Борьба с собой (Полищук/Резвый)

Материал из Wikilivres.ru
Перейти к навигацииПерейти к поиску

Борьба с собой
автор Клим Лаврентьевич Полищук, пер. Владислав Александрович Резвый
Язык оригинала: украинский. Название в оригинале: Боротьба з собою. — Из сборника «Весёлое в грустном».



Борьба с собой

(Из истории революционных выходок одной страны)

1. Провозгласили

Было всего восемь часов утра, а Большой Город уже гудел и шумел, будто и не спал никогда. В унисон назойливо-упрямым фабричным голосам и заводским гудкам пронзительно верещали клаксоны автомобилей и, как горох, сыпались на городскую мостовую несметные удары лошадиных копыт. Захлебываясь, обширным эхом расходился шум людских голосов, ни на минуту не желавших уступить голосам бездушных машин и автоматов.

В тихом утреннем воздухе мелькали миллионы нежных разноцветных снежинок: они суетливо кружили над головами прохожих и несмело прятались в надушенные локоны молодых барышень и в прокопченные табачным дымом жесткие бороды старых дедов, которые едва передвигали ноги по тротуарам Большого Города, спеша в районную лавочку за своей пайкой хлеба.

Начиналось привычное движение, в котором большое уравнивалось с малым, а смешное — с серьезным. В шуме разговоров о дороговизне продуктов питания, повальных болезнях, братоубийственных войнах и злоумышленных пожарах вдруг послышались пронзительные выкрики газетчиков:

«Большой Город накануне великой неожиданности!»

«Необычайное изобретение товарища Ока!»

«Новый способ очищения человечества от излишнего людского суррогата!»

Десятки, сотни, тысячи рук жадно тянулись к разноцветным листочкам, на которых еще не успела обсохнуть типографская краска, но там было всего три строки хроникальной заметки: «Состоялось особо важное тайное совещание Диктаторского Совета Троих. Как сообщают, решено незамедлительно избавиться от излишнего людского суррогата. Известный революционный деятель т. Око предложил свой план и получил соответствующие полномочия».

Изумленно читали и никак не могли понять, о чем речь, а в это же время от тумбы к тумбе перебегали какие-то обшарпанные и чумазые пареньки с котелками разваренного столярного клея и, плача от жгучего мороза, посиневшими руками расклеивали огромные красные плакаты. Как только появлялся такой плакат, вокруг него сразу же собирались целые толпы разнообразного народа, которые молча впивали буквально следующее:

«Всем без всякого исключения!

Диктаторским Советом Троих доводится до сведения всех жителей Большого Города, что в связи с чрезвычайной распущенностью населения и общим понижением человеческого достоинства как с духовно-моральной, так и с физической стороны, — Совет Троих постановил избавиться от излишнего людского суррогата, для чего создается Чрезвычайная Комиссия Решимости, обязанная незамедлительно и как можно полнее пересмотреть состав всего населения Большого Города и прояснить права на жизнь каждой отдельной человеческой единицы. Гермафродиты, дегенераты, хронические алкоголики, профессиональные преступники, врожденные плаксы, олухи и дурни, дрессированные вредители и бесхребетники, всякого рода лжецы, шуты, подлизы, жалобщики и распутники, которые до сих пор жили своей беззаботно-пустой жизнью и подрывали основы Грядущего, — теряют все права на жизнь и подлежат уничтожению. Если какой-либо субъект подвергнется специальному обследованию его физических, умственных и духовных данных на право жизни и результаты обследования не будут удовлетворять самым элементарным требованиям человечности, такой субъект обязан в течение 24 часов добровольно прекратить свое никчемное существование. В случае оказания им сопротивления Комиссией будут применяться соответствующие средства для исполнения своих постановлений. В целях скорейшего проведения мероприятия из Чрезвычайной Комиссии Решимости выделяется ряд Специальных Подкомиссий, которые будут распределены по районам города и которым будет вменено в обязанность обойти все помещения и проверить права каждого, не исключая даже самой никчемной единицы. Начиная с сегодняшнего дня и до дня оглашения специального приказа в городе вводится исключительно строгое осадное положение. Всякий выезд и выход за городские рогатки запрещается. Уличное движение прекращается одновременно с заходом солнца. Лица, которые почувствуют себя излишними, поступят вполне добропорядочно, если не станут отягощать собой деятельность Комиссии и сейчас же сойдут с дороги жизни. В то же время не следует забывать, что, отправляясь на тот свет, они обязаны подать в Комиссию короткую характеристику собственной персоны, которая понадобится для науки людям будущего. Одновременно сообщается, что в руки Комиссии Решимости на всё время ее работы переходит вся административная, политическая и общественная власть Диктаторского Совета, который с сегодняшнего дня признается упраздненным учреждением. Будучи глубоко убеждены в полезных результатах такой работы для будущности, мы от всего сердца возглашаем: — Пусть живет то, что обязано жить! — Пусть гибнет то, что должно погибнуть! — Слава Человечеству!»

Большой Город, 10 января 1920 г.

Диктаторский Совет Троих


Как оглушенные стояли толпы народа и не знали, что делать, куда идти… Одни только чумазые пареньки, безразличные ко всему, с самым удалым видом усердно бегали по улицам города и клеили, клеили, клеили…

Когда солнце поднялось высоко, как в обед воскресенья, — воля Диктаторского Совета Троих была известна всему Большому Городу…

2. Слухи и разговоры

В полутемном переулке. На узеньком тротуаре. Торопясь, бегут бок о бок два легко одетых сухопарых чиновника:

— Вы слышали?.. Вы читали?.. — задыхаясь, спрашивает один.

