Том, Как отпер гробы он лучистым ключом; И дети омылись в воде ключевой, Лучась, на луга устремились гурьбой. Нагие и чистые в небо стремглав Они вознеслись, облака оседлав, И Ангел воскликнул: «Возрадуйся, Том, Сам Бог тебе станет родимым Отцом!» А утром чуть свет — на работу пора, С мешками и щётками прочь со двора! Пусть царствует стужа — согрет был наш Том, Коль долг исполняешь — и зло нипочём! 8. Потерянный Малыш Отче, отче, где ты родимый? Чадо не покидай! Молви, о молви словечко сыну, Сбиться с пути не дай! Бредёт дитя в ночи без отца И горько слёзы льёт, Роса холодна, и встаёт, как стена, Испарина от болот. 9. Найденный Малыш  Малыш за болотным брёл огоньком И в топь зашёл, наконец, Он звал, кричал, и пред ним предстал Господь, как родимый отец. Целуя, он за руку вёл малыша Туда, где бедная мать, Грустна и бледна, бродила одна, Надеясь сынка отыскать. 10. Песня Смеха Если рощи смех зазвенит бойчей, И смешинками зажурчит ручей, И захочется хохотать ветрам, И помчится смех эхом по горам, И ласкающий смех наполнит луг, И кузнечики засмеются вдруг, Запоют Сюзанна, Мэри, Эмили Песенку смешливую вдали, Если птиц смешки окрыляют дол, И, смеясь, орехи, вишни падают на стол, Приходите к нам, и в тени ольхи Грянем дружным хором: «Ха! Ха! Хи!»   11. КОЛЫБЕЛЬНАЯ Сон, сон, воротись, К колыбельке опустись Светлым лучиком с луны, Вязью нежной пелены. Над тобой, мой сынок, Реет добрый Ангелок, И венок сплетает он, Навевая сладкий сон. Улыбаясь, на тебя Он всю ночь глядит, любя; Улыбается и Мать, Глаз не в силах оторвать. Будет сон твой глубок, Не вздыхай, мой голубок, И пушок твоих ланит Пусть улыбка осенит. Спи, спи, мой кумир Спит с улыбкой целый мир. Спи, спи, крепко спи, Мои слёзы искупи. Лик твой, каждый блик, Так похож на Божий лик! Как и ты, в детском сне Он горюет обо мне; Обо мне и о тебе Он скорбит в своей мольбе, И взирает каждый час Он с улыбкою на нас, На тебя и на меня В темноте и свете дня, Небо, землю и моря Добрым миром озаря. 12. Божественный Образ Прощенье, Милость, Мир, Любовь Мы просим у Богов, И радость прилетает вновь Под наш убогий кров. Прощенье, Милость Мир, Любовь — Господь наш дорогой Прощенье, Милость, Мир, Любовь Живут в душе земной. Прощеньем сердце осеня И Милостью лицо, К душе Любовь спешит, звеня, На Мирное крыльцо. И человек, что наг и сир, С молитвою своей Любовь, Прощенье, Милость Мир Находит у людей. Язычник ты иль иудей, Чтоб Бог пришёл в твой край, Люби людей, Прощай людей, Жалей и Примиряй. 13. СВЯТОЙ ЧЕТВЕРГ Сияют лица у детей, когда в Четверг Святой В одежде праздничной идут — зелёной, голубой, За старцами, чьи посохи белее, чем снега И Павла наводняют Храм, как Темза — берега. О как их много, Лондона цветов, — не сосчитать! Они сидят, их взоры источают благодать, Они поют — напевы их, как агнцев голоса, И руки их обращены с мольбою в небеса. Их песни, как могучий вихрь взмывают к облакам, И там гремят подобно гармоническим громам, Пред ними мудрые отцы, защитники сирот — Будь милосерд и от тебя твой Ангел не уйдёт. 14. Ночь Садится солнце и звезда Вечерняя встаёт, И птица в поисках гнезда Снижает свой полёт, И в небе высоком Серебряным оком Восторгов полна Сияет луна. Прощайте рощи и луга Счастливых стад приют, Морей седые берега, Где ангелы идут, И льют на бутоны И сонные кроны Незримой рукой Священный покой; Их взор за птицами летит И в гнёзда льёт тепло, Хранит от горя и обид Звериное дупло, И над детской кроваткой Садятся украдкой, Чтобы детские сны Были счастья полны. Когда за агнцем тигр злой Во всю несётся прыть, Стремятся ангелы слезой Беду предотвратить; Если слёзы напрасны, Мир иной и прекрасный Агнцу даст на века Херувима рука. Там будет лев над жертвой лить Потоки горьких слёз, И нежно станет говорить Стадам овец и коз: «Ни гневного рыка, Ни грозного крика Не будет на свете, Забудьте их, дети. Я рядом с блеющей овцой Прилягу и засну, И гривой огненно-златой Во тьме ночной блесну, А утром на речке О Божьей Овечке Я буду тужить И стада сторожить!» 15. Весна Флейты звук, Смолкнул вдруг. Грянул с гор Птичий хор — Соловей Средь ветвей, Певчий дрозд Между звёзд: Весело, весело нам встретиться с Весной. Что ни миг — Слышен крик И юнцов- Храбрецов, И девиц- Озорниц, Пастухов, Петухов. Весело, весело нам встретиться с Весной. Агнец мой, Я с тобой, Не дрожи, Не тужи, Дай мне прядь Потрепать, Дай, браток, В носик — чмок! Весело, весело нам встретиться с Весной. 16. Песня няни Когда смех детворы долетает с горы И песня звенит над рекой, Я тоже пою, и в душу мою Вливаются свет и покой. «Уже на леса опустилась роса, И солнце за дальней горой, Домой вам пора, а завтра с утра Вы вновь насладитесь игрой!» «Нет, нет, не пора, — шумит детвора, — Мы ещё не хотим в кровать, Барашки не спят, букашки жужжат — Нам бы только часок поиграть!» «Хорошо, но лишь час, пока не погас Последний солнечный луч!» И песня летит, и радость звенит, И эхо слетает с круч. 17. Дитя-Радость Как имя моё? Мне только два дня. — О, как назову тебя? — Я счастье твоё, Джой имя моё. — О, радость, зову тебя! Свет мой, Джой, Со мной ты два дня, О, радость, пою тебя, Ты улыбнись 10 И отзовись — О, радость, зову тебя! 18. Сон Ангелок ко мне слетел, Сонной пеленой одел, Я увидел: меж ветвей Заблудился муравей. Он испугом ослеплён, Грозным мраком окружён, И с разбитым сердцем, вдруг, Я услышал слабый звук: «Дети, дети, где вы, где? Ваш отец в большой беде — Не найти домой мне путь, Помогите кто-нибудь!» Слёзы покатились с щёк. Вдруг, навстречу — светлячок. Он сказал: «Я часовой, 15 Сторожу покой ночной, Если в небе вьётся жук, Освещаю всё вокруг. Ты ступай-ка за жуком Прямо к дому — прямиком!» 19. О Чужом Горе Если ты сражён судьбой, Я ли не скорблю с тобой? Если слышу друга стон, Я ль не стражду, как и он? Если бедный брат в слезах, Нет ли слёз в моих глазах? Если плачет твой малыш, Ты ли, Отче, не грустишь? И ужель не станет мать Чадо в горе утешать? Нет, подобная беда Не случится никогда! Если слышит наш Отец, Как кричит в траве птенец, Если видит он дрозда У разбитого гнезда, Неужель Всесильный тот Состраданья слёз не льёт? Разве он уходит прочь? Не старается помочь? Рядом с птахой не сидит? Вместе с нею не грустит? Верь, подобная беда Не случится никогда! Радость Он всегда дарил: Он, как все, младенцем был, Горе, как и мы, познал — Человеком скорби стал. Слышит Он твой каждый стон — Тот, кем ты был сотворён. И случись с тобой беда, Знай, что рядом Он всегда! Радость Он с собой несёт, От беды любой спасёт, И пока беда царит, Он вздыхает и скорбит. ПЕСНИ Опыта (вып. 1794) 1. Вступление Слушай Барда напев, Чей взор все времена объял; И, даль узрев, Среди дерев Святому Слову он внимал! И глас со скорбью рек: «О, павшая Душа, дерзни, Стань человек Царем навек Небес, и падший свет верни! Земля, Земля, проснись, Откинь росистый свой покров! Солце ввысь Поднимись, Сбросив бремя тяжких снов! Ночь ушла, вставай, Уж близок долгожданный час, Свет засияй — И водный край, И звёздный свод покинут вас!» 2. Ответ ЗЕМЛИ Но, оцепенев, Чуть губами шевеля, Мрак прозрев, Страх презрев, Так Барду молвила Земля: «У грани вод стерегут Звёзды Ревности мой острог; Слёзы льют; Холод лют, И слышно, как Слово возносит Бог. О, злобный Отец Людей, Самовлюблённый гордец! Звон цепей, Плач детей, — Ужели в радость тебе, Творец? Разве не любо Весне, Когда расцветает луг? Слышно ль мне При луне, Как трудятся коса и плуг? В жилах стынет кровь, Цепь мне шею обвила — Тиран, ты вновь Заковал Любовь В колодки зависти и зла!» 3. ГЛИНА и КАМЕНЬ «Любовь не для себя живёт, Ей жертвовать собой — отрада, Она блаженство обретёт, Построив Рай в пучинах Ада», — ‎Так Глиняный Комочек пел, ‎В землю втоптанный стадами, ‎И журчал в ручье Голыш, ‎Будто теми же стихами: «Любовь живёт лишь для услад, Своим желаньям потакая, Смеясь, вас в плен берёт, и Ад Построит, Небо попирая». 4. СВЯТОЙ ЧЕТВЕРГ Ужель тот день считать святым В краю обилия, когда Дитя бредёт по мостовым, А с ним несчастье и нужда. Это ль радостная песнь? Нет, рыданья слышишь ты! Горе, голод и болезнь Царят в юдоли нищеты. Небосвод здесь не лучист, Пусто поле и сума, Путь извилист и тернист, И нескончаема зима. Там, где солнце дарит свет, Там, где дождь поит сады, Сыт младенец и согрет, И не ведает нужды. 5. Потерянная Девочка Зрю я сквозь века, Знай, заря близка. Грёз своих земных (Вникни в этот стих) Мир отбросит гнёт, И Творца найдёт, И пустынный край Обратится в рай! * * * Там, где жаркий зной Летом и зимой, Птичий хор звенит, Лику веселит. По тропе земной Вот уж год осьмой Лика держит путь, И легла вздремнуть. «Грёза, осени! Здесь, в лесной сени, В чаще бытия Заблудилась я. Знайте, мать, отец, Дремлет ваш птенец. Но могу ли спать, Если плачет мать? Коль скорбит она, Лике не до сна, Коль она уснёт, К Лике сон придёт. Светлый день угас. Хмурой ночи час, Озарись луной, Лику успокой!» Сон слепил глаза, Но лесов гроза — Стаи злых пантер Вышли из пещер. Жадные до игр Леопард и тигр Прыгали вокруг; Тут явился вдруг Сам король зверей — Всех других старей — Златогривый лев; Деву оглядев, Шею ей и грудь Подошёл лизнуть, Но, умерив пыл, Слёз рубины лил. Львица подоспев, Спящую раздев, Понесла её В логово своё. 6. Найденная Девочка Плачут мать с отцом И в ночи вдвоём Пустошью идут, Ищут там и тут: В поле, по холмам, По густым лесам Семь ужасных дней, Не сомкнув очей. На седьмую ночь Им приснилась дочь: Бедная, одна, Голодна, бледна, Полная тревог Бродит без дорог, В роще меж берёз Мокрая от слёз. Испугалась мать, Но не в силах встать, Сном омрачена Слёзы льёт она. Муж бредёт в лесах С нею на руках, Вдруг среди дерев Видят — грозный лев. Нет пути назад! Лев горящий взгляд Бросил на людей, Подошёл злодей И лизнул он вдруг Им ладони рук, Поклонившись им, Как друзьям своим. Их оставил страх. С добротой в глазах Дух то был — не лев, Золотом блестев, В латах и броне, Будто сам в огне, И венец златой Свет струил святой. «Следуйте за мной! Встретит вас покой Во дворце моём — Лика дремлет в нём». И повёл людей В логово зверей; Там в тени ракит Лика крепко спит. С той поры их дом В том лесу густом, Где не слышен злой Льва иль волка вой. 7. Трубочист Чумазый малыш кричит во тьму «Трубы, камины — чистить кому?» «А мать и отец где? Скажи-ка нам?» «Молиться ушли они в Божий храм! Я в пустоши вырос, но счастлив был, Смеяться любил и в жару, и в мороз; Отец из лохмотьев мне саван сшил; „Чистить трубы!