La revue « Stéthoscope ». Colonne de l'éditeur / Журнал «Стетоскоп». Колонка редактора (Богатырев)
| ← Стетоскоп № 42, 2009 | La revue « Stéthoscope ». Colonne de l'éditeur / Журнал «Стетоскоп». Колонка редактора |
Olga Platonova → |
La revue « Stéthoscope ». Colonne de l'éditeur /
Журнал «Стетоскоп». Колонка редактора
Содержание журнала «Стетоскоп» за 1993—2010 годы
Список вывешенных на wikilivres выпусков
- La revue « Stéthoscope ». Колонка редактора - Olga Platonova - Стетоскоп № 1, 1993
- Стетоскоп № 2, 1993 - Стетоскоп № 3, 1993 - Стетоскоп № 4, 1993 - Стетоскоп № 5, 1993
- Стетоскоп № 6, 1994 - Стетоскоп № 7, 1994 - Стетоскоп № 8, 1994 - Стетоскоп № 9, 1995
- Стетоскоп № 10 , 1994 («Книга 7» в редакции 2008 года) - Стетоскоп № 11, 1995 - Стетоскоп № 12, 1996
- Стетоскоп № 13, 1996 - Стетоскоп № 14, 1996 - Стетоскоп № 15, 1997 - Стетоскоп № 16, 1997
- Стетоскоп № 41, 2008 - Стетоскоп № 42, 2009
См. таже: https://emlira.com/
|
.jpeg)
Выдержки из интервью М. Богатырева с Д. Бураго, 2024Собирательный образ и издательский посох (полный текст интервью) 2024 Д.Б.: Какова роль цифры в сегодняшнем мире и в соотношении со словом? Благодаря цифре, всему этому цифровому миру, облаку, не знаю как это назвать, мы с вами сегодня общаемся. Цифрой измеряется почти все, вплоть до произведений искусства, которые все больше тяготеют именно к цифровым знаменателям. Не поглощает ли цифра не только слово, но и память? М.Б.: Как тут не обратиться к футуристам, к Хлебникову с его идеей «числослова» и к мистикам прошлого века! Они-то и подтолкнули меня к исследованиям. Более пятнадцати лет я изучал и расшифровывал наследие парижского архимандрита Евфимия (Вендта, 1894—1973), последователя Сергия Булгакова, который странным, совершенно неконвенциональным с точки зрения богословия образом пытался в своей «заумной теологии» (назовем ее так) совместить слово, образ, число. Он задался целью переформулировать догматику, переложить ее в «энергемные число-буквы» и в «архи-сущностные звуки», но в итоге так и остался на обособленном полюсе субъективной камлательной практики. Дерзнув помыслить Бога в Нем Самом, архимандрит Евфимий не мог не столкнуться с онемением всех понятий и развеществлением всех смыслов. Здесь мы подходим к одному из возможных ответов на ваш вопрос о том, может ли цифра поглотить слово и память. Розанов утверждал: «С изобретением Гуттенберга литература закончилась». То есть, с появлением книгопечатания, по мере увеличения тиражей и возникновения виртуальных, цифровых текстов словесность утрачивает доверительность, исповедальность, превращается в безликую оболочку. Все это верно, но вот с позиций отца Евфимия дилемма «слово – число» предстает в ином освещении. Будучи апофатиком, он понимал, что пределом богопознания является сущностное молчание. И вот, приближаясь к этому пределу, он жертвовал внятностью речи, последовательно замещая слово на морфему, знак, графический иероглиф, комбинацию цифр. Все это делалось именно для того, чтобы в конце концов войти в Царствие Небесное не как бессловесный дух, но сохранить нарицательное право и земную память хотя бы в виде метки, числа, шифра. Единственный прижизненный комментатор отца Евфимия, с которым он переписывался и общался, игумен Геннадий (Эйкалович), отмечал, что в его изысканиях были несомненные пересечения и с кабалистической традицией, и с футуризмом. Кстати, сравнительный анализ пифагорейства (вслушивания в интуитивную семантику чисел) архимандрита Евфимия и Велимира Хлебникова мог бы составить тему отдельного исследования... Честно говоря, даже после многих лет углубленных изысканий, почерпнув немало и для собственного творчества, я, тем не менее, не могу с полной ясностью выразить суть этого направления, здесь требуется еще более пристальное и бесстрастное изучение. Архимандрит Евфимий, в частности, считал, что существуют побуквенные категории (он брал за образец категории Канта), и что они, эти категории, экзегетичны. Каждая буква является отраженной частью Священного Писания, имея собственную роль в толковании целого. Именно этот феномен я и исследовал, погрузившись в рукописи архимандрита Ефимия на целое десятилетие. Д.