Записи и выписки/Из разговоров С. С. Аверинцева

Материал из Wikilivres.ru
Перейти к навигацииПерейти к поиску

Записи и выписки/Из разговоров С. С. Аверинцева
автор Михаил Леонович Гаспаров
Источник: flibusta.net royallib.ru

Записи и выписки

Из разговоров С. С. Аверинцева

Разговоры эти начались сорок с лишним лет назад. Я учился на последнем курcе классического отделения, а он на первом. Ко мне подошел высокий застенчивый человек и спросил моего мнения, почему имя такого-то пифагорейца отсутствует в списке Ямвлиха. Я честно сказал, что никакого мнения на этот счет не имею. Знакомство состоялось, рекомендации были предъявлены самые авторитетные — от Пифагора. Как этот первый разговор продолжался дальше, я не помню. Второй разговор, несколько дней, был проще: собеседник попросил помочь перевести ему фразу с первой страницы латинского учебника. Это была строчка из «Энеиды»: Nan ignara mali, succurrere disco. Я ее очень люблю, он оказался тоже к ней неравнодушен. Думаю, что это единственный раз я в чем-то помог Аверинцеву: потом уже помощь была от него — мне.

Когда-то мы обещали друг другу написать некрологи друг о друге. Мне бы очень не хотелось выступать в этом жанре преждевременно. Поэтому я хотел бы только пересказать кое-что из его суждений на разные темы — то, что запомнилось или записалось. Односторонний интерес к темам — целиком на моей совести. Стиль — это не стенограммы, а конспекты. Сенеке случалось мимоходом пересказывать несколько фраз Цицерона (специалисты знают эти места), — так вот, стиль этих записей [164] относится к настоящему стилю Аверинцева так, как стиль Сенеки к стилю Цицерона. Кое-что из этого вошло потом в опубликованные им работы. Но мне это запомнилось в том виде, в каком проговаривалось в беседах или докладах задолго до публикаций.


«Античная пластика? Пластика — совсем не универсальный ключ к пониманию античности, скорее уж ключ — это слово. Средневековье из античной культуры усваивало именно словесность. Это теперь античность — зримая и молчащая, потому что туристов стало больше, а знающих язык — меньше».

«Романтизм насильственно отвеял из античности ее рационалистичность, и осталась только козьмопрутковская классика: «Древний пластический грек», «Спор древних греческих философов об изящном»». (Теперь мне самому пришлось читать курс «Античность в русской поэзии конца ХIХ — нач. XX в. — и начинать его именно со «Спора философов об изящном»).

Еще об античном рационализме. «Вот разница между современностью и актуальностью: Платон современен, а Аристотель актуален. Мне так совестно тех мод, которые пошли от меня, что я хотел бы написать апологию Аристотеля».

«Пушкин стоит на переломе отношения к античности как к образцу и как к истории, отсюда — его мгновенная исключительность. Такова же и веймарская классика».

«Мы уже научились легко говорить «средневековый гуманист»; гораздо труднее научиться говорить (и представлять себе): «ренессансный аскет». Как Томас Мор».

«Риторика есть продолжение логики другими средствами». (Да: риторика — это не значит «говорить не то, что думаешь»; это значит говорить то, что думаешь ты, но на языке тех, кто тебя слушает. Будем ли мы сразу подозревать в неискренности человека, который говорит по-английски? Некоторым хочется.)

«Пока похвала человеку и поношение человека розданы двум собеседникам, это риторика; когда они совмещаются в речи Гамлета, они уже не риторика».

«Вердену была нужна риторика со свернутой шеей, но все-таки риторика».

«История духа и история форм духа — разные вещи: христианство хотело быть новым в истории духа, но нимало не рвалось быть новым в истории таких его форм, как риторика».

«Время выражается словами чем дальше, тем косвеннее: о чем лет двадцать назад возмущались словесно, сейчас возмущаются в лучшем случае пожатием плеч. — А в прошлом? — «Может быть, все Просвещение, erklahne Aufklahrung, и было попыткой высказать все словами».

«Новаторство — это традиция ломать традиции».

«В «Хулио Хуренито» одно интеллигентное семейство в революцию оплакивает культурные ценности, в том числе и такие, о которых раньше и не думали: барышня Леля — великодержавность, а гимназист Федя — промышленность и финансы. Вот так и Анна Ахматова после революции вдруг почувствовала себя хранительницей дворянской культуры и таких традиций, как светский этикет».

«А у Надежды Яковлевны точно таким же образом слагался ретроспективный миф о гимназическом образовании, при котором Мандельштам даже с фрагментами Сапфо знакомился не по переводам Вяч. Иванова, а прямо на школьной скамье».

«Мне бы хотелось написать рефутацию историософии Пастернака в «Охранной грамоте»: венецианская купеческая республика осуждается человеком 1912 г., окруженным Европой 1912 г., то есть той самой разросшейся купеческой республикой, с выводом: к счастью, искусство к этому не имело никакого отношения».

«Как Пастернак был несправедлив к Венеции и буржуазии, так В. Розанов — к журналистике: не тем, что бранил ее, а тем, что бранил ее не как журналист, а как некто высший. Каждый из нас кричит, как в «Русалке», «я не мельник, я ворон!» — поэтому ворОн летает много, а мельница не работает».

«Дорнзайф говорил: писать скучно — это особый талант, он не всякому дается». (Но когда дается, то уж в такой сверхмере!) [165]

«Как писать? Мысль не притворяется движущейся, она дает не указание пути, а образец поступи. Хорошо, когда читатель дочитывает книгу с безошибочным ощущением, что теперь он не знает больше, чем он не знал раньше».

«Когда я кончаю лекцию или статью, мне всегда хочется сказать: «А может быть, все было как раз наоборот». (Понимаю; но мало иметь такое право, нужно еще иметь обязанность сказать: «а из двух «наоборот» я описал именно этот вариант потому-то и по тому-то»)

«А когда разговариваю, то иной раз получается токование на здравом смысле: рулада и контррулада».

В. С. сказал о нем: «С. А. по-современному всеяден, а хочет быть классически монокультурен». Я присутствовал при долгой смене его предпочтений — этой погоне вверх по лестнице вкусов с тайными извинениями за прежние приязни. Его дразнил и словами Ремигия к Хлодвигу: «фьер сикамбр, сожги то, чему ты поклонялся…» Но сжигать без сожаления он так и не научился. Мне дорого почти случайно вырвавшееся у него восклицание: «Как жаль, что мы не в силах всё вместить и всё любить!»

«Аспирантов я учить методу не могу — а могу только показывать, как я делаю, и побуждать делать иначе».

«Я все чаще думаю, что, пока мы ставим мосты над реками невежества, он и меняют свое русло и новое поколение входит в мир вообще без иерархических априорностей».

«Вам на лекциях присылают записки не по теме?» — Нет, я слишком зануда. — «А мне присылают. Прислали: верите ли Вы в Бога? Я ответил однозначно, но сказал, что здесь, на кафедре, я получаю зарплату не за это».

«У нас с вами в науке не такие уж непохожие темы: мы все-таки оба говорим о вещах обозримых и показуемых».

