В Кахетии, неподалеку от Телави, есть деревня Алмати. Я гостил там несколько раз и всякий раз недолго. Однако на то, чтобы хоть извне осмыслить «механизм» жизни этого селенья, ушел весь многолетний опыт моего общения с Грузией, без которого я не постиг бы образ страны в очертаниях этой деревушки. Впрочем, многолетнего опыта не жалко — приобщившись Алмати, я вдруг другими глазами взглянул на всю Грузию, на Тбилиси и даже на старинных в нем друзей. Приобщившись Алмати, я другими глазами взглянул и на русскую поэтическую традицию описания «кавказских красот», основным недостатком которой мне представляется нарочитая экзотичность изображений в сочетании с растительной пышностью слога, которую наши северные гости пытались сквозь неизвестный им язык усвоить у своих гостеприимных хозяев. Тешу себя надеждой, что хоть в какой-то мере отступил от этого чуть приевшегося уже в XIX в. канона, и, может быть, так оно и есть, если понимать «красноречие», без которого трудно говорить о Грузии, как ОБРАЗ, а не как ПРИЕМ. Тем не менее, освободиться от каких бы то ни было влияний невозможно — невозможно даже достаточно точно осознать, от кого и в какой мере ты зависишь в своих писаниях, особенно если пишешь о Грузии, где можно подпасть под обаяние поэта, который вовсе тебе неведом, но чья просодия, что называется, витает в воздухе. Таким образом, отстраняясь от известных мне Анны Каландадзе и Нико Самадашвили, тщательно избегая соприкосновения с теплолюбивой восторженностью Пастернака, я все же, как ни старался, не смог избавиться от нескольких интонаций Мандельштама («Человек бывает старым, а барашек — молодым»). Но самое сильное и прямое влияние оказал на меня не вербальный, а визуальный ряд «Пасторали» Иоселиани — мне кажется, не заучи я эту ленту наизусть, я просто не увидел бы Алмати. А, возможно, всё же увидел бы. Но так или иначе, я благодарен Отару Иоселиани в той же мере, в какой бесконечно признателен Ламаре Кикнадзе, без рассказов и пояснений которой многим стихотворениям этого сборника просто неоткуда было бы взяться.
Январь 1986
С января 1986 года я ни слова не изменил в этом сборнике, решившись не примешивать к тогдашнему его настроению скорбного чувства вины и ответственности, которое после 9 апреля 1989 года вытеснило все прочие мысли и ощущения, связанные в моем представлении с родной для меня Грузией.
Чтоб уразуметь Алмати
должен видеть ты опору
всей долины Алазанской —
Алаверди храм среди
неба. Но его твердыня
без Алмати непонятна,
как дитя без материнства,
как кипенье без воды.
«Далеко ли от Алмати…» ∞
Далеко ли от Алмати
мир чужой и захребетный? —
Слушай, мир на то и мир он —
сам себя отыщет он.
Мир чужой от нас «имери»[1],
и в определённом смысле
всяк чужак — имеретинец,
кем бы не был наречён.
«Чуть исчезла солнца кромка…» ∞
Чуть исчезла солнца кромка
яркая за кромкой горной,
в небесах раскрылись звёзды,
как огромные глаза,
вспыхнула над Цинандали
и чуть дальше — над Телави
гроздь огней, что породила
алазанская лоза.
«С трёх сторон вокруг Алмати…» ∞
С трёх сторон вокруг Алмати
бурых гор застыла буря,
и из-за одной восходит
солнце — ярким, полноцветным —
а садится за другую
так же вдруг, молниеносно —
долгих сумерек томленье
здешних душ не растлевает.
«По-над впадиною речки…» ∞
По-над впадиною речки,
над ночным шумком Инцобы
дом стоит последний или
самый первый дом в селенье —
в отдаленье от овечьей
тесноты строений прочих,
и Инцоба об Алмати
по его оконцу судит.
«А названия окрестных…» ∞
А названия окрестных
населённых пунктов, словно
прейскурант напитков славных —
кто же в оном не знаток? —
но не вина, а селенья —
Цинандали и Кварели
иль сельцо Напареули,
или Греми-городок.
