Сад души моей (Якоб Сильв)
| Сад души моей |
| Из сборника «Сад души моей». Дата создания: 1910. Источник: Сад души: Лирика. (Авт.: Сильв Якоб.) - Киев: Изд. Н. И. Самоненко, 1916. - 86 с. - 250 экз.. В интернете: vottakvot.narod.ru. |
- * *
Сад души моей, одинокий сад,
Позабытый солнцем сад осенний,
Черных дум-дерев вековечный ряд,
Кипарисов мрачных сад забвений...
Ни цветов, ни птиц – светлых грез земли,
Ни надежды шопот... весь молчанье,
Как пустыни сон в золотой пыли,
Как погасший факел без мерцаний...
Лишь порою в ночь вкруг оград твоих
Будто призрак бродит и вздыхает,
И из тьмы аллей средь теней ночных
Будто вздох далекий отвечает.
1910
- * *
Она снова пришла, она снова ко мне возвратилась
Не из мрака могилы – из моря явилась она.
Не волна ли, играя в лучах, об утесы разбилась
Пробудила ее, пробудила от долгого сна?
Она тихо вошла... Она нежно ко мне прикоснулась
Будто шелест волос, грустно-ласковый шелест волос,
Опустилась ко мне и шептала: «Я встала, проснулась»,
И шептала: «Усни долгим сном среди радостных грез».
Усыпила. Уснул. Слышал песни глубокого моря.
Их наяды-царевны в коралловый рощах поют.
Их не знает земля. Им изменчиво-ласково вторя,
Волны отзвук далекий в просторе широком несут.
Длился сон. Я не знал... Она спела и вновь удалилась.
Гостье чудной ту песнь подарила морей глубина...
Не волна ли, играя в лучах, об утесы разбилась,
Пробудила ее, пробудила от долгого сна.
1911
- * *
Вдруг... увял цветок.
Он сказать не мог:
«Я нежнее соткан мотылька».
Он сказать не мог:
«Я любви цветок,
Не касайся лепестков, рука».
Вдруг... погиб поэт.
Бросил в мир завет:
Что душа нежней – нежней цветка.
Бросил в мир завет:
«Я любви поэт
Но коснулся мир души – слегка».
1913
- * *
В.Ф.Ш.
Ангел Разящий и ангел Отверженный,
Белый и Черный, пали ниц.
Один прикрылся крылом серебряным,
Другой прикрылся – огневым.
Взор осиянный горнею благостью
Ангел Разящий поднял вверх.
Спросил: «Ты скорбен?» и Черный тягостно
Ответил: «Скорбен, херувим.
Ненависть мрака вечно безрадостна.
Знай, я любить хочу как Ты».
«Люби!» услышал, как стон, Отверженный,
«Но скорбь и вечно всё любить».
1916
Алое Облако
Облако взоры мои притянуло,
Мощно похитило разум земной...
То, что вздымалось, как зверь – то уснуло,
Заволоклось пеленой.
Кто-то укрылся в волнах озаренных –
В пламени облако что-то таит,
Будто творения дух нерожденный
Огненной мыслью горит.
Алое пламя свивало узоры –
Легкую ткань светозарных богов.
В вечность ушли упоенные взоры,
В небо – страну облаков.
1914
- * *
Песнь(?). Пал юный бог,
пал пред смертной он –
Блеск небесных одежд,
горний блеск померк.
В прах главой он пал(?),
ниц к ногам ея.
Был отвергнут земной
девой юный бог.
Как молил «люби»
сын любви небес,
Как сурово звучал
смех в ответ мольбе.
Гибель – бога зреть.
Гордой девы смерть
Песней стала. О ней
пел богам поэт.
1916
Гусли Давида
Играл Давид на гуслях звончатых –
Черные думы Саула гнал.
На перевези перепончатой
Лук и колчан и царя бренчал.
Играл Давид. Рукой дрожащею
Брался Саул за колчан не раз.
Гусляр бледнел. Струной звенящею
Пел о Сауловой славе сказ.
1916
Та.
К той взываю. Ту ищу – и пою я, и грущу.
Той воздвигну замок я шестицветного огня:
Красный, белый, голубой, синий, алый, золотой.
Цвет любви – мой первый цвет; красный - яркий, грозный цвет
Сон любви – не бел ли он, как уснувший снежный склон?
Голубой – любви обман, тот загадочный туман.
Пыл любви – он сине-синь: взор на небо в бурю кинь.
Алый – стыд любви и взгляд. Золотой – любви наряд.
Все огни возжег для Той. Шестицветною мечтой
Та стоит мне на пути позади и впереди.
1916
Песня о возлюбленной
У моей возлюбленной кудри золотые,
На устах возлюбленной алая заря,
Взоры ее яркие – солнцем залитые
Гроты, будто синие... синие моря.
У моей возлюбленной голос зачарован –
Зачарован песнею плещущей волны.
Лаской ее бархатной день мой околдован,
Поцелуем пламенным в ночь сжигаю сны(?).
У моей возлюбленной нет одежд печали,
Но в улыбке солнечной спит печаль цветов.
Сестры ее лилии грезой нас венчали,
Месяц ложе брачное ткал среди кустов.
Только у возлюбленной есть другой любимый –
Он уносит нежную властною рукой.
Вслед за ним, покинутый, мчусь, тоской гонимый...
Ветер, ветер радостный, ветер – тот другой.
1913
Девичьи чары.