Мне однажды предложили: «Не примете ли вы участие в круглом столе «Литературной газеты» на тему: почему у нас мало культурных людей?» Я ответил: «Нет, по трем причинам: во-первых, занят на службе, во-вторых, не умею импровизировать, а в-третьих, я не знаю, почему их мало». С. А. мне сказал: «Вообще-то надо было бы прийти и начать с вопроса: считаем ли мы, собравшиеся, себя культурными людьми? Такие обсуждения бесполезны, пока мы не научимся видеть в самих себе истинных врагов культуры».

«В нашей культуре то нехорошо, что нет места для тех, кто к ней относится не прямо, а косвенно, — для меня, например. В Англии нашлос ь бы оберегаемое культурой место чудака».

У него попросили статью для «Советской культуры». Он отказался. Посланная сказала: «Мне обещали: если Вы напишете, меня возьмут в штат». Он согласился.

«Как ваш сын?» — спросил он меня. «Один день ходил в школу и опять заболел; но это уже норма, а не исключение». — «Ведь, наверное, о нем, как и обо мне в его возрасте, больше приходится тревожиться, когда он в школе, чем когда он болен?»

У него росла дочь. «Я думаю, с детьми нужно говорить не уменьшительными, а маленькими словами. Я бы говорил ей: пес, но ей, конечно, говорят, собачка». — «Ничего, сама укоротит».

«Сперва я жалел, а потом стал радоваться, что мои друзья друг на друга непохожи и нетерпимы, и поэтому невозможен никакой статичный Averinzev-Kreis».

«Как вы живете?» — спросил он. «Я — в беличьем колесе, а Вы, как я понимаю, под прессом?» — «Да, если угодно, вы Иксион, а я Сизиф».

Мы с ним очень много лет работал и в одном институте и секторе. Привыкал он к обстановке не сразу. На одном общеинститутском собрании, сидя в дальнем ряду, мы слушали одного незапамятного докладчика. С. А. долго терпел, потом заволновался и шепотом спросил: «Неужели этот человек существует в самом деле?» Я ответил: «Это мы с вами, С., существуем как воля и представление, а в самом деле существует именно он». С. А. замолчал, но потом просительно сказал: «Можно, я покажу ему язык?» Я разрешил: «Можно». Он на мгновение высунул язык трубочкой, как нотрдамская химера, и после этого успокоился. [166]

Во время другого похожего выступления он написал мне записку латинскими буквами: «Kogo on chocet s'est'?» Я ответил греческими буквами: NABEPNOE, NAΣ Σ BAMI, NO NE В ПЕРВОYIOY OTΣHEPED.

Еще на одном собрании он тихо сказал мне: «Вот так и в византийской литературе: там когда авторы спорят между собою, то они настолько укоренены в одном и том же, что трудно понять, о чем спор. Морально-политическое единство византийской литературы. Мы лучше приспособлены к пониманию этого предмета, чем западные византинисты».

Я заведовал античным сектором в Институте мировой литературы, потом уволился, и заведовать стал С. А. Ни охоты, ни вкуса к этому занятию у нас одинаково не было. С. А. сказал: «Наш покровитель — св. Целестин: это единственный римский папа, который сложил сан, когда увидел, что был избран только для политической игры. Избрали нового, и это был Бонифаций VIII».

«Я понимаю, что мы обязаны играть, но не обязаны же выигрывать!» Кажется, это сказал я, но ему понравилось.

«М., мне кажется, что мы очень многих раздражаем тем, что не пытаемся съесть друг друга». — «И мне так кажется».

Его все-таки приняли в Союз писателей, хотя кто-то и посылал на него в приемную настойчивые доносы. На официальном языке доносы назывались «сигналами», а на неофициальном «телегами». «В прошлом веке было слов о доносчик, а теперь? Сигнальщик?» — «Тележник», — сказал я. «А я думал, что телега — этимологически — это только о том, что связано с выездами и невыездами».

При первых своих заграничных командировках он говорил: «Посылающие меня имеют вид тоски, позабавленности и сочувствия».

Возвращаясь, он со вкусом пересказывал впечатления от разницы местных культур. «Ехал я в Швейцарию, а возвращаюсь из Женевы — это совсем разные вещи». «Итальянский коллега мне сказал: напрасно думают, что монашеский устав — норма для соблюдения; он — идеал для вдохновения. Если в уставе написано, что в такой-то момент мессы все должны подпрыгнуть на два метра, а вы подпрыгнете на 75 сантиметров, то в Баварии вам сделают выговор за нарушение устава, а в Италии причтут к святым за приближение к идеалу». Однажды я усомнился, что австрийская культура существует отдельно от немецкой. «Мой любимый анекдот 1918 года, — сказал С. А. — Сидят в окопе берлинец и венец; берлинец говорит «положение серьезное, но не безнадежное»; «нет, говорит венец, — положение безнадежное, но не серьезное»». В самые последние годы нам все чаще приходится вспоминать эти реплики.

«Купол св. Петра — все другие купола на него похожи, а он на них — нет».

«Римская культура — открыта, римские развалины вродились в барочный Рим. (NB — так ли это было для дю Белле?) А греческая — самозамкнута, и Парфенон, повернутый задом к входящему на акрополь, — это все равно что Т. М., которой я совсем не нужен». (Здесь была названа наша коллега, прекрасный человек и ученый, которая, однако, и вправду ни в чем не соприкасалась с тем, что делал С. А.) «А разве это исключение, а не норма?» — спросил я.

«При ошибках в языке собеседник-француз сразу перестает тебя слушать, англичанин принимает незамечающий вид, немец педантически поправляет каждое слово, а итальянец с радостью начинает ваши ошибки перенимать».

«Не нужно думать, что за пределами отечества ты автоматически становишься пророком».

Когда у него была полоса любви к Хайдеггеру, он уговаривал меня: «Почитайте Хайдегтера!» Я отвечал, что слишком плохо знаю немецкий язык. «Н о ведь Хайдегтер пишет не по-немецки, а по-хайдегтеровски!»

«Мне кажется, для перевода одного стихотворения нужно знать всего поэта. Когда я переводил Готфрида Бенна, мне случалось переносить в одно стихотворение образы из другого стихотворения». (Его редактор рассказывал мне, как с этим потом приходилось бороться.) «По отношению к каждому стихотворению ты определяешь дистанцию [167] точности и выдерживаешь ее. И если даже есть возможность и соблазн в таких-то строчках подойти к подлиннику ближе, ты от этого удерживаешься».

«Тракль так однообразен, что перевести десять его стихотворений легче, чем одно».

«Евангелие в переводе К. — это вроде переводов Маршака, Гинзбурга и Любимова».

«Переводить плохие стихи — это как перебелять черновики. Жуковский любил брать для перевода посредственные стихи, чтобы делать из них хорошие. Насколько это лучше, чем плохие переводы хороших стихов!»

В переводах ему претили не только ремесленная безликость, но и претенциозное стилизаторство. «Сейчас переводят таким слогом, как будто русский язык уже мертвый и его нужно гальванизировать: это эксцентрика без центра, каким для нас, античников, еще были переводы Ф. А. Петровского».

«И. Анненский должен был испытывать сладострастие, заставляя отмеренные стих в стих фразы Еврипида выламываться по анжамбманам». Да, античные переводы Анненского садистичны, а Фета мазохичны; но что чувствовали, переводя, Пастернак или Маршак, не сомневавшиеся в своей конгениальности переводимым?

«Тибулл в собственных стихах и в послании Горация совершенно разный, но ни один не реальнее другого, — как одно многомерное тело в разных проекциях».