«Храм в селе напротив — „Хмала“…» ∞
Храм в селе напротив — «Хмала»
(«Меч») — так назван почему-то
небольшой и обветшалый
храм — на нем растут деревья
и кусты — служил недавно
он сторожкой… Что ж поделать:
хоть во всём мы столь не схожи,
всё же мы — единоверцы.
«Где ж разрушенные храмы?..» ∞
Где ж разрушенные храмы? —
на том свете, на том свете
они в Царствии небесном
пребывают неземны.
Где же тот, кто их разрушил? —
там же, где пребудет вечно
всяк свидетель разрушенья
дома, улицы, страны.
«Осень поздняя блаженна…» ∞
Осень поздняя блаженна.
Урожай тяжелый собран.
И вино в огромных квеври[2],
по словам грузин, «кипит»,
словно лава в недрах земных —
та, что вырвавшись наружу,
как усталость замирает
в гор мозолистый гранит.
«На дворе ноябрь, но лето…» ∞
На дворе ноябрь, но лето
ещё теплится в Алмати.
Яблоки — в ветвях зеленых
и фонарики хурмы,
но чем выше, тем рыжее
горный лес, а выше иней,
выше — снег: чреда сезонов
вертикальна — до зимы.
«Кабаны, медведи, лисы…» ∞
Кабаны, медведи, лисы,
зайцы, серны — все со снегом
в горных зарослях столкнутся
вскоре и усвоят ясно
смысл его, как смерть, холодный,
но — дурная иль благая —
снега весть достигнет редко
обитателей долины.
«Вепри? — нет: за перевалом…» ∞
Вепри? — нет: за перевалом
они кроются: лезгины
по старинке мусульманской
не едят свинину их…
Рай свиной! Эдем кабаний!
Нет земли обетованной
лишь бедняге человеку,
убивавшему святых.
«Ночь, конечно, очевидней…» ∞
Ночь, конечно, очевидней
дня цветного. Кто же мрака
не заметит? Только ночью
нам вселенная видна.
В ночь отчётливее речи
той воды высокогорной
в час, когда душою чистой
с кем-то говорит она.
«За горой восточной где-то…» ∞
За горой восточной где-то
встало утреннее солнце,
но ещё лежит в Алмати
тьма ночная. И роса
полновесна. Гонит стадо
в темноте пастух. Но в небе
на глазах созвездья гаснут:
выцветают, как глаза.
«От зимы зимою, братцы…» ∞
От зимы зимою, братцы,
никуда нам не укрыться.
На вершинах гор окружных
снег лежит. Но он растает.
Лишь с шестым по счёту снегом
настаёт зима в Алмати
тёплая для нас — пришельцев
из страны шестого снега.
«Не видны — слышны скорее…» ∞
Не видны — слышны скорее
гор аккорды — на октаву
или выше или ниже
горизонт неугомонный.
Этой музыкой от зренья
скрыта сини монотонность —
беспросветная пустыня
неприкаянного неба.
«Высоко на горных кручах…» ∞
Высоко на горных кручах,
как шаман, кричит и скачет
о, почти отвесных речек
полудикая вода,
что влачится по долине
нищенкой в отребьях пены
с известью кавказской в сгибах
утомлённого хребта.
«Но и здесь печальна осень…» ∞
Но и здесь печальна осень.
В огородах чахнет чала[3].
Ночь приходит в гости рано
и гостит подолгу, но
ещё с яблони могучей
не стряхнул мальчишка яблок,
и, как клад, уже зарыто
в землю новое вино.
«Почвы серой и зернистой…» ∞
Почвы серой и зернистой
россыпи и впрямь златые.
Но дороже злата летом
серебристая вода:
меруэ[4] её мгновенно
превратит в вино, как в Кане
Галилейской иль в сациви
превращает без труда.
«Утро. Горы неподвижны…» ∞
Утро. Горы неподвижны.
Нежен свет. Какой-то малый
на околице деревни
зло швыряется камнями
в некую собаку — каждый
раз собака отбегает
от камней, но неизбежно
возвращается… В чём дело?
«Как в любой другой деревне…» ∞
Как в любой другой деревне
укреплён среди Алмати
на столбах, для пытки годных,
лик великого тирана,
и глядит аляповато
на крестьян земляк великий,
что за общий счёт написан
неким местным богомазом.
