Гад Зверинецкий (Полищук/Резвый)

Материал из Wikilivres.ru
Перейти к навигацииПерейти к поиску

Гад Зверинецкий
автор Клим Лаврентьевич Полищук, пер. Владислав Александрович Резвый
Язык оригинала: украинский. Название в оригинале: Гад Звіринецький. — Из сборника «Сокровища веков; Легенды».



Гад Зверинецкий

Солнце давно зашло, и последние его лучи погасли, а над лесом играло и играло красное зарево. Было тихо и тревожно-грустно. Это чувствовали не только я и старый монах-пасечник, с которым я только что встретился и разговорился, но даже сонные деревья, молчаливой стражей стоявшие вокруг пасеки… Временами до нашего слуха долетали глухие звуки далеких орудийных разрывов, и за каждым разрывом на темном фоне неба простиралась красная полоса, бросая на наши лица зловещие отблески.

— Ой, ворошится Гад Зверинецкий, ворошится!.. — шептал побледневшими губами старый монах. — И как только терпит всё это наш святой Киев!..

Я слушал его воздыхания и ничего не говорил. Как зачарованный смотрел на красное зарево над Киевом и не мог отвести от него глаз. В моем воображении стояли златоверхие соборы в руинах, святая София в огне и взволнованные толпы людей в серых четырехугольных фуражечках, куда-то панически мчавшиеся… Не было мочи смотреть, не было сил терпеть, и я ушел оттуда — куда глаза глядят, лишь бы найти где-нибудь уютный уголок, чтобы хоть вздохнуть можно было. Я не романтик и не сентименталист. Были времена, сам строил баррикады и с упоением лез на вражеские штыки, но сейчас я устал, ничего не могу, ничего не хочу, да и не с кем мне идти… Сейчас я, совершенно одинокий, молча смотрю на борьбу двух враждебных сил, которые «об одежде нашей бросают жребий»…

Выбрался из города в тот момент, когда там началась разрушительная борьба. Крадучись, чтобы никто не заметил, шел лесами и под вечер добрался до Зверинецких пещер. Местность вполне знакомая. Лет шесть назад, перед самой войной, когда один ученый археолог обнаружил здесь пещеры со скелетами и следами церкви, — сюда как на богомолье тянулись отовсюду разные люди, влекомые этой тайной прошлого. Бывал и я не раз. Осматривал длинные катакомбы, где со стен удивленно смотрели пучеглазые черепа неизвестных покойников; читал едва различимые надписи возле них и грезил седой древностью княжеской эпохи, когда возникли эти пещеры. Кто-то говорил, что эти пещеры много старше лаврских и что здесь была первая церковь, которую якобы основал Андрей Первозванный, пребывая на Киевских горах. Сторожил и оберегал эти пещеры старый монах Герасим, двадцать с лишним лет сидевший на монастырской пасеке. Герасим был настоящим украинским монахом: набожный, кроткий, любил старину и знал много всяких сказок. С ним я не раз говорил о фастовских гайдамаках, о московских постройках и о киевских разбойниках, скрывавшихся в лесах и нападавших на паломников по дорогам, и поэтому меня совсем не трогали его жалобный стон и горькие слова о Зверинецком Гаде.

— И доколе оно будет, этакое лихо! — говорил старый монах сам себе. — Ведь который раз уже!..

— Что такое? — спросил я его, не отрывая глаз от красного зарева.

— Грызутся, толкутся, разрушают… Чужие и свои сошлись в городе, в клубок сплелись, перепутались, а всё из-за этого Гада…

— Какого? — спросил я, переводя взгляд на его бледное лицо с седой бородой, при свете зарева напоминавшее святого на старых полотняных образах в маленьких сельских церквушках.

— Да того самого… Зверинецкого…

— Зверинецкого?!

— Ага, Зверинецкого!.. Того самого, который с незапамятных времен сидит в пещерах…

— Странно! — сказал я. — Почему я об этом ничего не слышал?

— А когда вам было об этом слышать? — ответил он мне вопросом. — Ведь сколько раз вы сюда приезжали — всё надписи читали, а это ни к чему…

— Как так? — удивился я.