— Слышал… Читал… — дрожащим голосом отвечает второй.

— Ну что?.. ну как?..

— Ах, Боже!.. откуда же я знаю, к чему всё идет?..

— Гм… я догадываюсь… Мне сдается, что имеются некие скрытые намерения правящей партии…

— Какие намерения?..

— Думаю, она таким способом хочет свести личные счеты с неугодными ей людьми…

— Нет, уж это навряд ли: будь оно в самом деле так, не вмешивался бы товарищ Око…

— Гм… и правда!.. Не всё здесь ясно…

— Завтра, наверное, выяснится?..

— Надеюсь…

— Ну, будьте здоровы! Спешу на обед…

— Я тоже…

Около городского Продовольственного Управления разговаривают два толстопузых спекулянта:

— Ой, приятель! — говорит один.

— Что, друг мой? — спрашивает второй.

— Читал?..

— Конечно…

— И что?..

— Ничего…

— Как тебе кажется, наше дело с нафталином и спичками прогорело?

— С чего это?

— Да ведь осадное положение… Запрещен всякий въезд и выезд…

— Чепуха! Комендант города, мой старый друг и приятель, как-нибудь поможет в этом деле, и всё будет хорошо.

— Дай Боже! Сейчас за такой товар Бог знает какие денежки можно будет содрать!..

— Ничего… Сдерем… Бог не допустит — свинья не съест…

На ступеньках городского оперного театра стоят два бритых молодых субъекта. Крутят друг другу пуговицы на пальто и разговаривают:

— Так, значит, ты тоже читал?

— Читал…

— Ну?!.

— Черт его знает… Мне как-то жутковато…

— Почему?..

— Я не совсем здоров… У меня такая болезнь, о которой при женщинах не упоминают…

— Так что с того?..

— Могут, знаешь, в 24 часа…

— Брось!..

— «Брось» говоришь?..

— Председателем Комиссии, кажется, должен стать тов. Око, мой добрый знакомый… Когда-то в одной кофейне за одним столом вместе чай пили…

— Да ну?!.

— Вот так!.. Правду говорю…

— Ну, так что с того?..

— Поговорю с ним про тебя…

— Бога ради!.. Ты меня спасешь!..

В трамвайном вагоне сидят на лавочке две чернобровые барышни. Одна держит бумажную коробку со шляпкой, а другая — папку с нотами. Не стесняясь, смеются и во весь голос оживленно беседуют:

— Все тревожатся, а я совершенно спокойна… Вот даже шляпку себе купила…

— А я достала Грига… Буду учить…

— Конечно… Нам нечего беспокоиться… Там же, подруга, наш приятель…

На центральной площади города, возле тумбы с красным плакатом, летучее собрание. Здесь мужчины и женщины, здесь старые и малые, буржуи и пролетарии, но все волновались и говорили одинаково.

— Граждане! — кричал какой-то студент в измятой фуражке. — Это черт знает что! Это же полнейшее безумие! Это даже не бессмыслица и не абсурд… Как может один человек оценивать жизнь другого человека, не будучи беспристрастным оценщиком? Жизнь человеческая, граждане, — это что-то настолько особенное, характерное, присущее, собственно, каждому индивиду, что временами, знаете, сам индивид черта с два разберется… А тут на́ тебе сенсацию!.. Радуйтесь мудрости своего Диктаторского Совета, уничтожающего эту жизнь в течение 24 часов!.. Граждане! Я не бунтовщик, но говорю: примите во внимание!..

— Правильно! Правильно! — кричали десятки голосов. — Разве можно так обращаться с человеческой жизнью?!.

— Долой Диктаторский Совет! Да здравствуют Республика и Народ! — кричали сотни дрожащих голосов.

— Граждане! Разойтись, граждане! Иначе будем стрелять! — послышался остро-решительный голос конного патруля. — Эй, разойтись!

— Какие мы граждане, если над нами так издеваются? — послышались возмущенные голоса из толпы. — Мы не хотим быть гражданами!..

— Разойтись!.. — послышалось снова, и следом откуда-то из-за угла соседней улицы затарахтел пулемет.

Толпа завизжала и заметалась, а затем бросилась врассыпную.

3. Бежали

— Стойте, граждане, не бегите так! — кричал кто-то. — Стойте!..

Но тщетно! Как весенний паводок, разлились по улицам Большого Города осатанелые толпы разного люда. С неподвижно-застывшими лицами бежали они в направлении городских рогаток и ничего не хотели видеть, слышать и знать.

