[67]
ТЕЛЕСКОПЪ.
_________
IV.
АРТИСТЪ-ПОЭТЪ-СУМАСШЕДШІЙ.
ЖИЗНЬ ВИЛЬЯМА БЛЕКА.
Не знаю, извѣстна ли вамъ маленькая книжка, которую издалъ знаменитый Бекфордъ подъ заглавіемъ: Жизнеописанія Необыкновенныхъ Живописцевъ. Это собраніе біографическихъ статеекъ, написанныхъ съ удивительнымъ простодушиемъ, но которыхъ лица существовали только въ воображеніи біографа. При всѣхъ однако пособіяхъ своей фантазіи совершенно восточной, оригиналь-
ный авторъ Ватека, прихотливый Зодчій Фонт-Гильскаго аббатства, поэтъ Эблисовыхъ чертоговъ, не изобрѣлъ въ сихъ идеальныхъ жизнеописанияхъ ничего такого, что могло бы стать на ряду съ дѣйствительной жизнью Блека, какъ рассказываетъ ее Алленъ Коннингамъ, біографъ Англійскихъ артистовъ.
Вильямъ Блекъ родился въ Лондонѣ, 28 Ноября 1757 года. Онъ былъ сынъ одного почтеннаго колпачника, который, назначая сына своего къ томуже званію, очень досадовалъ, видя, что сей послѣдній совсѣмъ не заботился о дѣлѣ а рисовалъ только разныя фигуры на счетныхъ книгахъ или вырѣзывалъ ихъ на конторкѣ. Мистриссъ Блекъ, руководствуясь материнскою нѣжностью объясняла сію раннюю склонность гораздо благопріятнѣе. «Чтожъ!» говорила она мужу: «кто знаетъ? Можетъ быть онъ будетъ артистомъ! Не накопитъ денегъ, такъ заставитъ говорить о себѣ — будеть славенъ!» Будетъ славенъ! Эту утѣшительную гордость матери раздѣлилъ наконецъ и добрый колпачникъ; въ слѣдствіе чего обратился къ одному живописцу съ просьбою, не возьметъ ли онъ въ ученики его сына? Живописецъ согласился, но на такихъ условіяхъ что благоразумный лавочникъ не принялъ ихъ, а избралъ средину между двумя крайностями. «Сдѣлаемъ гравера изъ Вильяма!» подумалъ
онъ: за ученье возьмутъ меньше; «притомъ съ этимъ ремесломъ всегда будетъ онъ имѣть кусокъ хлѣба, если даже станѣть гравировать лавочные ярлычки!»
На следующій день Г. Блекъ сдѣлалъ новое открытіе, которое вдвойнѣ удостовѣрило его въ неспособности Вильяма къ торговлѣ. На реэстрахъ своихъ, коихъ почти каждая страница была изукрашена разными рисунками, нашелъ онъ стихи. Поэтъ и артистъ! Надо было рѣшиться. «Проворнѣй, проворнѣй, Г. Вильямъ!» сказалъ онъ своему сыну: «пожалуйте-ка въ Гринъ-Стритъ.» Въ Гринъ-Стритѣ жилъ тогда граверъ Г. Базиръ; и къ нему-то въ ученье попалъ молодой Блекъ на семь лѣтъ по Англійскому обычаю. Ему было тогда отъ роду тринадцать лѣтъ.
Первые Блековы эскизы потеряны, но первые стихи его напечатаны. Алленъ Коннингамъ приводитъ нѣсколько изъ нихъ; хотя они отличаются достоинствомъ мыслей, но Коннингамъ осуждаетъ ихъ относительно правильности и гармоніи. Чегожъ и ожидать больше отъ поэта двѣнадцати или четырнадцати лѣтъ? И Англійская литература имѣла также своихъ чудо-ребятъ, изъ коихъ нѣкоторые счастливо оправдали раннія надежды ими поданныя. Перечтите ихъ стихи, и вы будете имѣть понятіе о балладахъ, одахъ, драматическихъ
поэмахъ, к изданію коихъ друзья уговорили Блека, спустя больше двадцати лѣтъ съ того времени какъ онѣ были написаны. Удивленіе сихъ друзей было чистосердечно; ибо они печатали эти стихи на свой счетъ, въ числѣ ихъ знаменитый скульпторъ Флаксманъ, который былъ хорошій судья въ дѣлѣ поэзіи, по словамъ Аллена. Сей послѣдній, самъ также хорошій судья, приводитъ изъ нихъ для образца воззваніе къ Музѣ, подобное всѣмъ классическимъ или романтическимъ воззваніямъ; но въ маленькой поэмѣ, называющейся Тигръ, есть действительно сила и воображеніе. Вотъ слово въ слово переводъ ея:
«Тигръ, тигръ! Ты, котораго пламенный взоръ сверкаетъ ночью среди лѣсовъ! какая безсмертная рука расположила грозную симметрію твоего тѣла?»
«Въ какихъ водахъ или въ какой безднѣ возсіялъ первоначально лучъ твоихъ взоровъ! На какихъ крыльяхъ дерзнулъ он вознестись! Какая рука осмѣлилась схватить его пламя!»
«Чья десница, чей умъ сплелъ жилы твоего сердца? И когда оно стало биться, чья смѣлая рука дала форму твоимъ членамъ?»
«На какой наковальнѣ, какимъ молотомъ, выкована голова твоя? Кто могъ дать тебѣ тобой ужасъ внушаемый?»
«Когда съ высоты твоихъ круговъ, звѣзды
осыпаютъ небеса блестящими слезами, художникъ улыбается ли, видя в тебѣ свое созданіе? Тотъ ли сотворилъ тебя, кто сотворилъ агнца?»