Был у колдуньи я на раденьи,
Слово шепнул мне старый шаман:
Девушки-сказки – грезы-виденья,
Девушки-феи – дремы обман.
Слышал я голос вещей Сивиллы,
В мудрость проник я тайн каббалы:
В девичьем сердце – темные силы,
В девичьем слове(?) – призраки мглы.
Шопот монашки у аналоя,
Речью был краток строгий аскет:
Девушки жертва – рана герою,
Девушки подвиг – терний букет.
Дар белых лилий – миг откровенья:
В пурпур одел их пламенный блик:
Девичьи чары – отблеск томленья:
Юноши грезы – девичий лик.
1913
- * *
Я – неразгаданная тайна забытой сказки, я – поэт.
Я – пламень, не дающий свет
И свет, не знающий сгаранья.
Я – только миг. Я – камня(?) блеск, – игра лучей в снегах мечтанья.
1912
- * *
Не ласкай меня острым лучом –
Луч твой жгуч и колюч.
Я – струя и упругим ключом
Пленена. Ключ могуч.
Под скалой протекая в тени,
При гранитном щите,
Он сломает свой луч. Не клони
Взор в палящей мечте.
Я к ключу в ледяной поцелуй
Вся вольюсь и усну.
Выбирай из излюбленных струй
Я к лучу не прильну.
1916
- * *
Среди сугробов в поле снежном
Подругу ищет серый волк.
В тоске по взору остро-нежном
Он люто выл. С зарею смолк.
И утром псы в восторге вгрызлись
В застывший в поле волчий труп.
Неслись рычанья, хрипы, взвизги,
И щелкал острый, жадный зуб.
1915
Любовь Урагана.
О.Ш.
Вихри! гой, взвейтесь, рваните, крылья!
Царь-Ураган, я горюю, взвыл я –
Буря взлюбила врага.
Гей, Лиходей, брось уют укромный!
Грянет мой свист, хохот-гогот громный.
В бой! Не ударься в бега!
Дочери – грозы, зарницы-девы,
Полно плясать да свивать напевы,
К брани воспряньте, как встарь!
Смерч, царь и брат, где твой меч секущий?
Где Огневик, ярый конь – гнев ревущий?
Рядом, соратник, ударь!
Бурю люблю я, зверюгу, люто,
Ух!.. закручу ее в вихрях круто,
Праздник лихой закачу.
Други, к царю-Урагану летом!
Вражьи ряды разорвем мы взлетом.
Бурю добуду, хочу!!
1915
Так рассказала девочка.
Я в лесу под дубиком видела фиалку.
Было страшно, страшно так, а фиалку жалко –
Лес большой, сердитый, бу!.. а фиалка крошка,
Я над ней поплакала и со мною мошка.
Села я на корточки приласкать цветочек,
Мошка мне попала в глаз, в самый уголочек.
Терла, терла... тьфу, тьфу, тьфу! гадкая фиалка!
Глазик жаль, и мошку жаль... и фиалку жалко.
1915
- * *
Утро весенних грез.
След уходящих рос.
Первый робкий рассвет.
Жизни неясный след.
Солнце встает.
Солнце идет.
Гимн ему спет.
1913
Для детворы
Сказки мои, деточки, – пыль от крыльев бабочек,
Пыль от крыльев бабочек, на цветы опавшая,
Много в свете сказочек – столько, сколько бабочек.
Все летают, спит одна. Вот проснулась спавшая.
Здравствуй, сказка! Ждет тебя
Синеглазка детвора.
Ждет тебя,
Давно пора -
Месяц съехал со двора.
Дивен, дивен твой убор,
Из заморских, видно, гор:
Не из злата, не из льна,
Весь из света, мглы и сна.
Здравствуй сказка, бьем челом!
Посиди за огоньком,
Расскажи-ка, где была,
Где скиталась, где спала.
К нам почаще бы ходить –
Деткам глазки позакрыть.
Ждут давно тебя, гурьбой
На постельке пуховой.
Подними покров с лица,
Кудри брось из-под венца,
Зачаруй их, заколдуй
И тихонечко разуй.
1914
Колыбельная
Сестре
Пляшут, пляшут тени дня
вкруг меня
Кружат, кружат дремой сны
колдуны.
Очи, очи, я качаю колыбель,
Не смыкайтесь, отгоняйте сонный хмель,
баю, баю-бай...
баю, – баю-бай...
Как захватит дрема вдруг
в навий круг,
Песней-сказкой отпугну,
не усну.
«В синем море солнце – витязь, великан.
Он раскинул в синем море пламень-стан.
баю, баю-бай...
баю, – баю-бай...
В красном золоте возлег
и зажег
Глуби черные стрелой
огневой.
Ярко вспыхнули янтарные леса,
Озарили все морские чудеса,
баю, баю-бай...
баю, – баю-бай...
Был там камень-огнецвет,
самосвет,
Диво-камень, что камней
всех ценней.
Как увидел это чудо великан,
Начал меркнуть в синем море пламень-стан,
баю, баю-бай...
баю, – баю-бай...
Потускнел златой наряд,
ярый взгляд, –
Одолел враг чародей
свет очей.
Смежил вежды солнце-витязь и уснул.
Диво-камень в синем море потонул.
баю, баю-бай...
баю, – баю-бай...
Вновь как прежде глубь черна,
тень-волна
Вал катит... катит... катит...
и не спит.
Очи, очи, я качаю колыбель,
Не смыкайтесь, отгоняйте сонный хмель.
баю, баю-бай...
баю, – баю-бай...