Бежали почтенные отцы семейства в полушубках и шапках, с просиженными кабинетными креслами в охапку. Бежали рачительные домашние хозяйки с горшками и сковородками под мышками. Бежали неверные жены с париками на головах и затянутыми в корсеты обвислыми животами. Бежали «друзья дома» с засаленными воротничками и оборванными бретельками в карманах. Бежали всякие «дамы полусвета» в ажурных чулочках и с «мушками» на носу. Бежали старенькие любители молоденькой «клубнички» с широко распахнутыми челюстями. Бежали обшарпанные сутенеры с накрашенными шлюхами «под ручку». Бежали заурядные преступники, которые днем «работали» на базарах, а ночевали в домах для бесприютных. Бежали горничные, лакеи, кухарки, сапожники, портные, извозчики, торговки, газетчики и другие нищие, какие только могли найтись в закутках Большого Города…

Отдельно бежали толстые начальники снабжения воинских частей со связками солдатских сапог на плечах. Надрываясь, через силу, спешили куда-то военные казначеи с денежными сундучками. Бежали интенданты в медвежьих шубах. Мчались наперегонки бывшие командиры полков старой царской армии. Бежали, путаясь в полах подрясников и сутан, с золотыми и серебряными крестами на грудях, косматые православные попы и бритые католические «целибаты». Бежали богомольные дедули и бабули, имевшие милую привычку по шесть часов в сутки тратить на молитву, а по восемь — на грызню с «непослушными детьми». Бежали все, кто так или иначе провинился перед Революцией, усматривая в ней одну лишь «кару Божью»…

Плавным выступом, стараясь быть солидными, шли бывшие «республиканские» министры с портфелями в руках. За ними ковыляли партийные лидеры и редакторы партийных газет. Потупившись, как на убой, плелись всякого рода политические соглашатели, выдвигавшие в своей деятельности единодушный лозунг — «За кусок гнилой колбасы»… Стучали ножками прилизанные декадентские поэты. Мчались в пантуфлях на босу ногу цирковые клоуны и акробаты. Скакали через водостоки пестро размалеванные футуристы. Сопели и двигались со своими научными приборами университетские профессора химии. Глубокомысленно, высчитывая что-то на пальцах, брели математики. Бежали, согнувшись, газетные репортеры. Обеспокоенно и деловито суетились меж газетными тумбами «собственные корреспонденты» субсидируемых правительством газет. Беспомощно озирались вокруг откормленные издатели «ходовых» книжек. Лихорадочно бросались во все стороны торговцы порнографией. Как под гипнозом плелись всякого рода пасквилянты, доносчики, фигляры, предатели и провокаторы, но всех их вернули…

Внезапно на всех улицах появились сильные войсковые группы и преградили дорогу к бегству. Почти одновременно в разных местах города послышались выстрелы карабинов, затем душераздирающий крик осатанелых толп, а еще через мгновение в городе наступило немое молчание, в котором слышался лишь топот бесчисленных человеческих ног, спешивших по своим домам.

А когда зашло солнце, на улицах города стало так тихо и пусто, что могло показаться, будто Большой Город умер. Лишь временами кое-где слышались глухие, сдавленные людские голоса да одиночные выстрелы карабинов военного патруля.

4. Комиссия работает…

— Открывайте!

— Кто там?

— Комиссия!

Двери отворились, и в жилище «часовых дел мастера» вступило три лица мужского пола.

— Ваши имя и фамилия? — обратилось одно из них к перепуганному хозяину.

— Аврум Гольденберг.

— Перед вами представители Чрезвычайной Комиссии Решимости: председатель районной подкомиссии, секретарь и врач.

— Очень приятно… Пожалуйста… Прошу…

— Ерунда!.. Чего там просить, если сами идем… Скажите сейчас же, сколько вам лет?..

— Тридцать три года, товарищ!

— Чем занимаетесь?

— Часовых дел мастер, товарищ!

— Ваша семья?

— Жена и сын, товарищ!

— Где они?

— Уже спят, товарищ!

— Давай их сюда! — велел председатель подкомиссии и, повернувшись к врачу, сказал: — Осмотрите, товарищ врач, так, как осматривали бы себя самого или родную мать. Ваши мысли и суждения должны быть ясны, понятны — коротки. Остальное предоставьте мне.

— Товарищ Гольденберг! — сказал врач. — Раздевайтесь и показывайтесь.

— Я… я стесняюсь… Я ни разу при свете не…

— Хватит! Раздевайтесь!..

Минут через 5 врач закончил работу.

— Ну? — хмыкнул председатель.

— Тип самый обыкновенный, организм надломленный, в юности был онанистом. Строение груди никудышное, сердце с перебоями, структура черепа свидетельствует о вырождении.

— Так! — сказал председатель. — Ну, Гольденберг, отвечайте на вопросы.

— Слушаю, товарищ! — едва слышным, дрожащим голосом промолвил часовых дел мастер.

— Что вы больше всего любите? — спросил председатель.

— Как это что? — не понял Гольденберг.

— А так… Видите ли, каждый человек что-то любит, чем-то восхищается, к чему-то стремится.

— Я… я люблю свое дело, восхищаюсь своим сыном и стремлюсь к тому, чтобы заработать немного денег…

— И только?..

— Нет! Я еще много чего люблю…

— Например?.. Скажите…

— Люблю, как светит солнце, цветут по весне цветы, как поет кенарь в клетке…

— А вы знаете, товарищ Гольденберг, что клетка для кенаря — то же, что тюрьма для человека?..

— Я… я забыл, товарищ!.. Я, собственно, больше люблю женскую красоту. Временами увижу на улице красивую госпожу — так и иду за ней… Знаете, приятно смотреть, как у нее под платьем всё так, того, это… движется…

— Больше ничего? — сухо бросил председатель.

— Нет!.. Я… я еще люблю, когда хорошо звонят часы, а иногда и с музыкой…

— Довольно! — сказал председатель. — Врач! Потрудитесь осмотреть жену товарища Гольденберга.

— Раздевайтесь…

— Как можно?!

— Раздевайтесь!..

Минуты через три осмотр окончен.