Не подвергаясь опасности прослыть ультраклассиками, можно сравнись сіе изображеніе съ болѣе простымъ, если не болѣе высокимъ изображеніемъ Немейскаго льва, убитаго Геркулесомъ у Ѳеокрита *.[4]
Біографы также очень хвалятъ нѣсколько пассажей изъ драматической поэмы Блека: Эдуардъ III. Вотъ какъ у него Черный Принцъ говоритъ Чандосу, своему повѣренному, на канунѣ баталіи при Кресси. Эта выписка имеетъ здѣсь двойную цѣль: ибо что Черный Принцъ описываетъ въ метафорическомъ смыслѣ, молодой поэтъ долженъ былъ вскорѣ увидѣть самъ черезъ призму патологическаго бреда:
— «Теперь, Іоаннъ Чандосъ, теперь когда мы одни, я разскажу тебѣ откровенно всѣ мои надежды, свободно изолью мою мысль въ этомъ раскалённомъ воздухѣ, где тысячи смертей летаютъ взадъ и впередъ по роковой долинѣ Кресси. Мнѣ кажется, будто я вижу, какъ наши храбрые воины вооружаются, опоясываютъ мечи, надѣваютъ блестящіе шлемы, натягиваютъ тетивы луковъ, скачутъ отъ радости при ржаніи коней.
Мнѣ слышатся крики сраженія, шумъ свалки; мнѣ видятся призраки, кои, возсѣвъ на Англійскихъ знаменахъ, распространяют ужасъ в рядахъ непріятельскихъ».
Далѣе, два рыцаря, разговаривая съ темъ же жаромъ, видятъ, как Франція шатается, подобно умирающей женщинѣ, какъ помрачается небо юга и свѣтъ его становится подобенъ унылому мерцанію, озаряющему одръ больнаго, какъ души воиновъ, разорвавъ земныя оковы, улетаютъ къ небесному пиру въ одеждѣ побѣдителей. Однимъ словомъ, весь языкъ этой драмы есть языкъ фигуральный, и всѣ поэтическія фигуры носятъ на себѣ болѣе отпечатокъ виденій сумасшедшаго, чѣмъ поэта.
Однакожъ Блекъ, витая въ мірѣ идеальномъ, не пренебрегалъ совершенно и матеріальными потребностями земнаго міра. Онъ прилѣжно учился гравированью. Такъ какъ весь день посвящалъ онъ свому учителю, то могъ единственно по ночамъ предаваться своей склонности къ поэзіи. Для Блека поэзія существовала не иначе, какъ на двухъ языкахъ: на языкѣ красокъ и на языкѣ стиховъ; онъ не создавалъ ни одной картины, не приложивъ къ ней вдохновеннаго комментарія поэмы, не сочинялъ ни одной поэмы, не украсивъ ее картинами. По несчастію, онъ
не могъ избѣгнуть вліянія ночной жизни, какъ гдѣ-то Байронъ называетъ сонъ. Онъ можетъ быть почиталъ себя работающимъ, тогда какъ въ самомъ дѣлѣ спалъ и видѣлъ сны; но мало по малу приобрелъ онъ весьма рѣдкую способность излагать эти сны довольно вѣрно, со всѣми ихъ чудными призраками. Это было началомъ безумія, которое сначала могло казаться ему пріобрѣтеніемъ новаго чувства.
Впрочемъ не было еще никакихъ причинъ подозрѣвать, чтобы у Блека было какое-нибудь поврежденіе въ томъ органѣ, где выработывается умъ, если можно здѣсь употребить сіе выраженіе матеріальной физіологіи. Ему было уже двадцать шесть лѣтъ; гравировальное искусство составляло для него нѣкоторымъ образомъ капиталъ и отецъ намѣревался уже пристроить его, какъ слѣдуетъ благоразумному человѣку; но нашъ поэтъ-артистъ явилъ тогда первое действіе безумія, котораго отецъ долго не могъ ему простить: онъ женился по страсти.
Любовь сія родилась романтическимъ образомъ. Въ воображеніи Блека давно уже существовалъ особенный, собственно ему принадлежащій идеалъ Нимфъ, коихъ онъ изображалъ на полотнѣ и описывалъ въ стихахъ; идеалъ сей, по его мненію, осуществился совершенно въ лицѣ молодой сосѣдки, по имени
Катерины Буше. Артистъ удивлялся ея бѣлымъ рукамъ, стройному стану, небеснымъ глазамъ. «Какая модель!» Думалъ онъ самъ съ собой: «подобную видывалъ я только во снѣ.» Блекъ находилъ большое удовольствіе разговаривать съ молодою сосѣдкой и мало по малу открылся ей, что не имѣетъ хорошей модели. — «Право я жалѣю о васъ!» сказала Катерина. — «Вы жалѣете обо мнѣ? Возразилъ Блек: о! Такъ вы вѣрно согласитесь послужить мнѣ моделью?» — «Охотно!» — Блекъ взялъ палитру и видя, что Катерина была дѣйствительно модель по его таланту, принялся за перо и къ портрету прибавилъ еще стихи, которые увѣрили его совершенно, что это была женщина, вполнѣ соотвѣтствующая вдохновеніям его музы. Можно ли было колебаться! Онъ женился на ней; и когда отецъ упрекалъ его, что онъ богатствомъ пожертвовалъ капризу, отвѣчалъ: «слава будетъ моимъ богатствомъ; деньги убиваютъ гений; если бы я хотелъ быть богатымъ, то сдѣлался бы скупцемъ.» — «Сынъ мой сошелъ съ ума!» сказалъ честный купецъ, и пересталъ принимать его. Матери своей Блекъ лишился за нѣсколько времени прежде.
По счастію, Катерина Буше была дѣйствительно такая женщина, какая была нужна Блеку. Она вѣровала въ его геній, рисунки, стихи. Для ней Блекъ былъ величайшій изъ людей;
она совершенно посвящала себя ему, считая за честь быть подругою такого великаго поэта, артиста и музыканта; ибо Блекъ вскорѣ замѣтилъ, что къ двумъ первымъ талантамъ его присоединяется еще и третій, а потому сталъ выражать одну и туже идею тремя способами вдругъ: стихами, музыкой и рисунками.
По смерти отца, Блекъ имѣя небольшой капиталъ, вступилъ въ компанію съ какимъ-то Паркеромъ и открылъ картинный магазинъ, надѣясь снабжать оный гравюрами собственныхъ трудовъ. Притомъ жена его обязалась взять на себя всѣ торговыя дѣла, дабы онъ могъ совершенно предаться своему воображенію. Но заведеніе сіе упало по причинѣ несогласія компаньоновъ и Блекъ сталъ снова заниматься единственно рисованьемъ, поэзіей и музыкой.