“ — пою и тружусь на износ; А раз я плясать и петь люблю, Ну и ладно, — так думают мать с отцом, И молятся Богу и Королю — Тем, кто Рай возвели на несчастье моём». 8. Песня НЯНИ Когда на лугах и речных берегах Звенят голоса детей, — Я вижу себя, грустя и скорбя, Сквозь дымку далёких дней. Дети, дети, леса покрывает роса Солнце село, пора домой, Промчится весна — обманчивей сна, Обернувшись мрачной зимой. 9. БОЛЬНАЯ РОЗА Ты, Роза, больна, — Невидимка-червяк Пробрался в тебя Сквозь ревущий мрак. Он радости ложе Кровью зальёт, А погибель твою Любовью зовёт. 10. МОТЫЛЁК Взмах руки И — кончен срок Игры твоей, О мотылёк! Разве мой Не краток век? И разве ты Не человек? Песнь мою И танец мой Погубит взмах Руки слепой. Но если мысль Есть жизнь и свет, А смерть — лишь то, В чём жизни нет — Смерти срок Пусть недалёк — Счастлив я, Как мотылёк. 11. Ангел Мне снился сон, — что значит он? — Принцессой я взошла на трон, И Ангел, стоя на часах, Хранил меня, но, чуя страх, Проплакала я день и ночь. Пытался Ангел мне помочь, Но я рыдала без конца, И страж мой скрылся из дворца. Лишь упорхнул мой Ангелок, Стыдом окрасился восток, Мой страх прошёл, как будто он Несметным войском защищён. Когда вернулся Ангел мой, Не нужен стал мне часовой — Пропала юность без следа, И голова моя седа! 12. Тигр Тигр, о Тигр, во мгле ночной Страшный сполох огневой! Кто бессмертный мастер сей Соразмерности твоей? Где глаза твои зажглись, — Что за бездна? что за высь? Чьи парили там крыла? Чья рука огонь взяла? Как дерзнула та ладонь В сердце превратить огонь? Как забилось сердце вдруг В мощной хватке грозных рук? Молот чей? из кузни чьей? В пламени каких печей? Кто ковал и закалял Мозга яростный металл? Звёзд лучистый хоровод, Влагу слёз на небо льёт; А Творец твой, рад ли он? Им ли Агнец сотворён? Тигр, о Тигр, во мгле ночной Страшный сполох огневой! Кто бесстрашный мастер сей Соразмерности твоей? 13. Моя милая РОЗА Цветок кто-то мне предложил, — Таких не рождал ещё Май; Я сказал: «Куст мне розовый мил, И к нему тороплюсь я, прощай!» Я в заботах все дни проводил, Чтобы розовый куст мой расцвёл, Но одной мне отрадою был Лишь ревнивой колючки укол. 14. АХ! ПОДСОЛНУХ Ах, Подсолнух! как ты изнемог, — Все ты Солнца шаги сосчитал, Край же тот золотой всё далёк, Где скиталец находит привал; Дева, в саване белых снегов, Юность, канувшая без следа, В том краю восстают из гробов, — И Подсолнух стремится туда. 15. ЛИЛИЯ Хоть и скромна, — шип явит Роза Хоть Агнец тих, — в рогах угроза, Но в восторге Любви о, Лилия, ты Не чернишь безупречной своей красоты. 16. САД ЛЮБВИ По Саду Любви я бродил И дивное видел вокруг — Огромный там высился храм, Где раньше был ласковый луг. Я у замкнутых врат постоял, «Ты не должен!» — написано там; И по саду пошёл наугад По тропинкам к любимым цветам,   Но, где раньше пестрели цветы, Лишь кресты да надгробья стоят, И святые отцы вьют из тёрна венцы, Чтоб обречь на закланье радости и желанья. 17. Маленький Бродяжка Ах, мама, как холодно в церкви твоей — В весёлом трактире куда как теплей! На что мне твой Рай? — хоть Бес покарай, — Трактир мне милей, чем заоблачный край! Вот если наш пастор мне эля нальёт, Готов я молиться хоть ночь напролёт. О ласковый эль, о сладостный эль, Пусть душу согреет твой радостный хмель! Пусть пастор сам выпьет и песню споёт, И танцем и шуткой потешит народ, А злюка мисс Лоч пусть катится прочь И не будет нас розгами сечь во всю мочь. На деток весёлых пусть глянет Творец, И нам улыбнётся, как добрый отец. И пусть, если сможет, даст Дьяволу тоже И сладкого эля, и тёплой одёжи! 18. ЛОНДОН Здесь улицам права даны И Темзу берегут законы. Но люди что же так бедны? — Всюду горе, всюду стоны! И всё печальней каждый стон, И всё страшней Младенцев крики, И кандалов всё громче звон, — О как оковы мысли дики! К чёрной Церкви, как укор, Трубочистов клич несётся; К Королю на пышный Двор Кровь Солдат рекою льётся; Отца и мать взяла чума, Сирот несчастных вопли жутки, И сводят улицу с ума Проклятья юной Проститутки. 19. Человеческая Абстракция Жалость забудешь ты, Коль не станет вокруг Нищеты, И вмиг Милосердье умрёт, Коль Счастлив вдруг станет народ. Боязнь порождает покой, Себялюбие льётся рекой, Жестокость, ощерив клыки, Свивает для жертвы силки, Там страха полны глаза, Течёт за слезой слеза, И вот уже там и тут Смирения корни ползут, А над его головой — Древо Тайны сокрытое мглой, Чьи листья питают тайком Гусеницу с Мотыльком. Обмана там зреет плод Сочный и сладкий, как мёд, И Ворон чёрный, как страх, В густых гнездится в ветвях. Все земли пройдя и моря Это Древо искали вы зря, О Боги, — ведь ясно одно, — Что в Мозгу Человека оно! 20. ДИТЯ-ГОРЕ Стонала мать! рыдал отец. Нагой, истерзанный вконец, Я с воем в грозный мир с небес Слетел, как скрытый в туче бес. Я вырывался из пелен, Чтоб одолеть отцовский плен, Тянулся к матери на грудь, Чтоб затаиться и уснуть. 21. ДРЕВО ЯДА Разозлил меня мой друг, Я злость излил — прошёл недуг. Разозлил меня мой враг — Сгущался долго мести мрак. Миновал немалый срок, Из зерна взошёл росток, Я в слезах над ним рыдал, Лживой лестью согревал, Враг заметил как-то днём Яблоньку в саду моём; Ночью, крадучись, как вор, Перелез через забор, Плод отравленный сорвал, Съел, и замертво упал. В сад я выйду, — славный вид, — Враг под деревом лежит! 22. Заблудший МАЛЬЧИК «Никто не любит никого Сильней, чем самого себя, И не считает никого Умнее самого себя. Люблю ли я тебя, отец? Люблю ли мать, сестёр, друзей? Я вас люблю, как тот птенец, Что крошек просит у дверей!» «Што озоруешь, сорванец? Што мелешь богохульный вздор? — Разгневался Святой Отец И — хвать мальчишку за вихор! — Внемли, о Всеблагий Творец, Се Сатана глаголет в нём — Дерзает мерзостный гордец Судить о Таинстве Святом!» Народ не слушал детский плач И с умилением взирал, Когда безжалостный палач Ребёнка цепью обвязал. Рыдала мать, рыдал отец, Но тщетно — был малыш сожжён. Кому ещё такой конец Ты уготовил, Альбион? 23. Заблудшая ДЕВОЧКА ‎Чадо будущих столетий, ‎Гнев наполнил строки эти, ‎Знай — Любовь во время оно ‎Объявили вне закона! Человек свободный От зимы холодной В Веке Золотом Светлом и святом Плоть свою не прятал со стыдом. Только луч златистый Из завесы мглистой Взвился над холмом, В сад объятый сном, Отрок с девою вошли вдвоём. Там они играли Эхо окликали, — Нет вблизи отца, Нет и пришлеца, И запрет не тяготит сердца. Вот уж отрок страстный С девою прекрасной Новой встречи ждёт В час, когда с высот Странник ночи горечь слёз прольёт. Ночь в саду проходит, Дочь к отцу приходит, Но любовь отца, Как Закон Творца, Наполняет трепетом сердца. «Она, что с тобою? Как мне быть с бедою? Ты, как смерть, бледна! Всё скажи, сполна! О, безмерна скорби глубина!» 24. К Фирце Из Праха порождённый Род Земля безжалостно пожрёт, Чтоб Поколеньям встать из плена — Что до тебя тогда мне, Жено? Стыда и Спеси бренный плод, Придя из тьмы — во тьму уйдёт, Но Милость, Смерть сменив на Грёзы, Нас обрекла на труд и слёзы. Мать Смертной доли, в злом огне Ты Сердце отливала мне, В слезах своих ты ложь струила, И все мне Чувства закалила, Ты в плоть Язык замкнула мой И Жизни предала Земной. Но спас меня Христос от тлена — Что до тебя тогда мне, Жено? 25. Школьник Чудесно летнею порой Вставать с зарёй небесной, Рожок услышать за горой, И жаворонка песню — Нет ничего чудесней! Ужасно летнею порой Сидеть в каморке классной, Тогда — все радости долой, И день пройдёт напрасно — Нет ничего ужасней! Сидеть с поникшею главой, А в сердце адский трепет — Пройдёт учитель стороной Иль подзатыльник влепит, И слушать нудный лепет. Неужто птица рождена, Чтоб лить из клетки звуки, И людям молодость дана, Чтоб постигать науки И подыхать со скуки? О, мать, отец, когда цветок Побит тяжёлым градом, И гнётся нежный стебелёк, Зачем весной над садом Дохнуло зимним хладом? Нам лето радость не даёт, Не тешит нас плодами, И чем тогда восхвалим год, Когда зимой над нами Повеет холодами. 26. Голос Древнего Барда Юноша милый, приди же, Видишь — пылает заря, Правду миру даря! Стихли сомненья и споры, Лукавые речи, раздоры. Но глупости путанный путь Нас хочет к себе затянуть — Уж многие в чаще блуждают, Кости предков своих попирая гурьбой, И сами пути не знают, 10 Но жаждут других вести за собой.   27. БОЖЕСТВЕННЫЙ ОБРАЗ Зависть пылает в Лице Человека, В Сердце — Жестокости Ад, Ужас — Божественный Образ от века, Тайна — Его Наряд.   Наряд Его — стальные Доспехи, Палящий Горн — Чело, Тело Его — Кузнечные Ме́хи, Жадное Сердце — Жерло́ !

