ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: 1965—1986
1976—1977
28 января 1976, Москва: Недавно ездили в Рузу на три дня к Бобылёву и к Денисову. Очень хорошо провели время.*
*В Рузе мы были всего три дня и жили в даче у Лёни Бобылёва, но один вечер мы провели все в гостях у Денисова, а другой — Денисов приходил к Бобылёву. Днём Эдисон Васильевич возил нас в Новую Рузу в магазин, где он купил Митьке куртку. Опять мы удивились тому с каким увлечением делал он покупки, как тщательно всё рассматривал, щупал, примерял.
Когда мы приходили к нему на дачу, то все трое показывали ему свою музыку: Бобылёв — «Ракурсы» для скрипки и фортепиано (наверное одно из лучших его сочинений), Дима — «Лирическую композицию», а я — Первый скрипичный концерт. Было видно, что музыка Бобылёва Денисову не особенно нравится, но он сказал что-то вежливое. Диму он похвалил и сразу стал прикидывать в каком месяце можно будет исполнить это сочинение в его цикле в доме композиторов, а мне опять сделал замечание по поводу кульминации — она ему показалась недостаточно интересной. Тогда он первый раз нам сказал то, что потом любил повторять:
— Просто удивительно, как часто талантливые композиторы, когда доходят до кульминации, почему-то вдруг теряют всю фантазию, и кажется, что это писал совсем другой композитор.
Следующий вечер в даче у Бобылёва Денисов ужасно скучал. Мы пытались его развлечь старыми студенческими шутками. Бобылёв пел и играл самые «ударные» номера из своего репертуара, но Денисова это только раздражало и казалось совсем неостроумным. Он довольно быстро ушёл. Наверное, ему хотелось писать музыку.
В день нашего отъезда Эдисон Васильевич тоже собрался в Москву и предложил нас подвезти. По пути он рассказывал какая опасная эта дорога из Рузы, и как много было на ней разных аварий, но ему до сих пор везло. Говорили мы о музыке Шнитке. Денисов не разделял нашего восхищения его первой симфонией, говорил, что нельзя киномузыку, которая всегда, по большому счёту — халтура, использовать в серьёзных сочинениях, и, кроме того, такую громкую и грубую музыку он не любит. (Е. Ф.)
13 апреля 1976, Москва: Были у Денисова в Консерватории, отдали ему его фото. (Е. Ф.)*
*В мае 1976 Денисов побывал в ГДР на премьере своего флейтового концерта (22 мая) и вернулся воодушевлённый тем, что он увидел там в Союзе Композиторов: «Все молодые композиторы повступали в партию -специально, и поломали всю официальную линию. Теперь они могут писать, как хотят — всё исполняется и официально признаётся». Говоря это, он поглядывал не нас, словно ожидая, что мы заразимся этой идеей и тоже захотим попробовать что-нибудь в этом роде. Мы же отнеслись к этому скептически, и он, казалось, был разочарован — непонятно, всерьёз или нет. Потом он ещё долго, то и дело, возвращался к этой идее, сожалея, что нет у нас таких активных молодых ребят.
В другой раз он неожиданно попал в состав официальной делегации советских композиторов в Венгрию, и рассказывал, как в самолёте наши секретари напились и стали хвастаться друг перед другом, у кого какие КГБ-шные погоны. Самый высокий чин оказался у Ивана Ивановича Мартынова и все перед ним лебезили. Ненамного отставал от него Карен Хачатурян. Все ждали, что и Денисов «раскроет свои карты», но ему нечем было «похвастаться».
— Они, наверное, решили, что у меня вообще генеральский чин, — говорил со смехом Эдисон Васильевич.
Он любил рассказывать эту историю, и мы слышали её не один раз. (Е. Ф.)