/засыпает/
Сон
Крылья распростертые, крылья орлиные.
Взмахи могучие. Песнь лебединая.
Крик одинокий и стон.
Перья лебяжьи. Брызги кровавые.
Волны пенисты(?). Зарево алое.
Кокот(?)... рассеялся сон.
1909
К Избавителю.
Позабыли песни. Мы Тебя искали,
Мы искали в жизни светы(?) и родник.
Мы ходили к морю, долго выкликали –
Ты к нам не явился, Ты в нас не проник.
Мы вступали в горы – там, где бездны, кручи,
И взывали с плачем к скалам и снегам.
Но кругом молчанье. В безднах спали тучи,
На вершинах снежных не звучало: «Там.»
Где Ты? Где Ты? Слышишь! – нет уж сил молиться,
Все пути земные мы прошли в слезах.
Что ни пядь, то горе. Час Тебе явиться!
Час сказать: «Я слышу, Я гряду в громах.»
Радость? радость... песни прежде пели дети –
Песни позабыты, как забыл Ты нас.
Где Ты? Где Ты, вечный, что явил жизнь в свете?
Смерть за нами следом. Свет для нас погас.
??
- * *
Жить и мыслить устал человек.
Он на камне в пустыне сидит,
За скользящими вдаль облаками следит...
Так умрет человек.
А вверху будут также скользить облака –
Жизнь(?), как мысль, от них далека.
1914
- * *
Г.Я.
Одним крылом он окрылен –
Огромным и могучим,
Одним желаньем упоен,
Одним желаньем жгучим:
Чтоб к небу властный в высь порыв
Родил крыло другое, –
Изведать вечности разрыв,
Прорвать кольцо слепое.
Одно крыло – от жизни щит.
Крыло – миров ограда,
Где дух над вечностью парит
Того, чей царь – Нарада.
1913
Я.
Выси земные – силы творенье.
Звезды небесные – те же цветы:
Взором(?) рву их, вы... в соплетенье
В небо бросаю: «Я – твое, Ты!»
Созданный волей – создан ты мною,
Мир, обнимаю я твое «Я».
Здесь в поднебесии, там за чертою
«Будь!» – изрекла слово-волю земля.
Создан, разрушен(?) Разум вселенной
Мыслью моею, духом земли.
Сам утверждаю «не-я» свое, тленный,
Сам я в ничто изрекаю: «Твори!»
Сам преклоняю к творению слух твой,
Будто за Мыслью есть «Там» и есть «Ты».
Там – это здесь, это Я, это дух мой,
Вечный в бессмертии смертной мечты.
1916
- * *
Ничего никогда не подарит звезда
Кроме блеска холодных лучей,
И в полуночной тьме – если нет на земле -
Не увидеть родимых очей.
Звезд таинственный взгляд -(?) ряд сверкающих гряд
Как надменного камня мечта.
От него далека и печаль и тоска,
И мгновенных миров красота.
Что томиться, гореть! – в вышине не узреть
Счастья яркого канувших дней:
За звездою звезда, чередой череда...
Нет надзвездного царства теней!
1913
Печаль иная.
Сегодня я узнал печаль иную –
Не ту печаль, что в сумерках порой
В покрове дымчатом спадает на немую
Тоску неясную узорчатой фатой;
Не ту печаль, что ветер в поле носит
В беззвучных песнях и забытых снах,
Не ту печаль, что часто сердце просит
Вернуть ему – печаль о прошлых днях.
Сегодня я узнал печаль молчанья –
Глубокую и гордую печаль,
Что презирает мира состраданье,
Печаль – безмерную, как даль.
1911
Не смеет шут.
Шут освятил красоту?
– В таинствах шут не служитель.
Жрец! – он единый отверг суету.
Жрец! – он единый святитель.
Смерть площадному шуту!
– Право любви для него не защита:
Митрой чело у шута не прикрыто:
Шут осквернил красоту!
1915
- * *
Отвернуться, бежать, бежать...
Залепить уши воском,
Сердце крепко, как камень, сжать,
Мчаться в даль отголоском –
На волне, на коне, орле...
На орле! на мгновеньи!
Крылья! ветер! я как в стреле -
Весь куда-то стремленье.
Весь я, весь я порыв во все...
Даже смерть! Но чтоб дико,
Чтоб под крик «эвоэ! ойио!»
Твой – Дионис Великий!!
1916
Пан и Эхо
Эхо! го-го! что высоко
Бродишь в горах,
Где мрак, где страх?
Бойся – пугну.
Гой-гу! гой-гу!
Будто не жутко?
Стой, не беги!
Стой, это шутка!
Гой-о! ги-ги!
Вспомни, как Пан
Гибкий ивой стан
Там, где олива,
В пляске игривой
Нежно ласкал,
Кружил, сжимал
Быстро и крепко
Жарко и цепко.
Веткой дубовой ты отбивалась,
В схватке веселой звонко смеялась.
Прыгни ко мне!
Здесь я, на пне,
В гуще, где хмель, –
Я и свирель.
Гей! на скалу!
Гей-гу! Гой-гу!
Часто гурьбою нимфы сбегались,
Пляской, игрою мы забавлялись.
Живо на скат!
Пустим раскат!
Пусть загрохочет!
Пусть загогочет!
Гей, береги, стереги, стада!
Козы, как осы, – лови, беда(?)!
Пан любит Эхо,
Полную смеха.
Стой, не беги!
Гей-го! Гей-ги!
Нет и следа!