ПЕСНИ НЕВИННОСТИ и ОПЫТА

(1784—1794/1805) / SONGS Of INNOCENCE and Of EXPERIENCE. Полное название сборника: «Песни Невинности и Опыта, Показывающие два Противоположных Состояния Человеческой Души» («Songs of Innocence and Experience Shewing the Two Contrary States of the Human Soul»). Эти две книги — вероятно, самое прекрасное и значительное из всего, что написал Уильям Блейк. «Песни Невинности» сочинялись в 1784-89; «Песни Опыта» — между 1790 и 1792. Обе книги были объединены в одну, собственноручно иллюстрированы, отпечатаны и иллюминированы (раскрашены) Блейком в 1794, хотя стихотворение «К Фирце», отсутствующее в пяти дошедших до нас экземплярах, добавлено в 1803-5 или даже позднее. Три стихотворения «Песня няни», «Заблудившийся мальчик» и «Святой Четверг» попали в «Песни Невинности» из более ранней книги «Остров на Луне» (около 1784). Затем четыре стихотворения из «Песен Невинности» («Заблудившаяся девочка», «Обретённая дочь», «Школьник» и «Голос древнего барда») перекочевали в «Песни Опыта». Порядок стихотворений в разных экземплярах варьируется, и здесь воспроизводится наиболее общепринятый порядок, соответствующей копии AA (отпечатанной в 1826, и хранящейся в Музее Фицуильяма в Кембридже) с добавлением стихотворения «Божественный Образ» награвированного ок. 1791, однако, по какой-то причине, не включённого Блейком в «Песни Опыта».

ПЕСНИ Невинности (вып. 1789) / SONGS of Innocence

1. Вступление / Introduction. В отличие от других стихотворений этого цикла иллюстрированного Блейком, иллюминированная гравюра, отражающая его сюжет находится не на странице с текстом, а на одном из предваряющих листов — фронтисписе, где поэт изображёный в виде пастыря, пасущего стадо овец, держит в руках пастуший рожок или свирель — дудочку, по форме напоминающую гобой или кларнет. Подняв голову, он смотрит на младенца, парящего над ним в небе на фоне облака под купой обрамляющих картину деревьев, которые, впрочем, не упомянуты в стихотворении. «Деревья, разные по типу, олицетворяли для Блейка различные аспекты земной жизни; их листва в небесах, но корни прочно захоронены в земле. Обвившие друг друга стволы деревьев на рисунке слева от поэта символизируют земную любовь» (Джеффри Кейнс). Стихотворение с множеством повторов, ассонансов и внутренних рифм и полу-рифм звучит как музыка и пронизано музыкальными образами, утверждая, что поэзия рождается из музыки. При этом парные строки 5 и 7, 9 и 11, а также 17 и 19 не зарифмованы. Размер четырёхстопный хорей. Блейк пользуется нестандартным написанием «chear» — слова «cheer» (радость, веселье), старинным местоимением " thy " (ты), а также апострофами в словах vanish’d, pluck’d b stain’d. Он использует минимум знаков препинания, часто забывая о них, или, по своей странной привычке, заменяя запятую точкой. Вероятно, это стихотворное вступление относится ко всему циклу «Песен Невинности и Опыта», хотя «Песни Опыта» возникли и отделились в автономный цикл десятилетие спустя после появления первых «Песен Невинности». Символика здесь такова: облако — нечто вроде колесницы, на которой передвигается божество; младенец — символ Невинности, а также Младенец-Иисус и одновременно Дух поэзии, повелевающий поэту творить; овечка или агнец — также символ Невинности и олицетворение Христа. Интересно, что явление младенца на облаке не удивляет поэта — для Блейка это самое обычное чуть ли не каждодневное явление. Ещё один интересный момент, смастерив из тростинки деревенское перо, поэт окрасил (stain’d) воду из ручья, но чем — здесь можно только догадываться: «землёй», как в известных русских переводах, «илом» или чем-нибудь ещё, может быть, собственной кровью, — что было бы в более духе Блейка.

2. Пастух / The Shepherd. Очевидно, что пастух здесь и пастырь, и поэт, и сам «Бог, который всегда рядом» — см. также стихотворение «Мальчик найденный» о мальчике, который «Began to cry, but God ever nigh, / Appeared like his father in white» («Стал плакать, но Бог, который всегда рядом, явился, словно отец в белом одеянии». С. Фостер Деймон (1924) пишет: «Для большинства из нас это стихотворение не нуждается в комментариях. Но мистер Эллис, без сомнения, в попытке доказать своё утверждение, что „эту книгу так трудно правильно понять“, отождествляет Пастуха с Тармасом (Факсимиле, с. 10)».

[Тармас (Tharmas) в мифологии Блейка — один из четырёх Зоа, Зверь Запада, символизирующий телесное в человеке. Он представляет Чувства. Его место — в Чреслах, его Эманация — Энион, сексуальное побуждение. Он — пастух, его атрибут — пастушеский посох.]

3. Эхо на Лужайке / The Echoing Green. Стихотворение это, так похожее на детские считалки, звучит как сладостное воспоминание о детстве, о весёлых играх с рассвета до заката на зелёной лужайке наполненной эхом, и короткие сдвоенные рифмованные строки, из которых оно состоит, доносятся до слуха читателя как эхо этой счастливой игры. Но конечно, эхо применяется здесь не только в метафорическом смысле. На первой из двух иллюстраций к стихотворению Блейк изобразил лужайку, как утверждается, в Уимблдоне — тогда деревеньке на юго-западе от Лондона, окружённой холмами. Зелёные холмы позади блейковской лужайки — естественный источник эха.

4. Агнец / The Lamb. Это стихотворение Блейка по своей популярности может поспорить с его же «Тигром». Диалогичность «Агнца» и «Тигра» и их сопоставление сразу бросаются в глаза. Главный их вопрос: «кто тебя сотворил?» Однако сами твари — Агнец (ягнёнок) и Тигр — уж больно разные, настолько, что это заставляет Блейка в недоумении воскликнуть: «Did he who made the Lamb make thee?» — неужели «тот, кто сделал Агнца, сделал тебя?». Но если в «Тигре» Блейк сам не предлагает ответа на всё это множество вопросов, то здесь, в «Агнце», ответ, которому посвящена вся вторая строфа, вполне ясен. Одни комментаторы видят в этом стихотворении отсутствие сложности, а также прямолинейное соответствие концепции Бога, как вездесущности, населяющей каждое существо (Adams, Hazard. William Blake: A Reading of the Shorter Poems. Seattle: U Washington P, 1963. 229-31), другие же находят в нём более сложное выражение видения Блейка «троекратной Невинности» воплощённой в Младенце, Агнце и Христе (Gleckner, Robert F. and Mark L. Greenburg. Introduction: Teaching Blake’s Songs. New York: MLA, 1989). Сэр Джеффри Кейнс замечает: «Агнец по праву считается одним из самых триумфально-успешных блейковских стихотворений; оно также одно из самых ясных. Агнец и дитя — оба символы Невинности и религии и, в диалоге между ними, дитя задаёт вопросы и одновременно отвечает на них. Оба они изображены на иллюстрации на фоне деревенского дома и дуба — символа безопасности. С обеих сторон спереди находится два изящных молодых деревца создающих арку для всей сцены без единого намёка на мир Опыта».

