ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: 1965—1986
1975
15 февраля 1975, Москва (из Дневника Е. Ф.): В январе …в Рузе было очень здорово. Мы много общались с Денисовым. Он был там один, и ему, видно, было скучно. Он пересадил нас за свой стол в столовой, каждый день с нами гулял, дал нам почитать «Доктора Живаго». Пару раз мы были у него в гостях в его даче. Он показывал свой сначала недописанный, а потом уже дописанный Фортепианный концерт. Очень интересная, блестящая современная партитура.*
*На нашей первой прогулке Денисов сказал, что моей музыки он не знает, но видел на экзамене много моих работ по инструментовке, и они ему понравились. А Димины инструментовки, — продолжал он, — всегда были хороши. А вот когда Дима показал ему своё сочинение (Кантату памяти Пабло Неруды), ему эта партитура понравилась меньше. «У Вас там, Дима, влияние Щедрина». Дима ответил, что если он имеет ввиду влияние «Кармен-сюиты», то это очень хорошая партитура, но Эдисон Васильевич с ним не согласился.
Однажды он рассказал про дирижёра Евгения Светланова, что тот пишет плохую музыку и очень плохие стихи, которые любит читать своему оркестру во время репетиций. Недавно он сочинил стихотворение, начинающееся словами: «Когда мужчине 45…»
— Видно никак не может пережить эту веху в своей жизни, — заключил Эдисон Васильевич.
— А что такое особенное происходит в 45? — спросил Дима.
— А ничего не происходит, — ответил Денисов, — вот, мне уже скоро 46, и пока ничего особенного не произошло. (Е. Ф.)
У Денисова была удивительно грязная машина, и я сказал ему в шутку:
— Наверное, Вы очень любите свою жену.
— Почему? — изумился Денисов.
— Потому, что, если любишь жену, то до машины уже дела нет.
Мне тогда не приходило в голову, что у Денисова с женой могли быть сложные взаимоотношения, но Эдисон Васильевич виду не подал, и всю прогулку надо мной подшучивал, а когда мы проходили мимо какой-нибудь машины, стоявшей у композиторской дачи, сообщал нам какие у её хозяина отношения с женой. Моя теория подтверждалась далеко не всегда.
Он дал нам почитать роман «Доктор Живаго» — тогда ещё запрещённый — и когда через несколько дней мы его вернули, сказал, что ему там особенно нравятся места с описаниями природы.
Тогда же он вспомнил, как в 1966 году его собирались выгнать из Союза композиторов и одновременно из Консерватории, и как студенты встали на его защиту, а Марик Минков заявил, что ни у кого, кроме Денисова, он учиться не будет.
Денисов разъяснил нам кое-что о cоюзовской иерархии, сказал между прочим, что, вот, впервые ему дали роскошную 16 дачу — значит «шансы» в Союзе композиторов у него поднялись. Действительно, где-то тогда же ему поручили вести цикл концертов «Новые произведения композиторов Москвы», и все только диву давались, как такое могло произойти. Правда, он уже до того был членом Московского Правления, а это тогда что-то значило.
Когда мы уезжали, Денисов предложил нам приходить на его «вторники», в его классе в новом корпусе Консерватории, где он показывает ученикам новую музыку.
В тот день был гололёд, и Лена, наслушавшись разных историй про плохие pузские дороги, нервничала, как мол мы доедем до станции. Эдисон Васильевич вначале её поддразнивал и нагонял страху, рассказав, как Долуханян вместе с женой Колмановского врезались на полном ходу в каток и погибли. Но, видя, что Лена совсем перепугалась, сказал, что Павел — шофёр, который нас повезёт — очень опытный, и бояться нам нечего. (Д. С.)
Наш первый визит к Денисову намечался на 21 марта — мой день рождения, и я уж думала, что моё 25-летие ознаменуется этим событием, но в этот день у меня сильно разболелся глаз, так что мне пришлось целый день провести в тёмной комнате, а визит перенести на 4 апреля. (Е. Ф.)
4 апреля 1975, Москва: Поехали к Денисову в гости. Записали четыре его сочинения, получили в подарок ноты, попили водочки. (Д. С.)*
*Когда мы пришли к Денисову, у него была уже музыковед Рита Катунян. Над Денисовским рабочим столом висел большой портрет Стравинского (который через несколько лет безвозвратно исчез), а напротив — несколько картин Бориса Биргера. Мы слушали его музыку: «Живопись» и Виолончельный концерт. Партитуру «Живописи» Денисов нам дал на некоторое время, и мы держали её целый месяц, изучая её с пристрастием. Оба мы тогда писали сочинения для оркестра, Дима — «Пастораль», а я «Стансы». (Е. Ф.)