2 июня 1976, Москва: Были на секции в Союзе Композиторов. Оттуда провожали Фрида и Денисова. Денисов утащил нас к Тамаре. Очень мило посидели. (Е. Ф.)*
*После секции мы пошли с Григорием Самуиловичем Фридом и с Денисовым в сторону Арбата. Григорий Самуилович рассуждал, что, с некоторых пор, он не верит, когда люди говорят, что не могут писать музыку из-за того, что условия жизни у них плохие или, что им не хватает времени. Во-первых, он сам написал свои лучшие сочинения в самые трудные периоды своей жизни, а во-вторых:
— Вспомните Мессиана с его «Квартетом на конец времени», написанном в фашистском концлагере. После этого все жалобы на бытовые обстоятельства кажутся несостоятельными.
Эдисон Васильевич слушал не очень внимательно, хотя поддакивал что-то насчёт того, что, когда у него были маленькие дети, ему это ничуть не мешало писать музыку. Когда мы дошли до Арбата, Денисов приотстал от Фрида и сказал нам тихонько:
— А поехали прямо сейчас к Тамаре!
Мы удивились и сразу согласились. Денисов сказал громко Фриду: — Мы решили Вас покинуть, Григорий Самуилович, у нас планы переменились.
— Куда? Что ли в ресторан? Выпить? — расспрашивал заинтригованный Фрид.
— Это секрет, — ответил Денисов.
Тут мы поймали такси и уехали.
Денисов открыл дверь своим ключом, но дома оказалась только мама Тамары, которая была растеряна и недовольна. Она сообщила, что Тамара уехала кататься на машине с приятелем.
— И вообще, надо как следует договариваться, — проворчала она и ушла на кухню.
Эдисон Васильевич, как ни в чём ни бывало, усадил нас за стол и стал доставать из холодильника разную еду. Тамара появилась довольно скоро и стала громко, хотя и шутливо возмущаться, что де мол приходят без предупреждения, и без неё хозяйничают в её доме. Она, не скрываясь, сообщила, что у неё появился поклонник — директор ателье с «волгой»:
— Вот у тебя, Эдик, «жигули», а у него — «волга»!
И она уже в этом ателье сшила себе три платья. Потом она вспомнила. Как была бедной студенткой, и у неё было только одно-единственное серое платье, в котором она всегда ходила в институт, и говорила, как ей нравится сейчас на курсах повышения квалификации. В общем, напряжение и неестественность первых минут вскоре рассеялись, и получился очень приятный вечер. (Е. Ф.)
18 июня 1976, Москва: Вчера единогласно! прошла Правление Московского Союза во главе с Туликовым!!!
16-го я, ничего не подозревая, поднялась утром часов в 11 и отправилась на кухню завтракать, как вдруг мне звонит из Союза секретарша Флора Арамовна и говорит:
— Завтра Вас ставят на Правление.
А я была уверена, что до осени его не будет…
Я позвонила Диме на работу и Пирумову. Дима позвонил Денисову. И начались звонки… Денисов позвонил Леденёву…
17-го мы приехали в Союз за 40 минут. Денисов тоже приехал за пол часа и всех, кого мог, настраивал. Пришёл Леденёв, против своего обыкновения, заранее. Денисов нас познакомил, и я напомнила ему, как меня в 13 лет приводила к нему Наталья Николаевна Тернавская решать вопрос, стоит ли мне учиться всерьёз, и я ему играла свои детские пьесы. Он и Денисов очень развеселились. (Е. Ф.)
22 июля 1976, Сортавала: Кнайфель прочёл нам письмо от Денисова. Рассказывал нам про Тамару. (Д. С.)*
*Шурик сказал, что Денисов так влюблён в Тамару, что использовал её имя в своей музыке в качестве лейтмотива, в частности, во Флейтовом концерте (см. Комментарий к записи 2 августа 1975 г.). (Д. С.)
29 июля 1976, Сортавала: Вечером мы с Кнайфелем бродили по шоссе… Тут он рассказал нам, как он переворачивался с Денисовым в машине. Это был очень красочный рассказ. Но Шура предупредил нас, чтоб мы не говорили об этом с Денисовым — Эдик не любит говорить и упоминать об этом.