5. Чернокожий Мальчик / The Little Black Boy. Стихотворение затрагивает болезненную для британца тематику: расизм. В то время, когда оно было написано (между 1784 и 1789 годами), торговля рабами, в особенности чёрными, была в порядке вещей. Закон об отмене работорговли был принят британским парламентом только два десятилетия спустя, в 1807, но до отмены собственно рабства в 1833 Блейк не дожил. В Англии была волна литературы направленная против рабства или расизма, и стихотворение Блейка как бы вписывалось в эту волну. Интересно, что Кольридж любил это стихотворение больше всех других, входящих в «Песни Невинности», написав о нём: «The little Black Boy Ө: yea Ө+Ө!» (где символ Ө означает «это доставило мне удовольствие в высшей степени»). Александр Гилкрист в «Жизни Уильяма Блейка», 1863, писал: "По своей благородной глубине религиозной красоты, в сочетании с величием духа и языка я нигде не встречал соответствия или даже намёка на подобное соответствие такому стихотворению как «Чернокожий мальчик». С. Фостер Дэймон пишет: «Стоит заметить, что Блейк, очевидно, не верил в равенство негров и белых (как мы можем судить по последней строфе). Это одна из немногих „Песен Невинности“, которая в первую очередь морализирует. Блейк нарочно вкладывает мораль в уста матери; хотя, даже для неё, в смерти нет ничего устрашающего, а только высвобождение по направлению к ещё большему счастью. Строки 16-18. Сравнение тела с облаком, скрывающего свет души мы находим в дантовском „Чистилище“, II. 122—123 и XXVIII, 90. Шелли тоже использует это в Adonais…» Строки 27-28. Маленький чернокожий мальчик гладит серебрянные волосы английского мальчика или Бога? Блейковская грамматика двусмысленна. Естественное умозаключение то, что он имеет в виду английского мальчика; но если он имеет в виду Бога, тогда последняя строка стихотворения подтверждается блейковским афоризмом в эссе «Не существует Естественной Религии»: «Поскольку Бог становится как мы, то и мы можем стать как Он».

6. Цветок / The Blossom. Эта короткая птичья история, происходящая «у моей груди». Bosom — грудь, грудка, груди, перси, переводится также как душа, сердце, лоно, недра, глубины, пазуха и т. п., оказалось настоящей головоломкой для многих исследователей. Повествование ведётся от лица юной дамы, обладательницы счастливого Цветка, скрытого в зелени листвы, и наблюдающего сначала за Весёлым Воробьём, который, как стрела, стремится проникнуть «к узкой колыбели», а затем слышит «всхлипы-всхлипы» милого Робина (зарянка, малиновка, или дрозд). Стихотворение делится на две равные части противоположные по настроению: весёлую и грустную, и как бы отражая «два противоположных состояния человеческой души» — Невинность и Опыт. Весёлый Воробей Невинности первой строфы ещё только стремящийся к своей цели превращается во второй строфе в Милого Робина уже вкусившего Опыт. Из стихотворения ясно, что Цветок, являясь частью повествующей леди, сам по себе обладает способностью чувствовать и воспринимать. Так Счастливый Цветок Невинности воспринимает данную сцену зрением, а в состоянии Опыта, оставаясь счастливым, переключается на слух.

7. Трубочист / The Chimney Sweeper. В этом стихотворении Блейк, от лица маленького чистильщика труб, повествующего о своей горькой судьбе, бичует нравы общества, превратившего бедных детей в рабов. Слово «уиип» («weep») означающее «плач», производится также от возгласа чистильщиков труб «sweep!» («чистить»). Фамилия Тома «Дакр», по замечанию Джеффри Кейнса, вероятно, анаграмма слова «Dark» — «тёмный». В последней как бы на первый взгляд плоско-морализаторской строке звучит горькая ирония Блейка по поводу «долга». Однако «долг» может означать здесь также «созерцание и чувствование восхитительной реальности духовной жизни» (Элиша Острайкер) и здесь, прежде всего, это христианский долг любви к ближнему и соблюдения всех прочих заповедей. Таким образом, этот вопрос решается в плане христианской морали: преодолев земные страдания, безгрешные дети обретают жизнь вечную. По словам апостола Павла «когда вы освободились от греха и стали рабами Богу, плод ваш есть святость, а конец — жизнь вечная. Ибо возмездие за грех — смерть, а дар Божий — жизнь вечная во Христе Иисусе, Господе нашем» (Римлянам 6:22-23). И мы видим в стихотворении многие атрибуты этого учения: тут и «Ангел сходящий с неба с ключом» (Откровение, 20:1), и отпираемые им «чёрные гробики», и дети выпущенные из них на волю, и омовение их в реке, и та свобода, которую обретают души избавленные от бренной плоти. Передавая неприхотливый простоватый характер детской речи, Блейк использует здесь нерегулярную четырёхстопную анапестическую (вперемежку с ямбом и амфибрахием) метрику, что звучит почти как проза.

8. Потерянный Малыш / The Little Boy lost. Два стихотворения «Потерянный Малыш» и «Найденный Малыш» представляют собой маленький неразрывный цикл — диптих. Джеффри Кейнс писал: «В этом стихотворении и в следующем дитя представляет человеческий дух в поисках общепринятого Бога или Отца, обещанного нашим детским умам, но оказавшегося несуществующим, когда мы барахтаемся в трясине материального мира. Отец на иллюстрации показан в виде „блуждающего огонька“, ведущего дитя по ложной тропе среди угрожающих деревьев земной жизни. Текст обрамлён ангелоподобными фигурками и звёздами, возможно, намекая на спасение при помощи жизни воображения, если мы в состоянии её разглядеть».

9. Найденный Малыш / The Little Boy Found. Кейнс продолжает: «Продолжение предыдущего стихотворения показывает дитя, спасённое кем-то в образе Бога, и выведенное из леса к горюющей матери. Спаситель, готовый обнять ребёнка, показан справа от текста как фигура с простёртой рукой. И дитя, и мать [также как и Спаситель — ДС] снабжены нимбами, как у святых, это может только означать, что человек возвращён к жизни воображения и потому спасён. Фигура Спасителя имеет очевидные женские черты, что находится в несоответствии со стихотворением. Возможно, это одна из блейковских редких андрогенных фигур, носящих атрибуты матери и отца одновременно». На самом деле, не вполне понятно на самом рисунке, мать ли держит ребёнка за руку, или это сам Спаситель в женском облике, который «kissed the child & by the hand led» — «поцеловал дитя и за руку повёл»…

10. Песня Смеха / Laughing Song. Рисунок изображает стол в саду, и семь сидящих за ним фигур. Восьмая фигура, обтянутая красным трико, стоит к нам спиной, держа в левой руке шляпу с пером, а в другой винный бокал, и как бы дирижирует хором. «Смеющаяся песня — это сама простота и, кажется, означает точно то, что в ней говорится. Более того, это песня для пения в буквальном смысле этого слова. Блейк, как свидетельствуют знавшие его, иногда пел свои песни на мелодии собственного сочинения, и здесь „сладостный хор ха-ха-хи“ — напрашивается на простую весёлую мелодию» (Джеффри Кейнс). Первый вариант стихотворения назван «Вторая песнь молодого пастуха» и записан карандашом на копии «Поэтических набросков» (см. № 30, Вторая Песнь Молодого Пастуха).

11. КОЛЫБЕЛЬНАЯ / A CRADLE SONG. Первая иллюстрация, состоящая в основном из абстрактно-изысканных извивающихся линий, как бы изображает вязь призрачного полога, о котором говорится в первой строке стихотворения. На второй иллюстрации изображена мать, сидящая в кресле и склонившаяся над довольно-таки массивной колыбелью. Голова младенца окружена белым нимбом, который образован краями подушки, намекая на святость младенца. Стихотворение является параллелью «Колыбельной» («Sleep, Sleep, beauty bright…») из т. н. Записной книжки (см. здесь № 88).

12. Божественный Образ / The Divine Image. Одна из основных тем Блейка — подобие Бога и Человека. Он глубоко верил в божественность человеческой природы, говоря: «Человеческая Натура есть образ Бога» («Аннотации к Афоризмам Лафатера», ок. 1788) или «Бог это Человек и существует в нас, а мы — в нём». («Аннотации к Сирис Беркли», ок. 1820). Необычайная популярность этого стихотворения объясняется в частности использованием его в англиканском богослужении в качестве Гимна № 506 (The English Hymnal, OUP, 1924). Однако его мелодия взята из более раннего сборника Арнольда «Complete psalmodist», 1756.