«Киркегор торгуется с Богом о своей душе, требуя расписки, что она дорого стоит. Это виноградарь девятого часа, который ропщет».

«Честертон намалевал беса, с которым бороться, а Борхес сделал из него бога».

«Бенн говорил на упрек в атеизме, разве я отрицаю Бога? я отрицаю такое свое Я, которое имеет отношение к Богу».

Ему неприятно было, что Вяч. Иванов и Фофанов были ровесниками («Они — из разных эонов!») и что Вл. Соловьев, в гроб сходя, одновременно благословил не только Вяч. Иванова, но и Бальмонта.

«Как слабы стихи Пастернака на смерть Цветаевой — к чести человеческого документа и во вред художественному!» — «Жорж Нива дал мне анкету об отношении к Пастернаку, почему в ней не было вопроса: если Вы не хотите отвечать на эту анкету, то почему?»

«Мне всегда казалось, что слово «акмеизм» применительно к Мандельштаму только мешает. Чем меньше было между поэтами сходства, тем громче они о нем кричали. Я пришел с этим к Н. Я. «Акмеистов было шестеро? но ведь Городецкий — изменник? но Нарбут и Зенкевич — разве они акмеисты? но Гумилев — почему он акмеист?» (Н. Я: «Во-первых, его расстреляли, во-вторых, Осип всегда его хвалил…») «Достаточно! А Ахматова?» (Н. Я. произносит тираду в духе ее «Второй книги».) «Так не лучше ли называть Мандельштама не акмеистом, а Мандельштамом?»»

«Игорь Северянин, беззагадочный поэт в эпоху, когда каждому полагалось быть загадочным, на этом фоне оказывался самым непонятным из всех. Как у Тютчева: «природа — сфинкс», и тем верней губит, что «никакой от века загадки нет и не было у ней»».

«Когда Волошин говорил по-французски, французы думали, что это он по-русски? У него была патологическая неспособность ко всем языкам, и прежде всего к русскому! Преосуществленье!»

«Шпет — слишком немец, чтобы писать несвязно, слишком русский, чтобы писать неэмоционально; достаточно немец, чтобы смотреть на русский материал с о стороны, достаточно русский, чтобы…» Тут разговор был случайно прерван.

«Равномерная перенапряженность и отсутствие чувства юмора вот чем тяжел Бердяев».

Разговор об А. Ф. Лосеве, сорокалетней давности. «Он — не лицо и маска, он — сложный большой агрегат, у которого дальние колеса только начинают вращаться, когда ближние уже остановились. Поэтому не нужно удивляться, если он начинает с того, что только диалектический материализм дает возможность расцвета философии, а кончает: «Не думаете же вы, будто я считаю, что бытие определяет сознание!»

«Вы неточны, когда пишете, что нигилизм Бахтина — от революции. У него нигилизм не революционный, а предреволюционный. В том же смысле, в каком Н. Я. М. пишет, будто символисты были виновниками революции». [168]

«Бахтин — не антисталинское, а самое сталинское явление: пластический смеховой мир, где все равно всему, — чем это не лысенковская природа?»

«Был человек, секретарствовавший одновременно у Лосева и Бахтина; и Лосев на упоминания о Бахтине говорил: «Как, Бахтин? разве его кто-нибудь еще читает?» — а Бахтин на упоминания о Лосеве: «Ах, Ал. Фед., конечно! как хорошо! только вот зачем он на философские тетради Ленина ссылается? мало ли какие конспекты все мы вели, разве это предмет для ссылок?..»

«Отсутствие ссылок ни о чем не говорит: Бахтин не ссылался на Бубера. Я при первой же встрече (к неудовольствию окружающих) спросил его, почему; он неохотно ответил: «Знаете, двадцатые годы…» Хотя антисионизм у нас был выдуман позже.

«Бубера забыли: для одних он слишком мистик, для других недостаточно мистик. В Иерусалиме показать мне его могилу мог только Шураки. Это такой алжирский еврей, сделавший перевод Ветхого Завета, — а для справедливости и Нового, и Корана. Это переводы для переводчиков, читать их невозможно, но у меня при работе они всегда под локтем. Так забудут и Соловьева: для одних слишком левый, для других слишком правый».

«На своих предшественников я смотрю снизу вверх и поэтому вынужден быть резким, так как не могу быть снисходительным».

Одному автору он сказал, что феодализм в его изображении слишком схематичен, тот обиделся. «Можно ли настолько отождествлять себя с собственными писаниями?!»

«Вы заметили у Н. фразу: «символисты впадали в мистику, и притом католическую»? Как лаконично защищает он сразу и чистоту атеизма, и чистоту православия!»

«В какое время мы живем: В., мистик, не выходящий из озарения, выступает паладином точнейшего структурализма, а наш П. продолжателем Киреевского!»

«В обществе нарастает нелюбовь к двум вещам: к логике и к ближнему своему».

«Была официальная антропофагия с вескими ярлыками, и был интеллигентский снобизм; синтезировалась же инвективная поэтика самоподразумевающихся необъявленных преступлений. Происходит спиритуализация орудий взаимоистребления».

«Нынешние религиозные неофиты — самые зрелые плоды сталинизма. Остерегайтесь насаждать религию силой: нигилисты вырастали из поповичей».

«Необходимость борьбы против нашей национальной провинциальности и хронологической провинциальности».

Он сдал в журнал статью под заглавием «Риторика как средство обобщения», ему сказали: «В год съезда такое название давать нельзя». Статью напечатали под заглавием «Большая судьба маленького жанра».

«История недавнего — военного и околовоенного — времени: 80 % общества не желает ее помнить, 20 % сделали память и напоминание о ней своей профессией. А вот о татарах или об Иване Грозном помнили все поголовно и без напоминания».

«Сталинский режим был амбивалентен и поэтому живучее гитлеровского: Сталин мог объявить себя отцом евреев или антимарровцем, а Гитлер — только за А говорить Б. («Кто здесь еврей, решаю я» — это приписывается Герингу, но сказано было в начале века венским К. Люгером, заигрывавшим одновременно с антисемитами и евреями)».

«Становление и конец тоталитаризма одинаково бьют по профессионализму и поощряют дилетантизм: всем приходится делать то, чему не учились».

«Современной контркультуре кажется, что 60-е годы были временем молодых, а нам, современникам, казалось, что это было время оттаявших пятидесятилетних».

Он обиделся, когда его назвали «человеком 70-х годов». Я удивился: а разве были такие годы?

Его выбрали народным депутатом. «Я вспоминал строчку Лукана:


Мил победитель богам, побежденный любезен Катону! —

чувствуя себя Катоном тринадцать дней, когда на съезде ни разу не проголосовал с большинством».

«На межрегиональной группе депутатов я однажды сказал: мы здесь не единомышленники, а товарищи по несчастью, поэтому…» [169]

«А. Д. Сахаров составил свой проект конституции, первым пунктом там значилось: «Каждый человек имеет право на жизнь, свободу и счастье». В предпоследнем разговоре я сказал ему: «Права на счастье государство гарантировать не может» Но ведь это, кажется, есть в американской конституции? «Нет, в американской декларации» (И то не «счастье», а «стремление к счастью законными способами»). Текст изменили. В самом деле, гарантировать можно разве только честь и достоинство, да и то бывает очень трудно: например, александрийские евреи очень боролись за то, чтобы их секли так-то и так-то, — не оттого, что менее болезненно, а оттого, что менее унизительно».