Б.: Спасибо большое за этот труд. Файл с вашей статьей «Букварь: на стыке богословия и лингвистического авангарда» открыт на моем рабочем столе. Для меня встреча с этой работой была очень важной. Во-первых, я вижу родные имена Алексея Лосева, Сергия Булгакова, Павла Флоренского в контексте разговора о сущности имени. Во-вторых, речь идет об абсолютном подвижничестве и абсолютном одиночестве, которое является самым прямым путем служения большой цели. Человек, почти лишенный шанса на понимание ближних и дальних, продолжает свое дело. Он служит миру не сегодняшнему, не завтрашнему даже, а тому, большему, в котором все сочленено. Оказывается, существует нечто большее, чем реальность, в которой утром чистишь зубы, занимаешься какими-то делами и даже стоишь на воскресной литургии в храме... Смутное подозрение о том, что ты являешься неотъемлемой частью Целого в своем служении – это фантастически верная догадка! Не цифра – но слово, не множество – но суть. Что иллюстрирует и ряд журналов рубежа нашего века, преодолевших самиздатские шаблоны… Существует еще и журнал «Стетоскоп», издававшийся вами в Париже. По сути, стетоскоп – это тот самый инструмент, который мы с детства встречаем на шее у врача. Интересно, что в данном случае издательская и редакционная позиция ставит своим приоритетом именно прислушивание, вслушивание. И уменьшение тиража до нулевого – это неисправность инструмента или отсутствие звука, примета времени? М.Б.: Все так, на сегодняшний день наш «Стетоскоп» имеет тираж ноль экземпляров, но он не то чтобы прекратился, а, скорее, виртуализировался, впал в анабиоз, перестал быть физическим объектом и перешел в модус платоновских идей. Первый бумажный экземпляр во Франции вышел в свет в 1993, а последний – в 2009 году, потом еще наш соратник Александр Елсуков в Петербурге издавал его версию до 2014 года. И вот уже целое десятилетие журнал словно бы пребывает в «нетях», изредка возрождаясь в форме устных перекличек, чтений и диалогов, как это было, например, в Ереване в сентябре 2024 года. Д.Б.: Помнится, в 1990-е годы выходила «Митьки-газета», были легендарные «Сумерки», и много всего еще. Можно ли сказать, что ваш журнал вписывается в питерскую литературную традицию, хотя и существует больше времени в Париже? М.Б.: Изначально направление было, несомненно, питерское, с оглядкой на те же «Сумерки» (с Арсеном Мирзаевым мы до сих пор в контакте), на машинописный «Обводный канал» и – в большей степени – на постмодернистски ориентированный «Лабиринт/Эксцентр». Впрочем, ввиду изначальной изолированности проекта «Стетоскоп», его почти полной изъятости из социальных процессов, я бы определил его как явление постсамиздата. Звучит довольно туманно, не правда ли? Вообще-то, у меня лет с 17 (я тогда только поступил на факультет психологии ЛГУ) была маниакальная привязанность к самодельному журнальному формату: сколько себя помню, я постоянно «издавал» что-то рукописное, в двух, трех, десяти экземплярах. При этом ни в какие творческие союзы не вступал и нигде ничего не публиковал, за исключением подборки эссе в 12 номере «Сумерек» в самом начале 1990-х. Когда мы с женой оказались во Франции, не имея ни связей, ни каких- либо практических представлений о здешнем укладе жизни, мы словно провалились в пустотную воронку – как Алиса, преследующая белого кролика. Это состояние хотелось бы назвать абсолютным вакуумом, но в действительности оно было сродни зиянию «заброшенности» и связано с необходимостью постоянно превозмогать неопределенность – бытовую, культурную, лингвистическую. Между тем в Париже издавна (и на разных уровнях) обреталась русская культурная среда. Мы познакомились с Алексеем Хвостенко и Вадимом Нечаевым, вокруг которых с маргинальным напором кипела художественная жизнь – самобытная, бесшабашная, неконвенциональная. Со временем у нас завязались дружеские и творческие отношения с М. В. Розановой, Т. М. Горичевой, А. Очеретянским... Организационных контуров (фондов, издательств), куда можно было бы каким-то боком вписаться, мы не обнаружили (ну, или не сумели их должным образом разглядеть и понять). Пришлось создавать что-то свое. Следует особо отметить, что к моменту начала нашей парижской эпопеи в России законодательно отменили цензуру; противостояние между Западом и советским тоталитарным