13. СВЯТОЙ ЧЕТВЕРГ / HOLY THURSDAY. Первоначально это стихотворение появилось в «Острове на Луне» в заключительной 11 главе декламируемое математиком по имени Тупой Угол или «Угол Тупинг» (Obtuse Angle), где стихотворению придаётся слегка иронический оттенок. Не вполне понятно, какой «Святой Четверг» имеется в виду «Maundy Thursday» (Великий, Страстной или Чистый четверг) празднуемый перед Пасхой — четверг Страстной недели или Великой Седмицы, в который вспоминается Тайная Вечеря и установление Иисусом Христом таинства Евхаристии, или «Ascension Day» — Вознесение Господне, празднуемое тоже в четверг, но 43 дня спустя (40-й день по Пасхе). Алексей Зверев в своём комментарии 1982 (повторяющем буквально почти слово в слово комментарий Евгения Витковского, 1975) придерживается второй версии, отмечая: «Holy Thursday — День Вознесения в англиканской церкви (первый четверг мая). В лондонском соборе св. Павла в этот день на торжественную службу собирали сирот». Однако есть и третья точка зрения, высказанная Томасом Коннолли (Connolly, Thomas E. The Real Holy Thursday of William Blake. Blake Studies 6, 1976: 179—187.), что Блейк здесь описывает обычную детскую процессию, как правило приходящуюся на четверг, называя его «Святым» по каким-то своим соображениям.

14. Ночь / Night. Кейнс писал: «Тема этого стихотворения — воспевание нежных радостей летней ночи уже предвосхищалась в коротком стихотворении „К Вечерней Звезде“, напечатанном в „Поэтических набросках“. В стихотворении „Ночь“, где эта идея, ставшая скорее аллегорией смерти, нашла своё развитие и представлена в метрической форме необычайной по красоте. В предшествовавших стихотворениях Блейк затрагивает тему человеческой жестокости; в этом стихотворении говорится о жестокости Природы, но обещается, что она исчезнет в мире ином». И действительно, последние две строфы это умилительная картинка небесного рая, где лев проливает слёзы над своей бывшей жертвой, тужит об Агнце Божьем и сторожит овечьи стада… Блейк вводит здесь не совсем обычную 8-строчную строфу, где четырехстопный ямб чередуется c амфибрахием.

15. Весна / Spring. Как заметил Джеффри Кейнс: «Утончённая фактура этого стихотворения не поддаётся комментированию». Короткие строки с простыми сдвоенными рифмами как бы озвучивают всеобщее ликование по поводу наступления весны: флейта — птицы — соловей — жаворонок — мальчик — девочка — петух — корова — ты сам — младенец — Агнец. Они трижды замыкаются более длинной строкой-рефреном. Особый акцент делается на Агнце, символе Христа — ему посвящена вся третья заключительная строфа. На Блейковской иллюстрации, сопровождающей текст изображены в начале женщина, сидящая под деревом с младенцем на её коленях, протянувшего ручки к стаду овец; в конце младенец, ласкающий агнца, а между ними четыре крылатые ангелоподобные фигуры расположившиеся в закрученных спиралевидных ветвях.

16. Песня Няни / Nurse’s Song. Впервые — в «Острове на Луне». Кейнс писал: «Четыре строфы этого стихотворения выражают с совершенной простотой счастливую безответственность детства. Как сказал один критик „не многие кроме Блейка могут успешно написать стихотворение о радости детей, которым позволии поиграть чуть дольше до вечерних сумерек“. На рисунке изображена няня, наблюдающая, как дети радостно танцуют по кругу. Плакучая ива на полях справа, это, возможно, напоминание, что не вся жизнь сплошное удовольствие и игры».

17. Дитя-Радость / Infant Joy. Кейнс начинает свой комментарий так: «Явная простота этого изящного стихотворения и очевидная красота иллюстрации обманывает ту часть критиков, которые принимают его за чистую монету». Далее Кейнс сравнивает его со стихотворением «Цветок», которое выражает достижение любовного удовлетворения через половой акт, а «Дитя-радость» оказывается следствием этого акта. Он упоминает о критике этого стихотворения Кольриджем, обвинившем Блейка в неточности: «Ребёнок, — писал он, — которому два дня не может улыбаться». И Кейнс добавляет: «Но, на самом деле, ребёнок не может и говорить, как это он делает в первой строфе, так что здесь полностью правит поэзия. Иллюстрация выявляет истинную природу стихотворения. Неопознаваемое растение на одном из стеблей имеет закрытый бутон — это неоплодотворённое чрево. Раскрытый бутон на более высоком стебле оплодотворённая женская матка с зачатым младенцем, лежащим на коленях матери. Рядом стоит посланник [ангелоподобная фигура с крыльями и нимбом] — сцена Благовещения. Вторая строфа может быть словами матери или посланника, или обоих вместе…»

18. Сон / A Dream. Кейнс замечает: «В этом стихотворении Блейк сочинил простой сюжет, который можно, пожалуй, понять как рассказ о затруднительном положении человека, выраженном через образы низших существ. Рассказчик, сам в безопасности и, „охраняемый ангелом“, видит во сне муравьиху, заблудившуюся в траве и беспокоящуюся о своих детях». В английском языке муравей скорее женского рода, поэтому Кейнс пишет her — её. Кейнс продолжает: «Рассказчик готов оплакать судьбу насекомого, когда „часовой ночи“ появляется в образе светляка, и объясняет, как с помощью жука добраться до дома. Так человеческий дух, блуждающий в „лесах ночи“ выражается через аллегорию горестей выпадающих на долю самых незначительных из Божих тварей». Кейнс здесь цитирует вторую строчку из блейковского «Тигра»: «in the forests of the night» — «в лесах ночи». Кейнс заканчивает своё описание так: «Но даже муравьиха не оставлена в беде и приводится к спасению с помощью света светляка, смиренного посланца Божественного сострадания. Простое оформление включает только один персонаж — „часового ночи“ в нижнем правом углу.» Однако, приглядевшись к рисунку пристальней, читатель различает чуть повыше (после слова tear) нечто вроде летящего жука, а совсем высоко над растительным орнаментом (после слова shade) человекоподобную фигурку, изображающую заблудившегося муравья. Это, конечно, ясно не на всех сохранившихся копиях, каждая из которых раскрашена индивидуально. В предлагаемом русском переводе Муравьиха, обозначенная архаическим словом Emmet, стала особью «мужеска пола» чисто из благозвучия.

19. О Чужом Горе / On Another’s Sorrow. В окончательной версии цикла это стихотворение завершает «Песни Невинности», хотя в некоторых других более ранних версиях оно помещалось ближе к середине между «Святым четвергом» и «Весной». Джеффри Кейнс писал: «В стихотворении „Сон“ Блейк сострадает беде муравья. Такую же жалость к „чужому горю“ он выражает в этом стихотворении более широкого масштаба, состоящего из девяти строф, где человеческие горести выражены через горести „малых сих“ — детей и маленьких пташек. Божественное сочувствие и помощь обещаны пришествием Христа, сначала как дитя, которое становится затем „Мужем скорбей“ разделившим с нами наши горести…»

ПЕСНИ Опыта (вып. 1794)

1. Вступление / Introduction. Чтобы понять, о чём это стихотворение, надо представлять себе взгляд Блейка на мир Невинности и Опыта. Невинность — детское состояние человека до его познания добра и зла, то есть, до грехопадения. Опыт приобретается этим познанием. Мир Опыта и Материализма, где разум ставится во главу угла, — промежуточное состояние человеческого духа. Блейк призывает падшего человека восстать ото сна материалистического Опыта, вернуться в свободный мир Невинности не стеснённый никакими ограничениями, стать, как дети, и, освободив себя от всего телесного, жить по законам воображения, являющегося, по мысли Блейка, высшим проявлением человеческого духа. Алджернон Чарльз Суинберн по этому поводу писал в эссе «Уильям Блейк» (1868): «в первом стихотворении второй серии он, тем же самым „голосом барда“ призывает непосредственно Землю, мать всего сущего, восстать и стать свободной: поскольку её тело в оковах, а на её чело упала тень ревнивого закона: от которого, однако, если преданно следовать внутреннему инстинкту и божественному импульсу к Свободе, Земля и Человек должны получить избавление. <…> Если они услышат это Слово, Земля и её обитатели должны снова стать как малые дети; их глаза и руки вновь обретут подлинную простоту (strong simplicity), которая присуща чистым и прямодушным; их воображение вновь сделается невинным; Нужно только отказаться от доктрины Греха и Закона ведущего к запретам. Поэтому такое обращение должно быть сделано, и тогда слепой может прозреть, и глухой услышать, и единство тела и духа выразится в совершенной Свободе: и тогда Невинности может быть предоставлена свобода от „Греха“. Ибо, если душа страдает оттого, что делает тело, разве они оба не деградируют? и если угнетать тело ради души, разве не оба они проигрывают? <…> Пока длилась ночь закона и притеснения материальной формы, Божественное Откровение, скрытое небом и морем, покинуло Землю так надолго; до той поры „пока не настанет рассвет“. Разве она сможет до прихода света, которое принесёт искупление и откровение, отделаться от этой духовной зависимости от тяжёлой телесной вещественной оболочки, от бремени глухой глины и слепого растительного прозябания? Но, будучи ещё в подчинении у Творца Человека, ревнивого Бога, разделившего Природу наперекор ей самой, Отца женщины и мужчины, законодателя пола и расы, — земля даёт неясный и горестный ответ, поскольку она всё ещё находится во власти сна и „её волосы покрыты серым отчаянием“». Сто лет спустя (1967) Сэр Джеффри Кейнс комментирует: «Во Вступлении к состоянию Опыта Блейк видит себя Древним Бардом, Пророком, который слышал слова Иеговы, обращённые к Адаму в Райском саду; он призывает Падшего Человека вернуть себе власть над миром, утраченную, когда тот избрал Разум („звёздное небо“) вместо Воображения. Землю — символ Падшего Человека — он призывает проснуться от сна материализма и вернуться снова к свободной жизни воображения. „Звёздный настил“ Разума и „влажный берег“ Моря Времени и Пространства (граница материализма) будут существовать до тех пор, пока не начнётся день, если Земля согласится выйти из состояния „спящей глыбы“ [то есть „сбросить путы материализма“, буквально: „оставить спящую массу“ — „if Earth would consent tо leave ‘the slumberous mass’“ — ДС]. На рисунке изображена Земля в виде женской фигуры полулежащей на ложе, несомым облаком среди ночных звёзд. В некоторых копиях голова женщины окружена золотым кругом, сквозь который она смотрит на Вселенную».