— Ну?.. — послышались стереотипные вопросы председателя.

— Ниже критики! — сказал врач. — Тип полуфлегматичный, полусангвинический. Активности никакой.

— Что вы любите, товарищ Гольденберг? — обратился председатель к перепуганной насмерть женщине.

— Я… я люблю хозяйство, вкусную еду, красивую одежду…

— Это каждый дурак любит! — воскликнул председатель. — Назовите нечто такое, что для всех было бы интересным, полезным или захватывающим…

— Я люблю своего сына…

— Ерунда!.. Почем вы знаете, что ваш сын будет интересным, полезным и захватывающим?..

— Мне кажется…

— Врач! — повернулся председатель. — Сейчас же осмотрите их сына!

Через две минуты врач закончил работу.

— Ну?.. — бросил председатель.

— Тип довольно сомнительный. Верные признаки наследования матери, но что-то позволяет думать, что из него выйдет настоящий человек. Отцом его, безусловно, является не товарищ Гольденберг, а кто-то другой.

— А разве я тебе не говорил?! — бросился Гольденберг на жену, но суровый голос председателя вернул его на место:

— Потом будете пререкаться, если вам времени хватит. А сейчас вы должны выслушать, что я скажу. После нашего подробнейшего обследования ваших физических, духовных и умственных данных на право жизни выяснилось, что таким правом вы не обладаете, а потому в течение 24 часов обязаны добровольно прекратить свое существование.

— Боже наш! — возопили в один голос муж и жена. — А как же наш сын?..

— Сын ваш получает отсрочку на три года и направляется на воспитание в «приют невыразительных существ», — сказал председатель.

— Мы не хотим умирать! Мы не можем умереть! — безумно заголосили несчастные, падая к ногам председателя.

— Секретарь! — твердым голосом изрек председатель. — Позовите солдат, здесь, как видно, без их помощи не обойтись…

5. Характеристики излишних

В длинных и темных коридорах помещения «Комиссии чрезвычайной решимости» задумчиво стояли рядами тяжелые и пузатые шкафы. На дверях каждого шкафа вырисовывалась большая сургучовая печать, которую можно было снять только с разрешения самого товарища Ока. В этих шкафах скрывались увязанные в громадные кипы и пронумерованные по порядку большие черные тетради «дел» с буквально переписанными в них характеристиками излишних. Сотни наилучших, специально мобилизованных писателей и поэтов с раннего утра до поздней ночи старательно выписывали из протоколов районных подкомиссий характерные черты излишнего и излагали их коротко и ясно. —


Излишний № 1000

«Щуплый, рыжий, с кощунственным выражением лица и выпученными глазами. Родился от дяди. Рос один. Немного учился в школе. Портил воздух и резал парты. В юношеские годы воображал себя поэтом и писал на клочках стихи. Издал книгу „В корыте“ и женился на двух женщинах одновременно. В последнее время называл себя профессором и редактировал орган шпионского толка „Бей его“… В одиночестве бился лбом о стену, набивая „поэтические шишки“, а среди людей гнулся „в три погибели“… Существование излишне. 24 часа».


Излишняя № 5000

«Тонкая и длинноногая. Грудь доской. Глаза синие, но глуповатые. Своенравна и привередлива. Появилась на свет до третьих петухов. Из-за чрезмерных ласк своего отца росла неуверенно. В шестнадцать лет оказалась за границей, где познала все секреты жизни. Когда ей не посчастливилось, вернулась к отцу как „дама полусвета“. Вечерами выходила в кафе на охоту. Особенно любила коммерсантов и кооператоров. Говорила по-украински на немецкий лад, в связи с чем выдавала себя за неизвестную баронессу. Излишняя. 24 часа».


Излишний № 10000

«Приземистый. Лохматый. Белокурый. Отца и матери не знал, из-за чего называл себя рабочим. До войны торговал старым тряпьем, а во время войны взялся за спекуляцию продуктами первой необходимости. Порядочно заработал и стал содержать двух любовниц. В первые дни революции нацепил красную ленточку, ходил на собрания, где примыкал к крайним левым и кричал — „долой!..“ Позднее вписался в сообщество профессиональных преступников, проводил сбор „излишков“ у буржуазии, ловил „контрреволюционеров“ и торговал самогоном. Боялся крестьян и солнца. Излишний. 24 часа».


Излишний № 15000

«Старый. Лысый. Хитрый. Лакей телом и душой. Служил трем господам и одной госпоже на протяжении сорока лет. Умел прислуживать и быть полезным. Вылизывал после господского обеда миски, украдкой курил господские сигары и боролся с комнатными собачками. С поваром и горничной держался пренебрежительно. Был весьма нахален. Гонору никакого. Самочувствие никудышное. Поступки низменные. Излишний. 24 часа».


Излишняя № 20000

«Брюнетка. Средних лет. С большими, но невыразительными черными глазами. Любила наслаждения, балы, маскарады, но ненавидела мужа. Била его туфлей по голове и принуждала помогать поварихе на кухне. Часто возвращалась домой во втором часу ночи, но всегда лежала до 10-ти часов утра. Вставала и начинала ругаться с поварихой, потом пила кофе, потом обедала, потом причесывалась и одевалась, а потом ссорилась с мужем и ехала на собрание „Женского Союза“. Детьми не интересовалась. Чувства притуплены, ум примитивный, в целом беспутна. Излишняя. 24 часа».


