«Всяческая сволочь!»
(Из весенней хроники 1918 года)
В Киеве проходил съезд хлеборобов-землевладельцев, а под Киевом, в старых вербах на берегу Днепра испуганно кричали вороны… На Софийской площади железный Богдан с грустью отбывал свою скучную повинность и, тыча железной булавой в сторону Москвы, думал гетманскую думу: «Что ж, провозглашались здесь „универсалы“, так почему бы не провозглашаться и „грамотам“?»…
…И «грамоту» провозгласили…
Хорошо чувствовали себя господа офицеры московской армии с украинскими значками на фуражках. Они целыми толпами слонялись по улицам города и точили зубы на «большевицкую Центральную Раду»… А положение несчастной Центральной Рады, как говорят житомиряне, было «хуже губернаторского»… Еще бы! Представьте только, что вас всё время ругали «буржуем», а потом взяли и вот так, ни с того ни с сего, назвали «большевиком»!.. Думаю, вы бы тогда не только за плечи Сечевых стрельцов спрятались, но и закупорились бы в отдельном номере гостиницы «Франсуа»…
Так вот, когда провозгласили «грамоту», некоторые мудрые политики из Центральной Рады так и поступили. Как видно, другого пути не было…
Немного по-иному чувствовал себя дядька Антон, служивший сторожем при редакции газеты «Крестьянская доля». Был он настоящий крестьянин с настоящим умом. Вместо того чтобы волноваться за земельку, он целыми часами просиживал в редакционной приемной и считал на пальцах, сколько тысяч десятин имеют «хлебороб» Терещенко и «хлебороб» Кочубей… По его разумению выходило, что раз уж обособились от царства московского, так можно обособиться и от гетманства хлеборобского и образовать собственную крестьянскую республику. Бедный! Чего он мог бы насоветовать, если бы знал историю Рима!..
Надо было видеть его священное негодование, когда в помещение редакции «Крестьянская доля» вломились «галифе» и устроили разгром!.. Сначала они всё переворошили в столах сотрудников, а потом торжественно засели за редакторский стол и выпили за «единую и неделимую», после чего помещение редакции считалось реквизированным, а газета закрытой.
«Ишь, какие жандармы! — бубнил сам себе Антон. — Украинские национальные значки носят, а чарку пьют за „единую и неделимую“!.. Хоть бы дознаться, что за люди такие, может, на сердце полегчало бы!»…
«Галифе» пили принесенную с собой водку и на несчастного Антона не обращали никакого внимания. А Антон сидел и придумывал, как бы подсунуться к ним поближе, чтобы узнать, зачем они пришли. Долго думал свои думы, а потом встал и решительно подошел к ним.
Увидев его в дверях, полупьяные «галифе» закричали:
— Ты что ето без доклада лезешь? Кто ты такой?
— Я… это… сторож редакции…
— Ишь какой сторож нашелся! А где лидахтор и сиклитарь?
— Они в такое время не ходят!.. Ночь теперь…
— Ну, канешно, что для вас теперича настаящая ноченька… Тето нам пайнятно, а вот ты чево сюда влез?!.
— Да… я… с докладом.
— Ну, гавари!
— Если позволите, так у меня пять бутылок самогоночки… Позавчера из села привез… Славная самогоночка…
— А, вот как! Мы должны ликвизировать!
— Нет, вы ее не зареквизируете, потому что не найдете! Дело в том, что я ее спрятал в такое место — сам черт не найдет. Но для вас как для гостей и добрых людей я сам охотно принесу при выполнении одного условия.
— Какого-такого условия?
— Если вы дадите мне слово чести, что уйдете отсюда, и присягнете, что вы настоящие украинцы.
— Харашо. Мы тето можем.
— Так согласны, значит?
— Тащи самогон, и дело.
Через некоторое время Антон вернулся и принес свой самогон. Кроме того, он раздобыл колбасы и огурцов. «Галифе» повеселели и подобрели. Пили полными стаканами и говорили: «Мы рази настаящими хахлами быть не можем? Вот могли кричать „слава“, „хай жівє“ и прочия разности?!.»
Антон выпивал вместе с ними, но из головы никак не исчезало намерение выспросить, что они за люди и что намерены делать дальше. Подумав немного, он сказал:
— А знаете что! Ведь вы мне еще не присягнули, что вы настоящие украинцы!
— А рази етаво и так не видать, что ли?! Посмотри тольки на картуз и сичас увидишь, что ето такое!
— Да у вас это… значок украинский, но сами вы кто такие? Москалики какие-то, не иначе…
— Ну, а ты рази не бывал в Москве? Вот тето город. Однех церквей сорок сороков. А что ето Киев, ета дрянь? Тут девки в баню не ходят, а там ого!..
— То Москва, а это Киев. Научитесь уважать того, кто вас кормит, — сказал Антон.
— Ну, нет! Чтобы присягу делать на настаящаво хахла, так нужно быть настаящим дураком! В нас есть матушка Волга, а на Волге утес и всё такое прочее… Эх, пой и веселись, када время настало!..
Антон был в подпитии. Размахивая руками, он говорил: «Ага! Так вы республику не признаете?! Так вы, значится, буржуаза и контр…»
Закончить ему не удалось, поскольку к нему потянулось десять цепких рук, и его схватили…
— Я вас еще отблагодарю! — успел он крикнуть.
Глухие тяжелые удары кулаков заполнили помещение редакции «Крестьянская доля»…
Через неделю около «Охранного отдела», где была редакция «Крестьянской доли», бродила какая-то сельская молодуха и искала своего мужа, служившего сторожем редакции. Везде ходила, спрашивала, искала, но его и след простыл…
Безнадежно пошла к святой Софии помолиться. На площади, напротив железного Богдана, остановилась. Долго смотрела на его лихого коня и железную шапку, а потом промолвила:
— Еще и этот железный истукан здесь стоит…
Не договорила. Села на тротуар и заплакала.
Мимо нее проходили «галифе» и недовольно говорили:
— Всяческая сволочь проходу не дает!..
1918 года, 10 мая. Киев