[Тогда, в 1973 году] Денисов только недавно купил машину и первый раз поехал на ней в Сортавала. Денисов предложил Шуре подвезти его. Таня ехать отказалась, а Геннадий Николаевич Рождественский отговаривал Шуру ехать, — говорил, что это самоубийство. Шура и сам предчувствовал неладное, и даже в ящике письменного стола оставил записку на случай, если с ним что-нибудь произойдёт. Кроме них ещё поехал Шурин отец. Денисов гордился своей машиной, чистил её, мыл и хотел приехать в Сортавала на сияющей блестящей машине. И вот, недалеко от Сортавала его машину стал прижимать к обочине огромный военный грузовик. Денисову следовало остановиться, но он поддал газу. Колесо задело край обочины и машина покатилась кубарем с высоченного откоса — и остановилась в густой траве рядом с огромным валуном, встав на колёса.
Шура говорит, что это он помнит в самых мельчайших подробностях. Шурин отец, уже бывавший в подобных переделках ещё как-то пытался придерживать своих спутников во время полёта. Шура говорит, что консервная банка по сравнению с этой машиной — верх прочности. Они вылезли из машины, отделавшись испугом и ушибами, а Денисов без конца приговаривал, как помешанный:
— Надо же, ну, надо же, ну, надо же…
Поднять машину не было никакой возможности, и они сами с трудом вскарабкались по откосу и остановили ещё один военный грузовик. Когда они объяснили в чём дело, офицер свистнул, и из фургона высыпала целая рота солдат. Они спустились в кювет, как муравьи, обступили машину и на руках вынесли на дорогу. Денисов и его спутники сели в машину и поехали. Машина имела плачевный вид. Когда они въехали в Сортавала, мальчишки свистели и улюлюкали. На пограничном посту им пришлось давать показания. (Д. С.)*
*Когда Шурик Кнайфель рассказал, как он с Денисовым перевернулся в машине, я вспомнила, как в июне 1973 года во время экзаменов по инструментовке, пока мы — студенты — решали задачи, Раков говорил Денисову:
— Эдик, в Сортавалу на машине не езди. Там дороги плохие, а ты ещё неопытный шофёр.
И, видя, что Денисов не принимает его слова всерьёз, повторил:
— Слышишь? Я говорю тебе, не езди.
Но по лицу Денисова было видно, что он никого слушать не собирается и сделает по-своему. (Е. Ф.)
1 августа 1976, Сортавала: Утром мы проводили Кнайфелей… Когда мы пошли на обед, у дачи № 17 мы увидели «жигули» Денисова. Мы помчались в столовую. Где и застали его вместе с детьми. Мы сразу же предупредили его, что вечером собираемся угостить его солянкой из грибов. Денисов был доволен.
Почти весь день Денисов общался с Зоей — бывшей подругой Тамары. Нам она очень не нравится…
Мы пошли жарить грибы, а Лёнька Бобылёв с Милочкой ловить рыбу — непонятно зачем. Денисов пришёл попозже. Мы разъедали грибы и вели разговор довольно по-светски, без особой теплоты и откровенности, но зато потом Лёнька восхищался:
— Как здорово выбрал дистанцию. С одной стороны, говоришь с ним совершенно непринуждённо, а с другой, он не допускает никакого панибратства. (Д. С.)
26 августа 1976, Москва: Сортавала в этом году мне понравилась больше, чем в прошлом… Каждый день купались, общались с Бобылёвыми, а потом и с Кнайфелями. Шурик и Таня оказались очень милыми людьми. Нам «велел подружиться» Денисов, но мы не сразу узнали друг друга, а когда узнали, действительно прониклись большой симпатией, кажется, взаимной…
У Денисова драматические переживания с Тамарой, о чём мы узнали от Кнайфелей, которые просили нас уговаривать его бросить её. Мы, конечно не в таких отношениях с ним, чтобы что-то советовать ему в этом плане. Денисов приехал 1-го августа очень мрачный, был необщительный, кислый, как будто потерявший ко всему интерес, в том числе, к нам. Дима ему намекнул насчёт дел с Тамарой, и он, естественно, сразу замкнулся. Последующие 2 дня шёл проливной дождь и мы с ним не общались. (Е. Ф.)*
*Денисов, видимо, глубоко переживал свой разрыв с Тамарой. Утром в день нашего отъезда из Сортавалы (4 августа) мы зашли на Денисовский «камень» (каменный мыс около 16-ой дачи, где он обычно жил). Денисов собирался купаться, хотя вода была ужасно холодная. Он посмотрел на затуманенный горизонт на Ладоге и сказал, что хотел бы уплыть далеко-далеко, и больше никогда не вернуться. (Е. Ф.)