строем формально сошло на нет, а соответственно и значительно сократилось финансирование диаспоры, диссидентов в изгнании. Можно сказать, что в 1993 – 94 гг. мы застали во Франции «выжженную землю»: постперестроечный ажиотаж вокруг живописи русского авангарда и нон-конформизма уже угасал, «Мулета» Вл. Котлярова и «Эхо», выходившее под редакцией Хвостенко и Марамзина приказали долго жить, ни «Синтаксис», ни горичевская «Беседа» больше не издавалась, а непотопляемый «Континент» казался нам допотопным и скучным, вполне под стать романам его редактора В. Максимова... И тут мы стали вручную мастерить «Стетоскоп (маленький журнал уничтожения речи)». В нем изначально не было никакой идеологии и ни одного реального автора, все сплошь гетеронимы, вымышленные писатели: Жухмен Мбанг, Ясь Цимбал, Велосипедист Е. и др. Кстати, тогда мы еще не были знакомы с многоликим творчеством португальского поэта Фернандо Пессоа, чье имя в переводе значит «никто», а ведь именно фигура Пессоа представляется наиболее когерентной раннему «Стетоскопу»! В общих чертах, на первом этапе издательской деятельности мы стремились вступить в идейную перекличку с французской патафизикой[4] 1950-х годов, с абсурдистами и близкими к ним фигурами, такими как, например, Марсель Дюшан или Раймон Кено. Безраздельное господство гетеронимов продолжалось два года, вплоть до 12-го выпуска. Удивительным было то, что когда в 1995 году лед тронулся в сторону, так сказать, воссоединения с реальностью, одним из первых реальных наших авторов оказался не кто иной как Жан Бодрийяр, автор концепции симулякров. «Стетоскопом» к тому времени занимались уже три человека: художник Ольга Платонова, филолог Ирина Карпинская и ваш покорный слуга. Мы попали на одно из последних публичных выступлений Бодрийяра в центре Помпиду, а после лекции побеседовали с ним и попросили подарить копирайт на перевод некоторых фрагментов из его книги «Безмятежные воспоминания». Он спросил, какой у нас тираж и, услышав расплывчатое «менее 100 экземпляров», любезно сказал: «Я думаю, что мои издатели будут не против; даю Вам устное разрешение». Итак, журнал преобразился, и для меня поначалу это была страшная трагедия. До поры до времени я был абсолютным собственником некоего трансперсонального конклава, а тут каким-то образом вдруг появились все эти люди, и отныне я обязан был «вслушиваться» в них, воплощая в жизнь название журнала самым буквальным образом! Слово стетоскоп перешло в иной модус, оно превратилось в имя, и изменение это оказалось необратимым: зубную пасту, выдавленную из тюбика, уже невозможно втиснуть обратно. Постепенно все образовалось. Ольга Платонова взяла на себя функцию главного редактора. В Петербурге по инициативе поэта Александра Елсукова возникла автономная российская редакция. Я же был поставлен перед фактом, что журнал становится реальным, и научился этому соответствовать. Вот у меня в руках 41 номер, 2008 год, один из последних выпусков. Как видите, подзаголовок изменился, издание отныне ориентировано не на «уничтожение», а на «созидание» речи. Впрочем, в качестве девиза мы использовали весьма антиномичный лозунг: «За созидание прямой и косвенной речи!». Вполне в духе раннего «Черновика», там, помнится, был такой девиз: «Ничто в искусстве не лучше и не хуже, чем что-либо». Звучит неплохо, вполне как дзенский коан. В дальнейшем были еще издания, посвященные правозащитной деятельности, но этим в основном занимался Александр Елсуков, а я переключился в основном на философию и теологию. Д.Б.: Итак, есть ваш «Стетоскоп», есть журнал Рафаэля Левчина «REFLECT…КУАДУСЕШЩТ», есть «Черновик» Александра Очеретянского и еще целый ряд совершенно удивительных в художественном плане и бессмысленных с коммерческой точки зрения изданий. Много было таких на просторах русской речи. Получились ли в них авторские созвездия? Или каждое издание само по себе? М.