«Пушкин был слишком эгоцентрист, когда написал Чаадаеву, что не хотел бы себе отечества с иной судьбой. Себе — может быть, а отечеству он мог бы пожелать судьбу и получше».

И вместо заключения: «Нам с вами, М., уже поздно писать воспоминания…»


Я прошу у читателей прощения за все неточности внутри кавычек и за схолии скобках и без скобок.


Связь времен От Авраама прошло около 100 поколений: «Жизнь коротка, но довольно и ста моих жизней, Чтобы заполнить глотающий кости провал…» Маленького Р. Грейвса гладил по головке Суинберн, а Суинберна благословлял Лэндор, а Лэндора доктор Джонсон. Германа Лопатина воспитывала нянька, которой в детстве Пугачев подарил пятак. А Витженс начал книгу о Вяземском словами: «Вяземский родился в последние годы жизни Екатерины II, а умер в первые годы жизни В. И. Ленина». На конференции к 125-летию рождения Вяч. Иванова Дм. Вячеславич начал: «А когда мы уезжали из Баку, было 125-летие рождения Пушкина». «Счет времен по рукопожатиям», говорил, кажется, Эйдельман. Впрочем, Берестов сказал: я знал Маршака, а молодого Маршака Стасов водил к сыну Пушкина, а тот, глядя на город, говорил: «Да, прекрасно писал Лермонтов: Брожу ли я вдоль улиц шумных…» (НЛО 20, 431).

Свобода воли Французский матрос сказал И. А. Лихачеву у вас очень хорошо, только нет кафе, и правительство ваше не предоставляет выбора между пороком и добродетелью. (Слышано от Е. Р.)

Свобода «За свободу не нужно бороться, свободе нужно учить».

Свобода Неприятная свобода — это осознанная необходимость, а приятная — неосознанная необходимость? Или наоборот? Осознанная необходимость — это и есть приятие ответственности (осознанность) за независящие от тебя твои и чужие по ступки (необходимость).

Свобода по словарю Бирса:

Раб дождался свободы чаянной,
И вот надела на него судьба
Вместо ошейника с именем хозяина
Ошейник с собственным именем раба. [170]

Система мер На одной из тимофеевских конференций по стиховедению предлагалось оценивать стихотворения по средним данным опросов читателей и измерять кернами, по «Я помню чудное мгновенье». У туристов считается, что красота Кавказа — 10 селигеров, Урал — 15, тувинский Бий-Хем — 40 селигеров.

«С Ганга с Гоанго, под гонг, под тимпаны…» — не только это и не только Брюсова стихотворения точнее всего определяются как сублимированная скороговорка.

Социологический метод (С Л. Фризманом). «В 20-е годы литературоведы спрашивали классиков: а ваши кто родители? В 30-е они стали спрашивать: чем вы занимались до 17-го года? Состоял в тайном обществе — хорошо. Некоторые оставлялись на подозрении». Американский сборник статей о социологии русской литературы начинался: «Неправильно думают, будто советская идеология задушила формальный метод: опыт показывает, что он воскрес. Кого она задушила насмерть, так это социологический метод».

Страсть «Химена в Сиде игрой страстей похожа на шашку, которая переходит с белого места на черное» (Вяз., ЛП, 204).

Сделай сам В Киеве в 1920-х гг. рано умерший писатель разрабатывал технику романа, в котором читатель сам бы мог на любом повороте выбирать продолжение по своему вкусу. Та же идея была уЛема в «Идеальном вакууме», а теперь так делают компьютерные игры. Если брать не сюжет, а мысль, многомерно разветвляющуюся в разных направлениях, то к передаче этого стремился Розанов, делая под страницами примечания и примечания к примечаниям. А к «Листьям» он мог бы добавить нумерацию отрывков и указания на возможные последовательности дальнейшего чтения, как у Кортасара. Могли бы получиться очень связные и вполне взаимоисключающие варианты мысли.

Стих Я чувствую себя слогом силлабического стиха, к которому силлабо-тонические читатели предъявляют каждый свое метрическое ожидание.

Стихосложение «Рождество является экзистенциально-метрическим знаком поэтики Бродского» — будто бы сказал В. Кривулин на конференции о Бродском (слышано от И. Кукулина).


Там за дальними горами
Загорается звезда.
У Марии народился
Светлый маленький Христос. [171]

Вижу я: волхвы проходят
По дороге в Вифлеем:
Ладан, золото и смирну
Символически несут.

Слышу я: зовет подпасок
Трех товарищей моих —
И они идут за светом
С маслом, сыром, молоком.

Мне нельзя пойти за ними,
Потому что, уходя,
Пастухи мне поручили
Постеречь своих овец.

И я вижу: вслед за ними
Люди Ирода спешат.
Если кто-то видит звезды,
Кто-то видит и кресты.

И. О.

Семиотика Лотмановское представление «культура есть машина, рассчитанная на сохранение старых смыслов, но из-за своей плодотворной разлаженности порождающая новые смыслы» лучше всего иллюстрируется у Рабле диспутом между Панургом и Таумастом.

Семиотика Гиперсемантизация, атмосфера искания знамений, Блок с матерью, видящие тайный смысл каждой улитки на дорожке, метерлинковская пустая многозначительность: не рискует ли в это впасть семиотика? Моя мать говорила мне: «Жаль, что ты не успел познакомиться с Локсом: он еще умел замереть с ложкой супа в руке и сказать: сейчас что-то случается».

Семиотика «Знак, который сам прочесть себя не может, хотя иногда сознает, что он знак» — так Волошин определял демонов (Волош. чт., 1991, 65–66).

Семантика Русское «чиновник» немцы переводят Tschinownik, а немецкое Beamte мы переводим «должностное лицо» — во избежание семантических обертонов, — заметил Ф. Ф. Зелинский, «Из жизни идей», II, изд. 2.

Сергей И. И. Давыдов, профессор Московского университета, клялся С. Г. Строганову, С. С. Уварову, С. М. Голицыну и С. Гагарину, что в честь его-то и назвал сына Сергеем (РСт 51, 390).

Слезы Платок, который Николай I будто бы дал Бенкендорфу, хранился под стеклянным колпаком в архиве III Отделения (РСт 51, 495). [172]

Слезы Россини плакал три раза в жизни: когда освистали его первую оперу, когда, катаясь на лодке, уронил в озеро индюшку с трюфелями и когда слушал Паганини.

Секс Эта загадочная картинка, где в линиях знакомого ада нужно высмотреть неизвестные линии рая.

Серебряный век II век н. э. получил золотую отметку по политике и серебряную по словесности.

Сознание Была знаменитая фраза, приписывавшаяся Сабанееву (?): Берлиоз был убежденнейшим предшественником Вагнера. С. Ав. вспомнил статью Лосева, где сказано, что Аристотель не сознавал, как сознательно он завершал античную классику.

Слишком (В. Калмыкова:) С. Кржижановский был не замечен репрессиями, как Гулливер среди лилипутов: слишком выделяющееся не бросается в глаза.

Сонник В ВДИ отложили публикацию сонника Артемидора — до идеологического пленума. Сын спросил: а что у него значит видеть во сне идеологический пленум?