Первымъ произведеніемъ сего новаго плана жизни было собраніе Пѣсенъ Невинности и Опыта. Заглавіе довольно странное; трудно даже угадать, что оно выражаетъ. Сіе твореніе состояло изъ семидесяти сценъ, представляющихъ въ занимательномъ контрастѣ воспоминанія юности и зрѣлыхъ лѣтъ; при каждой сценѣ находится свой аккомпаниментъ въ стихахъ, для объясненія группы или пейзажа; однимъ словомъ, это настоящій альбомъ в родѣ тѣхъ, кои начали появляться во Франціи со времени размно-
женія литографическихъ издѣлій. Но Блековъ альбомъ отличался совершенно релігиознымъ характеромъ; его рисунки представляли большею частію отвлеченія мистическаго ума. Вотъ образчикъ его поэзіи, который можетъ дать понятіе объ его простодушномъ, даже можеть быть слишкомъ уже дѣтскомъ спиритуализмѣ . Алленъ Коннингамъ, ревнитель Англо-Шотландскихъ Лекистовъ, хотя самъ и не принадлежитъ къ нимъ, забываетъ выставить очевидную аналогію сей поэзіи съ некоторыми балладами Вордсворта. Таковы, на примеръ, стихи, подъ фигурой, изображающей Невинность, гдѣ Блекъ разсказываетъ, какъ одно дитя, видимое имъ на облакѣ, проситъ его сыграть простую пѣсенку, коей аккорды и слова привели его въ слезы; таковы стихи о Трубочисте, надъ которымъ не должны смѣяться господа академики, ибо они ничуть не хуже романса Petit Jou, изданнаго за нѣсколько лѣтъ однимъ изъ сорока членовъ, составляющихъ ихъ безсмертіе. Вотъ сіи послѣдніе:
"Я былъ очень молодъ, когда умерла мать моя; отецъ продалъ теня, когда я еще едва былъ въ силахъ кричать: weep! weep! weep! *[5] Вотъ почему я сищу трубы ваши и сплю въ сажѣ.
«Маленькой Томъ Декръ принялся плакать, когда ему стригли кудрявые, какъ овечье руно, волосы. Но я сказалъ ему: не плачь Томъ! Что тебѣ до этого за дѣло? Когда у тебя не будетъ твоихъ бѣлокурыхъ волосъ, они не будутъ пачкаться сажей.
«И онъ пересталъ плакать. Но въ туже ночъ, когда Томми спалъ, ему приснился чудесный сонъ: онъ видѣлъ множество трубочистовъ, Дика, Іосифа, Эдуарда, маленького Жака; всѣ они лежали въ гробахъ, обитыхъ чернымъ.
«Вотъ подошелъ Ангелъ съ золотымъ ключомъ, отперъ гробы и освободилъ ихъ всѣхъ. Тогда, прыгая и смѣясь, они сошли въ веселую долину, гдѣ струилась рѣка, искупались въ ней и вышли, сіяя какъ солнце.
«Потомъ, совершенно нагіе и бѣлые, бросивъ свои сумки, вознеслись горѣ на чистыхъ облакахъ, и Ангелъ сказалъ Томи: если ты будешь благоразуменъ, Богъ сдѣлается отцомъ твоимъ и ты никогда не будѣшь ни въ чемъ терпѣть недостатка.
«Томъ проснулся; мы встали въ темнотѣ, взяли наши сумки и метлы, отправились на работу; но хотя утро было холодное, однакожъ Томъ былъ веселъ и не зябъ. Такъ всѣ, исполняющіе долгъ свой, не должны бояться, что съ ними случится худо!»
Теперь, если вы знаете стихи, сочиненные
Ламартиномъ для одного Богоугодного Заведенія, то въ пѣснѣ, приложенной Блекомъ къ картинкѣ, изображающей Шествие сиротъ изъ Лондонскаго Сити въ Церковь, признаете тоже религіозное, простое, и вмѣстѣ патетическое вдохновеніе:
«Былъ Великій Четвергъ. Дѣти шли попарно, одѣтые въ синихъ, красныхъ и зеленыхъ платьицахъ; сладко было любоваться чистотою невинныхъ лицъ ихъ. Бѣлоголовые педели шли впереди ихъ къ высокому храму Святаго Павла, въ рукахъ съ жезлами бѣлоснѣжнаго цвѣта. Видите ли, какъ они слѣдуютъ другъ за другомъ, подобно тихимъ волнамъ Темзы! Какъ многочисленны эти юные Лондонскіе цвѣты, озаренные блескомъ, который только имъ однимъ свойственъ! Вотъ они взошли и сѣли. Слышенъ шумъ толпы, но толпы агнцевъ, тысячи маленькихъ мальчиковъ и дѣвочекъ, подъемлющихъ чистыя рукт свои къ небу. Слушайте! Какъ кроткій зефиръ, исполненный благовоннаго ѳиміама, возносятся голоса ихъ къ звѣздамъ, возносятся какъ гармоническій ропотъ грома, утихающій въ небесномъ жилищѣ. Ниже ихъ садятся старцы, мудрые хранители бѣдныхъ дѣтей… Христіане, будьте благотаорительны ко всѣмъ, бойтесь затворить двери какому-нибудь ангелу.»
При сей картинѣ нѣтъ торжественнаго гимна; но вотъ пѣсенка, которую Блекъ
помѣстилъ подъ группой ангцовъ, среди коихъ стоитъ дитя:
,_object_8_(The_Lamb).jpg)
«Маленькой барашекъ, кто сотворилъ тебя? Маленькой барашекъ, кто сотворилъ тебя? Кто далъ тебѣ жизнь? Кто указалъ путь къ рѣкѣ и на лугъ? Кто облекъ тебя мягкимъ, блестящимъ руномъ? Кто научилъ нѣжному блѣянію, которымъ веселится долина? Маленькой барашекъ, знаешь ли Того, Кто тебя создалъ?»
«Маленькой барашекъ, я скажу тебѣ кто Онъ; Его зовутъ твоимъ именемъ, ибо ты называешься агнцемъ. Он кротокъ и добръ. Онх былъ также младенцемъ; я младенецъ и ты агнецъ, мы оба называемся также, какъ зовется Онъ. Маленькой барашекъ, да благословитъ тебя Богъ! Богъ да благословитъ тебя, маленькой барашек!»