16 октября 1976, Москва: Вчера в Союзе Композиторов был у нас редсовет. Кроме нас с Шутём да Баранкиным были Губайдулина, Мильман, Кривицкий и Ботяров. Сначала мы послушали Леночкину виолончельную Сонату, затем альтовую Бузоглы, скрипичную Лёньки Бобылёва и 2 каприса Мурова. Кроме того я принёс 3 пьесы для виолончели и фортепиано Эдисона Денисова. Но Губайдулина сказала:
— Зачем это слушать? Эти пьесы все знают, все слышали в концерте. Это очень хорошие пьесы и их обязательно надо издавать.
Её тут же поддержали Кривицкий и Мильман…
Мы пошли с Павленками играть в бридж. У Павленков видели «Охранную грамоту» Пастернака, которую им подарил Денисов, и письма Шостаковича к Денисову, а также Денисовские воспоминания и дневники — он дал им почитать на несколько дней. Это и послужило поводом к сегодняшней записи. Очень жалею, что многие разговоры и встречи с Денисовым я не зафиксировал. А ведь он для нас то же, что Шостакович для него. (Д. С.)
19 октября 1976, Москва: Вечером (вчера, т. е. 18-го) были на концерте в Союзе Композиторов. Видели Денисова — он был бледный и подтянутый. Мы принесли его плёнку Донатони, он сказал, что сейчас ему некуда её положить — потом, после концерта. Перед концертом он сказал хорошую речь, которая в основных пунктах повторяла прошлогоднюю (на открытии сезона) — даже теми же словами. Перечислял многих композиторов, в том числе и меня — вслед за Мартыновым и Вустиным — композиторов, имевших первые исполнения своих сочинений в этом зале.
Концерт был очень скучный… (В антракте) Денисов проскочил мимо нас:
— Потом поговорим!
Во втором отделении Борис Чайковский (6-ой квартет) был страшно скучный. Артемьев произвёл сильное впечатление, но очень длинно и громко. Слишком много джаза (бита).
После концерта говорили с Губайдулиной:
— Вам хотелось бы быть автором этого сочинения? Мне — нет. Выглядит жалко. Столько роскоши, настоящий рахат-лукум. Очень много композиторских недочётов.
Фрид:
— Дима, Вы ещё живы? Я почти нет. Впечатление резко отрицательное. Ужасно грубо. Это не искусство, искусство должно быть тонким.
Денисов был доволен. От нас он отделался:
— Ладно, потом поговорим, надеюсь.
И убежал.
Лена сказала, что такой Денисов её раздражает, и видит возможную причину такого его поведения в Гале.
24 октября 1976, Москва: Днём я позвонил Денисову. Он, вроде, был рад моему звонку. Во-первых, я сказал, что исполнение моей «Лирической композиции» в среду не состоится. Он сказал, что хотел поставить её в концерт 22 ноября, но это не получится, так как именно 22 ноября «барокковцы» только возвращаются из ГДР. Во-вторых, я рассказал ему про редсовет и его виолончельные пьесы — он обрадовался. Стал говорить, что хочет заставить «из вредности, просто так» наше издательство издавать его крупные произведения (в частности, Концерт для флейты. Гобоя и ударных, который лежит в издательстве 13 лет) не в сборниках, а отдельно: «Я не против издания в сборниках, но против издания только в сборниках.» Это не касается «мелочей» — произведений. Которым он не придаёт особого значения. По этому поводу он написал письмо директору нашего издательства Кунину.