«Взобрался соседский мальчик…» ∞
Взобрался соседский мальчик
в крону яблони старинной,
словно в рай — в большую крону
погрузился глубоко,
словно в воду. Камнепадом
яблок град по травам скачет,
и от яблони родимой
катится недалеко.
«Мрак предутренний — старухой…» ∞
Мрак предутренний — старухой
обернется иль собакой.
И крестьянин погоняет
утро, словно жеребца.
Вмиг дороги, словно реки,
зазвучали. Даже тени
на роскошном горном ложе
не залёживаются.
«Вырубить в горах окрестных…» ∞
Вырубить в горах окрестных
несколько каштанов, срезать
ветви с желтизною листьев
и до голой древесины
обтесать стволы литые —
пусть с горы, ветрам открытой,
волоком лошадка стащит
балки будущего крова.
«Или быть весёлым старцем…» ∞
Или быть весёлым старцем —
плясуном и балагуром,
но рассказывать в застолье
осенью про виноградник:
«До меня ль ему? — от родов
он, как баба, отдыхает.
Я ж тоскую: что ни день я,
а пойду его проведать».
«Иль зайти к соседу утром…» ∞
Иль зайти к соседу утром
попросить помочь в работе,
от участия в застолье
отказавшись церемонно,
церемонно согласиться
нового вина отведать
и до поздней ночи славить
дружество и труд совместный.
«Или сшить такую бурку…» ∞
Или сшить такую бурку,
чтобы бурку не пробила
дробь, ни малого калибра
пуля, чтоб постлавши бурку
и укрывшись буркой той же,
путник спал или охотник
до утра средь снежной бури,
как под кровом, безмятежно.
«Иль старухами вкруг жарких…» ∞
Иль старухами вкруг жарких
углей на горе собраться
зябким вечером — судачить
о делах, соседях, ценах,
свадьбах, похоронах, родах,
ну, а главное, — справляться,
кто кого иль одурачил,
иль не смог — дурак несчастный.
«Или стариком бессильным…» ∞
Или стариком бессильным,
когда все ушли по делу,
оставаться в доме гулком
приглядеть за малым внуком
и сидеть неколебимо,
неподвижно, вспоминая —
что? — а то, что нам, возможно, и вовеки не припомнить.
«Если ж молод ты, как утро…» ∞
Если ж молод ты, как утро,
в тесных «рэнглеровских» джинсах
ты на корточках с дружками
посиди на перекрёстке
улочек, смеясь, толкуя
о «фиатах» и справляясь,
кто кого иль одурачил,
иль не смог — дурак несчастный.
«Иль пируй с заезжим гостем…» ∞
Иль пируй с заезжим гостем,
дом открой родне иль другу,
чин веселья соблюдая,
как завещано от предков —
что за снедь, вино, а тосты! —
так сплелись в них ложь и правда,
как влюблённые сплелись бы,
если б их никто не видел.
«Иль поймать лису…» ∞
Иль поймать лису (в капкане —
лапка, а капкан — на жерди)
и показывать соседям:
свежей шкурою своей
поднимает пыль лисица
и к земле родимой жмётся,
безвозвратно озираясь,
но не глядя на людей.
«Или бросив молодую…» ∞
Или бросив молодую
и неспешную работу,
за ворота выйди: тащит
по земле сосед лисицу.
На глазок прикинь: стара ли,
а коль молода и самка,
пни под хвост её для смеха
модного носком ботинка.
«Или будь самой лисицей…» ∞
Или будь самой лисицей:
из родной норы спускайся
за курятиной в Алмати,
привыкай к повадке той,
что присуща псам и людям,
чтоб капкан заржавый щёлкнул
иль в горах зелёных, рыжих
грянул выстрел голубой.
«Этот край ветхозаветен…» ∞
Этот край ветхозаветен:
здесь, как блик земного рая,
по словам Екклесиаста,
«сладок свет», как виноград.
Если ж лозы портят лисы —
их поймав, как Соломон вам
рек: «возлюбленным несите
лис и свежих лисенят».
«Иль будь осликом, который…» ∞
Иль будь осликом, который
целый день идет, который
целый воз везет, который
почему-то на щенка
вдруг походит, а походка
у него грустна, как песня
грустная: и груз несносен,
и дорога далека.
