Михаил Богатырев
Мир как система
(о пограничных состояниях науки и искусства)
Мир как система
[Аннотация] В XX веке, когда художественное мышление вышло к горизонтам абстракции, а научный позитивизм сформулировал принципы системного подхода, в междисциплинарном дискурсе обнаружились задатки цельного знания. Но возможна ли в принципе постановка вопроса о всеединстве за рамками религиозно-философской традиции? Предлагаемое вашему вниманию эссе – своего рода интеллектуальный эскиз, в котором понятийный контур систематизма обсуждается на стыке богословия, эстетики и науковедения. Внимание автора сосредоточено на парадоксальных аспектах рассмотрения систематизма как предпосылки к построению научного и художественного мировоззрения.
УДК 21+215+7.01+7.013 Ключевые слова: системный подход, позитивизм, абстракция, онтология, авангард
I. Вступление
Не умеющему говорить младенцу кроме смеха, плача и звукоподражания доступен еще один тип изъяснения: в том, как он раскладывает и расставляет попадающиеся ему под руку маленькие вещички, можно усмотреть общее дыхание порядка, причастность к систематизму. На плацдарме этих умилительно-элементарных расстановок сходятся – в самом зачаточном виде – наука и эстетика. Отсюда на дрожжах комбинаторики вызревает логика, разворачиваются постулаты, перечни, списки, и отсюда же, парадоксально соскальзывая по ленте Мебиуса от логики к алогизму, уточняются и эстетизируются классификации. Можно, впрочем, разорвать ленту Мебиуса на клочки. Скажем, до сих пор я находил в гармоническом строе барокко предпосылки к появлению джазового стандарта, или, к примеру, включал по каким-то причинам Борхеса в генеалогическое древо концептуализма. И вот, отказавшись от кумулятивистской модели знания, я начинаю утверждать обратное: музыка барокко возникла из джаза, концептуализм породил Борхеса. В плане комбинаторики я всего лишь меняю местами точки А и B на шкале времени, оставаясь в рамках элементарных средств упорядочения. Но при этом, очевидно, я вызову бурю негодования, если мои суждения имеют хоть какой-то вес. Ничем не затронув саму сущность системы, я, тем не менее, кардинально нарушил порядок мышления, автоматически лишился доказательной базы и сделался, в конечном счете, врагом разума и здравого смысла.
Эжен Ионеско[1] сумел придать борьбе с разумом балаганные очертания, перенес ее на подмостки commedia dell'arte, приземлив и завершив таким образом множество импульсов, порожденных футуризмом, дадаизмом и сюрреализмом. Последовательная профанация собственных истоков сделалась неотъемлемой частью творческой стратегии пост-авангарда.
В 1953 году Роберт Раушенберг приобрёл рисунок известного художника-абстракциониста Виллема Де Кунинга (1904-1997). Этот рисунок он не стал вешать в своей гостиной или хранить в специальном помещении, а просто стёр его и сказал, что теперь это его картина и называется она «Стёртый рисунок Де Кунинга». Рисунок, точнее его отсутствие, стал очень популярным и поднялся в цене, так как являлся плодом творчества сразу двух известных художников и представлялся не только скандальным, но и показательным для авангарда середины прошлого века.
Характерный пример такого подхода – творчество французского художника Жана Аше[2] который в 1970—е годы создал серию юмористических рисунков – портрет Джоконды «в манере» великих художников-классиков первой половины XX века.
В этой ретроспективе прямолинейность, простота, и отстраненность от рефлексий, словом, вся совокупность качеств, присущих «классическому изводу» авангарда, представляется заповедным оазисом. В идеологии футуризма под спудом нигилистического пафоса самоутверждения вызревало зерно, на которое мало кто обратил внимание. Внешне, казалось бы, совершенно не церковный призыв «сбросить Пушкина с парохода современности» наводит на мысль о византийских коллизиях VIII века, связанных с иконоборчеством. Причем выглядит это так, как если бы футуристы и сами не вполне понимали, во имя чего затеяно отчаянное низвержение идолов.