Не взирая на Гиро и Ламартина, не взирая на цѣлый томъ Осеннихъ Листовъ, В. Гюго во Франціи съ нѣкотораго времени поэзія, слишкомъ удалилась отъ подобныхъ дѣтскихъ, простодушныхъ изліяній; но кто знаетъ, не приведеть ли опять къ нимъ въ следствіе новой реакціи, нынешняя сатанинская поэзія, подобно какъ прелюбодѣйный романъ можетъ вновь привести Французскую литературу къ пастушеской поэзіи?
Въ 1822 году Блекъ не былъ еще извѣстенъ ни
какъ поэтъ, ни какъ живописецъ. Немногіе знали въ Лондонѣ, что на чердакѣ одного изъ домовъ улицы Соутъ-Молтонъ-Стритъ жилъ одинъ из самыхъ оригинальныхъ современныхъ геніевъ; человѣкъ уже старый лѣтами, но юный энтузіазмомъ, который на следующій годъ выгравировалъ свое, послѣ Песенъ Невинности, совершеннѣйшее твореніе. Таковымъ почитаютъ знатоки такъ названныя имъ Поэтическія Созданія изъ Книги Іова, заказанное однимъ любителемъ Г. Линнелемъ, который случайно узналъ, что Блекъ, забытый артистъ, подвергается опасности умереть съ голоду. Случайно также в 1825 году нѣсколько стиховъ съ подписью Блека попались на глаза Г. Бернара Бартона, молодаго поэта-квакера, который спросилъ у друга своего Карла Лемба, что за человѣкъ скрывается подъ этимъ псевдонимомъ. Карлъ Лембъ, Стернъ новейшей Англійской критики, отвечалъ: «Блекъ настоящее имя, принадлежащее этому необыкновенному человѣку; не знаю, живъ ли онъ еще. Это тотъ самый Блекъ, коего рисунки приложены къ великолепному изданію Блеровой Могилы, которое вы вероятно видали или о которомъ слыхали. Блекъ пишетъ водяными красками картины удивительно странныя, именно видѣнія своего воображенія, о которыхъ увѣряетъ, что они дѣйствительно ему являлись; рисунки сіи имѣютъ великое достоинство. Такъ онъ ви-
дѣлъ древнихъ Гальскихъ бардовъ на Сноудонѣ, видѣлъ самаго прекраснаго, самаго безобразнаго и самого храброго изъ Бретоновъ, послѣ избіенія ихъ Римлянами; онъ видѣлъ ихъ и написалъ на память, утверждая, что эти фигуры стоятъ на равнѣ съ фигурами Рафаэля и Микель-Анджело, но не выше ихъ, ибо и Рафаэль и Микель-Анджело имѣли точно тѣ же, какъ и онъ, виденія прошедшаго и будущаго. Блекъ думаетъ, что живопись масляными красками есть убійство искусства и что Рафаэль и Микель-Анджело никогда не писали масляными красками! Блек утверждаетъ что въ то время, какъ онъ занимался живописью водяными красками, приходилъ ему препятствовать въ работе Тиціанъ, злой духъ живописи масляными красками! Картины Блека, особенно одна изъ нихъ: Канторберійскіе Пилигримы (изъ Чоусера), исполнены жизни и силы, хотя въ нихъ видно странное смѣшеніе жесткости, сухости, и между тѣмъ очаровательной прелести; онъ составилъ имъ каталогъ, съ превосходной, но вмѣстѣ идеальной, мистической критикой на Чоусера. Хвалятъ его поэмы; я ихъ не читалъ. Помню, только что при мнѣ читали его стихи о Тигрѣ; они показались мне прекрасными; но увы! У меня нѣтъ его стихотвореній, а авторъ отправился… не знаю куда… на тотъ свѣтъ или въ сумасшедший домъ. Какъ бы то ни было, я почитаю
его однимъ изъ самыхъ необыкновенныхъ нашихъ современниковъ.»
Когда Св. Антоній узналъ, что въ пустынѣ есть отшельникъ еще святѣе его, то взялъ посохъ и пустился странствовать, пока наконецъ достигъ кельи Св. Павла; но ни квакеръ Бартонъ, ни Карлъ Лембъ не рѣшились отыскивать бѣднаго Блека, который остался одинъ одинехонекъ со своімъ поэтическимъ безуміемъ. Правда, в отечествѣ Бартона, Лемба и Аллена Коннингема, поэты ясновидцы такъ многочисленны, что не составляютъ уже предмета любопытства. Прежде Блека былъ Куперъ, прежде Купера Бюніанъ, авторъ извѣстнаго Путешествія Странника в Отчизну. Бюніанъ, этотъ простонародный Мильтонъ, столь сходный по свойству генія съ симъ последнимъ; Бюніанъ, котораго Евангельское служѣніе умелъ бы такъ хорошо описать Филар. Шаль; Бюніанъ, коего мистическую Одиссею Блекъ могъ бы, по моему мнѣнію, превосходно украсить своими картинами, хотя ни Сутей, біографъ Бюніана ни Алленъ, біографъ Блека, не вздумали сравнить между собою сіи два оригинала. Однакожъ между энтузіазмомъ Бюніана и Блека то главное различіе, что первый болѣе христианінъ, а послѣдній болѣе артистъ Если бы Блекъ нашелъ въ себѣ больше симпатіи въ нашемъ прозаическомъ мірѣ, онъ бы менѣе уединялся въ свой мечтательный
міръ. Только мало по малу предался онъ совершенно духамъ и сделался ихъ живописцемъ и поэтомъ. Такъ, на примѣръ, Блекъ открылъ нѣкоторый родъ стереотипнаго гравированья; секретъ этотъ умеръ съ нимъ вмѣстѣ; и что же? Онъ увѣрялъ, что обязанъ имъ духу любезнаго брата своего Робера, который явился передъ нимъ однажды вечеромъ, когда онъ мечталъ о своемъ искусствѣ, и открылъ ему составъ химической композиціи для перевода на мѣдныя доски рисунковъ его Песенъ Невинности. Онъ употребилъ въ послѣдствіи ту же композицію для своихъ шестнадцати эстамповъ, изображающихъ Врата Рая, и для непонятнаго почти созданія, названнаго имъ Уризенъ, которое почитаютъ исторіей демона, осужденнаго на множество ужасныхъ трудовъ и приключеній. Этотъ Уризенъ (состоящій изъ двадцати семи картинъ) проходитъ чрезъ ужасныя пропасти огня и мрака; поперемѣнно то сражаясь съ чудовищами, то низвергая одну женскую душу во глубину самой мрачной преисподней. Композиція сія подала мысль одному продавцу картинъ употребить Блека для новаго изданія Юнговыхъ Ночей. Артистъ предпринялъ этотъ трудъ совершенно на новый манеръ. «Дайте мнѣ» — сказаль онъ — «только поля каждой страницы.» Вскорѣ эти поля покрылись необыкновенными фигурами, для которыхъ не
всегда текстъ былъ источникомъ; ибо Юнгъ въ своихъ стихахъ есть болѣе риторъ, Христіанскій Сенека, чѣмъ поэтъ живописецъ.