Излишний № 25000

«Высокий. Сутуловатый. Всегда в визитке и с портфелем в руке. Прикидывался ученым критиком и писал по заказу старых редакторов ругательные рецензии на молодых поэтов. Хвалился знанием иностранных языков, но не знал того, на котором говорила его мать. Из-за этого в разговоре с матерью прикидывался глухим или больным на голову. Пренебрегал людьми, но хватался за жизнь до омерзения. Отошел при любезном содействии двух солдат»…


Излишний № 30000

«Имел нрав кабатчика, а сделался попом. На вопрос „почему“ ответил: „Отец, дед и прадед были попами“… Исповедуя женщин, расспрашивал о брачной ночи и глотал слюну. Отчаянно торговался с прихожанами за требы и охотно ходил на поминальные обеды. Обсчитывал дьяка. Читал „Миссионер“. Ругал социалистов и боялся архиерея. Сопротивлялся, но окончил жизнь так, как и все другие, признанные излишними»…


Такие «характеристики» исчислялись уже сотнями тысяч, и число их с каждым днем увеличивалось. Административный аппарат «Комиссии чрезвычайной решимости» работал как хорошо отлаженная машина. Писательские перья быстро и опытно бегали по чистым листам толстых тетрадей и с наслаждением записывали характерные черты излишних, которые могли бы стать богатым материалом для ученых психологов и историков в будущем. Товарищ Око день и ночь просиживал у себя в кабинете за толстыми тетрадями характеристик и на некоторых из них, наиболее характерных, оставлял пометки и примечания, как напр. — «Нельзя быть суровым к человеку, который всю жизнь снимал пенку с молока»…

После просмотра «дел» товарищем Оком его личный секретарь проставлял на них соответствующие числа, а помощник секретаря вязал их в громадные кипы и относил на хранение в очередной шкаф.

6. Слухи и разговоры

Частные издательства закрылись, а потому газеты не выходили. Напуганные жители Большого Города довольствовались настенными бюллетенями «Комиссии чрезвычайной решимости», которые вывешивались на стенах зданий в центре города и на некоторых тумбах. В бюллетенях сообщалось преимущественно о ходе работы комиссии и печатались длинные списки несчастливцев, оказавшихся «излишними». Люди почти не читали эти бюллетени, ибо ходить по улицам города было не так уж безопасно, но однажды рядом с официальным бюллетенем появилось небольшое воззвание, содержание которого в течение часа стало известно всему населению города. Правда, многие даже не увидели его, ибо комиссия постаралась его уничтожить. Смысл воззвания был приблизительно таким: «Граждане! Вам наверняка уже известно, что „Комиссия чрезвычайной решимости“ предполагает вести свою работу до тех пор, пока не вырежет всех вас и не сделает из нашего чудесного Города настоящую пустыню. Эта преступная работа зашла так далеко, что в пользе ее последствий сомневается даже сам творец этой дикой теории, известный вам товарищ Око. Граждане! Кто из вас хочет существовать дальше, как существовал до сих пор, выходите на улицы и прикидывайтесь веселыми и ко всему равнодушными, что, наверное, немедля скажется на работе комиссии.

Комитет собственного достоинства».


Это воззвание нашло живейший отклик в сердцах жителей и чрезвычайно встревожило сотрудников комиссии. На улицах города, несмотря на отсутствие извозчиков и трамваев, появилось множество людей: они спокойно прогуливались по тротуарам, толпились в городских садах, а некоторые, останавливались около здания, где размещалась комиссия, и, пытливо заглядывая в окна, с усмешкой кланялись писателям, которых знали по портретам, в свое время печатавшимся на страницах многочисленных иллюстрированных еженедельников. Писатели делали вид, что ничего не замечают, но в действительности их внимание к работе значительно ослабевало, и в черных тетрадях характеристик появлялись столь же черные кляксы, зачеркивания и перечеркивания. Поняли, что в таких условиях работать невозможно, и бросились к кабинету товарища Ока.

Товарищ Око, не отводя глаз от какой-то меткой характеристики «излишнего», молча выслушал все жалобы и нарекания на подозрительное поведение жителей города, взял лист бумаги и синим карандашом набросал: «Граждане! „Комиссия чрезвычайной решимости“ на днях заканчивает свою работу и благодарит вас за понимание дела!»

— Завтра аншлагом на первой странице бюллетеня, — произнес вслух.

Сотрудники взяли листок бумаги и беспорядочной толпой вышли из кабинета, совершенно сбитые с толку и выведенные из профессионального равновесия.

— Вот так штука! — нарушил молчание какой-то старый автор повестей, недоумевающе оглядываясь вокруг.

Известный молодой лирик усмехнулся, сел на стол и запел, как когда-то:

Ой, зійди, зійди, ясен місяцю,
Як млиновеє коло…

Сотрудники неожиданно для самих себя громко расхохотались, и в канцелярии «Комиссии чрезвычайной решимости» стало весело и уютно, как не было ни разу с самого начала ее работы.

Настроение сотрудников «Комиссии» передалось тем, кто пытливо заглядывал в окна, и на улицах поднялся веселый шум, в котором можно было услышать даже такое:

— Маруся! Я так тебя люблю, а ты даже не ощущаешь…

— Парнишка! Разве любовь ощущается?..

Поздно вечером улицы стали подметать, и над городом расстелилась черная мгла ночи, из которой доносились какие-то постукивания и шум. «Стук, стук, стук… Бах… бах…» — слышалось то там, то сям, и когда стук становился чересчур сильным и настойчивым, где-то скрипели двери и чей-то раздраженный голос справлялся:

— Кого там черт носит в такую пору!!.