В докладе на международной конференции "Icona e avangardia" (Torino-Caraglio, 4.05.1997), В.В.Бычков подчеркивал:
«По целому ряду духовно-эстетических установок авангард возродил (скорее всего внесознательно, ибо теоретики авангарда, если и видели икону, то вряд ли читали отцов Церкви или имели представление о православном богословии иконы) многие тенденции понимания искусства, характерные для средневековых иконопочитателей. Это касается, прежде всего, сущностных проблем искусства. Икона софийна, то есть представляет нам лики, визуальные вневременные идеи бытия, и духовна – является мощным проводником верующего в духовный мир. Примерно также понимали искусство (свое, прежде всего) и крупнейшие теоретики русского авангарда Кандинский и Малевич. <…> Кандинский <…> в отличие от материалистов и позитивистов <…> признает объективно существующий Дух, которым наполнен весь Универсум. Духовное "звучание" каждого предмета слышит художник и стремится выразить его средствами своего искусства. Точнее, считал он, само Духовное стремится к материализации через художника» [Бычков 1997 online].
В 1922 году идеолог «беспредметного мира» Казимир Малевич счел необходимым уточнить: «Бог не скинут». Десятилетием ранее (1910—е годы) Кандинский сумел подчинить абстрактной идее пластические средства живописи. В библиографическом разделе каталога выставки полотен Кандинского в Центре Помпиду (2009) приводится дневниковая запись художника, сделанная в 1908 году в Мурнау: «Сгущались сумерки. Я вернулся домой с этюдов, и вдруг увидел картину неописуемой красоты, исполненную большой внутренней силы. Поначалу я застыл, как вкопанный, а затем быстро подошел к этому таинственному холсту, на котором различал только формы и цвета, но не мог увидеть сам предмет. Я сразу нашел ключ к тайне: это была одна из моих картин, боком прислоненная к стене. [...] В этот момент я понял, что предметность портит мои картины». Эти несколько лет, проведенных в Баварии, Кандинский называл своим «лирическим периодом». Он написал в общей сложности 120 больших холстов – Впечатления, Импровизации, Композиции[3]. Возможно, почтенный французский культуролог Филипп Сёр был слишком категоричен, усматривая именно в иконах композиционные прототипы абстракций Кандинского (cм.: [Sers 2003], а также [Сарабьянов]), но факт остается фактом: теологическая подоплека в русском авангарде определенно присутствовала[4].
(Городская галерея в Ленбаххаузе, Мюнхен)
Балансируя между иносказательностью и невыразимостью, в своей невнятной, но вполне соответствующей духу времени, концепции Малевич утверждал:
«Началом и причиной того, что называем в общежитии жизнью, считаю возбуждение <…> без числа, точности, времени и пространства. <…> Все связано – и развязано, но ничего отдельного не существует, и потому нет и не может быть предметов и вещей. <…> Не существует ни линии, ни плоскости, ни объема; нет того, что возможно обмерить, и потому геометрия – условная видимость несуществующих фигур. Нет той точки, от которой можно было бы провести линию, нельзя установить точку даже в воображении, ибо само воображение знает, что нет пустого места, <…> все занято и заполнено, и сама точка или линия – уже множество, <она> уже бесконечна и вширь, и вглубь, и в высоту, и во время, и в пространство; и все в бесконечности будет ничем» [Малевич 1922: 1, 5].
Судя по этим словам, живописный супрематизм претендовал на онтологичность, то есть, Малевич ставил своей задачей не изображение даже, а, скорее, соединение с бытием и с его верховным, над-качественным пределом. Богослов в ответ на это рассмеется и скажет, что любая сколько-нибудь выраженная система, любое описание (в том числе и средствами искусства, живописи) представляет собой набор качеств, и в этом смысле и реалист, и абстракционист попадают внутрь замкнутого понятийного круга, полемизируя лишь с собственными представлениями о Сущем. Тем не менее, никто не вправе запретить художнику пользоваться инструментарием абстрагирования для изображения как бытия-в-Боге, так и вообще чего бы то ни было.
Феномен систематизма чрезвычайно располагает к тому, чтобы рассматривать его не изнутри какой-нибудь отдельно взятой дисциплины, но словно бы взобравшись на пограничный шлагбаум, в категориях междисциплинарного дискурса. Не следует забывать и о таком ракурсе, при котором алогичное интерпретирует логику[5] и наоборот: в предстоянии перед различными дисциплинами система-как-таковая может проявиться и как вещь-в-себе, и как лента Мебиуса с двойным клейким покрытием (Moebius double face). Элементы прочно застревают в односторонних интерпретациях, диалектика (в лосевском смысле) отсутствует. Или же элементы становятся непредсказуемыми, невзирая на сформулированные универсальные принципы их организации.