5 апреля 1975, Москва: У нас в гостях был Пирумов. Я вёл допрос о его отношениях с друзьями (Николаев, Пирумов). [Пирумов сказал:]
— Я чувствую, у вас сейчас увлечение Денисовым. Что ж, это лучше, чем пить водку. (Д. С.)*
*В другой раз Пирумов сказал о Денисове: «Это шампиньон среди грибов — сквозь асфальт пролезает», что звучало не слишком дружелюбно. Пирумов, Николаев и Денисов в прошлом были неразлучной троицей. Теперь же их отношения заметно охладились. (Д. С.)
8 апреля 1975, Москва: Поехали к Денисову, послушали «Лулу».
22 апреля 1975, Москва: Встретился с Леной в консе. Она пошла к Ракову, а я гулял. Потом были у Денисова. Показывали свои партитуры. В моей партитуре ему понравились медленные места. (Д. С.)*
*Было это в классе Денисова в новом корпусе Консерватории. Сначала мы столкнулись с ним в старом корпусе и думали, что он уже уходит, но он сказал, что сейчас вернётся. Я показывала ему «Стансы», и он всё время говорил: "Вот это место мне больше нравится, а это — меньше. А когда досмотрел до конца, то решил ещё раз показать мне страницы, которые понравились ему больше всего. Это были самые прозрачные места, где нот было очень мало. Больше всего он раскритиковал кульминацию, где ему не понравились тремоло у струнных. Дима показывал ему свою «Пастораль». Он сказал тогда, что если партитура хорошо выглядит, она и звучит хорошо, и поэтому «графика» в партитурах очень важна.
Через несколько дней я встретила Денисова около Большого зала и сказала ему, что всё переделала в «Стансах», как он советовал. Он был доволен, хотя сделал вид, что никак не ожидал, что я всерьёз отнесусь к его замечаниям. (Е. Ф.)
25 апреля 1975, Москва: Утром мне позвонили и сказали, чтоб я пошёл на комсомольское собрание. Но я собирался на концерт Денисова в ФИАНе и комсомольское собрание проигнорировал. Леночка сделала УВЧ в консе, и там же мы столкнулись с Денисовым. Он нёс барабан.*
*Я помню, что в ФИАН (Физический Институт Академии Наук) мы приехали на микроавтобусе, наполненном ударными инструментами. Кроме нас там находились несколько студентов: Серёжа Павленко, Лена Котлярская, Катя Кожевникова и кто-то ещё.
Публика в зале, в основном, состояла из физиков ФИАНа. Перед концертом Денисов рассказывал свою биографию: «Я родился в Томске…» и т. д. — нам тогда это было интересно, о многом мы слышали впервые, в частности о его переписке с Шостаковичем. Он рассказывал, как после консерватории понял, что ему надо заново учиться писать музыку и много анализировал, в частности, Бартока, которого считает замечательным композитором, и у которого он многому научился. Зато, анализируя Хиндемита, он убедился, что тот очень плохой композитор — искусственный, вымученный, в его музыке нет ни глотка свежего воздуха, словно она писалась в душной накуренной комнате с плотно закрытой форточкой.
В том концерте мы впервые услышали его Сонату для флейты и фортепиано, в которой ещё чувствовалось влияние Шостаковича. Из новых вещей там сыграли «Жизнь в красном цвете». Не все исполнения показались нам хорошими, а некоторые даже совсем неудачными, но Денисов ужасно хвалил и горячо благодарил всех исполнителей, что нас очень удивило. Впоследствии мы поняли, что он так делал всегда, независимо от качества исполнения, и наверное, этот принцип был правильным — не надо плевать в колодец. (Д. С.)