«Или стань таким шофером…» ∞
Или стань таким шофером,
как Коро[5] — в его машине,
как в утробе материнской
пребываешь ты, хоть мчится
он быстрее, чем дорога
успевает мчать навстречу —
только Роберт Лукашвили
мог бы с Ястребом сравниться.
«Или с девушкой (с невестой)…» ∞
Или с девушкой (с невестой)
вечером на новой «Ладе»
выехать к мосту чрез русло
каменистое Инцобы,
чтобы видно было с кручи
в Сабуэ — селе напротив —
светомузыки в машине
межпланетное мерцанье.
«Есть у каждого в Алмати…» ∞
Есть у каждого в Алмати
кличка: Кундза будет Кундзой
весь свой век — не станет древом
тот, кто вживе прозван Пнем;
Бэхви (лодырь, недотепа)
не ленился б, если б не был
прозван Бэхви, как источник
им же найденный потом.
«Иль пойти взглянуть, как строит…» ∞
Иль пойти взглянуть, как строит
новый дом Зураб Кикнадзе
(он хоть здешний, но в Тбилиси
жил весь век свой, бедолага)
и чуднее его дома
нет в Алмати… Книгочей он:
видно вычитал из книжек
острой крыши очертанье.
«Иль испечь в старинном тонэ…» ∞
Иль испечь в старинном тонэ[6]
хлеб старинный, как преданье,
и хрустящий полумесяц
отнести приезжим людям
городским: пускай надломят
неумелыми руками
этот хлеб, что по-грузински
«хлебом матери» зовется.
«Или взять и побраниться…» ∞
Или взять и побраниться
с этим увальнем-соседом —
ведь сосед — твой рок, а кто же
до конца судьбой доволен?
Слушай, надо же когда-то
душу отвести… И разом
оборвать поток проклятий:
свиньи! свиньи в огороде!
«Иль красавицею местной…» ∞
Иль красавицею местной
будь — средь бела дня звездою —
потонув во взоре чёрном
собственном, и век одна
ты пребудешь даже в толпах,
неподвижна и в движенье,
словно молнией, своею
красотой поражена.
«Или будь вдовою — что же…» ∞
Или будь вдовою — что же
делать? — в меру безутешной,
скорби чин благопристойно
соблюдая: слёзных рек
берега тверды — из взора
лишь печаль течёт незримо…
Что на свете тяжелее
покрасневших вдовьих век?
«А ведь мы ещё недавно…» ∞
А ведь мы ещё недавно
у покойного гостили…
Строгое его радушье
походило… на закон.
Был он стар, но прям и древним
был достоинством исполнен
и безмолвием — к безмолвью
привыкал заранье он.
«Или к родственнице дальней…» ∞
Или к родственнице дальней
подрядись сложить палати[7].
От доходной работёнки
заскорузли и разбухли
руки у тебя. Но русских
слов армейское звучанье
ты забыл так прочно ныне,
что не понял бы команды.
«Быть работником отменным…» ∞
Быть работником отменным
трудно здесь — ещё труднее
быть лентяем — длинной тенью
день ползёт за ним. Молвой
здесь пронизан всяк. И все же,
как в любом краю, труднее,
ах, всего трудней, батоно,
просто быть самим собой.
«Лишь в Алмати в предрассветной…» ∞
Лишь в Алмати в предрассветной
тьме я понял: по-грузински
петухи кричат в Алмати
так же, как в краю любом —
их Господь затем и создал,
чтоб по всей земле кричали
на наречии грузинском
о Пришествии втором.
«Алматинские крестьяне…» ∞
Алматинские крестьяне
твёрдо верят в землю предков,
прочно верят просто в почву,
благодать для них вода,
верят в небо, верят в горы
и в платан священный верят,
свят для них св. Георгий
и Тамар для них свята.
«О рождении Гомера…» ∞
О рождении Гомера
семь исчезнувших навеки
городов доныне спорят.
Но в укор чужой вражде
всяк грузин святой царице
и воительнице всюду
поклоняться может: тайно
прах Тамар зарыт везде.
«Бог живёт в горах — известно…» ∞
Бог живёт в горах – известно —
и в большом нагорном небе.
Из-за туч нагорных зорко
он взирает: вот долина,
вот известные до мысли
душ держатели – людишки…
Но, как благодать, огромна
гнева Божьего лавина.