По несчастію поэзія Блековыхъ рисунковъ не всѣми понята. В этомъ однако могло утѣшить вполнѣ, если только онъ огорчался, одобрніе скульптора Флаксмана, артиста напитаннаго классическимъ духомъ древнихъ, но который в прекрасной коллекціи картинъ превосходно изобразилъ романтическія положенія Дантова Ада. Флаксманъ познакомилъ его с поэтомъ Гайлеемъ, авторомъ довольно холодной дидактической поэмы объ Удовольствіяхъ, доставляемыхъ Душевнымъ Спокойствіемъ, который былъ другомъ и біографомъ Купера. Гайлей взялъ его съ собою въ Фельфамъ, что въ Графствѣ Эссексъ, куда онъ отправился тогда самъ, и предложилъ ему сдѣлать коллекцію гравюръ для твореній любимаго своего автора. Этому путешествію обязаны мы Блековымъ письмомъ къ Флаксману; вотъ оно со всей постепенно увеличивающейся прозопопеей[6] энтузіазма, переходящею отъ ристорическихъ метафоръ къ откровенію непосредственныхъ сношеній съ живыми призраками его мечтаній.
«Любезный скульпторъ вѣчности! Мы приѣхали на мѣсто, которое я нашелъ гораздо прекраснѣе, чѣмъ ожидалъ. Это совершенный образецъ увеселительной мызы, даже цѣлаго дворца,
еслибы распространить его размѣры, не измѣняя впрочемъ ихъ, съ приличными украшеніями. Фельфамъ есть мѣсто самое прекрасное для ученья, ибо онъ духовнѣе, чѣмъ Лондонъ. Здѣсь небо отверзаетъ вамъ, со всѣхъ сторонъ, свои златыя врата, оконъ не затмѣваетъ ни малѣйшее испареніе; голоса небесныхъ жителей раздаются слышнѣе, формы ихъ лучше видны, жилище мое есть тѣнь ихъ жилища. Жена моя и сестра здоровы; онѣ ласкаются къ Нептуну, чтобы заслужить отъ него поцѣлуй.»
«Теперь начинаю я новую жизнь, ибо стрясъ съ тела моего одинъ изъ слоевъ земли, его покрывающей. Мои творенія въ бо́льшей славѣ на небѣ, нежели я ожидаль. У меня въ головѣ множество галлерей, наполненныхъ старыми книгами и картинами, которыя я всѣ осуществлю въ вѣчной жизни, по окончаніи моей жизни земной; сіи произведенія моего пера и кисти будутъ восхищать архангеловъ. За чѣмъ же мнѣ заботиться о богатствахъ и славѣ сего тлѣннаго міра! Что касается ло васъ, Флаксманъ, вы архангелъ на землѣ, мой другъ, вы товарищъ мнѣ въ вѣчности… Прощайте.»[7]
Трехгодичное уединеніе довершило разстройство Блекова ума; онъ болѣе и болѣе погружался въ свою мечтательну. Жизнь, прервалъ почти всѣ связи съ своими современниками, предавшись единственно и вполнѣ знаменитымъ
мертвецамъ, сообщаясь съ матеріяльнымъ міромъ только посредствомъ вѣрной своей подруги. Онъ вступилъ в постоянныя сношенія съ Гомеромъ, Моисеемъ, Пиндаромъ, Виргиліемъ, Дантомъ, Мильтономъ. Когда у него спрашивали, въ какомъ видъ являются къ нему сіи великіе люди, онъ отвѣчалъ: «въ видѣ величественныхъ, бѣлыхъ, лучезарныхъ теней, ростомъ выше живаго человека.» Часто призывалъ онъ жену свою и говорилъ: «Катя, видишь ли ты эту величественную фигуру? Слушай, она говорит!» Ибо тени разговаривали с нимъ. Катя ничего не видала, ничего не слыхала; но она отъ души вѣровала, что мужъ ея былъ одаренъ способностью видѣть и слышать, какъ будто предъ нимъ, подобно какъ предъ Мильтоновымъ Адамомъ ангелъ вскрылъ все потомство его въ грядущихъ вѣкахъ. Однажды Блекъ явился къ ней въ величайшемъ восторгѣ: онъ удостоился важной довѣренности отъ Мильтона; пѣвецъ Адама и Евы разсказалъ ему цѣлую поэму, которую онъ Блекъ запомнилъ наизусть. По несчастію поэма сія оказалась достоинствомъ ниже тѣхъ, которыя Мильтонъ издалъ при своей жизни, и друзья Блека отказались вѣрить подлинности этой Мильтоновской поэзіи, подобно какъ Вальполь отказался вѣрить неподложности старинныхъ Чаттертонскихъ балладъ.
После трехлѣтняго пребыванія въ деревнѣ, Блекъ возвратился въ Лондонъ. «Три года» — говорилъ онъ своимъ апокалипсическимъ языкомъ — «спалъ я на берегу моря, и теперь возвращаюсь въ светъ съ образами исполиновъ!» Тогда издалъ онъ настоящій художнеческій апокалипсісъ; это было цѣлое собраніе гравированныхъ сценъ, гдѣ онъ отъ допотопнаго міра переходитъ къ нашей прозаической эпохѣ. Все это вмѣстѣ называется Іерусалимомъ; но любители не могли проникнуть въ смыслъ сего произведенія, и оно имѣло отрицательный успѣхъ. Онъ принужденъ былъ унизиться до украшенія звучной религіозной поэмы Блера, подъ заглавиемъ Могила, о которорой говоритъ Карлъ Лембъ; за трудъ сей получилъ онъ отъ издателя Кромека двадцать гиней; но Кромекъ сильно оскорбилъ самолюбіе его, поручивъ Скіавонетти гравировать его рисунки.