7 мая 1975, Москва: На работе мне вернули оригинал «Оды» Денисова переписать. Пришёл домой, переписывал. Нашёл много ошибок.*
*Работая редактором издательства «Советский композитор» я уже приобрёл какой-то опыт и несколько моих инициатив оказались успешными. Так я включил в план издания целый ряд сочинений Денисова, который тогда почти не издавался в Советском Союзе. Партитуру «Оды» (1968) я раскопал в огромной куче рукописей, сваленных в шкафу в углу редакции и годами ожидающих рассмотрения. Тут же я предложил выпустить её отдельным изданием, но заведующий редакцией отрицательно покачал головой и объединил её с мало выразительным сочинением Вадима Бибергана — надо, мол, поддерживать иногородних. И всё же это был допустимый компромисс. Но затем началась целая волна затягивания и придирок. Сначала меня заставили привести нотную графику в соответствии с издательскими правилами, и я детально откорректировал рукопись. Затем сказали, что рукопись слишком мелкая, «нечитабельная» — и я собственноручно переписал всю партитуру своим аккуратным разборчивым почерком. После этого меня вызвал Эдуард Хагагортян, и сказал: «Сколько времени и труда Вы потратили! Зачем? Могли бы вместо этого написать своё хорошее сочинение. А это мы печатать не можем — вот из-за этой страницы, — и он указал на импровизацию, записанную не нотами, а абстрактными графическими символами. — Мы нотное издательство и картинок не печатаем!» — заключил он. Оставался единственный выход — предложить Денисову пожертвовать красотой этой нотации и сделать новую исполнительскую версию, т. е. выписать импровизацию обычными нотами. Эдисон Васильевич сначала наотрез отказался, но я его так упрашивал, что он, наконец, согласился, сказав что «делает такое в первый и последний раз». Сам факт издания был важен, хотя он почти не имел практического значения, так как впоследствии сочинение продолжало исполняться в первой, и основной, авторской версии. (Д. С.)
15 мая 1975, Москва: Самоубийство Вадика Золоторёва — уму непостижимо! Я же видел его два дня назад в ресторане Союза Композиторов… я проходил мимо его столика.
— Димуля! У тебя с-случайно нет партитуры «М-м-моментов» Штогхаузена?
— Нет!
— Жаль, у Эдисона, наверное есть, но просить неудобно.
— Знаешь у кого есть? У Шнитке! Ну, ладно.
Больше я его не видел.*
*Вадик был уже известным композитором, чуть ли не «классиком» в области баянной музыки. Сам он был профессиональным баянистом. Но ему хотелось «расширить свои горизонты» и сблизиться с кругом, так сказать, «авангардистов», в центре которого стоял Денисов. Он был неуравновешенным и из-за серии неприятностей покончил с собой. (Д. С.)
10 июня 1975, Москва: …был концерт дипломников в Большом Зале Консерватории. Денисов пришёл вместе с сыном Митей, но после первого отделения они ушли, так и не послушав мой Виолончельный концерт, потому что у Мити сильно разболелась голова. Денисов очень извинялся, и мы проводили их до машины. (Е. Ф.)
21 июня 1975, Москва: Денисов встретил нас в театре приятной улыбкой и рукопожатиями. Публика была только избранная — знакомые режиссёра, писателя, композитора, актёров, гардеробщиков и рабочих сцены. «Живой» Можаева. По преданию семь лет спектакль не пропускали по политическим соображениям. Но на днях Демичев посмотрел и сказал, что «можно, только — матерщину убрать!»*
*В качестве друзей композитора мы стали бывать на просмотрах спектаклей «Таганки», даже на тех, которые после этого запрещали. Денисов представил нас режиссёру Юрию Петровичу Любимову и познакомил с некоторыми актёрами. Музыка Денисова в этом спектакле работала великолепно. Она была яркая, легко запоминающаяся, но, вместе с тем, очень простая и вся насквозь фольклорная, что сильно отличалось от того, что он делал в серьёзном жанре. Но Эдисон Васильевич, считал прикладную музыку совершенно особым делом и никогда не смешивал эти две области. (Д. С.)
22 июня 1975, Москва: Встреча с Денисовым не состоялась. Вечер в гостях у Котлярской.
28 июня 1975, Москва: Вечер в гостях у Денисова. Яичный ликёр. (Д. С.)*
*Мы побывали тогда у Денисова, потому что я хотела показать ему всю дипломную программу, с которой осенью собиралась поступать в Союз Композиторов.
Из трёх сочинений ему больше всего понравился Виолончельный концерт. Он сказал, что напишет мне рецензию и, размышляя о том, кого попросить написать вторую, остановился на Сергее Алексеевиче Разорёнове, как на вполне нейтральной фигуре (не из «левых»), но человеке очень доброжелательном. Обещал сам поговорить с секретарём камерно-симфонической комиссии Евгенией Павловной, и всё устроить.