Про гонорар за Концерт (ему заплатили всего 250 рублей) он сказал, что ему не хотят заплатить побольше, и он не подписывает договор. Я сказал ему, что если он не подпишет, деньги автоматически переведут на его счёт — то есть таким путём он ничего не добьётся. Но он сказал, что он добиваться не будет — нет времени на это. Сидит без денег — пишет эстрадные песни на стихи Ваншенкина для телевидения.
— Видите, Дима, чем я занимаюсь!
Скрипичный концерт ещё не дописал — некогда.
Я спросил про «Жизнь в красном цвете» — я видел его в каталоге «Peters’а».
— Да, — ответил он, — они поставили это в план, но ждут разрешения на публикацию текста.
Я сказал ему, что он скоро должен получить гонорар за «Хорал-Вариации», — я выписал ему 250 рублей, но Баранкин «скостил» до 200; а также получит за пьесы для саксофона. Он об этом ничего не знает.
Говорит, что его приглашали в Пахру на денёк — возможно, там увидимся.
— Хорошо бы нам встретиться.
— Да, — говорю я, — мы соскучились.
— И я тоже, — отвечает он. — Нужно встретиться после Пахры. А как дела у Леночки?
Я говорю, что у неё в этом месяце ожидается комиссия в РСФСР.
— Поцелуйте её, — говорит…
Через полчаса Денисов позвонил сам и разговаривал с Леночкой. Говорил, что получил письмо от Кнайфелей — те передают нам привет.
24 ноября 1976, Москва: Вчера были у Денисова в классе. У него были ученики, человек пять. Денисов вернул мне для Шутя журнал «Ruch Muzychny», где две рецензии на его «Живопись» и фотография — ему «этот журнал ни к чему».
— Посмотрите. Какие у меня пластинки!
Он достал из портфеля пластинок 7-8.
— Это всё мы будем сейчас слушать?
Оказалось, что нет — это были пластинки с записями эстрадных песен.
— Сколько денег потратили, и в пустую! — сказал я.
Он засмеялся:
— Вам жалко денег? Ерунда, всего 16 рублей.
— 16 рублей — это мне надо работать три дня.
— Вот видите, какой я богатый композитор, А это, мне сказали, бестселлер — за ним очереди огромные стоят — «Алиса в стране чудес».
— С Вашей музыкой?
— Нет, здесь песни Высоцкого. Это я для Катьки купил.
— Портить её вкус?
— Его уже испортил Гладков.[1]
— Я сегодня, — продолжал Эдисон Васильевич, — на радио записал свои эстрадные песни. Нужно было для одной постановки. Там — сцена в кабаре. Сейчас, Дима, у меня просто нет денег, не смотрите осуждающе.
— Наоборот, я завидую, что Вы можете так зарабатывать деньги.
3 января 1977 Москва: 24 декабря мы на один день приезжали в Москву [из Иваново], так как в Союзе в цикле «Новые произведения композиторов Москвы» был очень хороший концерт. Там исполнялись «Рубайат» Губайдулиной для голоса с камерным оркестром (пел Яковенко очень хорошо), Димино «Соло для арфы», которое летом получило премию в Голландии… и Флейтовый концерт Денисова. Дирижировал Рождественский. Народу было — уйма, и все эти сочинения очень хорошо принимали. После концерта мы киряли в ресторане вместе с Рождественским, Денисовым с женой, Губайдулиной и солистами.