Где ты? Куда?
Мигом поймаю,
Хоть и хромаю,
В бор увлеку,
Гой-о, Гой-гу!
Вдруг обниму,
Крепко сожму –
Пану потеха.
Пусть я косматый,
Пусть я рогатый –
То не помеха.
Эхо! гой, Эхо!
Эхо! го-го!
Как далеко!
Как высоко!
Эхо! го-го!
Пан любит Эхо.
1914
Покинутый храм.
Я хочу смеяться, но безмолвья храма
Испугался смех мой, – будто смех дитя.
Храм давно покинут. Выбитая рама
Говорит: здесь ветер пляс ведет, шутя.
На полу обломки мраморного бога.
Кто-то дерзновенный статую разбил.
Вот сосуд священный! вот остаток рога!
Грозный жрец когда-то гулко в рог трубил.
И алтарь разрушен. Странная примета –
На его ступеньках отпечаток ног.
Прядь волос... и маки! Вновь живет согретый
Храм, как встарь, любовью? О, разбитый бог!
1914
Камни.
Я звукам далеким ответил рыданием,
На песню призывную – звоном оков.
Все слышали стоны в бесстыдном молчании –
И слезы, и звоны, и песню, и зов.
Не верил я, будто нет сердца у камня,
Не верил, что глух он, безгласен и слеп.
Я знаю, что камни, бессмертные камни –
Застывшие воли уснувших судеб.
1913
Незнакомка/е-мечта/е.
Мадонетта моя, мадонетта с улыбкой сирены!
Не с молитвой... я с песней к тебе!
Не во храме... у зыбкой волны, в жемчугах ее пены
Преклоняю колена в мольбе.
Если призрак ты мысли моей, как печаль, одинокой,
Если отблеск ты сказки морской –
Стану мыслью и я... иль тоскою нарушу глубокой,
Песней звонкою моря покой.
Если явь ты... прости дерзновенные помыслы, дева,
Я с склоненным челом... говори...
Пусть жесток приговор за безумную дерзость напева –
Меч! но ты мне тот меч подари.
- * *
+++
Тебя ли я люблю
Иль грезу о тебе -
Кто знает?
Я сказку дивную творю.
Ты слышишь? – сердце повторяет:
«Лю-блю!.. Лю-блю!..»
1912
Зов весталки.
Как солнце небо целует жарко
В терзаньях огненной любви,
Так поцелует того весталка,
Кто вступит в храм ценой крови.
Я жду. Я жрица. Я дева Весты.
Я непорочна, как алтарь.
Мой лик скрывает вуаль невесты,
Я чистый, я священный дар.
Прийди, избранник! В огонь закланья
Я брошу девственный покров,
Нагой предстану – вся в ожиданьи
Тебя, пришедшего на зов.
За миг дерзанья – два мгновенья,
Дарю две тайны храма дев –
Огня и мрака: любви горенье
И смерти сладостный напев.
Я буду жертвой, тебе покорной,
Ты будешь жрец, царь, властелин.
Я стыд узнаю ценой позорной,
Чтоб бог родился, бог – твой сын!
Пройдет мгновенье, и я – царица.
Священный нож в твоей крови!
Ты будешь жертвой, я буду жрицей,
Я брошу смерть в огонь любви.
1914
Зов гетеры.
Я отдаю мое сердце за золото,
Я продаю поцелуй за алмаз.
«Камнем наживы то сердце измолото,
Тот поцелуй – оскверненный намаз.»
Я продаю вам объятия знойные,
Пляс мой вакхический, блеск наготы.
«С торжища ласки – дыхание гнойное,
Пляска рабыни – без цвета цветы».
Только взгляните на губы призывные,
Бедер извивы и грудей узор.
«Губы твои, пустоцветы разрывные,
Груди и бедра впитали позор.»
Сети волос золотых упоительны
Кожа как мрамор, омытый зарей.
«Рыба узнала, как сети губительны,
Кожа тускнеет пред солнца игрой.»
Видите, тело обвито покровами –
Горе, пред кем я предстану нагой,
Всех обовью я незримо оковами,
Кто устоит предо мной?
Купит меня золотое чудовище,
Мной овладеет алмазов поток,
Я драгоценней всех камней сокровище,
Скрыт во мне каждый исток.
Золота, золота, камней играющих
Кто принесет, тому продана я.
Муж – его сделаю богом взывающих,
Старец – он юностью вспыхнет, горя.
Пусть не трепещет и юноша, реющий
Скрытой мечтой за волшебным огнем.
Счастье – цветок на губах моих рдеющий,
Царство надежды – во взоре моем.
1913
- * *
Уходи... призови мне осенние дни,
Дух мой укрой опавшей листвой,
И один только луч золотой
Пусть падет на него с высоты.
Уходи... призови.
1911
- * *
За стеною девушка – скучно ей – поет.
Допевай скорей! – старик – он ко мне идет.
Дряхлый, еле тащится с ношей на плечах,
Подойдет и вывалит в спутанных речах.
Не понять, хоть старое узнаешь порой.
Было. Ноша – прошлое, поросла корой.
Расщепишь – труха валит, жизни ни следа:
Будто где в стране теней протекли года.
Допевай! – старик брюзжит; ноша тяжела.
Свалит ношу... Поутру выметет метла.
1913
- * *
От этих стен, от Беатриче взора,
От мрачных красок беклиновских снов
Нисходят сны другие. Звуки хора
Поют симфонию без слов.
Поют: был день – день радости глубокой.