Мы сказали, что нам дали путёвки в пансионат в Сортавале. Он обрадовался, что мы будем вместе. Сам он собирался туда на два месяца: июль и август. Сказал, что очень любит это место и ездит туда почти каждое лето уже больше пятнадцати лет.
Когда мы собирались уходить, и он дарил и подписывал нам ноты, появилась Галина Владимировна. Она вернулась из Большого Театра и очень ругала спектакль. Денисов слушал с сочувствием и сказал что-то вроде: «Да, Галка? Совсем не понравилось?» Мне показалось, что в его манере было что-то такое, будто они не муж и жена, а старые приятели. Мы спросили её, едет ли она тоже в Сортавалу, и Галина Владимировна ответила, что, к сожалению, сможет приехать туда только в августе. (Е. Ф.)
Июль-Август 1975 Сортавала: Были в Сортавале вместе с Денисовым… Мы очень подружились за это время. Он звал нас своими детьми…* (Е. Ф.)
*В Сортавалу мы приехали рано утром 11 июля. Разобрали вещи и пошли к столовой. Завтрак ещё не начался, так что мы сели на скамеечку и стали поджидать Денисова. Его машина стояла прямо у столовой под деревом. Вскоре появился он сам — очень бодрый, весёлый, и сразу же предложил нам садиться за его стол, где два места были свободны, поскольку он приехал только с Митькой. Он сказал, что обязательно должен познакомить нас со своей приятельницей Тамарой Старожук, которая приехала за день до нас.
Тамару мы встретили тут же на ступеньках столовой. Это оказалась яркая женщина «Рубенсовского» типа лет тридцати пяти, высокая и жизнерадостная. Она была зубным врачом в композиторской поликлинике и Денисов с гордостью сказал, показывая на свои зубы, что ему весь рот «сделала» Тамара. Мы поняли, что она, видимо, его близкий друг, и удивились, что он нас пригласил к себе за стол, а не Тамару с её десятилетней дочкой Мариной, которые сидели на другом конце столовой.
Мы спросили:
— Когда собирается приехать Галина Владимировна?
И тут Денисов нас ошарашил:
— У Галины Владимировны роман с Женькой Светлановым.
Оказалось, что это началось ещё прошлым летом в Сортавале. Она собиралась с ним куда-то ехать, но жена Светланова нажаловалась Хренникову и Тихон Николаевич вызывал Галину Владимировну к себе и вразумлял.
Мы прошли мимо скамеек, на которых сило много народу. Кто-то задал ему тот же самый вопрос:
— Когда приедет Галина Владимировна?
И в ответ Эдисон Васильевич во всеуслышание повторил приблизительно то же самое.
— Вот, такие они, женщины! — сказал кто-то.
А Денисов, видя наше смущенье, с грустью добавил:
— Когда мы были молодые, мы были такие же дружные, как вы, и здесь в Сортавале провели наше первое лето. Но после тридцати пяти с женщинами что-то случается!
Денисов пошёл к себе в дачу писать Флейтовый концерт, но предложил, что в 11 часов они с Тамарой покажут нам дорогу на Рачье озеро.
С тех пор так и повелось: по утрам Денисов занимался, а ближе к обеду мы вместе шли в лес или на Рачье, или загорали прямо на берегу Ладоги, а перед ужином часто катались на лодках. Один раз мы с самого раннего утра все вместе отправились на озеро Красавица. Иногда же мы шли на Рачье вместе с Тамарой и её дочкой, а Эдисон Васильевич приходил туда перед самым обедом.
Тамара много нам рассказывала про Денисова и про Галю, с которой раньше они были подругами. Теперь, по её словам, Галя её ненавидит и портит ей нервы. От неё, а также от самого Денисова мы узнали о целом списке Галиных романов, и Денисова больше всего ранило то, что в этом списке оказался его лучший друг со студенческих лет Алёша Николаев. Денисов ревновал, выслеживал Галю, и даже записывал на магнитофон её телефонные разговоры. Всё это было для него таким ужасным ударом, что он на целый год потерял сон. «Это была не бессонница, — объяснял он, — а просто отсутствие сна все 24 часа в сутки.» Оказывается — бывает такое нервное заболевание. Когда же мы спросили, как же он снова начал нормально спать, он сказал, что его излечила Тамара.
