Мыслящая саламандра – человек –
угадывает погоду завтрашнего дня, –
лишь бы самому определить свою расцветку.
Осип Мандельштам. Путешествие в Армению
Забрали всё, и ничего взамен –
«ушкуйники пограбили армен».
Привычная в любом столетье драма.
Всего-то лет шестьсот тому назад
был опечален новостью посад:
сгорел лабаз армя́нина Аврама.
И, как на это дело ни смотри,
но если бы не Исраэл Ори,
и не его визит к царю Петруше,
не знаю кто вступился бы за вас,
когда константинопольский кавас
намылился ходить по ваши души.
Царь, только что взобравшийся на трон,
имел врагов чуть не с восьми сторон,
от страхоморд осатанел крысиных,
прикинул он, что вовсе не грозит
России армянин-монофизит,
и разрешил селиться на Грузинах.
Царь рассудил, что гадов и крысят
он изведет годов за пятьдесят,
скатает шлык и мать Кузьмы покажет,
и тут не будут лишними друзья,
особенно когда друзья – князья,
а там – как выйдет, и как фишка ляжет.
В итоге фишка все-таки легла:
наладились какие-то дела,
то с пробуксовкой, то с полоборота,
с подачи мудрых дедов и отцов,
и постепенно, и в конце концов,
но где-то как-то получилось что-то.
Совсем не бог тачает сапоги,
но пригодилось «боже помоги»,
кошачья речь, тягучее сопрано,
и остальной рабочий инвентарь,
и к делу приспособил чеботарь
лекала Арташеса и Тиграна.
Пристроился сапожник-чародей
на улицу глядеть и на людей,
не из дворца, скорее из каморы,
зато теперь не будет в барышах
очередной нахальный падишах:
не тянет Тегеран на Мецаморы.
История не кончилась добром.
Про то, как утомителен погром,
рассказывал визирь шестой супруге.
Но будь-ка добр, историк, не бреши,
про нимб души казненного паши:
его душа давно в девятом круге.
За влажный блеск суворовских куртин,
за розовый армянский травертин,
да и за то, что уцелела глыба,
за каждую копейку и дублон,
Олимпиаде, так сказать, поклон,
сокольничьему Трифону спасибо.
Лет девятьсот в пути преодолев,
мчит на багряном фоне белый лев,
бежит с полотен дальше на полотна,
и возит с Арарата виноград
совсем не исторический Баграт,
а тот Баграт, что из Арагацотна.
И все-таки глаза на миг зажмурь –
и вновь увидишь глину и лазурь:
там в холоде кончается нирвана,
там кошенилью темной опоён
тот снег, что видел разве что Вийон,
тот самый трехаршинный снег Севана.
Теплом последним воздух обогрет,
а звонница глядит на минарет,
спокойно и без всякого укора,
и по реке на юг ползут года,
и лучше чужакам не лезть туда,
где мыслящая дремлет мантикора.