Самолюбіе извлекло на минуту Блека изъ его возвышенной сферы; онъ посѣтилъ мастерскую Стотарда, когда сей последній начиналъ набрасывать на холстъ свою картину Канторберийскихъ Пилигримовъ, коей эстампъ принадлежитъ къ числу превосходнѣйшихъ произведеній Англійской гравировки. Сюжетъ сей, заимствованный изъ стариннаго Англійскаго поэта Чоусера, не входилъ въ раму обыкновенныхъ созданій Блека; однакожъ сей по-
следній возмечталъ, что оный являлся ему въ видѣніи гораздо прежде Стотарда, ибо трудился также съ своей стороны надъ Канторберийскими Пилигримами, и пригласилъ Г. Кромека явиться за работой, ему Блеку отъ него заказанной, вообразивъ также, будто Кромекъ прежде заказалъ ему эту картину. Вѣроятно, еслибы Блековы Пилигримы были лучше Стотардовыхъ, то издатель воспользовался бы этою мечтою разстроеннаго воображенія; но онъ отозвался, что не заказывалъ Блеку работы, а Стотардъ съ своей стороны началъ жаловаться на сей поступокъ. Бѣдный Блекъ былъ совершенно увѣренъ, что картина принадлежала ему; онъ даже обвинялъ Стотарда въ похищеніи у него идеи по согласію съ Кромекомъ. Эта, мечта слишкомъ матеріальная и торговая, не должнабъ была иметь мѣста въ числѣ мечтаній артиста-ясновидца. Бѣдное человѣчество! Оно всегда сохраняетъ слѣды своей первобытной грязи!
Впрочемъ Блекъ имѣлъ довольно горячую ссору и съ собраніями своими съ иного свѣта. Онъ издалъ брошюрку противъ Тиціана, Корреджіо, Рубенса и Рембрандта, на счетъ свѣто-тени и живописи масляными красками, про которую говорилъ, что она погубила искусство; ибо Блекъ имѣлъ еще сумозбродство составить собственную свою теорію искусства!
Возвращаюсь къ собственно такъ называемымъ виденіямъ Блека, какъ онѣ описаны Алленомъ Коннингамомъ, который слышалъ ихъ изъ устъ одного пріятеля.
«Пріятель, отъ котораго я слышалъ эти анекдоты» — говоритъ онъ — «замѣтивъ участіе, которое я въ нихъ принималъ, прибавилъ: Я знаю много подробностей о Блекѣ, ибо находился при немъ неразлучно въ теченіи девяти лѣтъ; часто оставался я съ нимъ вмѣстѣ отъ десяти часовъ вечера до трехъ утра, то предаваясь дремотѣ, то бодрствуя, но самъ Блекъ никогда не спалъ, сидѣлъ съ карандашемъ и бумагой, рисовалъ портреты, коихъ подлинники мнѣ такъ хотѣлось видѣть. Не угодно ли вамъ посмотрѣть нѣкоторыя изъ его произведеній? Тогда онъ вышелъ на минуту, принесъ портфель, наполненный рисунками, открылъ его и продолжалъ: Посмотрите, государь мой, замѣтьте поэтическій энтузіазмъ этой головы; это Пиндаръ въ день увѣнчанія его на Олимпійскихъ играхъ. Эта прелестная дѣвушка Коринна, получающая туже награду, что и Пиндаръ. Эта развратная женщина съ безстыднымъ видомъ, изъявляющимъ ея ремесло, Лаиса, которая однажды пришла и стала между Блекомъ и Коринной; дабы отвязаться от ней, Блекъ принужденъ былъ написать и ее! — А эта фигура, такъ мало похожая другія — угадайте, кто это? — Какой-нибудь
Мошенникъ? — Ваша правда; вы невольно доказываете вѣрность Блековыхъ изображѣний; это мошенникъ, тотъ самый сборщикъ податей, котораго Моисей убилъ въ Египтѣ… — Теперь посмотримъ, какъ вы думаете, кто эти двое?.. Нѣтъ сомнѣнія, еще какіе нибудь негодяи? — Точно такъ; я не назову ихъ, извините; но одинъ изъ нихъ адвокатъ, а другой поставщикъ ложныхъ свидѣтелей… Наконецъ эта голова… она говоритъ сама за себя, надѣюсь… это голова Ирода; видите какъ она похожа на голову одного изъ знаменитѣйшихъ генераловъ Англійской арміи!»..
«Товарищь Блека закрылъ портфель и взялъ въ потаенномъ ящикѣ небольшую картинку. Вотъ, сказалъ онъ мнѣ, последняя вещь, которую я вамъ покажу; но она безъ всякаго сомненія куьознѣе всѣхъ; замътьте только это богатство красокъ, эту оригинальность характера… — Вижу, отвѣчалъ я, фигуру толстую, съ короткой сжатой шеей, сверкающими глазами, лицемъ достойнымъ смертоубійцы; въ костлявыхъ рукахъ ея полная чаша крови, коей, по видимому, жаждетъ это странное существо. Я никогда не видалъ ничего страннѣе; краски удивительно ярки; это родъ лака, золотистаго, темнозеленаго лака! Да чтоже это такое? — Это, сударь, привидѣніе блохи, блохи одухотворенной! — Полагаю, что привидѣніе
это являлось Блеку въ бреду? — Я вамъ все разскажу. Однажды вечеромъ засталъ я его въ чрезвычайном изступленіи. Онъ сказалъ мнѣ, что видѣлъ удивительную вещь… привидѣніе блохи. — А срисовали вы ее? Спросилъ я. — «Нетъ!» отвѣчалъ онъ: «и весьма сожалѣю, но не упущу случая, если оно явится мнѣ опять.» — Вдругъ взглянулъ онъ внимательно въ уголъ и закричалъ: «Вотъ оно! вотъ оно! Подайте мнѣ палитру и все нужное, я не смѣю пошевелиться, боюсь упустить его изъ виду. А! Теперь славно стоитъ; давайте, давайте; оно подходитъ, высунуло острый языкъ свой, съ чашей въ рукѣ, съ чашей, наполненной крови; чешуистая кожа его имѣетъ видъ изъ-золота-зеленоватый.» — И продолжая описывать привидѣніе блохи, Блекъ при мнѣ нарисовалъ его и раскрасилъ.»
