Мы крепимся как ласточкины гнезда…
* * *
Мы крепимся как ласточкины гнезда
из веточек прощания и встреч…
Кому пирог рождественский испечь?
Кому дорогу нагадать по звездам?
У всех — своя свобода, и узда,
и свой заветный шарик новогодний…
Надежда так хрупка, как мир сегодня,
но все хлопочет птицей у гнезда.
Как воздух густ! И нервы на пределе…
* * *
Как воздух густ! И нервы на пределе,
искрит гроза, срываются друзья…
И я б разбушевалась — да нельзя -
ряды друзей преступно поредели.
И снова жгу расписки долговые,
и всех прошу: спускай на тормозах…
И пристально, в упор глядят глаза -
из лет, где не склоняла головы я.
С каждой смертью исчезает…
* * *
С каждой смертью исчезает
в жизни нота или звук,
но никто из нас не знает,
что теряет в день разлук,
это только через годы
вдруг — ознобом по спине:
хочешь спеть — не хватит ноты,
засмеешься — звука нет.
Летящий вереском — Нисан…
* * *
Летящий вереском — Нисан!
«Тот не поймет, кто в рабстве не был…»
Теперь ты все решаешь сам,
но посмотри — какое небо!
Не задохнуться бы ветвям,
из сини черпающим силы…
И лист — из почки — как слова:
«Свободен! За тебя — просили».
Мушкетерское
* * *
Мы азартно строим планы,
словно жить мы будем вечно.
Мы упрямы и беспечны,
но друзьям молчим о главном.
Сил все меньше. Век все круче.
Кардинал блефует чаще…
И мушкеты в дальний ящик
ты не прячь. На всякий случай.
В Тбилиси прошел песчаный дождь
Пришли песчаные дожди -
засыпать прошлого обломки,
и нам никак не защитить
мотив прощания негромкий.
Дожди, синонимом тоски,
в рассвет прицеливались блекло
и аравийские пески
чужим напевом били в стекла.
Оттолкнись веслом от берега…
* * *
Оттолкнись веслом от берега,
где камыш дрожит по краю -
не в Европу, не в Америку -
к заблудившемуся раю…
Но глядишь ты недоверчиво:
вечно там, на карте — мель.
И уключин птица певчая
сушит весла на корме…
Все слаще августа наливки
* * *
Все слаще августа наливки.
Все строже прошлого оценки.
И где взбивать пытались сливки
уже снимаем горечь пенки.
О чем жалеть? Считать закаты,
плести и дальше жизнь, как лапоть,
еще не петь, уже не плакать…
И, дольше жизни, помнить даты.
Все на свете давно уже сказано
* * *
Все на свете давно уже сказано.
Не спасают слова от потерь.
Есть на свете простая обязанность -
открывать постучавшему дверь.
Даже, если совсем не можется
слушать лепет чужой тоски…
Даже, если, шагрени кожица
на портрете морщинит мазки.
Не ври, что завершают декабри
* * *
Не ври, что завершают декабри
настой густой из горя и полыни.
Плесни осадок из бутыли синей
на угли. И, пугливо — затвори.
Пусть там творится вечная возня
огня и веток, горести и смеха,
и всполохи, и плач, и чье-то эхо…
Соври про лето сказку для меня!
Когда оскалится холодная беда
* * *
Когда оскалится холодная беда
из-за угла, так подло и так близко,
когда поймешь, какая ерунда -
твоих побед ненужные огрызки,
и резко накренится потолок,
через который никогда не прыгнуть,
ты боли серый, мерзлый лоскуток
прижми к губам, чтоб при друзьях не крикнуть.
Грустное
Мы с тобой убежим за моря, за моря,
обогнув высоченные горы,
по дороге поспорив (наверное, зря),
что есть родина… Глупые споры!
Если болью болит, если ночью не спишь,
если рушится все, что ни тронешь -
я с тобой убегу, ты со мной убежишь!
Мы уже убегали… ты помнишь?
Из окна
Бродит человек с собакой и потерянной душой.
Дождик тронет серой лапой черный неба капюшон.
Путь кирпичный мимо школы, мимо домика с крыльцом.
Так привычно палец колет, старой трещиной, кольцо.
И друзья — на месте, вроде. Но в запутанной ночи
он один все бродит, бродит. Пес-то знает. Но молчит.
И — по кругу, мимо школы, мимо дома, где окно…
Я спрошу его: нашел ли? — Не ответит все равно.
Дом на слом
В его распятое окно
смотрю и пристально, и долго.
Там жизни терпкое вино
еще хранит резная полка.
Всех унесло… А дом — на слом.
Но, с первым звуком благовеста,
чуть всхлипнув, треснуло стекло.
Я думаю, что в знак протеста.
Дуэль
Резной револьвер под названием «осень» -
он просто обязан был выстрелить в цель.
И мир, оглушенный, стал тих и серьезен,
как гулкий, петляющий в зиму, тоннель.
Прикинуться «бабьим» — смешная уловка,
хватило на два календарных листа…
И, вскинуло лето ладошку неловко,
роняя к барьеру дуэльный устав.
Отцу
Я тебя поднимаю. Я тебя понимаю,
с неразборчивых слов отпечатки снимаю.
И сплетение рук неразрывней и крепче -
онемевшим кольцом на затекшем предплечье.
Так когда-то, часами, чтоб — воздух с веранды,
нянчил ты на руках мою корь, мои гланды.
И, горячим колечком со спутанной речью,
я спала на твоем онемевшем предплечье.
Там ветка вишни над столом плыла…
* * *
Там ветка вишни над столом плыла,
подсвечена фонариком китайским.
И детства с юностью, еще живая связка,
то рвалась, то опять узлы плела…
Плела так долго, заплетаясь в старость.
В том дне осталась. Словно вновь подарит
ту ветку белую, плывущую как парус,
тот, только в юности светящийся, фонарик.
Музыка вечером к небу поднялась…
* * *
Музыка вечером к небу поднялась,
ладонями ветви дождя лаская.
Все, что не сбудется, все, что осталось,
я отпускаю свободной стаей.
Пусть эхом станет, уже не важным,
камушком, пущенным по реке.
Сказкой о том, как сосулька отважная
согрелась в теплой чужой руке.