«Очертанья гор старинных…» ∞
Очертанья гор старинных,
лиц старинных очертанья,
словно надпись на забытом
языке… Открыть секрет
очевидный не удастся
даже пылкому Рамазу…
Мало ль на земле загадок,
а отгадок вовсе нет.
«Поелику прочно связан…» ∞
Поелику прочно связан
всяк грузин через обычай
с историческою далью —
памяти не утомив,
может жить он средь преданий
древних, как в бетонном доме,
и истории печальной
предпочесть цветастый миф.
«С небесами селянина…» ∞
С небесами селянина
цепь очажная связует:
на цепи — котёл семейный,
пар съедобный — над котлом…
Цепь была той вертикалью,
что Иакову приснилась,
но зачах очаг, и все же
ХРАМ грузина — отчий дом.
«С пышных гор, что к ночи солнце…» ∞
С пышных гор, что к ночи солнце
спрятав, утром возвращают,
злые дэвы не спускались
в наши мирные места,
рыжей Дали не видали
в виноградниках окрестных,
но от древнего платана
тень священная густа.
«Ах, не вздумайте, батоно…» ∞
Ах, не вздумайте, батоно,
покупать домишко этот!
Он хоть дёшев — с дешевизны
этой вряд ли будет прок.
Говорит вещунья наша,
а уж ей-то можно верить:
над землёй, где дом построен,
злобный тяготеет рок.
«Э! Никто в домишке этом…» ∞
«Э! Никто в домишке этом
не живёт и жить не будет —
коль очаг твой на заклятом
месте — горек его дым».
Но стоит домишко — садом
одичавшим зарастает:
надо ж где-то приютиться
наконец и духам злым.
«Если же на галерее…» ∞
Если же на галерее
под лозою виноградной,
где янтарной кукурузы
свалена початков гроздь,
средь чурчхел, рядком висящих,
есть сосульки покороче,
значит в доме есть ребёнок —
есть из будущего гость.
«Мы — заезжие профаны…» ∞
Мы — заезжие профаны —
на вино мы, как на небо,
лишь мечтательно взираем —
ничего не видно нам,
но провидит кахетинец
много тайных тайн, когда он
на вино глядит, как зодчий —
на воздвигнутый им храм.
«Если кто-то умер в доме…» ∞
Если кто-то умер в доме,
целый год в стенах печальных
петь нельзя застольных песен,
напевать ли за работой:
пусть покинувший жилище
слышит лишь, как дом родимый
ежедневно, еженощно
скорбь немая оглашает.
«Два бездомных пса при доме…» ∞
Два бездомных пса при доме:
Биби — словно пыль, приземист,
клочковат, а в Муре гаснут
долговязые кровя.
Биби млад и весел, Мура
стар и грустен. Был и третий
пёс, да люди пристрелили,
видно, в краже уловя.
«Дева в трауре прозрачном…» ∞
Дева в трауре прозрачном
вычурном и даже модном,
как окутанное в вечер
утро — вовсе б не смотреть
на подчёркнутую смертность
плоти сумрачно прелестной…
Да, тиран хвалил недаром
вирши «Девушка и смерть».
«- Ненадёжен ваш обычай…» ∞
— Ненадёжен ваш обычай:
если пьёшь за человека,
что навек покинул землю,
слившись телом с ней — звучней
должен быть трезвон бокалов,
и тогда душа услышит
поминальный звон и речи
всех, тоскующих по ней.
«Недосуг крестьянам здешним…» ∞
Недосуг крестьянам здешним
ждать ли светопреставленья,
чаять ли земного рая —
знают здесь из рода в род:
принесут плоды деревья,
и лоза — веселья грозди,
и обкатанные камни
с гор Инцоба принесёт.
«Всяк грузин наполовину…» ∞
Всяк грузин наполовину
состоит из речи яркой —
не одни голосовые
связки, не язык один —
говорят глаза и плечи,
поза каждая, осанка,
а без рук красноречивых
нем бы сделался грузин.
«Эта речь — сама горячность…» ∞
Эта речь — сама горячность
солнечная (смысл вторичен)
и нарочитою, если
возомнишь её, взгляни,
как в запястьях перекатов,
в мощных венах горных речек
негасимым пульсом бьётся
голубая кровь страны.