— Мы… мы комиссия чрезвычайной…

— Идите ко всем чертям! — раздавалось энергичное пожелание, и двери закрывались перед самым носом представителей грозного учреждения.

Неизвестно, насколько это правда, но потом говорили, что будто бы той ночью всех сотрудников районных подкомиссий с головой искупали во всяческих помоях, и они, вернувшись на место службы, чуть не до самого полудня чистились и вытряхивали из-за воротников картофельные очистки и другой мусор.

В то же время жители города с усмешками читали напечатанное в официальном бюллетене «Комиссии» уведомление о близком конце ее работы и, подтрунивая, говорили:

— Не бойтесь! Наука в лес не ходит!..

— Ага! Сказала Настя, как удастся!..

Сотрудники прятались по углам канцелярии, не смея даже носа показать на улицу. В этот день работы было на редкость мало, всего по две-три «характеристики» на человека, и то самых скучных и неинтересных, составленных с двух-трех врожденных олухов, нескольких пьяных босяков и одной старой шлюхи, которую нашли без сознания где-то на рынке.

На другой день работы не было совсем — из районных подкомиссий не поступило ни одного протокола. Товарищ Око, закрывшись с секретарем у себя в кабинете, всё еще перечитывал «характеристики», оставшиеся с предыдущих дней, и никого не принимал. Сотрудники слонялись из угла в угол, курили папироски, изнывали и наконец решили составить коллективное заявление с просьбой освободить их от обязанностей скучного сидения в запыленных стенах канцелярии и позволить вернуться каждому на свою работу. Выбрали посланником известного молодого лирика и стали ждать результатов его действий. Ждать пришлось недолго: где-то через четверть часа молодой лирик вернулся и сказал:

— Товарищ Око приказал сидеть до тех пор, пока это будет нужно… Те, кто не послушается, будут наказаны по закону чрезвычайного военного положения…

Кто-то пробовал протестовать, но большинство решило исполнять приказы товарища Ока и впредь оставалось на своих местах. Сидели так до самого вечера и уже собирались разойтись по домам, когда в канцелярию бомбой влетел товарищ Око.

— Радуйтесь! — закричал он торжественным голосом. — На основании тщательного исследования характеристик излишних говорю вам: мы ошибались… Немедля объявить, что работа окончена и население города спокойно может взяться за свою привычную работу, будучи всецело исполнено достоинства настоящего человека… Желая оградить настоящего человека от возможных неприятностей со стороны самой жизни, «Комиссия чрезвычайной решимости» преобразовывается в «Комиссию чрезвычайной учтивости», которая будет обязана заботиться о внутреннем покое и благе в каждой семье, для чего постарается всеми доступными средствами внести смысл в жизнь отдельных лиц, живущих одиноко…

Сказал, повернулся и вышел, а сотрудники так и онемели от неожиданности.

— Вот так штука! — послышался наконец голос старого автора повестей.

— Да… — протянул задумчиво известный лирик. — Чрезвычайно интересно…

— Интересно-то интересно, но что мне теперь делать? — отозвался из угла какой-то толстый господин. — Я же никогда не был сентиментальным, друзья!..

Все громко захохотали: положение остроязыкого критика действительно было незавидным. Смеясь и шутя между собой, сотрудники все вместе вышли на улицу, уже не прячась от людских глаз и не боясь набрести на какую-нибудь неприятность. Идя по большой улице, которая освещалась луной и по которой скользили оживленные толпы народа, сотрудники «Комиссии» слышали за собой пораженные шепоты:

«Сотрудники… Сотрудники вышли…»

«Так вот они какие?.. А я думал… Гм… С виду очень симпатичные люди…»

В ту ночь, несмотря на то, что не было электричества и над всем еще тяготело грозное чрезвычайное военное положение, город не спал и шумел почти до самого утра…

7. «Комиссия чрезвычайной учтивости»

Утром, сразу же после восхода солнца, парнишки расклеивали на улицах огромные плакаты, на которых значилось буквально следующее:

«Всем, всем, всем без всякого исключения!

Радуйтесь, славные граждане Большого Города, еще раз радуйтесь! Сим „Комиссия чрезвычайной решимости“ оглашает, что начатая ею работа по очищению человечества от излишнего людского суррогата сегодняшним днем закончена. Непосредственные результаты работы дают большие надежды на самое блестящее будущее, а потому всем гражданам предлагается жить совершенно свободно и независимо, как кому по нраву. По этому случаю „Комиссия чрезвычайной решимости“ преобразовывается в „Комиссию чрезвычайной учтивости“, которая полагает целью проследить первые этапы физического и духовного развития обновленной жизни и вменяет себе в обязанность всестороннюю охрану покоя и блага всех граждан Большого Города, как семей, так и отдельных лиц. Члены „Комиссии чрезвычайной учтивости“ ежедневно будут обходить жителей порайонно с приветствиями и пожеланиями всех благ и будут брать на заметку всякого рода неприятные явления жизни, затемняющие радость обновления, дабы немедля устранить их, а особенно приятные — записывать в розовые тетради, чтобы сберечь всё это как дорогую память о первых днях обновленного Человечества для наших потомков.

Итак, живите, радуйтесь жизни и веселитесь обновлению, ибо вы полностью заслужили это, чудесные граждане Большого Города!»