Этотъ другъ Блека, бывшій свидѣтелемъ его ночныхъ трудовъ, самъ былъ артистъ; онъ употреблялъ Блека для списыванія историческихъ лицъ, въ коихъ, по словамъ его, имѣлъ нужду для собственныхъ картинъ. Но это былъ только деликатный предлогъ, для того чтобы Блекъ не всегда писалъ даромъ. Ясновидящій живописецъ дошелъ до того, что имѣлъ нѣкотораго рода способность вызывать духовъ, подобно Корнелію Агриппѣ и прочимъ некромантамъ. Но иногда такіе по его воззванію происходившіе сеансы терпѣли помѣху отъ нѣкоторыхъ лицъ, кото-
рыя, подобно Лаисѣ, являлись не дожидаясь своей очереди. Такъ упомянутый другъ, показывавшій Аллену Коннингаму этотъ любопытный фантастико-историческій портфель, просилъ Блека однажды написать ему Вильяма Валласа, Шотландскаго вождя. Взоръ Блека воспламенился: онъ любилъ героевъ. «Вильямъ Валласъ!» воскликнулъ онъ съ энтузіазмомъ, который привелъ бы въ восторгъ Вальтера-Скотта: «А онъ ужъ вотъ; я вижу его! Ахъ! Какое благородное лице! Подайте карандашъ и кисти!» Послѣ того принялся онъ съ жаромъ за работу, но черезъ нѣсколько минутъ остановился. «Не могу, сказалъ онъ, кончить.» — почему же? — «Между нимъ и мной сталъ Эдуардъ I». — Такъ спишите мнѣ и Эдуарда I; я имѣю надобность въ обоихъ. — Блекъ взялъ другой листъ бумаги и изобразилъ на ней лице Шотландскаго тирана; послѣ чего Эдуардъ I исчезъ и Блекъ могъ докончить Валласа. «Ахъ!» сказалъ притомъ Алленъ Коннингамъ, который самъ горячій Шотландецъ: «мнѣ самому хотѣлось бы видѣть великаго Валласа.» — «Вотъ онъ въ рамкѣ на стенѣ!» отвѣчалъ другъ Блека. Вотъ Валласъ въ томъ видѣ, какъ изобразилъ его Блекъ и какимъ онъ, безъ сомнѣнія, должѣнъ быть: голова благородная, героическая! Рядомъ с нимъ его убійца, Эдуардъ, съ лицемъ свирѣпымъ и кровожаднымъ!» — Какъ
видно, карандашь Блека всегда былъ вѣренъ и поэтическому и моральному чувству исторіи.
Удивительно, что за исключеніемъ Фауста и другихъ колдуновъ, для Блека всего было труднѣе вызвать дьявола. Онъ разсказывалъ, что въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ напрасно желалъ видѣтъ Сатану. Ему никакъ не вѣрилось, чтобы онъ былъ такой пошлый демонъ, какимъ описывается въ легендахъ; онъ представлялъ его себѣ съ той мрачной красотой падшаго ангела, какъ въ Потерянномъ Раѣ, или еще подъ благороднѣйшей формой, которую приписываетъ ему книга Іова. Но можетъ быть Сатана не являлся изъ кокетства, дабы не уничтожить въ Блекѣ такого о себѣ лестнаго мнѣнія. Наконѣцъ, однакожъ, желаніе поэта-живописца исполнилось.
— «Однажды вечеромъ» — говоритъ онъ — «когда я всходилъ по лѣстницѣ въ мою комнату, взоръ мой былъ пораженъ внезапнымъ свѣтомъ, блеснувшимъ у меня подъ ногами. Я оборотился и увидетъ Сатану; онъ глядѣлъ на меня свирѣпымъ взоромъ сквозь рѣшатчетое окошечко, находившееся у лѣстницы. Я кликнулъ жену; она принесла мне перо и бумаги. «не то, сказалъ я; но нужды нетъ: изъ опасѣнія, чтобы онъ не ушелъ, я срисую его перомъ — и уже срисовалъ; вотъ онъ.» При сихъ словахъ Блек подалъ мнѣ листъ бумаги, на коемъ было видно рѣшетча-
тое окно, а въ окнѣ фигура съ ужаснѣйшими гримасами, какія только можно вообразить. «Вотъ онъ!» продолжалъ Блекъ: «большіе глаза его сверкаютъ как раскаленные уголья, длинные зубы торчатъ, какъ у бороны, когти такой величины, какими могутъ только казаться взорамъ подъячаго, въ жару горячки. Однимъ словомъ, это дьяволъ нашихъ легендъ, настоящій, истинный дьяволъ! Всѣ другіе дьяволы апокрифическіе.»[8]
Огорчась, что нашелъ Сатану такимъ пошлымъ, Блекъ, при помѣщеніи его въ картинѣ, не могъ воздержаться, чтобы не воспользоваться свободой, дозволяемой отъ Горація какъ поэтамъ, такъ и живописцамъ ( pictoribus atque poëtis ).[9] Посему дьяволъ, изображенный имъ въ Поэтических созданіяхъ изъ Книги Іова, совсѣмъ не тотъ, какой написанъ въ рѣшетчетомъ окнѣ, но гораздо менѣе безобразенъ. При томъ эти Поэтическія Созданія суть, такъ сказать, картинные переводы Священнаго Писанія. Блекъ шагъ за шагомъ слѣдовалъ за испытаніями Іова: Господь, хранящій домъ благочестиваго человѣка; Сатана, получающій власть дѣлать зло Іову; пустынный ветеръ губящій дѣтей Іова; друзья Іова, пришедшіе утешать его; отчаяніе Іова; виденіе Іова; и проч. Я видѣлъ только нѣкоторыя изъ сихъ картинъ; но Алланъ Коннингамъ говоритъ, что Блекъ все бы остался необыкновеннымъ артистомъ, еслибъ даже
написалъ однѣ только Поэтическія созданія изъ Іова.