«А в устах прекрасных женщин…» ∞
А в устах прекрасных женщин
он, как счастье, бездыханен,
а в устах мужчины, словно
вновь гортань его суха —
вздохом, смехом ли застольным,
но грузин обозначает
всё, что одухотворённо,
животворным звуком «цха».
«Вот он завтрак наш воскресный…» ∞
Вот он завтрак наш воскресный:
средь тенистых вспышек солнца —
кисть седого винограда
хладная, как вдохновенье,
и златая плоть орехов,
как извилистого мозга
слепок иль как гор бурливых
маленькое изваянье.
«Ни при чём в краю отрадном…» ∞
Ни при чём в краю отрадном
свечеревший неудачник —
что ж ты делал ранним утром,
ничего не сделав, друг?
Погляди на виноградник,
что плодит людскую радость,
на счастливую подкову
гор селения вокруг.
«Нёс я лестницу, что утром…» ∞
Нёс я лестницу, что утром
одолжила нам соседка
(мы спускали лишний шифер
через новое окно),
и какая-то старуха,
рассмеявшись ртом беззубым
мне сказала: "Генацвале,
чем ты занят? Пей вино!»
«- Мне приснился, генацвале…» ∞
— Мне приснился, генацвале,
сам святой Георгий. Сколько
было там людей, но сразу
я его узнала и
говорю: «Так много горя —
почему не помогаешь?»
Он же: «Разве это горе? —
то ли будет — погоди».
«Не достроен дом Зураба…» ∞
Светлой памяти Андрея Вязникова
Не достроен дом Зураба,
но в единственной готовой
комнате есть шкаф и ширма,
стол, — чуть призрачная мебель,
пережившая блокаду
Ленинграда — здесь Андрею
и привычно, и уютно
будет, где б он ни был ныне.
«Воздух здешний золотистый…» ∞
Воздух здешний золотистый,
словно звонкая монета
с твердым курсом обращений
солнечных, и чуть живой
воздух наш — легко ранимый
и рассеянный, как будто
то ль одной измучен думой,
то ль кручиною одной.
«Раз уж выпили за встречу…» ∞
Раз уж выпили за встречу,
надо выпить за разлуку.
Что сравнится с разлученьем? —
не бывает вечных встреч —
за устои вековые
расстояний, за дорогу
роковую, что пред нами
вздумает назавтра лечь.
«Выпьем за непониманье!..» ∞
Выпьем за непониманье!
за незрячий взгляд, что свойствен
иноземцу на чужбине —
ведь не тайну — лишь покров он
видит. Выпьем же за то, что
человек с землей родимой
слитны, нечленораздельны,
как… соитье — рогор арии[8]
«Кахетинское младое…» ∞
Кахетинское младое
цвета гор окрестных рыжих
кружит головы, как солнце
в небесах высоких кружит.
Вдохновенно пахнет киндзой,
базилик лиловый красит
горы снеди — между ними
речь журчит потоком горным.
«Выпьем же за дом Зураба!..» ∞
Выпьем же за дом Зураба! —
островерхой иль покатой
кровля может быть — у КРОВА
очертаний не ищи
очевидных — не глазами —
лишь душою благодарной
познаешь его — у крова
очертания души.
«Вчуже край чужой прелестней…» ∞
Вчуже край чужой прелестней,
чем он есть на самом деле.
Если заживо с землёю
связан ты — не до пейзажей
ежедневных. Не дай, Боже,
в отчуждении прозреть нам.
Выпьем же за тех, чья ноша —
крест пожизненной чужбины.
«Кисть, чья зелень — словно окись…» ∞
Кисть, чья зелень — словно окись,
эта гроздь вина литая,
вся в пыльце мне вдруг напомнит
мною виденную в хати[9]
гроздь зелёных колокольцев,
что когда-то украшали
перерезанные горла
в жертву съеденных баранов.
«Описать размером древним…» ∞
Описать размером древним
плясовым и хороводным
вкруг ствола корней круженье —
круг сезонов, круг забот
деревенских и особо —
душ поруку круговую
и, как хоровод созвездий,
крови яркий хоровод.
«Всяк народ — урок другому…» ∞
Всяк народ — урок другому,
всяк народ — укор другому,
всяк народ — гора, с которой
лучше видно гребни гор,
что бушуют по соседству
неподвижно, безоглядно,
и породе их невнятен
ни урок и ни укор.