— А так, эти надписи ничего вам не скажут… Да и затер их лютый Гад, ползаючи…

— Откуда же вы всё это знаете? — спросил я.

— О, я об этом давно знал!.. Знал еще когда эти пещеры были засыпаны землей и никто даже не слыхал о них…

— Первый раз слышу! — промолвил я. — Может, расскажете подробнее?

— Рассказать могу, — прошептал монах, — но здесь он нас может подслушать… Лучше идемте в дом, там и скажу я вам про это извечное лихо.

Идя сквозь кусты к монашеской хижине, я почувствовал такое страшное изнеможение в теле, что с радостью лег бы под первым из них и дождался утра, чтобы с восходом солнца отправиться дальше. Монах Герасим шел впереди и говорил себе:

«Сидит и будто спит… Оброс мохом, вылинял… Только заворошится, начнет ползать — и всё кроется дымом, заливается кровью… Все молчат, терпят, а он сидит да зыркает, проклятый…»

*  *  *

В маленькой монашеской хижине было необычайно уютно. Пахло сушеной травой и свежим сеном, которым была застелена небольшая кровать, стоявшая вплотную к закопченной печи. На маленьком столике в углу лежала какая-то огромная, разбухшая, как подушка, книга. Над столом висел образ Богоматери с печерскими преподобными Антонием и Феодосием, а перед ними горела восковая свеча.

Монах сначала перекрестился на образ, а потом повернулся ко мне и сказал:

— Садитесь и отдыхайте!

Пододвинул мне стул, а сам стал возиться у печи.

— Что-нибудь перекусим, а потом и расскажу всё толком! — сказал он мне.

— А что это у вас за книга такая? — спросил я его, показывая на книгу на столе.

— О, не трогайте ее! — спохватился он. — Там переписаны псалмы, песни, истории всякие…

— Кто же ее писал?

— Да это я всё переписываю на память… Как помру, кто-нибудь прочтет…

— А что вы сюда записываете?

— Всё, что только знаю или слышу… Записал о царе, войне, революции, гетмане, директории, Зеленом, повстанцах, вот думаю о Петлюре кое-что написать…

— Что же вы думаете о нем писать?

— А как вы полагаете? — пытливо отозвался он. — Видите ли, я и сам еще не знаю… О Зеленом можно было писать, а вот о Петлюре — как-то не того… Знаете, были однажды здесь люди из села и говорили: «Нам не надо такого Петрули, мы себе своего Петрулю выберем…»

— Для чего же вы всё это записываете? — спросил я его, когда он перестал говорить.

— Да так! — ответил он. — Кому-нибудь когда-нибудь пригодится…

— А если она пропадет?

— Не пропадет! — сказал уверенно. — Я ее берегу как зеницу ока. Это она сейчас так лежит — я сегодня записывал… Как помирать буду, под голову положу, чтоб могли найти.

Поставил на стол большую миску с поджаренной капустой, положил краюху хлеба и сказал:

— Отведайте!..

В этот момент со стороны Киева послышалось несколько необычайно сильных взрывов. Окна в маленькой хижине жалобно зазвенели, а старый монах перекрестился:

— Спаси и помилуй нас Господи! Вот ярость какая разошлась!..

Взрывы следовали один за другим, и иногда казалось, что всё это происходит совсем не в Киеве, а где-то здесь, в лесу, совсем близко, чуть ли не у самых пещер.

Сразу же после ужина монах забрал со стола книгу и спрятал ее у себя на груди под легкий подрясничек.

— Так лучше! — ответил он на мой молчаливый вопрос. — Хоть и спокойно здесь, но в такое время всё может случиться… Никто не знает ни дня, ни часа…

В это время в маленьких окошках стало красно. Монах посмотрел в окно и промолвил:

— Горит там, где Лавра святая… Боже, Боже!..

Повернулся ко мне с глазами, полными слез. Прижал руки к груди и онемел. Я смотрел на его бледное лицо, и мне казалось, что он вот-вот упадет на колени и тяжко зарыдает или заломит над головой руки и побежит от меня во тьму страшной ночи. Но через минуту он успокоился, сел на стул и спросил:

— Так, значит, хотите знать о Гаде Зверинецком?..