Бывш. Председатель «Комиссии Чрезвычайной Решимости»

ныне Председатель «Комиссии Чрезвычайной Учтивости»

тов. Око


Полчища народа толпились возле плакатов, радостно приветствуя конец работы «Комиссии Решимости» и готовясь к бурным манифестациям в честь великого дня обновления человечества. В полдень на улицах появились свежие газеты, первую страницу которых украшал большой портрет товарища Ока, а далее печатались его биография и разного рода характеристики его необычайной деятельности.

После полудня перед зданием «Комиссии Чрезвычайной Учтивости» прошли грандиозные манифестации, во время которых несколько раз вызывалась городская «скорая помощь» и несколько чрезвычайно экспансивных лиц было доставлено по месту жительства обычными извозчиками.

Вечером дали электричество, и во всех церквях, театрах, кофейнях и ресторанах звучно зашумела человеческая жизнь, действительно обновленная и настоящая…

8. Учтивость и люди

Большой Город ожил. Началась длинная вереница различных концертов и выставок, после которых неизменно устраивались танцы; одним словом, население жило широко и ярко, целиком в свое удовольствие. По улицам то и дело с криком и шумом проходили разнообразные карнавальные процессии, пролетали метеорами самоходы, бегали чумазые продавцы газет, папирос и порнографических карточек, а в садах до полуночи раздавались звуки модной «Саломеи».

Из окон вырывались на улицы звуки «проб» девических голосов, ибо все старые дамы, случайно не попавшие в общее число излишних, вообразили себя совершенными во всех отношениях и для внешнего «шика» стали учиться музыке и пению.

Пожилые господа старательно «омолаживались», молодые люди старались прикинуться старыми, вдовы невообразимо тесно шнуровались в корсеты и красили седые волосы, а кухарки и лакеи ощущали себя не ниже господ.

Через несколько дней обновленной и настоящей жизни на страницах газет появилась специальная рубрика «местных событий и происшествий», в которой можно было прочесть о краже ценного меха из закрытого помещения или о самоубийстве студента на почве несчастной любви к гимназистке и т. д. и т. п.

В трамвайных вагонах снова стало тесно: лезли друг на друга, наступали на мозоли, стояли на ступеньках и хватались за что попало. Везде можно было услышать самые откровенные разговоры, например:

— Странно, сударь, что вы с такой хамской натурой остались среди обновленных! — говорил толстый буржуй щуплому рабочему, теснясь на ступеньках трамвайного вагона.

— Ничего странного, сударь! — отвечал рабочий. — Если в обновленное человечество могли попасть такие болваны, как вы, то почему мне не быть среди обновленных?

На базарах, как прежде, была бешеная дороговизна и ругались меж собой торговки, а спекулянты продолжали набивать цены.

Тем временем члены районных отделов «Комиссий Чрезвычайной Учтивости» ежедневно обходили дома своих районов и знакомились с обновленной жизнью жителей. Сначала их с радостью принимали и рассказывали о ничтожнейших приятных мелочах, которые немедленно записывались в протокол осмотра обновленной жизни за такой-то день и передавались в канцелярию «Комиссии», где искусные писательские перья уже знали, что делать…

Но всего за неделю отношение обновленного населения к представителям «Комиссии Чрезвычайной Учтивости» стало уже не таким сердечным, а в некоторых случаях почти недоброжелательным.

— Ну и чего вы шляетесь, как нищие, из дома в дом? — спросил опытный спекулянт члена «Комиссии», не отвечая на его приветствие. — Мешаете только людям…

Член «Комиссии» учтиво попросил прощения, заверил, что всё это делается с учетом общего положения вещей, и отправился к жилищу какого-то мелкого чиновника. У жены чиновника начинались роды, а сам чиновник был пьян, и члену «Комиссии» пришлось целый час бегать за акушеркой, после чего чиновник сказал ему:

— Иди ты к чертовой матери, дурак!..

Тем не менее, количество протокольного материала вовсе не уменьшалось, и в канцелярию «Комиссии Чрезвычайной Учтивости» ежедневно поступало около двух пудов исписанной бумаги, в которой попадались целые тетради стихов и пачки писем, приносившиеся старыми дамами в дар для использования в «Комиссии».

Работа в самой «Комиссии» просто кипела. В коридорах, возле задумчиво-черных, рядком встали радостно-белые шкафы, на дверях которых пестро цвели зеленые сургучные печати и в которых хранились огромные кипы толстых розовых тетрадей, густо исписанных приятными явлениями обновленной жизни. Некоторые из них по своим литературным достоинствам ничем не уступали творениям самых модных на тот момент писателей, но печатались из них лишь самые характерные отрывки, и то на страницах стенного бюллетеня, заменившего бюллетень «Комиссии Чрезвычайной Решимости». Составлял эти бюллетени по обязанности обычный репортер одной уличной газеты, владевший средствами «краткости выражения», а потому они напоминали нечто «телеграфическое», чего публика никак не могла понять и больше выдумывала от себя, что, конечно, было не на руку «Комиссии Чрезвычайной Учтивости».

Однажды кто-то из сотрудников «Комиссии» заметил на расклеенных бюллетенях сделанные химическим карандашом надписи о безграмотности бюллетеня и тотчас оповестил об этом тов. Око. Тот немедленно распорядился, чтобы в дальнейшем бюллетени писались известным лириком и старым автором повестей.