«Будь же, речь моя, прощаньем…» ∞
Будь же, речь моя, прощаньем,
горечью и облегченьем:
слова маленькая капля
падает — как камень с плеч.
Многоточье точек зренья —
звёзд беспечных многоточье —
так молчанье обрывает
переполненную речь.
«Нет, не женщины, а звёзды…» ∞
Нет, не женщины, а звёзды
породили нас. С родимой
пядью праха у любого
есть космическая связь:
если ты рождён в Алмати,
солнце ходит над Алмати,
месяц ходит над Алмати,
звёзды кружат отродясь.
«Звездочёты-книгочеи…» ∞
Звездочёты-книгочеи
говорят, что в миг зачатья
сочетаются не люди —
всех созвездий полумгла.
Стало быть в твоих объятьях —
вся вселенная — не тело
женское. Так выпьем, братья,
за небесные тела.
«Хоть в своём огромном небе…» ∞
Хоть в своём огромном небе
гор хребет не коронован,
и никто не княжит ниже
над долиною вина,
но пейзаж настолько пышен,
обрамленный вышиною
гор, что без гипербол ясно:
это — царская страна.
«Труден сельский труд, как всякий…» ∞
Труден сельский труд, как всякий
труд родной на свете труден —
заскорузли твои руки,
голова твоя седа —
но коль внятен, словно воздух,
труд, бессмыслицы лишенный,
то граничит труд с отрадой,
как с долиной гор гряда.
«Или полдень средь Алмати…» ∞
Или полдень средь Алмати
на ногах стоит нетвердо?
Небеса ль не увлажняет
звёзд красивая роса?
Иль от ртвели и до ртвели[10]
обмелели наши чаши?
Или мужеству невнятна
дев кровавая краса?
«Тяжела и камениста…» ∞
Тяжела и камениста
кладка стен в Алмати тесном:
камень к камню тяготеет,
камень к камню дико льнет —
дай нам, Боже, жить, как должно,
умереть, как подобает,
превратившись сокровенно
в край родной, в родной народ.
«В городе, где под асфальтом…» ∞
В городе, где под асфальтом
не видать родного праха,
зарастает родовое
древо дикою корой,
но почтительны в деревне
к старикам, почти как к мертвым,
ибо без почтенья к предкам
мёртв народ полуживой.
«Песнь грузинская: прекрасен…» ∞
Песнь грузинская: прекрасен
лад её многоголосья.
Если бы могли поладить
люди, слившись, как мотив.
Добрых вин букет грузинский:
если бы могли и люди
сделаться добрей, прозрачней,
как вино, перебродив.
«Красота, как пропасть, та, что…» ∞
Красота, как пропасть, та, что
вечностью голубоватой
полнится, и небу трудно
различить её черты:
смесь кромешного паденья
с самым горним порываньем —
красота и есть условность
безусловной красоты.
«Грузии издревней слава!..» ∞
Грузии издревней слава!
Алазанским долам слава!
Славному Алмати слава! —
здесь в краю души нагой
славны мужи, славны девы,
коньяки и вина славны,
но всего славнее слава —
слава славе дорогой!
«Всё сказал я, как казалось…» ∞
Все сказал я, как казалось
глаз, души ли Зазеркалью,
не кривя сознаньем зыбким
ради слов. Алаверды
к гулким сводам Алаверди
и к горам окрестным гулким,
к квеври гулкому, в котором
бродят речи тамады.
«Строгий переписчик Торы…» ∞
(Строгий переписчик Торы
на пергаменте, что сразу
станет древним, завершая
труд свой, вправе оставлять
мал пробел для двух ли, трех ли
слов — пусть впишет их заказчик,
приобщась собственноручно
тебе, Божья благодать).
Примечания
↑Имери (то же что Имеретия) дословно: «за хребтом».
↑Квеври — зарытый в землю глиняный сосуд для хранения вина.
Данное произведение является собственностью своего правообладателя и представлено здесь исключительно в ознакомительных целях. Если правообладатель не согласен с публикацией, она будет удалена по первому требованию. / This work belongs to its legal owner and presented here for informational purposes only. If the owner does not agree with the publication, it will be removed upon request.