Теперь Денисов в Гале совершенно разочаровался, часто говорил о том, какая она эгоистка, даже детей не слишком любит. Сам он очень любил детей, и хотел иметь пятерых: «чтобы была настоящая семья — семь я!»
Ещё Тамара говорила нам, что Денисов нас очень любит и много ей о нас рассказывал; что он человек привязчивый, и уж если кто ему понравится, то это навсегда. Денисов, действительно нас захваливал, а вскоре даже стал называть «своими детьми». Ему, видно, нравилось, что, пока мы опекаем Тамару, он может спокойно заниматься, зная, что, с одной стороны, мы её немного развлекаем, а с другой, как бы «охраняем» от Андрея Золотова и других возможных ухажёров.
Иногда Денисов откладывал свои занятия и возил нас по окрестным сельским магазинчикам, в которых часто продавались дефицитные финские вещи. В те годы я совсем не любила хождения по магазинам, считая это скучным и утомительным занятием. Вначале я думала, что эти поездки совершаются только ради Тамары. но вскоре мы с удивлением поняли, что Денисов и сам большой любитель делать покупки. Он всё рассматривал, щупал руками, примерял или заставлял примерять других, чуть было не уговорил нас купить мне финское пальто, и потом долго возмущался, что мы упустили такую возможность и вместо этого истратили деньги на «полную ерунду» — дорогой альбом Сальвадора Дали.
Однажды у Тамары был приступ панкреатита. Она весь день провела в постели, а вечером после ужина Денисов завёл нас к ней. У неё был всё такой же цветущий вид, как всегда, и она шутила, что она старая и больная женщина, и Эдику давно пора её бросить:
— Бросить — и вся любовь! И вся наша, Эдик, с тобой любовь!
Денисов смеялся и казался счастливым. Она тоже была довольна и вспоминала, как, когда у них только что-то началось, она вместе с дочкой поехала отдыхать на юг, и как-то включила радио, а там передавали музыку Денисова.
— А я тогда и думать себе о нём запрещала, и вот тебе — пожалуйста!
Денисов тоже подшучивал над Тамарой, говорил, что она ничего не понимает в музыке, и вспоминал, как в 1972 году, когда он в Сортавале писал Виолончельный концерт, Тамара его все время спрашивала: «Ну как, Эдик, распилил свою виолончель?» (Е. Ф.)
1 августа 1975, Сортавала: Пошли на Рачье озеро впятером. Я вычерпал воду из старой лодки, и мы сплавали на тот берег. Снимали фотографии. После обеда Денисов с Тамарой уехали в Сортавалу — он за переводом на 50 рублей от жены, а она за посылкой от бывшего мужа.
Ещё утром перед Рачьим мы проводили партию отдыхающих, среди которых был бородатый Андрей Золотов. Тамара:
— Ой, что я скажу!
— Не на-адо! — протянула Марина.
— Нет, я обязательно должна это сказать. Сегодня Маринка мне говорит: «Вот, уехал Андрей, и теперь для дяди Эдика будет большой простор — теперь у него не будет врагов».
Два дна назад Андрей катал Тамару на лодке так долго, что она опоздала на ужин на целый час, и больше чем на час задержала наш общий вечер на даче Денисова, где сын его Митька демонстрировал нам свою игру на флейте.
На следующий день Денисов долго разговаривал с Андреем и остался недоволен его общим уровнем — Золотов боготворил Мусоргского и Свиридова, мысли последнего повторял, не имея собственных. Тамарой он тоже неумеренно восхищался. Денисов говорил:
— И чего он в тебе нашёл? Ты же такая дура!
Тамара смеялась и советовала ему тоже особенно не воображать насчёт своих умственных способностей…
Мы пошли на полдник. Денисова ещё не было и мы попили чай вдвоём, а потом я сбегал за вёслами и залез в лодку. Тут подъехал Денисовский «фиат», остановился за пятьдесят метров от корпуса, из него выскочила Тамара и, не замечая нас, скрылась за деревьями…
Денисов сказал, что купил водку и ждёт нас с Тамарой у себя. Тамара собирала чемоданы и прихорашивалась…
У Денисова на террасе стол был сервирован шикарно. Пили водку (Леночка коньяк), говорили о музыке и медицине, смотрели на Ладогу, где в лодке катались ребята: Митька, Вадик и Кортес. Обсуждалась проблема Тамара-Денисов. Эдисон Васильевич говорил:
— Давай, женимся!