В Москве немного нудно, Хотя Новый Год мы встретили неплохо. Вечером 31 декабря были на Таганке на «Тартюфе», там встретили Денисова с дамой Ларисой. (Е. Ф.)*
*Денисов совершенно особенно относился к Шурику Кнайфелю, очень его любил и сам в его присутствии становился как-то мягче и спокойнее, а дочки их, Катя и Аня, были закадычными подружками. Однажды в начале 1977 года Эдисон Васильевич пришёл к нам в гости вместе с Шуриком. Шурик был проездом в Москве из Иваново. Он успел послушать на концерте в Доме Композиторов Димины «Миражи», и сказал, что хочет теперь послушать мою музыку. У меня после окончания консерватории ещё ничего не исполнялось, а в дипломном Виолончельном концерте я уже видела много недостатков, и поэтому мне показывать его не очень хотелось, тем более, что Денисов слышал это сочинение не один раз. Но Шурик настоял. После прослушивания он сказал:
-Ну, Дима, если бы у меня была такая жена, я, просто, не знаю… я бы просто плакал! Главное. Есть такие страницы, где. Вроде бы. Ничего нет, а звучит просто так!..
И он раскрыл страницу, где в конце экспозиции тихонько постукивают литавры.
Денисов был более сдержан. Сказал, что до побочной партии было всё хорошо, но потом стало «слишком много Шостаковича»… Шурик с ним спорил не только по поводу моей музыки, но и об отношении к Шостаковичу. Он говорил, что не понимает перемены отношения Денисова к нему, и зачем от так отталкивает его от себя, на что Денисов ему ответил, что Шостакович стал ему как-то не нужен. По поводу моего Концерта он сказал ещё, что недостатки, которые там есть, я сама потом осознаю, и они сами собой уйдут из моей музыки, а возвращаться и что-то переделывать в этом сочинении не надо. (Е. Ф.)
27 февраля 1977, Москва: Вечером пошли к Денисову. Выяснилось, что он пригласил также Павленков. Нам это не очень понравилось — хотелось пообщаться с ним без посторонних. К счастью, когда мы пришли к Эдисону Васильевичу, их ещё не было. Денисов впустил нас и провёл в комнату. Первым делом он вытащил кипу нот:
— Вот, что мне прислали из Парижа. Это издательство «Leduc», которое издало мою Саксофоновую сонату. Ноты довольно приличные. Здесь Мессиан и Айвз. Это сочинение Мессиана исполнялось, когда я был в Париже. Но я на нём не был — устал, столько музыки… Это вокальные сочинения Айвза. Айвз хороший композитор. У него есть страницы просто ужасные, безвкусные, а рядом замечательная музыка…
Я дал Денисову корректуру его Пьес для саксофона. Он проглядел её и обещал быстро сделать.
— Когда выйдет?
— Думаю, месяца через четыре-пять.
— Так быстро?
— Да, если кто-нибудь не помешает, Хагагортян, например.
Потом Леночка стала играть Денисову свою кантату «Сонеты Петрарки». На середине второй части раздался звонок. Я пошёл открывать — это оказались Павленки.
— Что вы там слушаете? — спросила Котлярская.[2]
— Лена играет свою кантату. — Ей показалось, что это запись какого-то произведения Денисова.
Денисову сочинение понравилось, особенно концы каждой из частей. Замечание он сделал только одно по поводу тремоло:
— Оно театральное, и этот взлёт внешний, декоративный. Таких мест много у Малера, хотя, может быть, здесь это и ничего. Как у Вас, Леночка, дела с Союзом?
— Уже всё, приняли!
— И дали билет?
— Ещё не дали.
— Надо, чтобы Вы показали кантату на бюро, и мы включим в концерт, я думаю, не раньше мая. А кто будет петь? Я думаю, Лида Давыдова. Надо дать это Мещанинову с его ансамблем.
Потом Леночка показала ноты своей Кларнетовой сонаты.
— Это для Лёвы Михайлова? Надо, чтобы он записал пластинку сольных вещей для кларнета. Вы видели, какую мне прислали пластинку с моей Сонатой? — и он показал нам пластинку в роскошном конверте.
Я показал Эдисону Васильевичу Тройной концерт и Пушкинский цикл. Денисов просмотрел их глазами.
— Когда это Вы успели написать? — удивился он.
Первая часть Концерта ему понравилась, во второй части ему не понравилась фортепианная каденция [впоследствии переделанная].