Самомнение «Ахматова говорит, что Срезневская ей передавала такие слова Гумилева про нее: «Она все-таки не разбила мне жизнь». А. А. сомневается в том, что Срезневская это не фантазирует (В. Лукн., 205).

Слово Для Асеева ручательство за точность слова — его соответствие первоначальному внутреннему образу (или это Хлебников?), для Пастернака — сиюминутному подворачивающемуся на язык узусу (культ первого попавшегося слова, «и счеты сведу с ним сейчас же и тут же»), для Цветаевой — предопределенной слаженности с контекстом, на которую рассчитан его звук и смысл.

СССР — не тюрьма народов, это коммунальная квартира народов.

Старое и новое «В фольклоре «новый» значит «хороший» «нова горенка», например» (напоминает С. Никитина).

Старость «Человек привыкает жить, помня о том, каким он кажется окружающим, и теряется, когда эти окружающие вымирают». «Старость начинается с того момента, когда человек понял, что есть не одно Я в мире, а много» (зап. О. Фрелиха, РГАЛИ 2760, 1.5). Не то чувствуешь, что ты стареешь, а то, что мир вокруг молодеет.

«Смерть не более чужда, чем начальство» (те же зап. О. Фрелиха в РГАЛИ). [173]

Смерть Sch. Ар. Rhod. IV, 58. Гесиод говорит, что Эндимион, сын Аэтлия, сына Зевса и Калики, получил от Зевса дар быть управителем собственной смерти и умереть по своему желанию.

Смерть В 9-м томе КЛЭ исчезли справки «репрессирован — реаби литирован», но о Франк-Каменецком (ум. 21.04.1937) оговорено: умер от несчастного случая.

Смерть «В то время люди еще знали наперед день своей смерти и зря не работали. Христос тогда это отменил» (легенда Короленко в дневнике К. Чуковского, 42).

Смерть Расплывающийся, как в ненаведенном бинокле, образ смерти, по которой я собою стреляю, — недолет, перелет, — и стараюсь угадать нужный срок См. ГОДОВЩИНА.

Смерть «Все-таки я счастливый: Я ведь дожил до собственной смерти» («Баллады Кукутиса»).

Смерть Тянешь лямку, пока не выроют ямку (запись М. Шкапской).

Способности и потребности У кого больше способностей, кормят тех, у кого больше потребностей, и первые досадуют, а вторые завидуют.


Когда-то коллега попросила меня объяснить ее дочери-школьнице разницу между капитализмом и социализмом — не так глупо, как в школе, но и не так, чтобы за это понимание сразу забрали в участок. Я сказал: в основе каждого социального явления лежит биологическое. В основе капитализма — инстинкт алчности: идет борьба, победители получают лучшие куски, а побежденным платят пособие по безработице. А в основе социализма — инстинкт лености: все уравнительно бездельничают, а пособие по безработице условно называют заработной платой. Лишь потом я прочитал в письмах Шенгели: «Социализм — это общественная энтропия» итд. (см выше). Кто тоскует о социализме, тем я напоминаю: теперешний лозунг — «каждому по его труду», разве он не социалистический?


Словообразование «Я вообще люблю людей энергитийных», сказал Вик. Ерофеев в интервью «Моск. комс.» в февр. 1991.

Специализация С. в Венеции познакомилась с проституткой, специализированной на обслуживании приезжающих русских православных иерархов.

Суффикс Гумилев с товарищами потешались над стихами про Белавенца, «умеревшего от яйца». А теперь Л. Зорин пишет «По ночному замеревшему Арбату…» (НГ ок 2.12.91), а Т. Толстая (в альм. «Московский круг») — «замеревшие» и «простеревшие ветви».

«Статистика типа раз-два-много». [174]

Статистика В 1979 через вытрезвители проходило 17 млн., по 46 тыс. в день, 1 % всего городского населения в месяц.

Статистика С каждым собеседником нужно говорить фразами оптимальной для него длины, как в стилистической статистике; а я не сразу улавливаю нужную. Следует —


У меня в статистике клетка,

Я встречаюсь, хотя и редко…

Недописанные стихи

Строить переборки в себе так, чтобы мысли для одного не смешивались с мыслями для другого.

Спички Разговор: «А какие у него стихи?» — «Ну, какие… Четвероногие. Строфы как спичечные коробочки».

Секрет Джолитти советовал: каждый секрет сообщайте только одному человеку — тогда вы будете знать, кто вас предал. Это сюжет «Ваты» Б. Житкова.

Сюрприз С. Трубецкой говорил: предъявлять нравственные требования можно только к своим детям (см. ДЕТИ), а когда встречаешь порядочность в других, это приятный сюрприз, и только (Восп. Ю. Дубницкой).

Счастье Берлиоз говорил: у Мейербера не только было счастье иметь талант, но и талант иметь счастье (Стасов 3, 453).

Совет «Спрашивай ближнего только о том, что сам знаешь лучше: тогда его совет поможет». — Карл Краус.

Стиль (Дома из прессованного камыша:) «Они ничем не отличались от обыкновенных каменных домов, за исключением неверия в их прочность людей, обитавших в них». Это Паустовский! V.519, «Повесть о жизни».

Стиль «Это постоянное времяпровождение их вместе вскоре явилось причиной тяжелых переживаний для меня, о которых я скажу впоследствии» (Б. И. Збарский о Б. Пастернаке и Фанни, «Театр», 1988, 1, 190). Ср. название главы (Х, 21) в «Восп.» А. Цветаевой: «Встреча нами в двух маминых старинных шубах Сережи Эфрона на Николаевском вокзале».

Талант Флоренский в письме 24.03.1935 о Белом: «При всей своей гениальности отнюдь не был талантлив: не хватало способности адекватно оформить свои интуиции и не хватало смелости дать их в сыром виде».

Текстология Как быть с Пастернаком, Заболоцким и другими переделывателями своих ранних стихов? Я вспомнил, как в ИМЛИ предлага[175]ли академическое издание «Цемента» Гладкова со всеми вариантами; директор И. Анисимов сказал: «Не надо — слишком самоубийственно». Пастернака с Бенедиктовым впервые сравнил Е. Г. Эткинд (а до него Набоков?) — что Бенедиктов тоже и так же перелицовывал свои ранние стихи, тогда не вспомнилось.

Текстология — психологическая подкладка. В. Иванов писал В. Меркурьевой из Баку: «…после болезни теперь смогу взяться за университет<ское> преподав<ание> «. Публикатор печатает «за университетских преподавателей». Сразу видно, что публикатор завкафедрой (в ** пединституте).

Тавтологическая рифма в кульминации «Tristia» Мандельштама: «И на заре какой-то новой жизни, Когда в сенях лениво вол жует, Зачем петух, глашатай новой жизни, На городской стене крылами бьет?» «Новая жизнь» напомнила о Данте, а Данте напомнил о том, что в «Комедии» имя Христа рифмуется только с самим собой. Самое любопытное, что итальянского языка Мандельштам в это время не знал и о рифмах Данте мог только слышать в лекциях по романистике.

Тост после тыняновской конференции: чтобы филологи понимали историю, а историки филологию. В. Э. Вацуро сказал: «А о том, чтобы филологи понимали филологию, а историки историю, уж не приходится и мечтать».

Тезаурус по сходству составил Роже, а если составить тезаурус по смежности, он будет похож на пособие к «Риторике» Ломоносова с инвенцией по первичным, вторичным и третичным идеям.

