«ВОТ КАКАЯ СТРАННАЯ ЭПОХА...»
| – Что вот такое «рифма»? – Рюмка водки с куском селедки, барин. Сию-минуту-с. |
Реплики в трактире
|
| Послушай, Барток, что ты сочинил?.. |
Наталия Горбаневская
|
Вот и у меня самого вопрос: как я это сочинил. Притом всего за три года.
Ответов немного.
Во-первых: не знаю.
Во-вторых: лет сорок пять тому назад мне стало скучно на историческом факультете Московского университета и я ушел (представьте сами ту историю, что там была за история, если лучше всех читал академик Рыбаков, экскьюзми). Но должно же что-то было остаться от моих занятий! Притом занятий историей России, поскольку, сочиняя стихи по-русски, о чем-то другом все равно ничего интересного не напишешь.
В-третьих: это касается формы. Сорок пять лет я профессионально переводил стихи и ничего своего не писал, десяток стихотворений почти не в счет. В масштабе собственных потребностей полностью владея русской поэтической техникой, я переживал, что более чем половиной возможностей русского языка не имею права пользоваться, – да хоть той же составной рифмой, сколь угодно глубокой, к примеру. Но это уже в сторону. Короче, захотелось сказать то, чего в переводе не скажешь, сколько ни ищи себе нужный оригинал.
В четвертых: это не книга стихов. Это все-таки роман в новеллах, и только новеллы – в стихах.
Ну, и... нумерацию опустим.
Придумался жанр, шедший, конечно, от сонета (тезис – антитезис – синтез – пуант). Но содержание не ложилось в 14 строк, а рвать сюжет на циклы в большинстве случаев оказалось невозможно. Как результат – сложилось нечто вроде баллады со стержнем, построенным вокруг человека, события, легенды. Чтобы создать нечто единое, пришлось отказаться от многих украшений вроде дактилической рифмы и дольника, пользоваться лишь пятью традиционными размерами в пределах длины строки от 9 до 12 слогов, лишь изредка составляя строфы из строк разной длины. Ритмов строфообразующих где-то всего с десяток. Стих подсох, зато появилась возможность сильно обогатить его аллитерацией и редкой рифмой с опорными согласными, – неотвязная французская традиция Сумарокова и Хераскова отравила меня и никогда не отпустит. Этим, собственно, вопрос формы исчерпался.
Сюжетом книги стала Россия от примерно 1500 года, от постройки Спасской башни, и до миллениума 2000 года, которому я сам был свидетелем и который в самом деле разломил эпоху, подарив интернет и мобильный телефон. Если кто не заметил, то очень многие культовые русские поэты умерли именно в его канун или сразу после; ничего особо значительного пока не видать, но всё значительное разглядит некое уже после-следующее поколение, если найдется, что разглядывать. За пятьсот лет в России набралось всего столько, что сюжетов – чудовищный избыток, и главная проблема – это не повториться, ибо жизнь повторяет себя постоянно.
Конечно, наша история изрядно напоминает знаменитый «манускрипт Войнича»: ясно, что не подделка, примерно видно о чем, – но зачем было для кого-то шифровать медицинский справочник? Напротив, откровенная подделка вроде «Велесовой книги» смешна, да вот только не смеется никто. И такого полно.
Здесь нет ни великих людей, ни тех, кто слишком уж на виду. Нет царей, за сомнительным исключением Лжедимитрия, про которого пришлось писать потому, что без него в большом цикле о Смутном времени ничего было бы нельзя понять. Нет Степанов Разиных, Пугачевых и Болотниковых, про которых и без меня все написали. Напротив, великий полководец князь Юрий Барятинский, российский Красс со своим Спартаком, – есть: именно он прихлопнул Разина, и именно его Россия вот уже который век в упор не видит. Здесь нет писателей, а уж если есть, то Салтыков-Щедрин играет в карты, Толстой пашет на рысаках, Чехова пародийно хоронят, Маяковский о дирижабле тоскует. Цветаева только и помянута по поводу мистического угла на Покровке, – или знаменитой опечатки. Кстати, несчастный провокатор Всеволод Костомаров вообще мог бы ничего не писать, кроме текста к Шуберту, чтобы попасть в эту книгу. Дмитриев-Мамонов и Фортунатов – писатели разве что условно. Из живописцев присутствуют Иван Мясоедов, но больше как фальшивомонетчик, и Кандинский как житель Одессы, которую он терпеть не мог. Композиторов у меня нет по причине дурного знания предмета, о скульптуре ничего, кроме анекдота, я сочинить не могу, а много анекдотов рассказывать скучно. Зато любимой моей темой стали авантюристы, аферисты, разведчики, предатели с обеих сторон, даже и палачи: это профессии сюжетно богатые, здесь повороты в судьбах часто неожиданны, словом, тут есть о чем рассказать.
Городские легенды, в первую очередь легенды Москвы, моего родного города, легенды величественного Белого моря, стали для меня глотком воздуха еще и потому, что, как оказалось, легендариум этих мест не составлен даже на любительском уровне, хотя обычно сюда приплетают Цветаеву и Окуджаву. Но по-любому: произнесите слова «Исаакий», «Фонтанка», «Тучков», «Эртелев», «Сенная», «Оккервиль», – стихи у вас готовы, с Урюпинском не спутаете. Между тем в словах «Кокуй», «Нищенка», «Пятницкая», «Селезневка», «Пустая», «Мертвый» вы рискуете даже не понять, о чем идет речь. Уж разве начну перечислять реалии из осточертевшей подлинным москвичам цензурной и насквозь советской книги Гиляровского, где не столько уж много искажений, сколько уж совсем мало фактов. Кто не верит, сравните с тем, что писал о Москве Шмелев, да лучше и вовсе обращаться к источникам, благо они нынче в большинстве своем доступны. Дяде Гиляю просто не разрешили бы в СССР писать хоть что-то доброе о прежней жизни: у него купцы бьют зеркала и попадают к «Яру», но никак не покупают Ван Гога, не строят больниц для рабочих и железные дороги, которым и нынче, полтора века спустя, замены нет. Не забыть извиниться: до 1917 года Гиляровский писал и много, и интересно.