2. Ответ ЗЕМЛИ / EARTH’S Answer. Второе стихотворение из «Песен Опыта» Блейка тесно связано с первым («Вступлением») и составляет с ним миницикл-диптих. Это ответ Земли на призыв Барда. Из полного радости и счастья мира невинности мы попадаем в мир Опыта — мир страха, ужаса, бед, ревности, жестокости, тьмы и отчаяния. Образ себялюбивого Бога-Тирана, резко отличается от благостного Бога-Агнца «Песен Невинности». Суинберн писал: "…будучи ещё в подчинении у Творца человека, — ревнивого Бога, разделившего природу наперекор ей самой, Отца женщины и мужчины, законодателя пола и расы, — земля даёт неясный и горестный ответ, поскольку она всё ещё находится во власти сна и «её волосы покрыты серым отчаянием».

“Заключив меня в тюрьму на водном берегу; Звёздный Ревнивец сторожит моё логово; Замёрзшая и поседевшая, Проливая слёзы, Я слышу Отца древних людей…”

Таким образом, по мнению поэта, Природа и Религия — две цепи, сковывающие жизнь, одна на правом запястье, другая — на левом; неясная материальная сила на одной руке, а на другой мрачный властный закон: закон Божественной ревности, господство Бога, который плачет над своим творением и подчиняет его своими бесполезными слезами (unprofitable tears), а также правит, запрещая и разделяя: «Уризен» пророческих книг, одетый холодом и далёкого неба и ревнивых облаков. Здесь, как и всегда, это взывание как к свету, так и к праву [на свободу — ДС], призыв как против запретов, так и против мрака:

“Разве сеятель Сеет по ночам? И разве пахарь пашет во тьме? ”

Кейнс комментирует: «В ответ на призыв Барда во „Вступлении“ Земля говорит, что она пленница Разума и ревнивого Творца материального мира (которого впоследствии Блейк назвал Уризеном). Свободная любовь, олицетворяющая собой жизненную свободу, утрачена из-за грехопадения человека в Эдеме…»

3. ГЛИНА и КАМЕНЬ / The CLOD & the PEBBLE. Третье стихотворение из «Песен Опыта» показывает разницу между Любовью Невинности и Любовью Опыта. Эта разница, считает Блейк, такая же, как между глиной и камнем. Любовь Невинности кроткая и уступчивая основана на самоотречении, она жертвует своей свободой и даже жизнью, давая растоптать себя. Любовь Опыта, твёрдая и неуязвимая, основана на эгоизме, порабощает, отнимает свободу у предмета своей любви ради собственного удовольствия и даже радуется этому. Первая воздвигает Рай в Адском мире безнадёжности и отчаяния, вторая — строит Ад в отвержении Рая. Вся эта симметричная конструкция блестяще отражена в форме стихотворения. Обе песни спетые Комом Глины раздавленным Быком и Камнем-Голышом, лежащим в ручье, звучат похоже одна на другую, но смысл их прямо противоположен. «В этом стихотворении, — пишет Кейнс, — Ком Глины, мягкий и податливый, который сравнивается с твёрдым Камнем, поёт песню о жертвенной любви, то есть о любви Невинности, и тем самым, воздвигает Рай в мире отчаяния эгоистического Ада. Камень, лежащий неподвижно в водах материализма, символизирующий противоположное ему состояние Опыта, поёт песнь об эгоистической любви и воздвигает Ад вместо Рая. Много чего ещё может быть прочитано в диалектике этого стихотворения имеющего явную связь с книгой „Бракосочетание Рая и Ада“, написанной ранее „Песен Опыта“. Ком Глины также появляется в „Книге Тэли“, где он представляет низшую тварь в сотворённом мире. Иллюстрация показывает овец Невинности (хотя, вероятно, уже не таких невинных, поскольку в стаде имеется баран, две овцы и ягнёнок) рядом с массивными быком и коровой Опыта, пьющих воду материализма. В нижней иллюстрации [под текстом — ДС] утка плывёт по пруду, охотясь за лягушками, которые, в свою очередь, охотятся за червяком».

4. СВЯТОЙ ЧЕТВЕРГ / HOLY THURSDAY. Кейнс пишет: «Как уже говорилось, „Святой Четверг“ из „Песен Невинности“ явился, по всей видимости, сатирой на ежегодный парад воспитанников приюта к в Собору Святого Павла. В одноимённом стихотворении из „Песен Опыта“ Блейк делает более прямую и мощную атаку на постыдное обилие нищеты „в богатой и плодородной стране“. Духовное состояние такой страны — вечная зима, составляющая контраст сиянию солнца, которым наслаждается более праведное общество. На верхней иллюстрация изображена мать, которая стоит под безлиственным деревом, растущим на „берегу вод“ [ „watry shore“ ] „Вступления“; она смотрит на безжизненное тело своего ребёнка. На полях справа другие сцены нищеты и смерти».

5. Потерянная Девочка / The Little Girl Lost. В «Песнях Невинности» отпечатанных Блейком в 1789 году эта и следующая песни были третьей и четвёртой, помещённые между «Сном» и «Агнцем»; в окончательной же версии они переместились во второй цикл, став пятой и шестой «Песнями Опыта». Видимо, Блейк колебался, не зная где лучше их разместить и, если бы он написал третий цикл песен — о возвращении к состоянию Невинности после Опыта, то, вероятно, там им было бы самое место. Стихи, на первый взгляд, невероятно простые, и сам сюжет выглядит незамысловатой сказочкой для детей, что-то вроде «Красной шапочки». Но, вместо того, чтобы встретить волка, заснувшая в лесу семилетняя девочка Лика (имя которой по-гречески означает «волк»), оказывается в окружении добрых хищных зверей: леопардов, тигров, льва и львицы, которые уносят её в свою пещеру. Конец сказки — во второй песне. Но всё это оказывается аллегорией жизни и смерти, допускающей самые различные толкования, наподобие той, что мы читаем в блейковской «Книге Тэли», датированной тем же 1789 годом. Кейнс пишет: «Два стихотворения „Заблудившаяся Дочь“ и „Найденная Дочь“, вместе образующие длинную балладу о Жизни и Смерти, первоначально были написаны для „Песен Невинности“. Первые две строфы показывают, что идея представить себя в роли Барда-Пророка, уже тогда была в его мыслях. Он предсказывает, что Земля — или человечество — будет рассматривать смерть как избавительный уход в прекрасный сад, где находится Христос. Человеческая душа в образе ребёнка по имени Лика живёт в сонном мире Опыта. Лев, выступающий здесь в роли Ангела Смерти, находит её спящей, снимает с неё телесный покров и вместе с другими дикими животными (ни одно из которых, согласно средневековому поверью, не способно причинить деве вреда), уносит её в свою пещеру. Тем временем родители Лики, блуждающие по трудному жизненному пути в поисках её, сами встречают Льва, но Ангел Смерти превращается в Духа в золотых доспехах, который приводит их к их ещё спящему дитя. Затем они поселяются вместе в вечном „милом саду“ упомянутом во вступительных строфах…» С. Фостер Дэймон замечает (1965): "Блейк, очевидно, не знал, что «Лика» по-гречески означает «волк».

6. Найденная Девочка / The Little Girl Found. Стихотворение, поначалу выглядевшее простой сказочкой для детей превратилось, вдруг в некую философско-религиозную притчу, в мистическое пророчество о жизни после смерти в духе неоплатонических интерпретаций мифа о Персефоне/Прозерпине, о Деметре/Церере, ищущей свою дочь, о царстве Плутона/Аида, и т. п. Как замечает Элиша Острайкер: «По некоторым классическим источникам бог подземного мира Плутон и бог небес Зевс — это одно лицо. Здесь также в одном лице объеденены „Зверь“ [Beast, библ. „Антихрист“ — ДС] и „Дух“».

7. Трубочист / The Chimney Sweeper. Седьмое стихотворение «Песен Опыта» — седьмое стихотворение «Песнен Опыта» называется точно так же, как и седьмое стихотворение «Песен Невинности». Поскольку в этой профессии были заняты маленькие дети, способные пролезать в узкие дымоходы, в русских переводах утвердилось название «Маленький трубочист». Маленький труженик, поющий «песню горя» и одетый в перепачканный сажей «саван смерти», ещё способен шутить, веселиться, танцевать и петь, но при этом его мысли полны горечи, он осуждает своих родителей короля, церковь и религию, самого Бога и всё общество его окружающее, полное несправедливости и строящее своё счастье на несчастье других. В этой последней мысли — главный пафос стихотворения. Блейк уже ясно выразил её в стихотворении «Глина и Камень», но по-другому. Кейнс пишет: «В одноимённом стихотворении „Песен Невинности“ маленький трубочист выглядит совершенно несчастным до тех пор, пока его не освобождает Ангел. В „Песнях Опыта“ мальчик всё ещё иногда счастлив, но говорит о том, как его эксплуатируют родители, которые воображают, что они не делают ему ничего плохого, ибо видят, что его дух не полностью подавлен. „Благочестивые“ родители находятся в церкви, поскольку Церковь потворствует обществу способному на такую жестокость по отношению к невинному ребёнку…»

8. Песня НЯНИ / NURSES Song. Восьмое стихотворение «Песен Опыта» называется точно так же, как шестнадцатое стихотворение «Песен Невинности». «Эта песня, — пишет Кейнс, — пародирует одноимённое стихотворение из „Песен Невинности“. Разница подчёркнута в названии: „NURSES Song“ вместо „Nurse’s Song“. В этом стихотворении весь текст произносится от лица няни. Дети с их „шушуканьем в долине“ уже не совсем дети, но подростки имеющие представление о проблемах пола. Няня вспоминает с сожалением, как она истратила впустую время своей весны без подлинного удовлетворения своих желаний, и говорит детям, что их зима и ночь будут отравлены подавлением их желаний и ханжеством. Лицо её становится „зелёным и бледным“ так как традиционно считается, что это цвет лица изголодавшейся по сексу старой девы, больной от желания Опыта, который она никогда не приобретёт…» Эрик Дональд Хирш (1975) предполагает, что это нянины «зима и ночь», были растрачены впустую в лицемерном благочестии, под маской которого скрыто тайное сексуальное желание (с. 232—233). Слово «маска» («disguise» — личина, маска, маскировка) показывает разницу между внутренними желаниями няни и её внешним притворством. Эта же «маска» заставляет няню критиковать детские шалости.