— Никогда этого не будет!
— Почему?
— Ты мне не подходишь.
— Тамара, почему ты такая глупая?
— Зато ты умный!
— Давай женимся, а ребята (показывая на нас) будут у нас свидетелями.
2 августа 1975, Сортавала: Утром встретили автобус с Галей Григорьевой, а потом пошли на купальню, где наткнулись на Тамару. Искупались. Встретили Николаева.
— Позвольте подержаться за Вашу ручку.
Нос у него был красный.
После завтрака провожали Тамару. Она держалась всё время с нами, избегая Галю. Галя остановилась недалеко от нас и взглядом поманила е. Я почувствовал потребность сбегать за кинокамерой. Снимать в упор, когда этого не хотят, не очень прилично, но я надеюсь, что Галя этого не заметила, слишком была увлечена разговором. Подошёл Денисов:
— Я много бы дал, чтобы узнать, о чём они говорят.
— А Галя Вам не расскажет?
— Ни за что!
Я снял удаляющийся автобус и побежал за вёслами…
Вечером Денисов пригласил нас погулять. Жену он отправил в лодке вместе с Протопоповым. Леночка сказала специально для Денисова:
— У нас сегодня у всех осиротелый вид.
И Эдисон Васильевич стал говорить о Тамаре. (Д. С.)*
*Вечером 2 августа, когда приехала Галя, а Тамара уже уехала, мы пошли гулять с Денисовым. Галя и Владимир Васильевич Протопопов вдвоём уплыли на лодке по направлению к Пергаменту, и Денисов в первый раз повёл нас в противоположную сторону. Мы спросили, какое из своих сочинений он считает лучшим. Сначала он ответил, что не знает. Дима предположил, что, наверное, это «Живопись». Денисов подумал и согласился. Он рассказал, что после консерватории долго писал только камерные сочинения, как бы на них заново учась сочинять музыку, а «Живопись» написал очень легко и естественно.
Мы проводили его до дачи, и на веранде он показал нам партитуру своего Флейтового концерта, ещё не законченного — было написано две части, а третья только начата. Первая часть начиналась очень красивой яркой интонацией. Вторая часть нам особенно понравилась — это был какой-то совсем новый тип быстрой музыки.
(Через год Шурик Кнайфель рассказал нам о «тайне» этого концерта — в коде финала колокола играют звуки: B-Es-E-D-A — «Беседа» была девичья фамилия Тамары Старожук). (Е. Ф.)
3 августа 1975, Сортавала: Во время завтрака к нам подошёл Денисов:
— Я сегодня написал письмо Тамаре и, в частности, вчерашнюю Леночкину фразу.
— Да, она должна обрадоваться.
Мы снова, как и вчера, купались и загорали до самого обеда, а после обеда собирали вещи. Два раза гуляли с Денисовым. Второй раз дошли до Пергамента и смотрели, как закатывается солнце — огромный красный круг.
Лена сказала, что один рассказ Ивлин Во начинается приблизительно так: «Я женился в 1945-ом году, но стал свою жену ненавидеть только в 1949-ом».
— Замечательная книга! — воскликнул Денисов. — Я должен её прочитать. Если он после четырёх лет её ненавидит, то что же делать мне после девятнадцати!
4 августа 1975, Сортавала: В столовой Денисов протянул нам бумажку:
— Вот, здесь адрес Тамары. Она очень обрадуется, если вы ей напишете.
Он обещал нас обязательно проводить и ушёл в дачу за ключами от машины, где у него лежали стиральные порошки для Гали.
Прошли мимо Митька, Вадик и Кортес:
— Мы вас обязательно проводим.
Автобус уже затарахтел и дал два призывных гудка. Денисов выскочил из-за угла и — бегом к нам. Прощание было коротким и полуофициальным — Галя стояла рядом.
Мы поехали. У меня даже что-то внутри защемило — так жаль было расставаться с этим местом, таким красивым, почти сказочным. Как мы восхищались этими фантастическими облаками, закатами, озёрами с их поэтическими названиями, — озеро Фей, Красавица, — эхом, с которым мы переговаривались, сидя на нашем необитаемом острове, зарослями земляники, малины и… всего не перечислишь. А ещё не хотелось расставаться с Денисовым, к которому мы так привыкли. Он ещё сказал нам на прощанье:
— Теперь я совсем осиротею!