— Вы что, не умеете писать для фортепиано? Для контрабаса умеете, для саксофона умеете, а для фортепиано не умеете.
Третья часть ему показалась слишком шумной.
— Хотя. Может быть, и ничего. Дима, вы — молодец! Я подсуну это Рожденственскому, когда мы будем делать концерт, как в декабре. Но, я думаю, это будет не скоро.
В Пушкинском цикле ему не понравилась шестая часть [впоследствии изъятая]. "Серьёзный цикл не стоит так заканчивать. Это у вас влияние Сидельникова. Лучше кончить на пятой части — виолончель и там-там. Хорошо! Начинает флейта, а кончает виолончель. Тоже надо исполнить. Только когда — не знаю. У Вас накопилось много неисполненных сочинений. «Лирическую композицию» мы сыграем где-нибудь в мае.
Мы послушали «Пастораль». Запись звучала не очень хорошо, трещала на громких местах. К моему удивлению, Денисову не понравилось.
— Слишком много алеаторики в духе Губайдулиной. Плохая форма. Или такое исполнение. Начало мне нравится. А эта медь мне не нравится — я бы её купировал. Правда, Вам нужен подход? Я бы просто начал этот спад сразу, только не forte, а pianissimo. Дальше медь — хорошо. Здесь бы она вступила в первый раз. Литавры хороши. Птички начинаются хорошо, но я не делал бы их в две волны. И этот аккорд струнных я не понимаю. Я бы объединил всё вместе. А духовые и ударные я бы разрядил. Струнные бы выкинул, английский рожок точно бы выкинул. Здесь всего слишком много и не прослушивается. Я бы не делал никакого crescendo и accelerando, а сделал бы всё на pianissimo.
Дальше Денисову всё нравилось.
Меня замечания Денисова привели в лёгкую прострацию, и я пропустил часть разговора. Очнулся только, когда стали слушать «Жизнь в красном цвете». Я подключил свой магнитофон и записал это исполнение. Затем записал и «Оду».
Вошла Галина Владимировна с тележкой закуски и бутылкой водки, и быстро организовался стол на шесть персон. Мы расселись таким образом:
Выпили три бутылки водки и бутылку «каберне». Много и интересно говорили. Денисов рассказывал про Париж (читай мемуары Елены Павленко [если таковые существуют]). (Д. С.)
7 августа 1977, Сортавала: Денисов сказал, что ему снились кошмары — взрывающиеся самолёты. Вчера, когда мы жгли костёр, Денисов рассказал о трагедии своей юности. Он влюбился в девочку Галю. Она получила распределение в Горький. Они долго и мило переписывались, и вдруг, от неё нет писем. Он на попутных поездах добрался до Горького, нашёл её, и тут она сказала. Что живёт с каким-то армянином. Когда он нам это рассказывал, у него был очень бедный вид, и нам стало его жаль.
— И с тех пор я семь лет не мог глядеть на женщин!
13 августа 1977, Сортавала: Мы сходили на полдник, а оттуда к Кнайфелям за сковородкой и плиткой. К нам подошёл Денисов, и мы уселись на деревянных мостках. Шурик пощёлкал нас на слайды. Мило поболтали. Шурик хвалил ленинградских композиторов Уствольскую и Тищенко. А Денисов ругал Тищенко, говорил, что тот — провинциальный композитор, непрофессиональный, и что он не слышал ни одного хорошего сочинения Тищенко. Шурик сказал, что Борис Чайковский тогда должен нам казаться «ленинградским», и чем-то в этом же роде, на что Денисов возразил, что у Чайковского есть своё, и он совершенно профессиональный, а Тищенко наслушался много и ничего для себя не отобрал.
— А потом он энергичный, как Серёжа Слонимский — я захожу к Матвееву[3], а он говорит: «Только что от меня ушёл Тищенко». Приезжаю в Союз, а там Тищенко устраивает показ своих сочинений Щедрину. Я не понимаю такой энергичности. Я энергичен, но не для себя. Для других я энергичен, а для себя — пальцем не шевельну.