9. БОЛЬНАЯ РОЗА / The SICK ROSE. Девятое стихотворение «Песен Опыта» не имеет параллелей в «Песнях Невинности». Червь, подобие библейского Змия, «летящий в ночи через завывающую бурю» проникает на «ложе радости» — в лоно Розы, тем самым, являя ей свою любовь, несущую ей гибель. Таков сюжет этого крошечного, но едва ли не самого знаменитого Блейковского стихотворения. Кейнс пишет: «Стихотворение обычно интерпретируется как образ злоключений земной любви. Символизм красной розы для телесной любви и червяка (или плоти) как источника болезни самоочевиден. На иллюстрации червяк (изображённый в некоторых копиях с полосой, как у земляного червя) вторгается прямо в сердцевину розы и в то же самое время Дух радости покидает её. Завывающая буря („the howling storm“) символизирует материализм. Куст, с которого цветок розы пригибается вниз к земле, имеет и другие детали. Слева гусеница „CATTERPILLER“ (как Блейк всегда пишет это слово) пожирающая лист — существо, которое было для Блейка, как и для авторов Библии, и для Елизаветинских поэтов, символ грабителя и мародёра. В других местах Блейк представляет гусеницу как главного врага розы, сравнивая её со священниками, которые наслали свои проклятья на прекраснейшие радости. Угрожающие шипы, усыпавшие все ветви, подчёркивают боль земной любви».

Замечательную музыку на эти стихи написал Бенджамин Бриттен в своей «Серенаде» Ор. 31 (1943). Теперь это стихотворение часто связывают с музыкой Адажиетто из 5 Симфонии Густава Малера, после того, как в 1972 году Ролан Пети, хореограф Марсельского балета, поставил на неё балет «Гибель розы» с Майей Плисецкой в главной роли.

10. МОТЫЛЁК / THE FLY. Десятое стихотворение «Песен Опыта» одно из самых известных. Поскольку «the fly» по-английски не только «муха» но любое летающее двукрылое (а иногда и более чем двукрылое) насекомое, то название переводится по-разному: «Муха», «Мошка» или, более часто «Мотылёк». Неясно, какое именно насекомое имел Блейк в виду, поскольку он не отобразил это в своей иллюстрации. Кейнс комментирует: «В коротких трепещущих строках этого стихотворения Блейк имитирует полёт насекомого мечущегося из стороны в сторону. Он уподобляет себя насекомому, которого случай может уничтожить в любой момент. Однако, это не для того, чтобы сказать, что он, как человек, незначителен, но то, что насекомое, подобно любому другому живущему существу, имеет значимость, так что и сам Блейк уподобляется счастливому насекомому, мёртвому или живому…»

11. Ангел / The Angel. Как и многие другие «песни» этого цикла, это стихотворение о любви, и в данном случае о любви неудовлетворённой. Девушка страшится искренне обнаружить своё подлинное чувство, и демонстрацией лживых чувств отталкивает предмет своей любви. Когда же её «любимый Ангел» возвращается, то уже слишком поздно — постаревшая, она в этой любви больше не нуждается. В этом смысле стихотворение перекликается с «Песней няни» из тех же «Песен Опыта».

12. Тигр / The Tyger. Самое знаменитое стихотворения Блейка и одно из величайших во всей английской поэзии. Вопросы оставленные без ответа: кто создал эту зловещую красоту? Комментариев к этому написаны многие тома и замечательно то, что большинство комментаторов не согласны друг с другом.

13. Моя милая РОЗА / My pretty ROSE TREE. Первое из трёх стихотворения помещеннных на одной странице, и посвящённых цветам: розовому кусту, подсолнуху и лилии. С. Фостер Дэймон комментирует: «Мужчина, наказан за грех, который он не совершал. Цветок, как символ сексуальной терпимости (sexual indulgence) восходит, по крайней мере, к древним грекам. Блейк расширяет этот символ, представляя жену в виде целого куста с розами, которыми можно наслаждаться в законном порядке. Грех, описанный в стихотворении двоякий: во-первых, это грех подавления чувства со стороны мужчины, а во вторых, грех ревности со стороны женщины». «Это ситуация одна из тех, — пишет Кейнс, — которые могли бы возникнуть между Блейком и его женой, или любыми другими супругами. Мужчине была предложена любовь. Он отвергает её, заявив о своей супружеской верности, однако, возвратившись к своей жене, он встречается лишь с шипами упрёков и жалоб».

14. АХ! ПОДСОЛНУХ / AH! SUN-FLOWER. Центральное стихотворение из трилогии миниатюр, объединённых темой «цветы», и помещённых Блейком на одной странице с единственной иллюстрацией — юноша, страдающий от неразделённой любви к очевидно бесчувственной девушке. Кейнс пишет: «Подсолнух с лицом, всегда повёрнутым к солнцу, но со стеблем прочно укоренённым в земле, является естественным символом стремлений человека. В этом контексте Юноша с его человеческими эмоциями и Дева, одетая в саван холодной скромности, оба устремляются к заходящему солнцу — туда, где кончается жизнь, в надежде, что их инстинкты смогут найти удовлетворение в мире ином». Фостер Дэймон называет «Ах! Подсолнух» одним из величайших блейковских стихотворений (another of Blake’s supreme poems) и продолжает: «Одной его музыки достаточно, чтобы сделать его незабываемым, хотя его смысл скрывает нечто далеко выходящее за пределы поля зрения случайного читателя». Подсолнух, по его словам, «олицетворяет для Блейка человека, который стремится к свободе Вечности. „Сладостный золотой край, где (Солнца-)странника закончился путь“ — это запад, который во всех мифологиях является землёй обетованной». Далее Фостер Дэймон рассуждает об Америке времён Блейка с только что во установившейся там свободой, о телесной и сексуальной свободе, а также о свободе духовной «…поскольку Юноша и Дева „восстают из своих могил“ — то есть, тел. Вечность никогда не может быть достигнута в плотском состоянии». Он также напоминает, что 87 иллюстрация Блейка к «Ночным мыслям» Юнга изображает подсолнух.

15. ЛИЛИЯ / THE LILLY. «Самое прекрасное четверостишие англоязычной поэзии» — так охарактеризовал это короткое стихотворение Эдвин Джон Эллис (Faximile, стр. xv), одним из первых осуществивший факсимильное издание манускриптов Блейка. Лилия — заключительное стихотворение из «цветочной» миниатюрной трилогии. Джеффри Кейнс замечает: «…белая Лилия символ невинной и подлинной любви предстаёт здесь как контраст лицемерию розы, с её притворной скромностью, и овечки, прикидывающейся смелой». Сэмюэл Фостер Дэймон комментирует: «Теперь Блейк показывает различие между духовной и земной любовью. Лилия не боится ничего, и готова отдать себя полностью. Роза, напротив, выставляет шип, потому что она „скромна“ — слово, вводящее в заблуждение, выбранное, в конце концов, Блейком, предполагавшим вначале использовать такие эпитеты, как „завистливая“ или „похотливая“. „Смиренная“ овечка была вначале названа „трусливой“. Блейк весьма любил подобные парадоксы, желая сделать очевидным внутреннюю сущность таких невинных понятий (to lay bar the inward meaning of such innocent words)».

16. САД ЛЮБВИ / The GARDEN of LOVE. Кейнс пишет: «Поскольку цветы символ любви, Блейк идёт в сад, естественное для любви место; но тот сад, где он играл, пока находился на стадии Невинности, теперь занят Храмом отрицания, окружённый могилами, в которых погребены человеческие инстинкты. Священнослужитель организованной религии является носителем репрессии, и на иллюстрации он показан как наставник мальчика и девочки, обучающий их принципам своего учения. Внизу могильная насыпь, где „радости и желания“, связаны жгутами из терний».

17. Маленький Бродяжка / The Little Vagabond. Как пишет Кейнс: «Маленький бродяжка, живущий в мире Опыта, с большой ясностью излагает собственное наивное представление о своём идеальном существовании в окружении пастора и классной дамы, рисуя некую благостную картину. При этом он воображает себе Бога, как доброго отца, и иллюстрация вверху представляет образ Божественного всепрощения, свет лучится вокруг головы Бога, рассеивая мрак чащи „материализма“ и Опыта. Внизу изображена сцена, где семья: отец, мать и трое детей греются у горящего костра. В первом типографском издании „Песен“ в 1838 году это песня была изъята, поскольку, считалось, что она могла бы оказывать губительное воздействие на читателя».

18. ЛОНДОН / LONDON. Одно из самых сильных политических стихотворений Блейка, социальный пафос которого и по сей день не потерял своей актуальности. Государственные «хартии» (указы и законы) наделили правами и привилегиями неодушевлённые предметы: улицы, здания, мосты, реку Темзу, но обделили людей страдающих под тяжким гнётом в «оковах разума» (mind-forg’d manacles). Всюду слышатся стон, крики испуганных детей, призывы юных трубочистов не замечаемые «чернеющими» силуэтами церквей; кровь солдат струится по стенам королевского дворца, молодожёнов умерших от чумы везёт катафалк, плачут сироты, и по улицам несутся проклятия проституток — вот безрадостная картина Лондона, родного города Блейка.