Поют: был день – Безмерной скорби день,
Еще один – безумья день жестокий.
Теперь тех прошлых дней мелькнула тень.
И вновь печаль о ней, печаль утраты
Из странствий мне неведомых пришла.
И роза, что вчера была помята,
Пред смертью вновь внезапно расцвела.
1911
Прости.
Прости дитя, за прошлые страданья –
меня уж нет.
Прости меня за ложь очарованья –
невольный бред.
Прости, что сердце сильно билось –
оно мертво!
Оно просило ласки... и томилось...
прости его.
Тебя любил я чистою, святою -
любовь прости,
Прости за то, что ты была мечтою,
прости мечты.
За звуки песен, что в огне рождала
душа моя –
В те дни тоски она тебя искала,
прости меня:
Что о тебе я грезил, умирая –
за смерть, прости.
Что смел молить прощенья у тебя я –
и то прости.
1911
Баллада волн.
«Вы слышали, волны, печальные волны,
О чем говорят камыши?»
«Не знаем! не знаем! Мы думами полны –
За ветром, за ветром спеши!
Он только пришел из-за синего моря
И что-то шепнул камышам,
И шумно поднявшись, и гневно заспоря,
Склонились они к берегам.
Но/е знаем, что шепчет им берег пологий,/.
Нам грезились вещие сны –
Над морем нам грезился месяц двурогий,
Над морем, где нет глубины.
И в золоте месяца девы морские
Веселый вели хоровод,
Мелькали сверкая их плечи нагие
В разливах вдаль льющихся вод.
И резвые игры, и смех шаловливый
Нарушили ночи покой.
Надвинулись тени толпой молчаливой,
Враждой ополчились глухой.
Вдруг встали над морем, как черные тучи,
Похитили месяц у дев,
И девы нырнули в глубинные кручи,
И ночи рассеялся гнев.
О, ворон, поведай, что в грезе таится –
Нас дума тревогой томит.
Разбуженный ветром камыш шевелится,
Зловеще над нами шумит.
Не вестью ль он поднят о чудном виденьи,
Что дремой спустилось на нас?
Шумит... не скрывает ли в гуще сплетений
Судеб угрожающий глас?
Он дремлет, не зная пленительной ласки
Волнистых извивленных грез,
Лишь слушает тины болотные сказки
О лилии, бледной от слез.
И если б не ветер иль дикие грозы,
Все спал бы камыш над рекой.
О, ворон! он темные шлет нам угрозы,
Сливаются пляски с тоской».
«Слыхал я, о волны, – на море далеком
Плыли сновидения вод,
Их ветер похитил на гребне высоком
И бросил в неведомый грот.
Быть может, плеснули вы, резво играя,
Омыли безвольно гранит,
И грот сновидений, ту дерзость карая,
Вас грезой тревожной казнит?
Вы облик ее отразили текучий,
Тот облик мог видеть утес –
Он ветру поведал. Мгновенно летучий
Схватил и в камыш перенес.
И ропщет камыш, и шумит он качаясь,
А ветер хохочет в горах.
Продайте, катитесь и пойте сливаясь
О грезах на вольных валах.» -
«Лет добрый, о ворон! словам твоим вещим
Мы вняли и песню поем,
Сливаясь, сплетаясь, мы льемся и плещем,
Мы к морю, мы к морю идем!»
1913
Пейзаж.
Веселый смех, резвясь, играл по саду,
И сад зеленый в смехе трепетал.
Вдруг звук легко перелетел ограду
И над рекою заиграл.
Бежит волна, cверкает прихотливо:
Дробясь в алмазы в золоте лучей.
Веселый смех задел волну игриво
И брызгами рассыпался над ней.
Катятся переливы и рокочут,
Вдоль по реке; подмыли берега.
Камыш, пески прибрежные хохочут,
И кривятся от смеха облака.
1910
- * *
Я моря не видел, под говор волны не дремал,
Я, степью рожденный, степные лишь песни слыхал.
Но сердце мое всё тоскует и грезит по морю,
И плеск его слышу я часто ночною порою.
Зачем оно грезит, тоскует о том, что не знает?
Зачем оно степь, беспредельную степь проклинает?
Иль ширь ее далей и песни ему надоели –
Унылые звуки, что лгать и манить не умели?
Уснуть оно хочет, забыться над шепотом моря,
А степь не дает ему сна, тишины и покоя.
И бьется, и мечется сердце, тоскуя, рыдает...
Зачем только степь, ее песни и ширь проклинает?
Слово ведуна.
Слово правды знает вещий старик –
Он в норе обитает, в бору.
Темной ночью иди, чуть лишь месяц поник,
Путь тропою держи на зарю.
По песчаным стенам много див и чудес,
По углам нетопыри, сычи.
Сам старик – лесовик – с виду леший иль бес –
Варит зелье в разбитой печи.
То обходит котел, приговором крепит
Силу варева, дует в золу,
То снимает кипень, то порог окропит,
Что-то чертит клюкой на полу.
Сварит зелье, шепнет слово правды седой,
Выйдет в бор и кругом оплеснет.
Зашумит глухо бор, перешепчет листвой,
Всколыхнется, вздохнет и уснет.
Вот погаснет огонь. Старый свищет в дуду,
Зверь лесной выбегает на зов.
Cлово правды седой отвращает беду
И хранит оно зверя от ков.
Ты – то слово узнай. Заговорной тропой
Проберись темной ночью к норе,
Притаись за корчей и звериной стопой
Выходи к полуночной норе.