Впрочемъ Блекъ не изъ одной исторіи почерпалъ свои видеѣнія; ему являлись призраки гораздо прелестнѣе, доказывающіе, что онъ читалъ Шекспира также прилѣжно, какъ и Мильтона: Сонъ Лѣтней ночи и Макбета, Пенсерозо и Потерянный Рай. — «Видалиль вы когда нибудь похороны колдуньи?» спросилъ онъ у одной дамы. — Никогда, отвѣчала она. — «А я видѣлъ вчера ночью въ первый разъ. Я гулялъ одинъ по саду; вокругъ меня было совершенно тихо, воздухъ благоухалъ. Вдругъ услышалъ я легкій шумъ и оглянулся вокругъ, дабы узнать, откуда онъ произходитъ. Наконецъ замѣтилъ я, что шевелится листокъ цвѣтка, подъ которымъ увидѣлъ процессію, состоявшую изъ маленькихъ тварей ростомъ съ зеленую или сѣрую стрекозу; онѣ несли тѣло, обернутое въ розовый листикъ, которое погребли при звукахъ при звукахъ мелодическаго пѣнія; потомъ вся процессія исчезла. Это были похороны колдуньи.»
Если бы я писалъ книгу, а не статью, то могъ бы разсказать еще много анекдотовъ изъ жизни Блека. Если бы читатели пожелали знать его произведенія, то я могъ бы представить полный каталогъ оныхъ. Если бы самъ видѣлъ всѣ его рисунки, то принялъ бы на себя видъ знатока, сталъ бы разбирать красоты
ихъ и недостатки. Но время уже разсказать, какъ онъ умеръ.
Имѣя отъ роду семдесятъ одинъ годъ,[10] бѣдный, забытый на своемъ чердакѣ, Блекъ почувствовалъ приближеніе кончины; тогда артистъ мечтатель, поэтъ энтузіастъ, сдѣлался только христіаниномъ, отчасти мистическимъ. Послѣ столькихъ разочарованій, натерпѣвшись горя и нужды, онъ говорилъ женѣ своей: «Катя, мнѣ жаль только тебя оставить; мы жили счастливо и долго. Что мнѣ бояться смерти? Я исполнялъ мой долгъ христіанина, молился Богу дома, не стараясь, чтобъ люди видѣли меня.» Становясь день ото дня слабѣе, наконѣцъ онъ слегъ въ постелю; при немъ не было никого, кромѣ его Катерины. За три дня предъ смертью, онъ привсталъ и хотѣлъ илюминовать одну гравюру; жена его плакала, помышляя, что это можетъ быть его послѣдняя работа. «Катя!» сказалъ Блекъ: «не сходи съ мѣста; я хочу снять с тебя портретъ; ты была для меня ангеломъ.» И изнемогающей рукою изобразилъ лице, совершенно сходное съ лицемъ ангела, который черезъ три дня долженъ былъ закрыть ему глаза.
На другой день Блекъ испыталъ послѣдній порывъ стихотворческаго вдохновенія; онъ началъ сочинять и вмѣстѣ напевать стихи, сожалѣя, что не можетъ записать ни словъ, ни музыки: вѣроятно это была какая-нибудь кантата,
которую онъ готовилъ для вступленія своего въ небо. Мало по малу голосъ его угасъ; смерть была ему не тяжела; ибо Катерина даже не слыхала послѣдняго его вздоха.
Он умеръ 12 Августа 1828 года.[11] Жена его была еще жива въ 1830 году.[12] У ней не осталось никакого имущества, кромѣ секрета стереотипной гравировки, полученнаго Блекомъ, по его мненію, отъ бесплотнаго духа. Сообщеніе этого секрета могло бы доставить ей, по словамъ Смита Налькенсова біографа, значительную сумму. Супружеская преданность сдѣлала изъ Мистрисъ Блекъ знаменитую женщину; она поставлена на ряду съ Леди Рюссель и Гжею Сталь въ Біографіи Героинь Всехъ Вѣковъ, издаваемой теперь въ Англіи одной писательницей, по имени Мистрисъ Чайльдъ.
Примѣчанія
Сноски, не отмеченные звёздочкой добавлены редактором Викиливра. — ДС.
- ↑ Русский перевод-пересказ биографии Уильяма Блейка, основанный на главе из книги Аллана Каннингема «Жизнеописания наиболее известных британских художников» (Allan Cunningham. "Lives of the most eminent British Painters, Sculptors, and Architects", vol. 2, London: John Murray, Albemarle Street, 1830), выполненный в редакции журнала «Телескоп» издаваемого Николаем Ивановичем Надеждиным. Опубл. в 1834 году в Москве без указания автора текста.
- ↑ Телескопъ. Журналъ современнаго просвещѣнія, издаваемый Николаемъ Надеждинымъ. Часть XXII. Москва, 1834 годъ.
- ↑ В «Телескопе» напечатано без иллюстраций. Здесь они и подписи к ним добавлены редактором — ДС.
- ↑ *Ѳеокритъ, идил. XXV.
- ↑ * Обыкновенный крикъ Лондонскихъ трубочистовъ.
- ↑ Прозопопея (греч. προσωποποιΐα, от πρόσωπον — лицо и ποιέω — делаю, творю) — олицетворение, риторическая фигура; представление неодушевленных предметов как бы одушевленными, то есть говорящими и действующими.
- ↑ См. письмо Джону Флаксману 21 сентября 1800.
- ↑ Это изображение (Butlin # 694) считается утерянным.
- ↑ Ср.
Pictoribus atque poetis
Quidlibet audendi semper fuit aequa potestas.Пер. Живописцамъ и поэтамъ всегда была позволена какая угодно вольность (смѣлость). Horat. Ars poët. 9—10.
- ↑ На самом деле Блейк не дожил до семидесяти.
- ↑ Блейк умер на год раньше, в 1827 году. Аллан Каннингем ошибочно указывает 1828 год, что механически повторено в издании Николая Надеждина.
- ↑ Она умерла в 1831 году.