О Москве я написал очень много, и это понятно почему, – я ее знаю. Часть легенд о ней использована подлинная, часть мною же сочинена, – да и надо заметить, что Град в заглавии книги – это по большей части Москва и есть, хотя название, конечно, шире. При попытке писать о Питере, об Одессе, о Белом море я все-таки ограничен в темах, – я не «тамошний». Жизнь носила меня по городам, но серьезное впечатление произвел только один.
Еще одно: моя Россия – это Российская империя со своими святыми и со своими Иудами. Со своими цыганами, немцами, китайцами и креолами. Кстати, и со своими далеко вне России оказавшимися авантюристами, вроде Судзиловского и Фоссе, – даром что один белорус, другой немец. Из людей, собственно к России мало причастных, интересны те, у кого в судьбе она все-таки оказалась заметным эпизодом – как у Казановы, Мюнхгаузена, Ломброзо, Роршаха.
Наверное, надо было сопроводить все это куда более развернутым комментарием. Кое-где, когда людей я выловил из истории практически вовсе неизвестных, вроде Алексея Лодьмы или Осипа Черного, так и сделано.
И еще вот что: помимо не очень известных людей и не самых громких событий, мне казалась важной материальная культура России. «Домострой», кулинарные книги Герасима Степанова и Елены Молоховец (так же, как и глупый пасквиль на нее, созданный Арсением Тарковским, о котором мне бы и в голову писать не пришло, кабы не этот пасквиль), тони мастера икряного промысла Ивана Варвация и гарнитуры мебельщика Генриха Гамбса, русский чай, крымское шампанское, армянский коньяк, караимские папиросы, французско-русская парфюмерия, – люди, стоявшие у истоков возникновения всего этого, – кстати, многое из задуманного так и осталось не воплощено, не хватило сил и времени написать про основателя «гжельского производства» Ивана Гребенщикова, про ситцевого короля Василия Прохорова, про переплетчика Леонида Симонова, – словом, перечислять устану. И, разумеется, драгоценны для меня были истории, которые не назовешь иначе как анекдотом – «Пароход “Самарканд”», «Фоменко», «Генерал Харьков», но таких, жаль, много не наберешь. Непросто было найти и русскую «Оперу нищих», и «Соловьиный сад» 1840-х годов, – правда, эти сюжеты я искал прицельно: был уверен, что они где-то есть.
В книге есть несколько личностей-сюжетов, по именам не названных. К примеру, в стихотворении «Никита Давыдов» – «сколь Гришка ни хорош, а все одно не то». Это Григорий Никитич Вяткин, младший оружейник, преемник Давыдова. О нем бы тоже надо писать отдельно, но не рискнул. В «Елене Молоховец» помянут «пятнадцати столов решительный адепт» – это т.н. «великий ученый», Мануил Исаакович Певзнер, диетолог, то ли спасший миллионы людей своими диетами, то ли столько же угробивший. И так далее.
Отдельный сюжет – архитекторы: люди, которым в России везло как-то больше других, от Антонио Солари до Олтаржевского и Иофана. Люди неравных дарований – но и невероятных судеб, невероятных свершений и планов, лопнувших как мыльный пузырь. О них можно бы писать еще много и долго, да все равно книга и при таких объемах очень и очень тесна. Другой сюжет – медики, те же Бомелий, Санчес, Цеге фон Мантейфель. Историков тоже несколько есть, и некоторые по имени не названы, хотя, надеюсь, распознаются.
Поэтический инструментарий сложившегося жанра потребовал известных издержек, в частности, неумеренно использования вводных (экспозиционных) слов, иногда – повтора рифм, а также прилагательного «последний» – в ряде случае единственного, которым можно закончить стихотворение. Если кто знает, чем еще можно завершить человеческую жизнь или легенду, – я с интересом послушаю...
Есть и то соображение, что в целом виде все эти четверть тысячи стихотворений – уже не только стихи. Да, уже говорил: это главы единого романа в новеллах. Наверное, мне уже и не вспомнить всего, что стоит за каждым словом, но заверяю: что-то стоит, для фантазии существуют другие жанры.
Что написал, то написал.
Еще и последний вопрос:
Зачем я это сочинил?
Вот на этот вопрос у меня ответ есть.
Мне хочется, чтобы от меня что-то осталось. Это Россия, историю которой в биографиях малозаметных людей и в плохо известных событиях я попробовал записать. На 500 лет, которые хотелось охватить, можно было написать и тысячу стихотворений и куда больше: двух одинаковых судеб нет.
Так что ступай, книга. Живи для других.
Примечания
|
Данное произведение является собственностью своего правообладателя и представлено здесь исключительно в ознакомительных целях. Если правообладатель не согласен с публикацией, она будет удалена по первому требованию. / This work belongs to its legal owner and presented here for informational purposes only. If the owner does not agree with the publication, it will be removed upon request. |