Б.: В связи с вашим вопросом на ум приходит немного шероховатое слово – «культуртрегерство». В этом смысле, конечно, на недосягаемые высоты поднялся Александр Иосифович Очеретянский. Его убежденность в том, что искусство – это полет над барьерами жанров, была уникальна; он излучал из себя установку на творческое всеединство. «Черновик» как магнитное поле притягивал, соединял и преображал всех тех, кто в силу ряда причин оказался заброшен в культурный вакуум. «Черновик» воспитал плеяду прекрасных авторов, и они разлетелись каждый в своем направлении. В нашем случае ситуация складывалась несколько иным образом. «Стетоскоп» ведь замышлялся изначально не как творческая лаборатория, а как самостоятельное произведение, заключенное в паллиативную оболочку журнала. В итоге моно-журнал, «настоянный» на трансперсональном абсурде одного-единственного автора, вынужден был уступить натиску других. Вышло так, что «другой как мера моего небытия», эта формула Ортеги-и- Гассета, за которую я цеплялся всеми фибрами души, сработала в обратном направлении. После того, как в редакции произошла рокировка, и ее возглавили Ольга Платонова и Александр Елсуков, концепция «Стетоскопа» – вслушивание – превратилась в нечто реальное, впрочем, следы изначально заданного вектора не изгладились полностью; постмодернистская иллюзорность статуса homo scribens, человека пишущего, по-прежнему оставалась в силе. Журнал, тем не менее, оказался востребованным, в первую очередь, самими авторами: он многих поддержал, вдохнул в них надежду быть услышанными. Кстати, в 2000 году один из авторов, славист Андрей Лебедев, сетуя в своем отчете, опубликованном в «НЛО», на то, что понятие «современная литература русской диаспоры во Франции» расползается по всем швам, представлял «Стетоскоп» не только как глас вопиющего в пустыне, но и как своеобразный спасательный круг. «Единственным периодическим литературным изданием диаспоры, – писал он, – является журнал “Стетоскоп”, печатающийся на черно-белом ксероксе средним объемом 60 страниц и тиражом 70 экземпляров». |
.jpg)
Olga Platonova, peintre et Mikhaïl Bogatyrev, peintre et poète, installés depuis 1993 à Paris, y publient la revue Stéthoscope, sous-titrée « petite revue de destruction de la langue russe à l'étranger » qui en est déjà à son 17ème numéro et dont le but est de rechercher et refléter « les manifestations les plus inhabituelles de l'art russe en France ». Les auteurs de Stéthoscope sont cependant aussi bien des poètes, écrivains et artistes émigrés en France (plusieurs auteurs présentés dans ce numéro spécial de Lettres russes publient régulièrement dans Stéthoscope) que des ressortissants de la métropole. Au sommaire du dernier numéro : M. Jajoian, D.Prigov, À. Otcheretianski, A. Elsoukov, E. Anatoliev, K. Tchalaev, E. Katsuba, M. Bogatyrev, À. Zelinski, P. Ptakh, À. Lebedev, V. Lery, À. Zaïtsev... Et toujours des œuvres d'art visuel d'avant-garde.
"Pièces de musée. L'e premier mendiant de notre liste fut déjà décrit par Gurdjieff dans ses «Rencontres». En perse, il se nomme Ez-ezzaunàvoran, ce qui signifie « Celui qui se gonfle comme une bulle». Qu ‘est ce done qu'une bulle, sinon l'incarnation d'une alvéole. sinon la démonstration du fait que le souffle et la vue ne font qu ‘un ? En observant la carcasse en fil de fer représentant la tête d'Ez-ezzaunàvoran, un visiteur s'excita tellement qu’il m'arracha l'album de Pavel Filonov que j'avais sous le bras et le couvait de signes. Puis, s'étant calmé, l'expliqua : « Je vois ! Je respire et je vois ! Regardez… »". 
|
- ↑ Aleksandr Sekatsky (*1958) - Union soviétique-russe philosophe, publiciste, et professeur d'université.
- ↑ Karpinskaya Irina Anatolievna (20.02.1964-19.02.2018) - Poéte et traducteur russe.
- ↑ Alexeï Khvostenko, dit Khvost (1940-2004) – artiste non conformiste soviétique, poéte.
- ↑ Термин pataphysique был введен в употребление Альфредом Жарри в пьесе «Гиньоль» (1893); он иронически обозначал «науку о предмете, дополняющем метафизику» и намечающем ее границы (чтов принципе невозможно). «Патафизика есть наука о воображаемых решениях, которая образно наполняет контуры предметов свойствами, пока что пребывающими лишь в потенции», – утверждал Жарри. Патафизику включили в свой арсенал сюрреалисты, добивавшиеся в своих каламбурах стирания различий между внутренним и внешним, между объектом и субъектом; кроме того, ряд исследователей причисляют к «неосознанным патафизикам» писателей Х.-Л. Борхеса, Дж. Джойса и Бориса Виана, а также композитора Дж. Кейджа.
Bibliographie
Copyright © Михаил Богатырев |}