Тезаурус В частотном тезаурусе «Онегина» самым трудным словом для классификации оказалось «зюзя» («как зюзя пьяный»). С колебанием записано в рубрику «человек телесный».

Taedium Леонтьев писал Губастову: война не скучна, но опасна, работа не опасна, но скучна, а брак для женщины опасен, а для мужчины скучен.

Так Громеко спрашивал Толстого, так ли он понимает «Анну Каренину»; тот отвечал: «Разумеется, так, но не все обязаны понимать так, как вы».

Тело О. Ронен и А. Осповат разговаривали о необходимости рекламных заглавий в лингвистике: «Члены и части», «Members and parts»; «Gender of Grammaticality» — члены предложения и части речи, синтаксис-мужчина и морфология-женщина… «Омри, вы забываете, что вы в бесполом английском языке!»

Табу это слово есть у Даля (в «живом великорусском»): «у нас табашная торговля табу». [176]

Терминология определяет науку почти по Сепиру-Уорфу. От случайной избыточности терминов «рассказ/новелла», «повесть/ роман» и нехватки, например, «romance/novel» изыскиваются небывалые жанровые тонкости. Три слоя употребления терминов: в разговоре, в заглавиях и подзаголовках, в критике и литературоведении. «Роман» в XVIII в. был разговорным термином, а на обложках писалось «повесть»; «роман-эпопея» сейчас критический термин — значит, выйдет и на обложки. Если выживут толстые журналы. Во Франции их не было, и объемы романов определялись издательскими удобствами: 220 стр. или, в два тома, 440 (или 2200, как у Роллана). А у нас в журналах с продолжениями объемы разрастались до «Войны и мира» и «Карамазовых». «Жанр-панорама, где ничего не разглядеть; жанр, только в России не доживший до собственной смерти», писал Бирс. Двоякое написание термина подало одному коллеге мысль различать «риторику», которая плохая, и «реторику», которая хорошая.

Точноведение «В переводе, кроме точности, должно быть еще что-то». Я занимаюсь точноведением, а чтотоведением занимайтесь вы.

Туземец, сюземец. «Хоронил <Блока> весь город — или, вернее, то, что от него осталось. Справлявшие на кладбище престольный праздник туземцы спрашивали: кого хороните» (Ахм., Зап. кн., 683). Кто я? я туземец. Ср. ВСЕ (а также «мы и весь свет!» у Андерсена).


Сыну приснился человек четырех национальностей: китаец-индус-еврей, а четвертая — секретная.


Традицией мы называем наше эгоцентрическое право (точнее, привычку) представлять себе прошлое по своему образу и подобию. Так, средневековый человек считал, что все твари «Фисиолога» созданы затем, чтобы давать ему символические уроки.

Традиционализм по С. Аверинцеву: в архаике дорефлективный традиционализм, от античности до классицизма — рефлективный традиционализм, от романтизма — рефлективный антитрадиционализм. Видимо, этот последний есть в то же время дорефлективный традиционализм новой формации: таковы шаблоны реализма, которые присутствуют у всех в сознании, но считаются несуществующими. Только когда они станут предметом теории, можно будет говорить, что эпоха реализма позади. Сейчас ругаются словом «штамп»; в традиционалистском обществе, вероятно, ругались: «эх ты, новатор»?

Точка Ю. М. Лотман сказал в разговоре: «Человек — точка пересечения кодов, отсюда ощущение, что все смотрят на меня». Для [177] меня человек — точка пересечения социальных отношений, отсюда ощущение, что все смотрят сквозь меня. Разница ли это в словах или в сути? Быть точкой пересечения отношений — это совсем не мало, это значит — быть элементом структуры. Но некоторым мало. («Не могу понять врачей — как они забывают потом спасенных больных». А я понимаю.) — А Мирский писал о Пастернаке: в «Люверс» люди — не личности, а точки пересечения внешних впечатлений, этим он и конгениален Прусту. — «Я еще очень склонна уважать если не людей, то отдельные входящие в их состав элементы» — запись Л. Гинзбург. — Быть не точкой чужих пересечений, а самим собой можно только на необитаемом острове, то есть трупом.

Точка Ваша новая манера — это еще точка, через которую может пройти очень много прямых. И кривых.

Точка Нужно познать себя, чтобы быть собой, и быть собой, чтобы суметь стать другим. Как пугающ жирный пафос точки после «быть собой».

Уважение «Иннокентий Феодорович», писал Д. Усов.

Уважение Сонцев был представлен в камергеры на основании физических уважений (Вяз. 8, 159).

Улица «Улица Мандельштама» — мотив от советских (по образцу французской революции) переименований, эстетизированных уже имажинистскими переименованиями Тверской, Никитской, Петровки и Дмитровки. Раньше Мандельштама был «Переулок моего имени» Инбер, позже — «Ахматовской звать не будут ни улицу, ни строфу» (знала ли Ахматова, что «ее» строфу после Кузмина уже запустил в эпос Амари?). Все это в конечном счете от «Она Маяковского тысячу лет…»

Управление синтаксическое: «Лучше век тосковать по кого любишь, чем жить с кого ненавидишь» (Лабрюйер).

Ум Ф. Г. Орлов (тот, 1741–1796) говорил: ум хорошо, два лучше, но три с ума сведут (Грот, Держ., 1, 507).

Упрощенность Право научной популяризации на упрощенность: нельзя бранить глобус за то, что на нем не нанесена река Клязьма. А от нынешнего Исидора Севильского требуется именно глобальная ясность.

«Указатель — важнейшая часть научной книги, и его непременно должен составлять сам автор, даже если книгу писал не он» — английская сентенция. [178]

Указатель Редактировали указатель к 1-му тому «Ист. всемирной литературы», одни трудности вычеркивали, другие приводили к знаменателю. Вот когда оценишь Вельфлина, призывавшего к истории искусств без имен (ленился!), и когда хочется примкнуть к Морозову и Фоменко, чтобы всех однофамильцев считать одним человеком.


А. Т. Фоменко был деструктивистом от истории, когда о деструктивизме от филологии у нас только-только начинали слышать. Когда он выпустил в 1980 г. первую книжечку о том, что древней истории не было, потому что она противоречит теории вероятностей, то В. М. Смирину поручили написать опровержение в ВДИ (1982, 1). Опровергать такие вещи очень трудно. Я рассказал ему, как (по Ю. Олеше) додумался до этой идеи его образец, Н. А. Морозов Шлиссельбургекий: «А, вы тюрьмой отняли у меня половину моей жизни? так я же расчетами отниму у вас половину вашей истории!» Порочность в том, что теория вероятностей приложима лишь к несвязанным событиям, а в истории события связанные. Морозов, как добросовестный позитивист, воспринимал мир как хаос атомарных, единичных фактов, а Фоменко в наш структуралистический век запоздало ему вторил. Смирин задумчиво сказал: «Вот теперь ясно, почему Морозов был теоретиком индивидуального террора…» Потом он стал читать брошюры Морозова, выходившие в 1917 г, о классовом и доклассовом обществе; человек доклассового общества назывался там «людоед-демократ». Но для рецензии на Фоменко это не пригодилось.


Ultima linea rerum Ранние христиане крестились перед смертью, как писали перед боем «в случае смерти считайте коммунистом». — Прижизненный миф складывается из орнаментальных элементов, а посмертный — благодаря началу и концу — из структурных: ср. ПЕРВОЧТЕНИЕ / ПЕРЕЧТЕНИЕ.