— Желания обновленного человечества достойны того, чтобы их удовлетворять, — сказал он при этом случае.

Но судьба новых бюллетеней мало чем отличалась от судьбы старых, разве только тем, что вместо надписей о безграмотности стали появляться пародии на стихи известного лирика, придававшие содержанию бюллетеней характер «Брачного Листка»…

9. Борьба с собой

Протокольный материал не убавлялся, работа в канцелярии «Комиссии» кипела, а тов. Око, засев у себя в кабинете, всё читал и читал. Внимательно пересматривая записи приятных и неприятных явлений обновленной жизни, он оставлял на полях тетрадей какие-то пометки и подчеркивания, одновременно занося их в свою записную книжку. Было что читать и помечать, ибо рядом с приятными явлениями сплошь попадались вещи, не имевшие с обновленной жизнью ничего общего. Всё чаще и чаще встречались жалобы мужей на неверность жен, нарекания тех же жен на нерадивость мужей, и вообще — тысячи мелочей, от базарной дороговизны до семейных склок.

Однажды чудесным утром двери кабинета товарища Ока оказались закрыты и опечатаны. Целый день его личный секретарь озабоченно бегал за ним по всему городу, но напрасно. Сотрудники тоже встревожились: так или иначе, а его отсутствие сказалось и на их работе, зачастую требовавшей его непосредственных указаний. Ждали его до поздней ночи и, не дождавшись, сокрушенно разошлись. Не объявился он и на второй день, не объявился и на третий. Сотрудники «Комиссии» искали его везде и всюду, но не могли найти ни малейшего следа. Из-за того, что на время работы обеих «Комиссий» полицейские учреждения были закрыты, розыском тов. Ока занялось общество, и в первую очередь репортеры уличных газет.

Газеты изо дня в день выпускали специальные «экстренные телеграммы», в которых приводилось множество разнообразных слухов об исчезновении тов. Ока и столько же советов на тему: «Как найти утраченное?..»

Как вдруг, совершенно неожиданно, место пребывания тов. Ока. обнаружилось. Сторож канцелярии «Комиссии», подметая пол в коридорах, заметил на одном черном шкафу сломанную печать и немедленно сообщил об этом сотрудникам. Те толпой бросились к шкафу и, к величайшему удивлению, увидели тов. Ока, который сидел на кипе черных «дел» и о чем-то думал. Увидев, что его обнаружили, он горько усмехнулся:

— Лучше всего думать о них на их делах… Идите и не мешайте мне…

— Но товарищ!.. — в один голос откликнулись сотрудники. — Мы должны что-то делать!..

— Потом… — махнул рукой товарищ Око. — Потом…

И не ожидая, пока они уйдут, закрылся в своем шкафу. Сотрудники, посоветовавшись друг с другом, решили срочно оповестить об этом общество специальным бюллетенем. Но в то время, когда бюллетень расклеивался на улицах города, в канцелярию вбежал расхристанный, растрепанный, бледный и страшный товарищ Око. Не обращая на сотрудников никакого внимания, бросился прямо на кипы только что законченных розовых тетрадей, лежавшие на столах сотрудников, и стал рвать их на мелкие кусочки, крича во весь голос:

— Свиньи!.. Резать их!.. Резать и только резать!..

Старый автор повестей хотел было помешать уничтожить свою тетрадь, но тов. Око, как собака, вцепился зубами ему в руку и едва не откусил большой палец. Тогда сотрудники повалили его на пол, связали и вызвали по телефону городскую «скорую помощь»…

*  *  *

На другой день на первой странице газет большим шрифтом было напечатано следующее:

«Граждане Большого Города!

Случается, что погибают самые выдающиеся изобретения, если они являются преждевременными. Преждевременным было изобретенная тов. Оком теория обновления человечества, повлекшая за собой напрасные жертвы с нашей стороны и сумасшествие с его стороны. По причине последнего вся власть Большого Города сама собой вновь переходит к Диктаторскому Совету, который прежде всего постарается наладить разрушенное хозяйство, а также ввести надежную охрану всеобщего покоя и суровую ответственность за всякого рода преступления, предусмотренную законами Большого Города. С твердой верой в то, что ничто не изменилось, принимаемся за тяжелую работу государственного хозяйствования, будучи уверены, что с нами будут если не все, то хотя бы большинство. Итак, да здравствует большинство! Да здравствуют граждане! Да здравствует республика! — Диктаторский Совет Троих».

Граждане спокойно читали провозглашение старого «Диктаторского Совета Троих», и в их глазах светилось удовлетворение. Если бы не пресса, и прежде всего юмористические ежедневники, товарищ Око был бы давным-давно забыт вместе с обеими его комиссиями. Но благодаря тому, что трагедия знаменитого творца истории об обновлении человечества стала любимой темой почти всех газетных фельетонистов, — жители Большого Города со своей стороны сложили о нем несколько любопытных присказок, из которых наиболее известна: «Не будь таким, как Око, а то падать высо́ко». — Но, к величайшему сожалению, личность товарища Ока по сей день остается неразгаданной, а огромные материалы обеих комиссий ждут своих исследователей; они и установят причины борьбы, которую вел с собой автор теории обновления человечества.

1921

Info icon.png Это произведение опубликовано на Wikilivres.ru под лицензией Creative Commons  CC BY.svg CC NC.svg CC ND.svg и может быть воспроизведено при условии указания авторства и его некоммерческого использования без права создавать производные произведения на его основе.