Выше мы указали на эстетику и науку (если точнее, то речь идет о научных методологиях). Однако если мы не просто желаем любоваться некими декоративными элементами, находя в них поверхностное наукообразие, но хотели бы отнестись к явлению серьезно, то есть, с позиций смысла, то рядом с первой и второй сферами нам придется расположить еще и третью, а именно, теологию.
Разговор о том, как проявляется систематизм в каждой из перечисленных сфер, каков тип взаимодействия между ними и характер неопределенности, скапливающейся на их границах, проще всего начать с анекдота.
Человек приходит к врачу. «Доктор, с моим телом что-то не так. К чему ни прикоснусь, всё болит. К ноге прикоснусь – болит. К руке – болит. К животу – болит». Врач осмотрел пришедшего и сказал ему: «У вас палец сломан».
Точно так же и философско-эстетическая ценность тех или иных определений рискует превратиться в головную боль, если, к примеру, смотреть на них глазами богослова. Достаточно вспомнить отношение Г. Флоровского к софиологии[6]. «Русская софиология, – пишет протоиерей И. Мейендорф в предисловии к книге «Пути русского богословия", – представлялась ему разновидностью немецкого идеализма, своеобразным гностицизмом и вообще незаконным использованием философии для выражения христианских догматов» [Флоровский 1983: XV][7].
И все же, несмотря на очевидную «взаимонеприступность» цеховых тезаурусов, на их лингвистическую замкнутость друг для друга,[8] в самых общих чертах можно сказать, что и в науке, и в богословии, и в эстетике человечество осуществляет бегство от бесформенности, от какой-то смутной, «пре-натальной», дородовой тревоги, несущей на себе отпечаток «ничто», абсолютной и всепоглощающей пустоты. Вот это-то впечатление от «ничто», от изначального «меона» и можно рассматривать как скрытую пружину, как мотив, как глубинный импульс, влияющий на людей, желающих победить хаос и устремляющихся ради этого в науку, искусство и богословие.
II. На подступах к мировоззрению
Плотин утверждал: «Каждый раз, когда душа приближается к бесформенному, она, не будучи в состоянии постичь его, т. к. оно не имеет определенности и не получило точного выражения в отличающем его типе – бежит от него и боится, что она стоит перед "ничто"» (Эннеада VI. 9. 3-4)[9].
В общем случае это справедливо. Но – хочется спросить – всякая ли душа трепещет перед «ничтойностью»? Наверное, Шестов бы ответил, что пример Эмпедокла, бросившегося с познавательно целью в кратер вулкана, равно как и примеры юродивых, отказавшихся от разума ради Христа, – это лишь исключения, подтверждающие правило[10]. И Кандинский, и Малевич, вне всякого сомнения, пополнили бы список таких исключений.
Наверное, каждое сколько-нибудь самостоятельное мировоззрение несет на себе отпечаток соприкосновения с «ничто». Вообще, обладание собственным мировоззрением связано с усилием по преодолению опрощенчески-усредненного конформизма социальной среды, под властью которого 9/10 разумного человечества просто «плывут вниз по течению» и не задаются никакими вопросами. Тот же, кто решает отбиться от стаи этих «манипулированных сознаний», вынужден каким-то боком повернуться против течения и пройти через горнило трудного опыта, после чего опыт вряд ли захочет когда-либо потесниться и уступить свое место случайной установке, непонятно откуда взявшемуся веянию. И тем не менее, ко всякому мировоззренческому стержню следовало бы отнестись с осторожностью, с оглядкой. Разве можно до конца доверяться пристрастному советчику, непрестанно льющему воду лишь на мельницу некой главенствующей идеи, подчинившей себе вашу жизнь? Никогда не поздно усомниться в компетентности опыта. Вот бы переосмыслить все заново, перемотать ленту жизненно важных выборов из конца в начало! На такое предложение мудрец лишь покачает головой и скажет: «Боюсь, как бы не стало еще хуже, чем есть».
Но если вам посчастливилось распознать в этом мире нечто, выходящее за пределы вашего опыта, а вы не желаете нарушать иллюзорное равновесие, вьющееся как плющ на поверхности консервативного умственного уклада, то не к вам ли относится максима Плотина: «Пока душа в теле, она спит глубоким сном» (Эннеада III. 6. 6)?