— Да-да! Расскажите, будьте добры! — сказал я.

Он пододвинулся ближе и тихим, чуть взволнованным голосом заговорил:

— Было это, когда начались татарские набеги, а князья враждовали меж собой. Дикие татарские орды то и дело нападали на Киев и шибко разрушали его. Князья, сколько могли, защищали его своими силами, а частенько и к Божьей помощи обращались. Не раз и не два приходили они в Печерский монастырь помолиться, чтобы Бог пособил им в победе над лютыми врагами. Монахи же со своей стороны не только молились, но и сами часто надевали шлемы и шли с княжеской дружиной в бой. И князья любили монахов и всячески помогали им, хотя они в этом не больно-то нуждались. Спасибо и на том, что князья почитали их и в недобрый час даже свое добро им на сохранение отдавали. В пору вражеских набегов местом хранения всяческого добра были Зверинецкие пещеры, где жили честнейшие мнихи, постники и великие молчальники. Была здесь и церковь, в которой они раз в неделю вместе молились и причащались, а все прочие дни каждый из них проводил в своей пещере, даже не выглядывая на солнце. В самой дальней и глухой, до сих пор не открытой пещере, где жил и молился один великий молчальник, сберегались всяческие монастырские и княжеские сокровища. О них, кроме игумена и мнихов, никто ничего не знал и не ведал. Лежали они в глубокой тайне, и никто на них не посягал, ибо некому было. Однако случилась измена. Нашелся мних, прельстившийся ими и возжелавший их выкрасть. Когда же ему это не удалось, он не только убежал из монастыря, но выбрался из самого Киева и отправился к злейшему врагу киевских князей, некоему северному князю Андрею[1]. Князь этот как раз собирался в поход на Киев и охотно взял в дружину преступного мниха, пообещавшего указать тайник всех киевских сокровищ.

Шел этот северный князь на Киев, как какой-нибудь хан татарский. Везде и всюду всё уничтожал и разрушал, а как дошел до Киева, то и на него напал. Рыжебородые северяне десять дней и десять ночей рыскали по городу, сжигая дома, разрушая княжеские палаты, грабя церкви и монастыри и убивая безвинных киевлян. Тогда из Печерского, Михайловского и Софийского монастырей забрали не только все ризы и образа, но и святые книги, так что даже службу Божью править стало не с чем. И вот, пока северяне разрушали город, неверный мних взял десять сильнейших дружинников северного князя и пошел с ними в Зверинецкие пещеры добывать киевские сокровища. Святые мнихи, чуя великую тревогу, собрались все вместе в церкви и молились Богу. Один только молчальник великий сидел в своей пещере и молился Богу лишь в мыслях своих, ибо он уже десять лет не показывался на свет и ни с кем не говорил. Трижды в неделю приносили ему немного хлеба и капусты, тем он и жил. Неверный мних, придя и увидав, что все мнихи молятся в церкви, приказал дружинникам перебить их, а сам во всю прыть побежал в пещеру великого молчальника, чтобы забрать сокровища. Вбежав в пещеру, он сейчас же бросился на мешок с драгоценными камнями, но мних подошел к нему и взял его за руку. Неверный мних разозлился и крикнул великому молчальнику: «Ты, дурак старый, молчать умеешь, а увидеть, что я делаю, не можешь!.. Сядь в угол и сиди там, пока я не управлюсь, а потом и с тобой поговорю малость!» В этот момент в пещеру долетели стоны умирающих мнихов, которых убивали дружинники, и великий молчальник впервые за десять лет молчания отверз уста и молвил: «Грех твой велик, и Бог тебе судья праведный! До самой смерти вознамерился я молчать, но сейчас заговорил, чтобы проклясть тебя!»