И было видно, что он говорил это вполне искренне. (Д. С.)*
*От этого лета у нас сохранилось множество фотографий и фильм, который Денисов любил смотреть, когда приходил к нам в гости. На всех кадрах Денисов выглядит молодым, здоровым, весёлым. На одной из фотографий он переоделся в Тамарин халат, на другой — он в Тамариной соломенной шляпе и похож на ковбоя, а один его портрет оказался «классическим» и эту фотографию не раз печатали в различных изданиях.
Для Денисова это лето было, по-видимому, последним относительно счастливым — потом наступил долгий период «метаний». Мы же больше никогда не чувствовали себя такими близкими и необходимыми ему, как в то лето. Не только он стал называть нас «своими детьми», но и мы стали видеть в нём подобие «отца». (Е. Ф.)
11 августа 1975, Ялта: Леночка написала письмо Тамаре, а я переводил Вордсворта. Перед ужином Таня Смирнова сообщила нам о смерти Шостаковича. Я почувствовал себя точно так, как, когда узнал о смерти Стравинского. Леночка очень расстроилась, и сказала, что за минуту до этого думала о Шостаковиче, о том, что он долго живёт, хотя, как композитор, он давно умер — после Четырнадцатой.
14 августа 1975, Ялта: В столовой нас ждал сюрприз — письмо от Денисова. Мы страшно обрадовались.
Письмо Денисова (№ 1):
8 августа 1975 из Сортавала в Крым, Ялта, санаторий «Курпаты» им. Тольятти, Фирсовой Е. О.
Милые Лена и Дима,
Здесь всё такая же хорошая погода, только вода в Ладоге стала опять холодной. Желаю вам хорошо отдохнуть и набраться сил.
Всегда ваш. Э. Денисов
13 октября 1975, Москва: Занимались: Леночка концертом, а я Денисовым — анализировал «Итальянские песни».
14 октября 1975, Москва: Получил корректуру «Оды» Денисова и целый день над ней трудился. После работы завёз к нему в Консерваторию. (Д. С.)*
*Осенью мы побывали в гостях у Тамары. Кроме Денисова там был ещё Андрей Золотов, который весь вечер занимал нас рассказами о похоронах Шостаковича, о том, как все секретари Союза Композиторов лили «крокодиловы слёзы», а в глубине души радовались, что избавились от гениального конкурента. Хренников просто не мог скрыть своего торжества, потирал руки и вёл себя, как распорядитель на балу. Потом Андрей перешёл на Ирину Антоновну, которую осуждал за недостаточно почтительное отношение к Дмитрию Дмитриевичу. Тамара слушала, слушала, а потом сказала:
— Учти, Эдик, я в жёны гению не гожусь.
Вскоре Эдисон Васильевич с Тамарой побывали у нас. Мы рассматривали вместе Сортавальские фотографии и демонстрировали наш фильм. Моя мама была тогда в Ленинграде и поэтому мы ужинали вместе с моим папой на кухне. Когда, направляясь на кухню, мы выходили из комнаты, Тамара погасила свет и, поймав мой взгляд, спросила:
— Что, я что-то неправильно сделала?
— Нет, — сказала я, — это всё равно. Просто, папа любит, чтобы везде горел свет.
— Кто же за это платит? Папа? Хорошо же иметь такого папочку! — воскликнула Тамара.
За столом Денисов произнёс преувеличенно восторженный тост в мою честь, видимо, желая сделать приятное моему папе. Папа, в основном, помалкивал и улыбался своей рассеянной и, в то же время, светской улыбкой. Однако купить папино расположение этим тостом Денисову не удалось. Папа почувствовал в нём некоторую фальшь и потом всегда немного настороженно относился к Денисову.
После ужина папа сразу ушёл к себе продолжать свои научные занятия, так что мне показалось, что его присутствие в доме было в тот вечер почти незаметным. Однако, когда через перу месяцев Денисов с Тамарой посетили нас во второй раз, и родители были оба в отъезде, к моему удивлению, Тамара, уходя, уже в передней, сказала:
— Без вашего папочки мне у вас ещё больше понравилось. (Е. Ф.)
Примечания
© Елена Фирсова и Дмитрий Н. Смирнов / © Elena Firsova & Dmitri Smirnov
