1 Во мраке Ада и в ночи, лишённой
Своих планет и слоем облаков
Под небом скудным плотно затемнённой,
4 Мне взоров не давил такой покров,
Как этот дым, который всё сгущался,
Причём и ворс нещадно был суров.
7 Глаз, не стерпев, невольно закрывался;
И спутник мой придвинулся слегка,
Чтоб я рукой его плеча касался.
10 И как слепец, держась за вожака,
Идет, боясь отстать и опасаясь
Ушиба иль смертельного толчка,
13 Так, мглой густой и горькой пробираясь,
Я шёл и новых не встречал помех,
А вождь твердил: «Держись, не отрываясь!»
16 И голоса я слышал, и во всех
Была мольба о мире и прощенье
Пред агнцем божьим, снявшим с мира грех.
19 Там «Agnus Dei» пелось во вступленье;
И речи соблюдались, и напев
Одни и те же, в полном единенье.
22 «Учитель, это духи?» — осмелев,
Спросил я. Он в ответ: «Мы рядом с ними.
Здесь, расторгая, сбрасывают гнев».
25 «А кто же ты, идущий в нашем дыме
И вопрошающий про нас, как те,
Кто мерит год календами земными?»
28 Так чей-то голос молвил в темноте.
«Ответь,— сказал учитель,— и при этом
Дознайся, здесь ли выход к высоте».
31 И я: «О ты, что, осиянный светом,
Взойдёшь к Творцу, ты будешь удивлён,
Когда пройдёшь со мной, моим ответом».
34 «Пройду, насколько я идти волён;
И если дым преградой стал меж нами,
Нам связью будет слух»,— ответил он.
37 Я начал так: «Повитый пеленами,
Срываемыми смертью, вверх иду,
Подземными измучен глубинами;
40 И раз угодно божьему суду,
Чтоб я увидел горние палаты,
Чему давно примера не найду,
43 Скажи мне, кем ты был до дня расплаты
И верно ли ведёт стезя моя,
И твой язык да будет наш вожатый».
46 «Я был ломбардец, Марко звался я;
Изведал свет и к доблести стремился,
Куда стрела не метит уж ничья.
49 А с правильной дороги ты не сбился».
Так он сказал, добавив: «Я прошу,
Чтоб обо мне, взойдя, ты помолился».
52 И я: «Твоё желанье я свершу;
Но у меня сомнение родилось,
И я никак его не разрешу.
55 Возникшее, оно усугубилось
От слов твоих, мне подтвердивших то,
С чем здесь и там оно соединилось.
58 Как ты сказал, теперь уже никто
Добра не носит даже и личину:
Зло и внутри, и сверху разлито.
61 Но укажи мне, где искать причину:
Внизу иль в небесах? Когда пойму,
Я и другим поведать не премину».
64 Он издал вздох, замерший в скорбном «У!»,
И начал так, в своей о нас заботе:
«Брат, мир — слепец, и ты сродни ему.
67 Вы для всего причиной признаёте
Одно лишь небо, словно все дела
Оно вершит в своём круговороте.
70 Будь это так, то в вас бы не была
Свободной воля, правды бы не стало
В награде за добро, в отмщенье зла.
73 Влеченья от небес берут начало,—
Не все; но скажем даже — все сполна,—
Вам дан же свет, чтоб воля различала
76 Добро и зло, и ежели она
Осилит с небом первый бой опасный,
То, с доброй пищей, победить должна.
79 Вы лучшей власти, вольные, подвластны
И высшей силе, влившей разум в вас;
А небеса к нему и непричастны.
82 И если мир шатается сейчас,
Причиной — вы, для тех, кто разумеет;
Что это так, покажет мой рассказ.
85 Из рук того, кто искони лелеет
Её в себе, рождаясь, как дитя,
Душа ещё и мыслить не умеет,
88 Резвится, то смеясь, а то грустя,
И, радостного мастера созданье,
К тому, что манит, тотчас же летя.
91 Ничтожных благ вкусив очарованье,
Она бежит к ним, если ей препон
Не создают ни вождь, ни обузданье.
94 На то и нужен, как узда, закон;
На то и нужен царь, чей взор открыто
Хоть к башне Града был бы устремлён.
97 Законы есть, но кто же им защита?
Никто; ваш пастырь жвачку хоть жуёт,
Но не раздвоены его копыта;
100 И паства, видя, что вожатый льнёт
К благам, будящим в ней самой влеченье,
Ест, что и он, и лучшего не ждёт.
103 Ты видишь, что дурное управленье
Виной тому, что мир такой плохой,
А не природы вашей извращенье.
106 Рим, давший миру наилучший строй,
Имел два солнца, так что видно было,
Где божий путь лежит и где мирской.