Хочет бор уберечь, птиц, зверей остеречь –
Свищет старый, взывает дудой.
Речь темна ведуна – не людская то речь,
Но сильно слово правды седой.
1913
Яд в ограде.
У меня есть песня,
Что пьянее лоз,
Но у вас нет смеха
И у вас нет слез.
Чем ответит каждый?
Песню спел я дважды.
У меня есть в сердце
Солнце и любовь.
Выйдите, взгляните
Из своих углов!
Я зову так громко.
Где вы? Сердце ломко.
У меня есть чудо,
У меня – напиток.
Он дает бессмертье
Без любви, без пыток.
Мой нектар желанным
Брызнет вам фонтаном.
Плата – бич, оковы,
Вечная тюрьма,
Вечное молчанье,
Вместо света – тьма.
Кончил. Наземь пали
И бессмертья ждали.
1915
Новый намаз.
Вы уходите, волшебные образы ночи,
Не обольщайте мой мозг!
Мысли должны быть тупее, серее, короче –
Разум наш ровен и плоск.
Красный цветок не цветет за пределами грани –
Он по равнинам цветет,
Красный цветок умирает в надзвездном тумане –
Небо земное зовет.
Буду, как все, бубенцами звонить улыбаясь,
Гордо надвинув колпак.
Буду на бал выходить, лицемерно сгибаясь,
Пошлость хвалить и кабак.
Вы уходите за сцену, ночные виденья,
Я отрекаюсь от вас.
Мозг отупел и с презреньем отвергнул паренье:
Новый творю я намаз.
1912
Лень
(под неостиль)
Позади только замыслы. Впереди воплощение.
А сейчас я бездарствую... но со мной моя лень.
Лень!.. какая красавица!.. и в каком отупении –
Обвилась и не движется: то сирена, то пень.
То русально ласкается, волосами окутает,
Обмотает и голову, и запястья, и грудь.
Многопленными кольцами все порывы опутает –
Ни мечты, ни стремления – ни к возврату, ни в путь.
То... но это излишнее... что-то вязкое, скучное...
Будто волос не шелковый, а какой-то канат.
Прежде тонко-воздушная стала грузной и тучною.
От бездарственной радости – мне в бездейственный мат(?).
1916
Деве напевов.
Я вдохновеньем юным покинут,
Чистый алтарь мой, дева, спаси!
Ветром залетным он опрокинут...
Пламя напевов не погаси!
Только одна ты, дева забвенья,
В белом покрове – светлый мираж –
Так же прекрасна, как вдохновенье,
Так же горда ты, грез моих страж.
Ты мне безмолвьем мысли сковала,
Дух мой томила – светел мой плен,
Чарами смерти околдовала,
Пленнику дар твой – радостный лен.
Но припадаю, слышишь, с моленьем:
Чистый алтарь мой, дева, спаси!
Будь мне отныне ты вдохновеньем,
Пламя напевов не погаси!
1912
- * *
Купалась русалка, и резвые струи играли –
Как струи, играли и резвые мысли ее.
В молчаньи суровом склонясь, кипарисы взирали,
Кивали, как мудрые, помыслы важно тая.
Русалке наскучили взоры и мудрость безмолвных,
Шалунья плеснула алмазною горстью на них.
Но стражи молчали. Смеялись на озере волны,
Чуть слышно смеялись, и смех шаловливый не стих.
Один кипарис был мудрее и старше годами –
И мудрость, и старость не вынесла дерзости волн:
Он в озеро рухнул. Другие кивнули главами,
Но взор их, как прежде, был важною мудростью полн.
1913
Песнь умирающего сокола.
Лежу на камнях, бью крылами,
Когтями серый рву гранит...
И не парю под облаками,
Не режу остро высь крылами...
О! сердце сокола болит.
Заката отблеск. Рокот моря.
Все ту же быль твердит волна:
«Ты, Солнце, – яркий царь простора,
Взойдешь, уйдешь, не гасишь взора».
О, солнце! боль моя сильна.
Я в сердце ранен бурей гневной,
Я умираю, яркий царь!
Ты ж.... песней был напевной,
Так песней смерти будь запевной,
О, в сердце сокола ударь!
1912
Небо.
Небо холодное –
солнечной кровью облитое.
Небо голодное –
тучей косматой обвитое.
Небо ударное –
в гневе громов зарожденное.
Небо кошмарное –
смехом луны озаренное.
Небо безродное(?) и молчаливое,
Небо тоскливое.
1910
- * *
Б.Н.
Если сомнение, если неверие
Мучит твой ум,
Смело бросайся в жизненный шум –
Там лишь спасение.
В уединении
Страшно от сутолки дум:
Только рождают сомненье, неверие...
В сутолке жизни – успокоение,
Там, где бездействует ум.
К отъезду +++.
Сердце бьется – оно нелепо.
Дымок вьется, уходит в небо.
Спроси, дымок, разгадку тайны
У облаков случайных.
Сердцу больно – оно тревожно.
Тебе вольно и всё возможно:
Увидишь тучу – станешь тучей,
Не зная боли жгучей.
Тук-тук! бьется в тоске глубокой,
Кольцом вьется дымок далекий,
Резвясь, играй в небе скачет...
А сердце... плачет.
1914
- * *
В дальнем доме умирает девушка любя.
Я не плачу. Я не слышу: «Встань, зовет тебя!»
Сердцу больно? – сердце – камень. Где-то замер звук.