Усталость «Реализм — слово, уставшее от нагрузок», писал Дурылин Пастернаку.

Усохшие пословицы О них собирался писать покойный М. П. Штокмар. «Голод не тетка, пирожка не подсунет». «Рука руку моет, да обе свербят». «Чудеса в решете: дыр много, а выйти некуда». «Ни рыба, ни мясо, ни кафтан, ни ряса». «Губа не дура, язык не лопата». «Хлопот полон рот, а прикусить нечего». «Шито-крыто, а узелок-то тут». «Собаку съели, хвостом подавились». «Собачья жизнь: брехать нужно, а есть нечего». «Ума палата, да ключ потерян». «Копейка ребром, покажися рублем». «Смелым бог владеет, а пьяным черт качает». «Дураку хоть кол теши, он своих два ставит». «Лиха беда начало: есть дыра, будет и прореха». «Все люди как люди, а мы как мыслете». «Два сапога пара, оба левые». («Это про политиков?» — спросил И. О.).

Факт Федосеев сказал Лихачеву: «Ваша богомольная старушка [С. В. Полякова!] комментирует византийские легенды с рели[179]гиозной точки зрения!» —? — «Мария — по Евангелию, то-то». — А надо было? — «А надо было, как на самом деле».

Федоров Н. «Воскресающие покойники означают тревоги и убытки. Достаточно подумать хотя бы для примера, какое поднялось бы смятение, если бы покойники воскресли! а так как они, конечно, еще и потребовали бы назад свое добро, то случились бы и убытки» (сонник Артемидора, 11, 62).

«Флирт по-русски — шашни» (Ю. Слезкин, «Ветер», BE, 1917, 2, 35). Говорит персонаж по фамилии Шишикторов.

Филология как наука взаимопонимания. Будто бы в Индии было правило: перед спором каждый должен был пересказать точку зрения противника, и чтобы тот сказал: да, так.

Философская лирика — игра в мысль, демонстрация личного переживания общих мест: ср. ПАРТИЙНОСТЬ (см.), где тоже не свое подается как свое.

Форзац в сб. А. Вознесенского «Безотчетное» (1981) с длинным фото его выступления перед большой-большой публикой — видел ли он точно такой же форзац при двухтомнике А. Жарова 1931?

Фест «Фестшрифт» — это тоже фестский диск? — спросил сын.

Фундамент На докладе о «Неизвестном солдате» в РГГУ кто-то взвинченный задал два вопроса: сказал ли Мандельштам после «Солдата», как Блок после «12», «сегодня я гений»? и каким фундаментальным положением я обосновываю, что мой объект нуждается в интерпретации? Я ответил: «Я тоже литературовед, поэтому первый вопрос вне моей компетенции; а объект во мне заведомо не нуждается, это я в нем нуждаюсь по общечеловеческой любознательности; фундамент же мой — примитивный: полагаю, что каждый поэтический текст имеет смысл, поддающийся пересказу».

Фауна Американские поэты долго писали о соловьях и жаворонках, хотя ни тех, ни других в Америке нет.


Приснилась защита диссертации под заглавием: «Эпитеты у Рембрандта». Зал амфитеатром, я смотрю вверх и говорю: «А вот и Минц еще жива», а мне отвечают: а Лотман написал статью «Стратегия сердечного приступа».


Хрисоэлефантинная техника К. Леонтьев предлагал сделать такой памятник Александру II: дерево, слоновая кость, золото и серебро с эмалью; а сгоревшую избу в Филях отстроить мраморной, как потом ленинский шалаш в Разливе. «У меня цветные истины», говорил он. [180] Боялся умереть от холеры — неэстетично; а чудом выздоровев, пошел по обету в монахи, хотя в Писании был нетверд, и они его 20 лет к себе не пускали. В Троице жил в гостинице и перечитывал Вольтера. «С нестерпимо сложными потребностями», писал о нем Губастов. Его мир — крепостной театр, в котором народы пляшут в национальных костюмах, а он поглядывает на них из барской ложи. Отнимите у Готье талант, а у Флобера гений, и вы получите Леонтьева.

Хайдегтер («Вы неточны: не «есть возможность», а «возможна возможность»«, сказали мне). Мне нравилось у Б. Лившица: «Ни у Го мера, ни у Гесиода Я не горю на медленном огне, И, лжесвидетельствуя обо мне, Фракийствует фракийская природа». Р. едко сказала, что это всего лишь калька с natura naturans Спинозы (и кузминского перевода этих слов в «Панораме с выносками»), и не нужно было Хайдеггера, чтобы это воскрешать. Собственно, еще ближе к образцу можно вспомнить особые приметы в «Заячьем ремизе»: Спиря поспиривает, а Сема посемывает. У Лема четырнадцатый сустав таможенного чиновника говорит герою: «Вы ведь млекопитающее, да? в таком случае, приятного млекопитания».

Хорей (Зн. 1990, 10). Брежнев знал наизусть «Сакья-Муни» Мережковского.

Художественный мир У Пастернака не только природа уже существует независимо от создавшего ее Бога, но и вещи независимо от создавшего их человека; и вещи братаются с природой, а человек оказывается оттеснен в неожиданное панибратство с Богом.

Хмель «Наводя справки о женихе, уже не спрашивают, пьет ли, а спрашивают, каков во хмелю» (Никитенко, 31 июля 1834, по Архангельской губернии).

Ход событий «Нельзя сказать, будем ли мы либералами или консерваторами, потому что нельзя ведь предсказать х. с.» (газ. «Народный голос» за 1867, цит. в ЛН 22/24, 300).

Храбрость С. Урусов говорил: Я консерватор, но не имею храбрости им быть (Энгельг., II, 334).

Царь и бог Сталинская ода Мандельштама — не только от интеллигентской веры в то, что рота права, когда идет в ногу («это смотря какая рота: разве интеллигенция рвалась быть как все?» — сказал С. А.), но и от общечеловеческого желания верить, будто над злыми сатрапами — хороший царь. Глупо? А чем умнее, что над злыми царями строгий, но справедливый бог? [181]

Ценность Л. Поливанов про себя ставил Фету за все стихи единицы, а за «В дымке-невидимке…» — пять. Блок у Фета больше всего любил то стихотворение, которое кончалось «И, сонных лип тревожа лист, порхают гаснущие звуки». (А я — «И я очнусь перед тобой, угасший вдруг и опаленный»). Адамович о Цветаевой в «Возд. путях», 1: «недавно я узнал, что самым любимым ее русским стихотворением было фетовское «Рояль был весь раскрыт»«(отомстил-таки за «Поэта о критике»).

Читатели и библиофилы — такие же разные люди, как жизнелюбы и человеколюбы.

Чечерейцы Пушкин начал поэму о Гасубе; Жуковский прочитал и напечатал его имя «Галуб», ничего удивительного; но Лермонтов, воевавший на Кавказе и слышавший, как неестественно звучит это произношение, все-таки дал это имя своему чеченцу в «Валерике»: «Галуб прервал мое мечтанье…» Ср. ГРУША.