Мне всегда казалось, что Шестов сделал с Плотином что-то нехорошее. Да и не только с ним – со всеми своими философскими «конфидентами». Вот уж кто был непревзойденным мастером риторического вопрошания на костях! От того он оставил ребро, от этого – фалангу пальца, а от Плотина – только височную кость. «Пока душа в теле, она спит глубоким сном». Страшное высказывание, которое Шестов рассматривает во множестве проекций, как рентгенолог. Его мысль чрезвычайно обогащает читателя, пока она клубится вокруг своих предметов, изучая их поведение на фоне вечных истин. Но стоит перелистнуть последнюю страницу, как перед мысленным взором возникает гипсовый слепок с лица философии. Работа тонкая, слов нет, вот только неизвестно, зачем, с какой целью она произведена? Может быть, слепок сделан лишь для того, чтобы его потихоньку внесли в храм и оставили там на какое-то время, забыли о нем? Но, опять-таки, мировоззренческий стержень в мешке не утаишь. Вчитываясь в книгу «На весах Иова», начинаешь верить каждой отдельной интерпретации, как самому себе, когда же, закрыв книгу, задумываешься о целом, к которому эти интерпретации обращены, то как-то… не видишь целого. И сам читатель, и интерпретируемые автором фигуры, казалось бы, уже «намагничены» до невозможности, а целое куда-то пропало.
Библиография
[Евфимий 1971] – Евфимий (Вендт), архимандрит. Начертание и наречение решений Отрешенного. Графика и грамматика Догмата. В 2 т. Рукопись. 25 экз. – Муазне, 1971.
[Бертран 1981] – Бертран А. Гаспар из тьмы. Фантазии в манере Рембрандта и Калло. – М., Наука, Лит. Памятники (Малая серия), 1981.
[Блейк 2016] – Блейк У. Венецианским художникам. Стихотворение из записной книжки (Манускрипт Россетти, 1808–1811, стр. 60). Пер. Д. Смирнов-Садовский, 2016. –
https://m.facebook.com/groups/6868004453?view=permalink&id=10154590086524454. (дата обращения: 08.11.2016).
[Борхес 1975: 72] – Борхес Х. Л. Оправдание лже-Василида. Соч. в 3-х т. Т.1. – М. Полярис, 1997.
[Брокгауз 1891: 531-532] – Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона в 86 т. СПб, 1890—1907. Т. IIa (1891): Ауто – Банки.
[Бычков 1997] – Бычков В. В. Икона и русский авангард нач. ХХ века (1997). – https://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Buchkov/_Ikona.php (дата обращения: 08.11.2016).
[Кикоин 2012] – Кикоин К. Библиофилы, библиофаги и библиотекари. – https://proza.ru/2012/03/09/2194 (дата обращения: 26.09.2016).
[Лосский б/г] – Лосский Н. О. Обоснование интуитивизма. 2—е изд. 1906. – https://modernlib.ru/books/losskiy_n/obosnovanie_intuitivizma/read. (дата обращения: 08.11.2016).
[Малевич 1922] – Малевич К. Бог не скинут. Искусство, церковь, фабрика. – Изд-во УНОВИС. Витебск, 1922.
[Мандельштам 1996] – Мандельштам О. Э. Заблудился я в небе... (N°2, 1937). Стихотворения. М., 1996. – http://www.world-art.ru/lyric/lyric.php?id=7222. (дата обращения: 08.11.2016).
[Мириманов 1997] – Мириманов В. Кругосвет. Онлайн-энциклопедия (1997) – https://www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/izobrazitelnoe_iskusstvo/ABSTRAKTSIONIZM.html // (дата обращения: 14.10.2016).
[Молчанов 2010] – Молчанов В. Позиции и предпосылки. Теория знания Н. О. Лосского и феноменология. – Логос 5 (78), 2010.
[Надъярных 2017] – Надьярных М. Ф. Констаты переходности. – М., 2017.
[Оккам 2003: Xl] – Уильям Оккам. Избранное. – М., 2003.
[Панарин 2002] – Панарин А. C. Православная цивилизация в глобальном мире. – M., Алгоритм, 2002.
[Пригожин, Стенгерс 2003] — И. Пригожин, И. Стенгерс. Время хаос квант. К решению парадокса времени. – М.,УРСС, 2003.
[Робсон 2016] – Робсон Элизабет. Митрополит Антоний и Би-Би-Си. – Вестник Европы. XLIV-XLV. Встречи на глубине, 07.06.2016. – http://www.vestnik-evropy.ru/issues/metropolitan-antony-and-bi-bi-si.html. (дата обращения: 18.10.2016).
[Сарабьянов] – Сарабьянов Д. В. Кандинский и русская икона. – http://www.kandinsky-art.ru/library/mnogogranniy-mir-kandinskogo5.html. (дата обращения: 08.11.20210).