Крик о жизни? Голос смерти? Входит кто-то. Стук.
«Слышишь» – «Слышу». «Неподвижа(?) плачь!» – «Хочу... нет слез...»
«Вспомни!» – «Вспомнить?.. юность... грезы..? запах(?) темных кос.»
«Всё?» – «Нет, смех и... поцелуи» – «Все?» – «цветы... любовь».
«Встань! беги, беги!» – «Я камень.» Стук. Последний зов.
Кто-то сходит. В доме тихо. «Ветер, не шуми,
Не играй листвой осенней, ночь тоской томи.
Я не плачу – ночь заплачет. Слезы ночь копит.»
В дальнем доме умирае/ют... Сердце! – Сердце спит.
1913
Узел смерти.
Ничего тебе голос не скажет,
И печаль ничего не споет,
Этот узел никто не развяжет,
Этот узел никто не порвет.
Смерть останется смертью, и даром
Ты поешь. Так скорее же прочь!
Ослепи ночь огнями, пожаром –
Все останется черною ночь.
1910
Юноша в склепе
(Баллада)
В подземелье, в склепе бродит
Светлый юноша безвестный.
Он оковами не звонит –
Сбросил силою чудесной.
Мрачно своды нависают...
Нет ни выхода, ни входа...
Звуки в склеп не проникают...
Шепчет юноша: «Свобода!»
Где-то царство он оставил,
Что-то помнит... что-то было...
Кони мчались?.. ветер правил...
Долго ночью их кружило.
Кони стали – пред скалою.
Перед ним скала раскрылась.
Шел он каменной тропою...
То, что грезилось, то сбылось.
Видит – замок молчаливый
Замер, будто в снах тяжелых.
Он оградой прихотливой
Обнесен утесов голых...
Входит юноша бесстрашно.
Позади сомкнулись двери...
Было солнце... вдруг ...
Кем-то скован... в подземельи...
Мрак глубокий. Склепа своды.
Бродит юноша в томленьи,
Бродит долгие он годы.
Грезит днем освобожденья.
1912
- * *
Рвалась, металась и билась
Песня об скалы и море,
К небу в безвестность стремилась,
К тучам, что вечно в раздоре.
Падали отзвуки песни
В бездну клокочущей пены –
В черной пучине исчезли,
Стали добычей сирены.
В царстве волны неви(?)...
Отзвуки песен сплетались,
В мраке глубин молчаливых
К небу оволненно рвались.
В лунном обманчивом блеске
Песней сирена манила,
В нежном, ласкающем плеске
Песню простору дарила.
1910
+++
Ж.
Безыскусной рукой набросала нелепые(?) строки.
Как прозрачны они и чисты!
Реки творческих грез, чьи в душе у поэта истоки,
Не имеют такой простоты.
Будто сброшен покров... Здесь страдание маски не носит –
Безутешно и тихо оно.
В сад не заперта дверь, только кто-то стучится и просит:
«Отвори, я – слепой, мне темно».
За оградой души, затемненной печалью земною,
Ключ любви тихоструйной течет,
По его берегам озаренный все прошлой(?) мечтою
Грезоцвет скорбно-белый растет.
+++
Ж.
Страданье – хрустальный дворец, омраченный
печалями снов,
Страданье – волшебный огонь затаенный –
страданье без слов.
Но если звук песни случайно ворвется
в безумье дворца –
Он вспыхнет! Страданье с безумьем сольется,
сольется звуча.
1912
- * *
О, расскажи мне, как плачет море,
Когда о берег волною бьется.
О чем льет слезы? в чем моря горе?
Куда мятежной душою рвется?
Иль морю чайке завидно дикой,
Что может плавать на крыльях вольных?
Или томится тоской великой –
Слыхало море о странах горных?
О, расскажи мне, как плачут сосны
В уборе соном(?), душою старой.
Как вниз спадают седые космы,
Стекают слезы росою талой.
Как плачет ветер зимою лютой
Под смех мороза, снежинок пляску.
Всегда без крова и необутый
Стучится в степи в исканьях ласки.
О, расскажи мне, как ночью ранней,
Осенней ночью цветы рыдают.
Еще есть много у них желаний,
Но слишком поздно цветы желают.
Земные слезы потайно льются,
Мне собери их для грустных песен.
Оне с душою моей сростутся –
Душа обширна, а мир так тесен.
1910
Веселая песня скомороха-шута-паяца.
Я скоморох. Я в жизни лишь на сцене.
Шучу, смеюсь с гримасою глупца,
Покаламбурю – тонкость(?) в быстрой смене.
Хохочет цирк и хвалит паяца.
Мое лицо раскрашено, но краски –
Мазок белил, мазок румян – и все.
Актер-паяц носить не смеет маски,
Он всем знаком, не зная никого.
Его душа – веселый фарс, открытый,
Доступный фарс. Шут может надоесть –
Его побьют. Но невзначай(?) избитый,
Он поспешит в обиду шутку вплесть.
Моя насмешка не кусает больно,
На ней колпак в бубенчиках надет.
Она – порой в трико, порой – фривольна,
Но – жала в той насмешке нет.
1912
Забава/ы судьбы.
Судьба играет, судьба резвится,
Ребенком хочет старуха стать.
В забаве, в шутке на миг забыться,
Молчанье сбросить, смеяться, мчать(?).
Ненарушимость вовек решений,
Их безвозвратность судьбу гнетет.
Она скрижали своих велений
Ломает дерзко и их клянет.