Чужое слово А. Г. Дементьев рассказывал: издали записные книжки Фурманова, в них — характеристики писателей, по ним уже были защищены 14 кандидатских диссертаций и одна докторская. А. Г. Д. чувствовал, что эти характеристики он уже где-то читал; проверил — оказалось, что это конспекты «Лит. и революции» Троцкого и статей Воронского: это переброшенный на литературу Фурманов по ним готовился к работе. А. Г. Д. просил в «Вопросах литературы» и других местах разъяснить эту пропаганду идей Троцкого, но безуспешно. (Слышано от О. Логиновой).


К. Кавафис, «Ожидая варваров», конспективный перевод:

— Отчего народ в перепуге?
— Идут варвары, скоро будут здесь.
— Отчего сенаторы не у дела?
— Идут варвары, их и будет власть
— Отчего император застыл на троне?
— Идут варвары, он воздаст им честь
— Отчего вся знать в золоте и каменьях?
— Идут варвары, они любят блеск.
— Отчего ораторы онемели?
— Идут варвары, они не любят слов.
— Отчего не работают водопроводы?
— Идут варвары, спрашивайте их.
— Отчего все кричат и разбегаются?
— Весть с границы: варвары не пришли,
Варваров вовсе и не было.
Что теперь будет?
С варварами была хоть какая-то ясность.

Чувство Think for yourself and feel for the others. Записи Хаусмена. [182]

Человек «Интеллектуал сказал, что качества человека действительно определяются тем, какую совокупность общественных отношений он способен вытерпеть» («Зияющие высоты», этот солдат Швейк для интеллектуалов). — Это от еврейского анекдота: «Ребе, сколько это еще будет продолжаться? мы уже не в состоянии выдержать! — Евреи, не дай Бог, чтобы это продолжалось столько, сколько вы в состоянии выдержать!»

Человек «Сверхчеловек — идеал преждевременный, он предполагает, что человек уже есть». — Карл Краус. Я вспомнил турецкое, четверостишие (М. Дж. Андай): «Гиппотерий — предок лошади. Мегатерий — предок слона. Мы — предки людей, Предки настоящих людей».

«Чехов о литературе» — книга под таким заглавием выглядела бы очень любопытно: избегал судить о писателях, скрывал неприязнь к Достоевскому, самоподразумевал Толстого, молчал о западных, как будто глядя на них через ограду мира Щегловых, Потапенок и Куприных. Самым подробным высказыванием, пожалуй, оказалась бы «Табель о рангах» из «Осколков». Попробуйте представить — проживи он еще десять лет — его воспоминания о Льве Толстом?

Чичиков всегда казался мне у Гоголя положительным героем: потому что Гоголь только его показывает изнутри. Было ли это мое бессознательное ощущение традиции плутовского романа? или правда Гоголь любил его больше, чем казалось критикам? и потерпел неудачу, когда заставил себя разлюбить его? См. НОВЫЕ РУССКИЕ.

Чукчи послали поздравителей к спасению государя от Каракозова, а те поспели уже после выстрела Березовского (Восп. К. Головина, 183). Когда к Тиберию с таким же опозданием пришли соболезновать о смерти Августа послы от заштатного городка Трои (той самой), он сказал: и я вам сочувствую, троянцы, о кончине вашего великого Гектора.

Шницель «Мы ели венский шницель, после чего я сочинил один стих: Надулись жизни паруса». (С. М. Соловьев, восп. о гимназии, ОР РГБ 696.4. 8, л. 291). Ср. «Несказанное. Потом с милой пили чай» (Блок, дн. 20 нояб. 1912). См. БОГ.

Швабрин Г. Федотов об учебнике по истории СССР для начальных классов под ред. Шестакова (на который писали замечания Сталин, Киров и пр.) — «как будто его написал Швабрин для Пугачева». Старые учебники были историей национальных войн, этот — классовых войн, но постоянное ощущение военного положения было необходимо режиму. Я еще учился именно по этому учебнику, только портрет Блюхера там уже был заклеен портретом Чапаева. [183]

Швамбрания Л. Мартов с братьями-сестрами в детстве играл в страну с особым моральным миром: Приличенск. См. АВИЗОВ.

Щи Письмо от Ю. М. Лотмана: «Вышел тютчевский сборник: светлый проблеск в нынешней жизни. Это как на войне: фронт прорван, потери огромные, зато кухня та-а-акие щи сварила!»

Щина «Тарелки вымыть не могла без достоевщины», говорил Пастернак о Цветаевой (Восп. О. Мочаловой, РГАЛИ, 273, 2, 6).

Щина Старый Керенский на вопрос, что он сделал бы, с новым опытом придя к власти, сказал: «Не допустил бы керенщины». — но не пояснил (восп. Г. Гинса в НЖ 88, 1967).


Из письма В. С. Баевского: «Горько думать, что после смерти Пушкина всем людям, связанным с его гибелью, стало лучше. Или во всяком случае не хуже. Николай I дождался-таки своего часа, и Нат. Ник. стала его наложницей. Потом под его покровительством благополучно вышла замуж за Ланского. После гибели Пушкина все ее денежные затруднения кончились: об этом позаботился царь. Дантес прожил долгую жизнь и сделал большую политическую карьеру. Екатерина Ник. хорошо прожила с ним всю жизнь. Геккерен до глубокой старости успешно продолжал дипломатическую карьеру. Никто из авторов анонимного пасквиля так и не был разоблачен».


Эсперанто Среди эсперантистских споров один американец сказал: «Ведь уже есть прекрасный международный язык — молчание!» (Слышано от В. П. Григорьева). «Сойдутся, бывало, Салтыков-Щедрин и Пров Садовский, помолчат час-другой и разойдутся. Потом Салтыков и говорит: Преинтересный это человек, Пров Михайлыч!» (С.-Щ. в восп., 360). С. Шервинский говорил: жаль, что умер Жамм, — если бы мы встретились, нам было бы о чем поговорить; и помолчать.

Эрос В японском театре «влюбленные в момент страсти прижимаются друг к другу спинами» (Г. Гаузнер, Невид. Яп., 52).

Эго Он хочет сказать, что его рубашка ближе к его телу, чем твоя к твоему.

Эго Бродский о Хлебникове: он ироник, нарочно пишет абы как («Так, как описывал И. Аксенов?» — Пожалуй, да). Его интересует не слово, а предмет, он эгобежен. Вот Целан был эгоцентричен, относился к себе серьезнее, стал писать коротко и закономерно покончил с собой.

Экономика «Сытый голодного подразумевает»: эпиграф к разделу «Устойчивое неравновесие» у Г. Оболдуева. [184]

Экономика Пословица у Даля: Про харчи ныне молчи.

Энклитика Экспромт из СЖ 1915, 27:

Вот вам виньетка
Живет поэт К.;
И этот К. поэт
Стихами капает.

Этикет Для А. Б. Куракина, посла в Париже в 1808, заранее нанимались покои, экипажи и метресса, которую он мог никогда не видеть, но у дома которой его карета должна была стоять два часа в день (Соллог., 170).

Этика «Этический подход не всегда уместен, — сказал И. О. — Мы плохо понимаем, как работает телевизор, но если мы разделим его детали на хорошие и плохие, то наше понимание не улучшится».



Info icon.png Данное произведение является собственностью своего правообладателя и представлено здесь исключительно в ознакомительных целях. Если правообладатель не согласен с публикацией, она будет удалена по первому требованию. / This work belongs to its legal owner and presented here for informational purposes only. If the owner does not agree with the publication, it will be removed upon request.