109 Потом одно другое погасило;
Меч слился с посохом, и вышло так,
Что это их, конечно, развратило
112 И что взаимный страх у них иссяк.
Взгляни на колос, чтоб не сомневаться;
По семени распознаётся злак.
115 В стране, где По и Адиче струятся,
Привыкли честь и мужество цвести;
В дни Федерика стал уклад ломаться;
118 И там теперь открыты все пути
Для тех, кто раньше к людям честной жизни
Стыдился бы и близко подойти.
121 Есть, правда, новым летам к укоризне,
Три старика, которые досель
Томятся жаждой по иной отчизне:
124 Герардо славный; Гвидо да Кастель,
«Простой ломбардец», милый и французу;
Куррадо да Палаццо. Неужель
127 Не видишь ты, что церковь, взяв обузу
Мирских забот, под бременем двух дел
Упала в грязь, на срам себе и грузу?»
130 «О Марко мой, я всё уразумел,—
Сказал я.— Вижу, почему левиты
Не получили ничего в удел.
133 Но кто такой Герардо знаменитый,
Который в диком веке, ты сказал,
Остался миру как пример забытый?»
136 «Ты странно говоришь,— он отвечал.—
Ужели ты, в Тоскане обитая,
Про доброго Герардо не слыхал?
139 Так прозвище ему. Вот разве Гайя,
Родная дочь, снабдит его другим.
Храни вас бог! А я дошёл до края.
142 Уже заря белеется сквозь дым,—
Там ангел ждёт,— и надо, чтоб от света
Я отошёл, покуда я незрим».
145 И повернул, не слушая ответа.
Примечания
ЧИСТИЛИЩЕ
ПЕСНЬ ШЕСТНАДЦАТАЯ
Круг третий (продолжение)
1–9. Подобный плотному покрову с колючим ворсом, слепящий дым, в который вступили поэты, обволакивает души тех, кто в жизни был ослеплён гневом.
19. «Agnus Dei» (лат.) — «Агнец божий», слова католической молитвы.
46. Я был ломбардец, Марко звался я.— Ломбардец Марко жил в XIII в. и был «придворным», то есть человеком, служившим при дворе то одного, то другого феодала.
53–63. Но у меня сомнение родилось: в чём причина всеобщей испорченности — во влиянии небесных светил или в злой воле людей? Сомнение это, возникшее после слов Гвидо дель Дука (Ч., XIV, 38–39), усугубилось после слов Марко (ст. 47–48), подтвердивших то самое (всеобщее падение нравов), с чем это сомнение соединилось, то есть чем оно было вызвано, и «здесь» (в беседе с Марко) и «там» (в беседе с Гвидо).
68. Одно лишь небо — то есть одно лишь воздействие звёзд.
73–81. Смысл: «Некоторые из наших наклонностей зависят от той звезды («небес»), под которой мы родились, но если наша воля выдержит первую борьбу с влиянием звёзд («с небом первый бой»), то при поддержке доброй духовной пищи она победит это влияние, ибо мы подвластны высшей силе, то есть богу, звёзды же не могут воздействовать на наш разум».
85. Из рук того — божества.
96. Башня Града — справедливость.
97–98. Но кто же им защита? Никто — ибо императорский престол пустует (ср. Ч., VI, 88–90).
98–99. Ваш пастырь жвачку хоть жуёт, но не раздвоены его копыта.— По Моисееву закону, чистыми животными считались те, у которых раздвоены копыта и которые притом жуют жвачку. Христианские богословы пользовались этим образом символически: жевание жвачки — размышление над Священным писанием и правильное его понимание; раздвоенность копыт — различение некоторых глубоких понятий, в том числе добра и зла. Данте хочет сказать: «Римский папа и чист и нечист; он авторитетен в вопросах религии, но не различает духовного от светского, посягает на императорские права, прельщается земными благами».
107. Два солнца — папа и император.
109. Одно другое погасило — папская власть упразднила императорскую.
110. Меч слился с посохом — светская власть слилась с духовной, папа присвоил себе права монарха.
115. В стране, где По и Адиче (Адидже) струятся — в Ломбардии, отечестве говорящего.
117. В дни Федерика стал уклад ломаться.— Борьба императора Фридриха II (А., X, 119 и прим.) с папами повела к партийным распрям и порче добрых старых нравов.
123. Томятся жаждой по иной отчизне — жаждут перехода в лучший мир.
124–126. Герардо да Камино, генеральный капитан Тревизо. Гвидо да Кастель, у себя в Реджо радушно принимавший путешественников. Куррадо да Палаццо из Брешьи.
131. Левиты — жреческое сословие у древних евреев, которое не получило земельных уделов (Библия).