И оборвалась речь великого молчальника — неверный мних ударил его по голове своим тяжелым мечом, и тот упал трупом. Но тотчас же откуда-то раздался громовой голос: «Будь гадом, подобным роду своему, и живи здесь из рода в род на страх и покаяние неверным!» Ужаснулся этому голосу неверный мних, ибо понял, что сам Бог проклинает его, и вдруг почуял в себе непривычную ярость и хотел еще раз ударить мечом великого молчальника, умолкшего навеки. Хотел ударить и даже вознес руку, но глянул, а у него уже не рука, а большая черная гадючья лапа. Глянул на другую руку — тоже лапа. Понял, что становится гадом, и, не желая этого, задумал предать себя смерти: со всей силы ударился головой о стену пещеры и лишился памяти. От удара земля страшно затряслась, и пещеры завалились. Когда же неверный мних очнулся, то в зеленом свете своих гадючьих глаз увидел, что сделался настоящим гадом. Хотел вылезти из пещеры, но выход из нее был завален. В страшном отчаянии хотел крикнуть, но только зашипел. Тогда он стал думать и гадать, как бы на свет Божий выбраться, и начал прокладывать ход в другие пещеры, ибо в той пещере сидеть он никак не мог: мощи великого молчальника своим нетленным видом всегда напоминали ему о том времени, когда он Гадом стал… Лазил он так из пещеры в пещеру, грыз от голода кости убитых его соумышленниками честных мнихов и вместо того, чтобы выбраться на свет, приползал обратно в ту самую пещеру… Устав казниться, устроил он гнездо в золоте и начал собирать в себе всю гадючью ярость, надеясь когда-нибудь выйти на свет и показать свою силу всему Киеву святому…

Здесь старый монах пододвинулся ко мне еще ближе и на минуту затих. Орудий слышно не было, зарево киевского пожара поугасло, и в лесу воцарилась мертвая тишина.

— Как пить дать прислушивается… — шепнул он мне на ухо.

Словно кто костями провел по моей спине, но я спокойно сказал ему:

— Да где уж там!.. — говорите, что дальше?..

Монах перекрестился и почти шепотом продолжал:

— Ну и дождался… Нашлись какие-то мудрые люди, что откопали эти пещеры и дали Гаду возможность на свет вылезти. Выскочив на свет, он тотчас же побежал на север искать своего северного князя, но поскольку князя уже давным-давно не было, он ввел в искушение царя, и тот начал своих людей казнить, а с чужими воевать. Однако Киеву это не больно-то вредило, тогда он умертвил царя и стал одурять людей, чтобы сами себя губили… И вот, сами видите, что делается! — закончил монах свое повествование.

— Революция… — сказал я.

— Хороша революция, — промолвил он, — если сами уже не знают, что делают и чего хотят!.. Нет, это умопомрачение, которое устроил Гад…

— Откуда же вы знаете, что это он? — спросил я.

— Знаю, и всё! — ответил монах. — В свое время, когда еще не откопали пещеры, говорил мне об этом один праведный мних из Выдубицкого монастыря[2]. А как-то раз, уже в пору революции, я его сам видел…

— Где?

— Лежал в пещере и глазами светил…

— Как же он выглядит?..

— Безобразный Гад, и всё!.. Ночь тогда была, не разглядел хорошенько…

— А вы об этом написали что-нибудь в своей книге?

— Всё, как было, записал! Когда-нибудь, может, прочтут… — сказал монах, вставая от меня. — А сейчас пора бы и отдохнуть немного, скоро солнышко встанет, пчелки зажужжат, и надо будет хлопотать…

Положил меня на кровать, а сам поставил рядом два стула и улегся на них спать, осторожно положив под голову свою книгу.

Засыпая, я слышал, как он шепотом истово молился, а на дворе громко шумел лес, будто перед бурей…

1921 г. Май. г. Бережаны


  1. Очевидно, речь идет о суздальском князе Андрее Боголюбском, который в 1269 году напал на Киев и нанес ему тяжелый урон, ограбив и разрушив не только княжеские палаты, но и монастыри. — Автор.
  2. Выдубицкий монастырь стоит на окраине Киева, около Днепра, — как гласит древнее предание, к этому месту прибился сброшенный в Днепр кн. Владимиром величайший языческий бог Перун. — Автор.
Info icon.png Это произведение опубликовано на Wikilivres.ru под лицензией Creative Commons  CC BY.svg CC NC.svg CC ND.svg и может быть воспроизведено при условии указания авторства и его некоммерческого использования без права создавать производные произведения на его основе.