Привязан к нити, изменчив жребий,
Игрушкой стал он в руках судьбы.
Мольбы напрасны. Кто внемлет в небе?
Судьбе забавен финал борьбы.
Бросает жребий она и ловит,
И вновь бросает: судьба – дитя.
Сама не знает, что уготовит,
Рвет нить и вяжет в игре шутя.
Старухе скучно играть в молчаньи, –
Она раскрыла беззубый рот,
Но не раздался клик ликованья,
Окаменелый язык не лжет.
Усилья тщетны. Судьба безгласна.
Из камня слова не вырвать ей.
Желанье так же ее напрасно,
Как и напрасны мольбы людей.
1910
- * *
Звон... звон... похорон, гулок звон с колоколен.
Умер царь, государь, и звонарь заневолен.
Звонит день, звонит ночь, должен мочь – перезвоном
Клонит сон под трезвон, но звонарь бьет с поклоном.
1915
Одинокому.
Только Одинокому! Мертвому? – О, нет!
Кто вне мира в мире – не тому завет.
Только Одинокому! Мир тому – другой:
«Я» и «Ты» – нас двое, ты и я, изгой.
Только Одинокому! – Если спит, пусть спит.
Голос мой не будит – он завет хранит...
Только Одинокому гордому царю! –
Для него единого я венец скую.
1913
Золотые дары.
Золотые колосья... Лежу...
Царь-косарь я над нивой.
Встану твердой ногой на межу –
Взмах! – упала шуршащею гривой.
Золотое вино(?). Заплеснел
Мхом сосуд многолетний. Пирую...
Мой бокал заиграл, зазвенел.
Пригублю, осушу и ликую.
Золотая листва... и закат...
Вспыхнут листья и гаснут червонно.
Почерневшею грудой лежат,
Шелестя, у подножия клена.
Золотая коса. Ты мертва...
Как пленила любовь, так убила.
Мелют, мелют зерно жернова...
Все сверкало, иссякло и сгнило.
1915
Чужой в Саду.
Встревожен дух. Он душу бьет крылом:
«Проснись, не спи на грезоцветном ложе!
В твой тихий сад чужой вошел послом
От жизни, – в сад вошел прохожий.
Проснись! сомят (sic) один твои грезоцвет.
Другой растоптан... Стань у входа стражем,
Или толпа ворвется шумно вслед –
Без дам, без рыцарей, без пажей.
Посол вошел как смерть... и смерть умрет! –
Ты в грезоцветы влей дыханье яда.
Проснись, проснись! я совершу полет,
Я окружу огнем ограды сада.
1916
Х О Р А Л
В. К.
Литургия смерти
Муж, царь, свет мудрости пал.
Горе-горе! горе-горе!
Меч его на стене!
Стражи(?) грозны/а как смерть!
Без знамений богов пал царь.
Тот, кто был, как лев, силен,
Тот, кто был, как кедр, могуч,
Сломан, как тростник.
Горе-горе! горе-горе!
Царь, вождь пал.
Пусть жрецы вопрошают богов,
Пусть зовут непорочных к служенью,
Пусть вокруг алтарей поведут
Девы, отроки жертвенный пляс.
Мужи, жены, с дарами
В храмы, рощи, дубравы
В жертву грозным богам
Приносите
Белых козлиц – небесным,
Черных овнов – подземным,
Окроплен.. (?) вином
В многоцветном уборе,
Первородных тучнист.. (?)х отбор.
Царь пал. Ждет мщения он.
Горе-горе! горе-горе!
Кровью одр обагрен!
Труп царицы у ног!
Не возросший погиб с ней плод.
Та, чей взор, как кроткий луч,
Та чей лик, как легкий(?) цвет,
Скрылась в вечный мрак.
Горе-горе! горе-горе!
Кровь здесь, кровь.
Взнесите моленье!
Тяжкие беды
Ждут впереди
Вечный забывших обет.
Кары зловещих /2/???
Яростных душ
Отвратить
Силой железа день.
Смерть плененным! На меч!
Бог Отмститель
Чистою кровью
Будь твой алтарь освящен.
Дай нам знаменье,
О, бог!
Тебя призываем – явись!
Тебя – к отмщенью за кровь!
Скорбь, скорбь нам, скорбь.
Пусть звучит погребальный напев,
Пусть затрубят в рога боевые,
Пусть рыдающих плакальщиц хор
Грудь терзает, мечами разя.
Бейте в перси! Одежды
Рвите с воплем и воем!
Бьют тимпаны под флейт
Завыванье
Жаждет скорбь утоленья,
Гнев богов – искупленья,
Дым кадильниц кружит,
В аромате курений
Опускается жертвенный нож.
Вождь, царь, свет мудрости пал.
Горе-горе! горе-горе!
Нет царицы, о скорбь!
Смерти рог затрубил.
Не возросши погиб их плод.
Тот, чье око – молний блеск,
Та, чей взор, как лунный луч
Скрылись в вечный мрак.
Горе-горе! горе-горе!
Скорбь нам, скорбь.
1916
|
Это произведение находится в общественном достоянии в России и в США согласно совместному эффекту статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации и законодательства США, поскольку оно было опубликовано (или обнародовано) до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.
Несмотря на историческую преемственность, юридически Российская Федерация (РСФСР, Советская Россия) не является полным правопреемником Российской империи. Поскольку Российская империя не была участницей международных соглашений в области авторского права, общая международная защита этого произведения также не осуществляется. |
|
|
См. также
| ||