19. Человеческая Абстракция / The Human Abstract. Одно из ключевых стихотворений в этом цикле. В черновых набросках оно названо «Человеческий образ» («The Human Image»). Абстракция — отвлечённый образ или идея, умственное построение, не имеющее прямых аналогов в реальном мире, а также резюме, краткий обзор чего-то. В этом смысле стихотворение является таким кратким обзором понятий, характеризующих человеческую сущность на стадии Опыта. Стихотворение противопоставлено «Божественному Подобию» из «Песен Невинности». Здесь Блейк делает следующие выводы: Жалость и Милосердие существуют только при условии существования Нищеты и Страдания. Другими словами: мы должны кого-то сделать нищим и несчастным, чтобы его пожалеть. Ложные добродетели рождаются из Страха, Эгоизма и Бессердечия; они вместе с Лицемерием и Смирением образуют корни Древа Тайны, которым является религия, и её жрецы — Гусеница и Мотылёк кормятся его листьями; Древо даёт плод Обмана и в его тени свивает гнездо Ворон, который по утверждению комментаторов символизирует Страх Смерти. «Боги земли и моря» так и не смогли отыскать это Древо в Природе, — поскольку оно растёт в человеческом мозгу.

20. ДИТЯ-ГОРЕ / INFANT SORROW. Стихотворение представляет собой первые две строфы другого стихотворения с таким же названием из20черновой рукописи ок. 1793 (см. № 92), где в восьми строфах повествуется о ребёнке, рождённом в муках и горе, который затем познаёт дружбу и любовь (гроздья винограда и миртовое дерево), чему препятствует священник (в образе отца), порицающий то, чем тайно наслаждается сам. Повествование заканчивается тем, что рассказчик убивает лицемера-отца (по мнению Фостера Дэймона это символизирует отказ от религии), но не успевает получить какой-либо выгоды от отцеубийства, поскольку сам становится стариком. Вероятно, Блейк не решился поместить стихотворение с таким кардинальным решением проблемы в книгу песен, предназначенную, как бы, для детей, и решил ограничиться восемью первыми строками, содержащими лишь завязку этой драматической истории. Здесь ребёнок, явившийся в этот опасный мир, пытается бороться против накладываемых на него ограничений (руки отца, тесные пелёнки), сравнивая себя с «чёртом спрятанном в облаке», но, связанный и усталый, может только хмуро тыкаться в материнскую грудь.

21. ДРЕВО ЯДА / A POISON TREE. Первоначально стихотворение называлось весьма иронично: «ХРИСТИАНСКАЯ ТЕРПИМОСТЬ» («CHRISTIAN FORBEARANCE»). Из биографии Блейка известно как он был нетерпим к с своим бывшим друзьям, и не прощал им предательства. Он предпочёл бы скорее их иметь в списке своих врагов, «хотя бы дружбы ради» — добавлял Блейк с сарказмом в одной из своих ядовитых эпиграмм. Здесь герой Блейка демонстрирует торжество при виде поверженного врага — чувство, вряд ли имеющее отношение добродетели, к тому же, христианской.

22. Заблудший МАЛЬЧИК / A Little BOY Lost. Здесь ребёнок говорит о естественной потребности человека любить себя самого, сравнивая себя с птенцом питающимся крохами со стола более взрослых и опытных людей. С этим не могут смириться церковь и общество, создавшие свою систему законов и требующие беспрекословного подчинения, самоотречения и любви к Богу и ближнему. Ребёнок, который искренне выражает своё отношение к жизни и несогласие с этими искусственными законами признаётся бунтарём, еретиком, преступником, и сжигается на костре в поучение другим. Вот вкратце суть этого стихотворения с шокирующим концом. Вероятно, эта казнь на костре чисто метафорическая, однако варварская практика наказания преступников путём сожжения на костре всё ещё не была отменена в Аглии при жизни Блейка. Так за период с 1735 по 1789 в Англии было сожжено 32 женщины (последняя, Кэтрин Мерфи — фальшивомонетчица).

23. Заблудшая ДЕВОЧКА / A Little GIRL Lost. Кольриджу не нравилось это стихотворение. Он писал: «Я исключил бы это стихотворение, не потому, что хотел бы здесь Невинности, но из-за возможной слишком большой нужды в ней у многих читателей». В этом стихотворении Блейк обращается к идеальному «будущему веку», когда ханжество его собственного века будет отвергнуто. Так, осознавая, что его собственный век не понимает его, Блейк решил отныне обращаться к будущим поколениям. Героиню зовут Она (Ona) — первое упоминание этого имени у Блейка. В более поздней поэме Блейка «Вала или Четыре Зверя» (7:95) Она — одна из дочерей Уризена (верховного Бога, создателя этого мира и человека), «младшая из Женщин, одетая в сияющую зелень» («youngest Woman, clad in shining green»), разделяющая Реку Поколений на четыре потока (6:17). В руках она держит сито. Она олицетворяет Чресла, в то время как её сестры Увет и Элет (Uveth & Eleth) представляют Сердце и Голову.

24. К Фирце / To Tirzah. Условно датируется 1802—1805, и включено в книгу постфактум. Фирца, или Тирза (Tirzah, евр. תרצה) как персонаж, также фигурирует у Блейка в поэмах «Мильтон» и «Иерусалим». Блейк воспользовался библейской историей о Салпааде (Zelophehad), сыне Хеферова, сыне Галаадова, сыне Махирова, сыне Манассиина, сыне Иосифа (Числ. 26:33, Ис. Нав. 17:3). У Салпаада было пять дочерей: Махла, Ноа, Хогла, Милка и Фирца, но сыновей не было. Блейк представил дочерей Салпаада как символы женских желаний, отвергающих чувства мужчин. Они также — символы пяти чувств. Фирца у Блейка, дочь блудницы Раав, символизирует «mortal part», плоть, физическую сущность человека, в противоположность Иерусалим (эманации гиганта Альбиона), символу сущности духовной. Смысл этого непростого философского стихотворения «в отвержении любви как первопричины, обрекающей человека на существование в мире» (по замечанию Евгения Витковского). Вероятно, уместна следующая трактовка: это притча о вечной жизни человека, прошедшего сквозь земной Опыт. Всё, что рождено землёй — ею пожрётся. Но, человек, умирая, восстаёт из плена своей оболочки и возвращается в своё идеальное духовное состояние. И в таком случае, какое нам дело до всего земного? Человек в своей земной сущности ни что иное, как продукт двух полов — Стыда и Спеси. Его земная мать Фирца (мать его смертной сущности) отлила человеческое сердце в печи жестокости, и закалила его своими слезами самообмана. Христово милосердие превратило жизнь на земле в сон, и обрекло человека на «труд и слёзы». Христос своей смертью спас человека от тлена, освободил его душу к жизни вечной, и в таком случае, какое нам дело до всего земного? Подробно это стихотворение комментируется Гиршем в книге Hirsch, E. D. Innocence and Experience: An Introduction to Blake. Chicago: UP, 1964. По его замечанию, стихотворение «К Фирце» является по отношению к «Песням Опыта» тем же, чем сами «Песни Опыта» являются по отношению к «Песням Невинности» — развенчанием прежней философской концепции и декларацией новой, более широкой.

25. Школьник / The School Boy. Стихотворение первоначально входило в «Песни Невинности», но по каким-то соображениям было перенесено в более поздний цикл. Блейк не посещал школу, но, вероятно, всё же имел представление о мучениях детей вынужденных подчиняться строгим школьным правилам и выслушивать нудные лекции о вещах, которые им не интересны, вместо того, чтобы бегать по лугам, радоваться восходу солнца, звукам охотничьего рожка, щебета птиц, и играть в весёлые игры. Блейк настаивает и показывает в последних двух строфах, что такое школьное воспитание может быть губительно для юности и разрушительно человеческой личности.

26. Голос Древнего Барда / The Voice of the Ancient Bard. Первоначально стихотворение завершало «Песни Невинности», но позднее Блейк перенёс его в конец всего двойного цикла. Тот же самый Бард древности как в начале «Песен Опыта», — конечно же, это сам Блейк, обращающийся к будущим поколениям, — уверяет «радостную Юность» (Youth of delight), что заря возрождения уже встаёт над ними, сомнения и споры затихли, и бесконечный лабиринт глупости, в который нас вели лидеры и лжепророки, сами не знающие истинного пути, уже пройден. Что же впереди? Новая высшая стадия Невинности, мир фантазии и воображения свободный от всех пут и ограничений земного Опыта, от всего телесного.

27. БОЖЕСТВЕННЫЙ ОБРАЗ / A DIVINE IMAGE. Хотя написано и награвировано Блейком ок. 1791 года для «Песен Опыта», это чеканное, мрачное и беспощадное по мысли восьмистишье не было включено в цикл. Перечёркивая идеи гуманности, любви, всепрощенья и миролюбия, представленные в одноименном стихотворении из «Песен Невинности», стихотворение показывает глубоко разочарованный взгляд на сущность человека, сотворённого по образу и подобию Божьему, как жестокого, злобного, завистливого и коварного монстра. На гравюре изображён кузнец-силач (вероятно, поэт и мастер Лос), с огромным молотом, ожесточённо вколачивающий в наковальню пылающее Солнце — символ творческого воображения, света и добра. Дэвид В. Эрдман издатель Полного собрания Блейковских сочинений (1965) после заголовка A DIVINE IMAGE в квадратных скобках приводит: «[Ранняя Песнь Опыта, включённая в одну из поздних копий]», а Харольд Блум добавляет в комментарии: «Это стихотворение, иллюстрированное изображением молодого кузнеца бьющего молотом по Солнцу, имеющему черты человеческого лица и лежащему на его наковальне, было награвировано Блейком, но включена только в одну из им отпечатанных копий (копия „BB“ только недавно обнаруженная). Несколько отдельных оттисков, видимо, были сделаны с пластины после смерти Блейка…»

Привожу другой, более поздний вариант перевода:

БОЖЕСТВЕННЫЙ ОБРАЗ

Жестокость — Человечье Сердце, Ревнивость — Человечий Взгляд, Страх Божий — Человечье Тело, И Тайна — вот его Наряд. Людской Наряд — Железо кованное, Палящий Горн — его Чело, Людское Тело — Кузня огненная, А Сердце — Жадное Жерло!

© Д. Смирнов-Садовский