Из «Новых хореямбов»
[Стихи 1998—99 гг.]
ВИД НА РОДНОЕ СЕЛО
садись придурок на пригорок
пиши придурок пеизаж
родной деревни Кьеркегорок
где после хая и разборок
царят хаос и раскардаш
сажусь пишу читаю канта
малинового. На штанах
пузырится, пестрит ландкарта —
штандарты царские, сплошная пропаганда
приватной жизни в четырех стенах
при вате женщины, мужчины при оружье
и все твердят прощай прощай прощай
село родимое икра моя белужья
когда-то осетровый край
ОКОЛО
Около Куоккалы
не летают соколы:
сколько бы ни звали их —
не живут в развалинах,
где лягушка квакала,
где сова аукала…
Ничего высокого —
ни звезды, ни сталина.
И кому Куоккала? —
кошка промяукала, —
и зачем Куоккала,
если нету пугала
ни вокруг ни около?
БЕЗ НАЗВАНИЯ
Ботиночки со скрипом
со смехом пальтецо
Жива одним спасибом
пьяна когда в лицо
ей солнышко и ветер
и даже дождь не в лом
и если лихолетьем
когда-то назовем
ее лихие годы
ее крутой маршрут —
то не ее заботы
а наш загробный труд
ЗИМНЯЯ ПЕСНЯ,
или
ПОХОРОНЫ БАНДИТА
собираются свидетели полураспада
песня зимняя звенит звенит за ними
как заржавленная мерзлая лопата
закопали в землю и завыли
волчьи дети поминая брата
связки рвя голосовые
САМОЕ ТО
дворянин сидит в усадьбах
шляхтич по полю пылит
хирш на похоронах-свадьбах
людям душу шевелит
я мурлычу мендельштама —
что-то с пеньем аонид
связанное но не прямо:
слева тополь справа скит
посредине — это само
что рыдается навзрыд
ДОЛЛАР НА СТОЛБЕ
темные великороссы —
хуже некуда идти —
у метро торгуют розы
вымерзшие до кости:
«Доллар, мать его ети!»
доллар сытый и матерый
с мордой пьяного монтера
среди одурелых толп
лезет на фонарный столб
— Дяденька, а свет-то скоро?
лыбится победно сверху
вознесенный к небесам
сей недостоверный беркут
или — как его? — сапсан:
«Будет — не боись, пацан…»
СЯДЕМ-ПОГОВОРИМ
Сядем ну поговорим:
кто ограблен кто объеден
кто уехал греться в рим
кто за спичками к соседям
вышел и пропал — за ним
посылали, но и этот
не вернулся… Ничего,
скоро лето. К нам приедут
за наукой речевой
будто в грецию какую
где умеют помолчать,
наливая и взыскуя
всяческую благодать
МИЛЛЕННИУМ НА ПЕРЕСМЕНКЕ
кто пил из черепа отца
кто ел с чужой тарелки
но тоже не терял лица
не портил посиделки
и даже кто не ел не пил
а просто был допущен
стоять на стреме у перил
да кланяться идущим
на пир ли с пира ли где спирт
с бандитом жрал есенин
где мордою в салате спит
испытанный хозяин —
все, провожая каждый год
в небытие, к монахам,
как радовались мы что вот
живем под новым знаком
год уходил а век торчал
с новорожденным студнем
в обнимку, и мороз крепчал
и штамп стучал по судьбам
он пропуск выписал себе
в тысячелетье третье
по блату, по глухой алчбе
по страсти к малым детям
но, думаешь, после всего
что он сплясал на цырлах
отпустят беленьким его
с переговоров мирных?
ЧУДНОЕ МГНОВЕ
зачем ты чудное мгнове
в моей засело голове
обломком части неприличной
от некой статуи античной?
пускай набоков пояснит
что означает русский стыд
и срам, и детородный орган
метафизическим восторгом
как полотенчиком прикрыт —
зачем? за что и от кого? —
Гармония ведь божество
на проводе, на связи с нами
чтобы не видели но знали:
там нечто есть, где нету ничего
СТОЛИЧНЫЙ ДИСКУРС
боюсь я: барт и деррида
не понаделали б вреда
они совсем не в то играют
что мне диктует мой background
но михалков-маршак-барто —
вот наше подлинное то
откуда лезут руки-ноги
киногерои полубоги
и получается в итоге
что весь новомосковский стеб
не гвоздь в иноязычный гроб
не ключик найденный в дороге
а мальчик тронутый убогий
от папы-адмирала в лоб
за слово «скважина» когда-то схлопотавший
и ставший старше
ГДЕ ЖЕ НАШ НОВЫЙ ТОЛСТОЙ?
странно две уже войны
минуло, и третья на подходе
а Толстого нет как нет
ни в натуре ни в природе
есть его велосипед
ремингтон его, фонограф
столько мест — живых и мокрых
тот же дуб или буфет
но душевные глубины
будто вывезли от нас
в Рио или в Каракас
в африканские малины
прапорщик пройдя афган
разве что-нибудь напишет
до смерти он жизнью выжат
и обдолбан коль не пьян
или вижу в страшном сне —
старший лейтенант спецназа
потрудившийся в чечне
мучится: Не строит фраза
Мысль не ходит по струне
СУДЬБА ПОЭТА
В юности был стихотворец
Нынче священник обремененный
детьми и собственным домом
без телевизора. Дети о фильме «Горец»
услышали только в классе, на уроках закона
Божьего, только шопотом. Шопот казался громом
Война ведется в горах. Самолеты,
говорят, бесполезны. Оттуда приходят люди
с лицами хищных полуподбитых птиц
и шепчутся с их отцом и варенье из красной смороды
нахваливают но оставляют на блюде
горы окурков. И до утра имена европейских столиц
под потолком невысоким
в сизом дыме висят
в доме без телевизора но с огородом и садом
ГОРЕЦ
не витать никому в облаках над балканами
безнаказанным — и для двоих
мало одной земли, а одному человеку
вообще как слону дробина
весь этот свет с облаками его и собаками
одичалыми в тех деревнях
откуда люди ушли
никого не прислав на замену
СТИХИ ПОСЛЕ СТИХОВ
Стихи после стихов и на стихи похожи
и не похожи на стихи
от них исходит запах тертой кожи
нагретого металла — ну так что же
и вовсе не писать? Подохнешь от тоски!
Поставят камень с надписью: «Прохожий,
остановись у гробовой доски,
она гнилая вся, и к обращенью „Боже“
ни крепкой рифмы нет, ни мастерской руки
ни рта раскрытого — прикрой хотя бы веки».
Вдали шумят чеченцы и ацтеки
а здесь бело и тихо, как в аптеке —
то звякнут о прилавок пузырьки,
то выскользнет монетка и покатит
по кафелю — куда?! Легла себе орлом
в углу где слава где победный гром
гремит в стихах и кстати и некстати
|
|
Данное произведение является собственностью своего правообладателя и представлено здесь исключительно в ознакомительных целях. Если правообладатель не согласен с публикацией, она будет удалена по первому требованию. / This work belongs to its legal owner and presented here for informational purposes only. If the owner does not agree with the publication, it will be removed upon request.
|
Copyright © 2000 Кривулин Виктор Борисович
Публикация в Интернете © 2000 Союз молодых литераторов "Вавилон"; © 2006 Проект Арго
E-mail: info@vavilon.ru