[Боулш] – Боулш Дж. Э. Василий Кандинский и теософия. – http://www.kandinsky-art.ru/library/mnogogranniy-mir-kandinskogo4.html. (дата обращения: 08.11.2020).
[Сапронов 2000] – Сапронов П. А. Русская философия. Опыт типологической характеристики. Глава I. Русская софиология. – СПб. Церковь и культура. 396 с., 2000. – https://texts.news/istoriya-filosofii/russkaya-sofiologiya-predvaritelnaya-20177.html. (дата обращения: 18.10.2016).
[Флоровский 1983] – Флоровский Г.В., протоиерей. Пути русского богословия. 3–е изд. с пред. прот. И. Мейендорфа. – Париж. YMCA-PRESS, 1983.
[Шестов 1975] – Шестов Л. На весах Иова. Странствования по душам. – YMCA-PRESS. Париж. Copyright 1975, б/г, 412 с.
[Ramon y Cajal] – Ramon y Cajal S. Recuerdos de mi vida. Vol.2. Historia de mi labor científica. – https://cvc.cervantes.es/ciencia/cajal/cajal_recuerdos/default.htm. (accessed: 09.10.2020).
[Sers 2003] – Sers Philippe. Kandinsky: philosophie de l'art abstrait : peinture, poésie, scénographie. [2e éd.]. – Milano, Skira, 2003. 349 p.
[Seuphor 1957] – Seuphor M. Dictionaire de la peinture abstraite. – Paris, 1957.
[Kandinsky biblio 2009] – Vassily Kandinsky (1866-1944). Bibliographie sélective, 05.05.2009. – Bibliothèque nationale de France //www.bnf.fr/documents/biblio_kandinsky.pdf. (дата обращения: 08.11.2016).
Примечания
- ↑ Эжен Ионеско (1909—1994) — французский драматург румынского происхождения, один из основоположников эстетического течения абсурдизма (театра абсурда), признанный классик театрального авангарда XX века. Член Французской академии (1970).
- ↑ Jean Ache, нест. имя Jean-Baptiste Huet (1923, Гавр - 1985, Жуанвиль-ле-Пон) - иллюстратор, автор комиксов.
- ↑ В оргинале фр. каталога эта запись представлена следующим образом: «Aux origines de sa découverte de l’abstraction, se trouve ce récit écrit en 1908 par Kandinsky lui-même, qui évoque le «mythe» fondateur à l’époque où il résidait à Murnau: «C’était l’heure du crépuscule naissant. J'arrivais chez moi avec ma boîte de peinture après une étude [...], lorsque je vis soudain un tableau d'une beauté indescriptible, imprégné d’une grande ardeur intérieure. Je restai d'abord interdit, puis je me dirigeai rapidement vers ce tableau mystérieux sur lequel je ne voyais que des formes et des couleurs et dont le sujet était incompréhensible. Je trouvai aussitôt le mot de l’énigme: c'était un de mes tableaux qui était appuyé au mur sur le côté. [...] Maintenant j'étais fixé, l'objet nuisait à mes tableaux» (Regards sur le passé, 1913). Au total, il va peindre, durant ces années bavaroises, que Kandinsky appelle sa «période lyrique», 120 toiles de format important. Parmi elles figure la série des Impressions, Improvisations, Compositions... dont la plus célèbre et la plus importante est Composition VII (1913)» – [Kandinsky biblio 2009: 1, 2].
- ↑ Наряду с подоплекой теософской (см., например, [Боулш]).
- ↑ Достаточно вспомнить "ахиллесову задачу", знаменитое доказательство Зенона, философа Элеатской школы, который с помощью его выводил, что понятие движения, равно как изменчивости и множественности вещей, страдает внутренним противоречием, и потому истинно одно лишь понятие единого неизменного бытия. Он именно утверждал, что медленно движущаяся черепаха никогда не может быть настигнута быстроногим героем Ахиллесом, если только первой предоставлено малейшее преимущество в расстоянии; ибо, говорит Зенон, расстояние между ними должно быть разложено на части, которые бесконечно будут уменьшаться, но совершенно исчезнуть оно не может, так как пока второй достигает пункта, на котором первая была в ближайший момент времени, черепаха уже успеет подвинуться вперед. Напр., допустим, что Ахиллес движется в 100 раз скорее черепахи, и пусть расстояние между ними равно 100 футам. В промежуток времени, в котором Ахиллес пройдет эти сто футов, черепаха успеет подвинуться на 1 фут; когда Ахиллес пройдет этот 1 фут, черепаха — 1/100, когда Ахиллес — 1/100, черепаха — 1/10000 фут, и т. д., но как бы расстояние бесконечно не уменьшалось, оно не может = 0. В основании этого софизма лежит ошибочное смешение понятий бесконечной делимости и беспрерывности пространства, и он опровергается простым замечанием, что при существовании разных скоростей и расстояние должно быть пройдено в разные промежутки времени, так что Ахиллес достигнет конечного пункта движения раньше черепахи. [Брокгауз 1891: 531-532].