Денисов предложил вечером собраться, пожарить рыбу и грибы…
После ужина мы действительно собрались у Денисова. Я принёс водку и банку томатного сока. Грибы жарили на костре, а рыбу на плитке. Бутылку водки мы практически «раздавили» на троих: Денисов, Леночка и я. Шурик не пил, хотя все его уговаривали, и это было основой разговоров.
26 августа 1977, Сортавала: Денисов, выходя из столовой, сказал нам, что дети собираются завтра накоптить рыбы и пригласить родителей и нас… После обеда мы пошли с «Пуриками»[4] за грибами. Денисов идти отказался — он искал Митьку. Чтобы заставить его заниматься…
Зашли к Денисову. Он был в отличном настроении — полчаса назад он закончил сочинение: Сонату для флейты и гитары. Мы попросили показать её нам. Он показал её, как бы, нехотя, подчёркивая, что это незначительное сочинение, которое можно было бы и не писать, как, например, Сонату для кларнета соло или для саксофона. И потом, там стилизация — стилистический разнобой между частями, и он не знает, может быть, выкинет вторую часть. Первой и третьей частями он доволен. Это третье сочинение, которое он написал за этот месяц. Мы видели Четыре пьесы для флейты и фортепиано, большую пьесу для саксофона и Страсбургских ударников, для которой он так и не смог пока найти названия, и вот, третье — Соната. Все эти сочинения написаны по заказам тех или иных иностранных исполнителей, и он рад, что он, наконец, разделался с этими долгами, но большого значения всем трём сочинениям не придаёт.
Весь вечер мы занимались чисткой и нанизыванием грибов на леску. Я растопил печку. Денисов и Шурик принесли нам плитку, кастрюлю (чтобы мы сварили оставшиеся грибы) и чайник.
Фото © Елены Фирсовой
27 августа 1977, Сортавала: Мы зашли к Денисову. Денисов собирал вещи, но мы оторвали его от этого занятия. Во-первых, я довольно-таки много его «пощёлкал». Он сначала отмахивался:
— Ни к чему Вам плёнку тратить. Не занимайтесь, Дима, ерундой.
А потом вполне охотно стал позировать. Видимо, ему нравится сниматься. После этого он уселся на веранде и стал с нами болтать. О чём он говорил, я уже плохо помню.[5] Помню, что он говорил о французском Союзе композиторов, в основном, состоящим из бездарных стариков:
— Булез отказался войти в него, а молодых принимают туда с трудом и неохотно. Наши обрадовались, что теперь можно устраивать обмены: например, приглашают какого-нибудь Лесюра в Москву на недельку, а взамен Хренников на недельку едет в Париж и — всё хорошо, официально — обмен между творческими союзами.
Говорил о том, что на Западе существует такая форма — издательство покупает права на все сочинения композитора, и композитор, независимо от того пишет он или нет, получает от этого издательства в течение всей жизни столько денег, сколько он хочет. Так, например, обстоит дело с Пендерецким, который права на свои сочинения продал Западногерманскому издательству. Когда в Польше чуть не возник из-за этого скандал, он пригрозил, что уедет, и его оставили в покое.
Ещё мы узнали, что в Польше есть композитор по фамилии Кабалевский.
— Ему столько же лет, сколько нашему Кабалевскому, и он такая же скотина. (Д. С.)
Примечания
- ↑ Имеется ввиду весьма популярная музыка Геннадия Гладкова к мультфильму «Бременские музыканты». (Д.С.)
- ↑ Так, по старой памяти, мы продолжали её называть, хотя Лена Котлярская уже сменила тогда свою девичью фамилию на Павленко, а впоследствии, на Бараш.
- ↑ В закупочную комиссию Министерства Культуры РСФСР.
- ↑ Так мы звали Кнайфелей. (Д. С.)
- ↑ Последние две записи сделаны 30 августа 1977 в поезде Ленинград-Москва. (Д. С.)
© Елена Фирсова и Дмитрий Н. Смирнов / © Elena Firsova & Dmitri Smirnov