- ↑ Флоровский Георгий Васильевич (1893–1979) – протоиерей; религиозный мыслитель, богослов, философ и историк; один из основателей Всемирного совета церквей. С 1926 года преподавал патрологию – учение восточных отцов церкви IV–V веков – в Свято-Сергиевском богословском институте в Париже. «По-видимому, – уточняет И. Мейендорф, – Флоровский и начал заниматься святыми отцами именно потому, что "софиологи" пытались представить свою мысль традиционной, а свое пользование философией — освященным примером отцов. Для Флоровского же, ни разу не вступившего в открытую печатную полемику со своим старшим (и уважаемым) коллегой, о. Сергием Булгаковым, основной смысл занятий патристикой заключался в том, чтобы найти верный ключ к соотношению между светской философией и богословием. Этот ключ, с его точки зрения, был неверно определен софиологами, но может быть найден в примере греческих отцов, т. е. в христианском эллинизме, отказавшемся от чуждых христианству начал, осудившем своего же родоначальника Оригена и сумевшем преобразиться изнутри, стать воистину христианским» [Флоровский 1983: XV]. Софиология — совокупность идей, концепций, учений о Софии Премудрости Божией, сложившихся в рамках эллинистической, ветхозаветной и новозаветной традиций. В мифологеме мудрой царственной устроительницы бытия античный образ Софии (Σοφία), связанный с Афиной Палладой, пересекается с библейским образом Премудрости (hkmh), описанным в Книге Притч, Книге Премудрости Соломона, в Псалтири и др. В центре внимания византийской софиологии (Ориген, Григорий Нисский, Максим Исповедник, Дионисий Ареопагит и др.) было осмысление Софии как Логоса, Слова Божия, второго лица Св. Троицы, которому был посвящен главный храм в Константинополе. Почитание Софии перешло на Русь после ее крещения. Особое, сокровенное, эмоциональное отношение к мудрости, которая воспринимается не как прагматическое рассудочное знание, но как высшая, прекрасная, несравненная ценность, достойная поклонения и всецелого ей служения, стало одной из доминант отечественного философствования. Владимир Соловьев в трактате «Sophia» и поздних сочинениях связал ее с философией всеединства. Павел Флоренский в «Столпе и утверждении Истины» стремился отыскать патриотические и платонические основания своей трактовки софиологии. Огромное место софиология занимала в трудах С. Булгакова («Свет невечерний», «Агнец Божий»). Софийная тематика присутствует также у С. Франка, В. Зеньковского, А. Белого, А. Лосева и др.
- ↑ Сравните с мнением другого авторитетного богослова: «Софиология — истинное ядро русского идеализма, едва ли не единственное и, во всяком случае, крупнейшее философское направление, родившееся в России» (запись радиобеседы об Аде и Рае митрополита Антония (Блюма) на Би-Би-Си в сентябре 1957 года; см. подробнее [Робсон 2016]).
- ↑ Лингвистическая раздробленность весьма ощутима даже и внутри отдельно взятой науки, в частности, философии. Вот что пишет гносеолог В. Молчанов: «Правила перевода с одного терминологического языка на другой еще сложнее, чем правила перевода с одного естественного языка на другой. <...> Насколько вообще различная терминология может быть дескриптивно совместимой? Примером обманчивой терминологии может послужить термин "теория познания" у Канта. Развивая теорию деятельности, Кант называет ее "теория познания"» [Молчанов 2010: 22-23].
- ↑ Цит. по: [Шестов 1975: 317]
- ↑ И в таком ответе обнаружилась бы характерная черта шестовской парадигмы: взвешивая «на весах Иова» сокровища всемирной религиозно-философской мысли, он словно бы заранее – незаметно – подкладывает одну маленькую, гирьку на чашу ratio, утверждая таким образом изначальное преимущество разума перед верой
