А8/Дополнения/21-30

← 11-20

Антология восьмистиший Дополнения/21-30

31-40 →

21. Иван Перфильевич Елагин (1725—1794)

Иван Перфильевич Елагин,
портрет работы Жана Луи Вуаля

ЭПИСТОЛА г. ЕЛАГИНА К г. СУМАРОКОВУ ‹фрагмент› Открытель таинства любовныя нам лиры, Творец преславныя и пышныя «Семиры», Из мозгу рождшейся богини мудрой сын, Наперсник Боалов, российский наш Расин, Защитник истины, гонитель злых пороков, Благий учитель мой, скажи, о Сумароков! Где рифмы ты берешь? — ты мне не объявил, Хоть к стихотворству мне охоту в сердце влил.<…> 1753

Начало Эпистолы Ивана Перфильевича Елагина, послужившей поводом для широкой полемики между Ломоносовым, Сумароковым, Тредиаковским, их приверженцами и противниками. Автор высмеивает модное пристрастие современных русских щёголей-петиметров (от франц. petit-maitre — щёголь) ко всему французскому. Будучи приверженцем литературной школы Сумарокова, автор издевается над Ломоносовым, который в «Оде на день восшествия на престол Елисаветы Петровны 1747 года» использовал вычурную рифму Россия — Инди́я. Елагин, прямо не называя имени Ломоносова, величает его «наш пиит» (а в другом варианте текста «Пиндар наш»):

<…>Или как наш пиит [Пиндар наш], вписав в свой стих Россию, Любуется, сыскав к ней рифмою Инди́ю, — Так ободренный наш сей речью петиметр, Как легкое перо подъемлет сильный ветр, Подъемлем радостью, из кресел вылетает И, палку, что всех рост гайдуков превышает, К ступанью легкому себе употребя, На пиршество бежит, всю память погубя<…>

---

22. Фёдор Иванович Дмитриев-Мамонов (1727—1805)

Фёдор Иванович Дмитриев-Мамонов

‹ИЗ ПОВЕСТИ ЛАФОНТЕНА «ЛЮБОВЬ ПСИШИ И КУПИДОНА»› 1. ‹фрагмент› Сей бог, которого любовью называем, Не может из любви он сам быть исключаем, От юности своих неосторожных лет Он часто сам себя свещой своею жжет. И если ранен им и Марс, и Геркулес, Нептун, Плутон, великий сам Зевес, То часто он, резвясь с завязанны очами, Сам ранит грудь свою своими же стрелами<...> 1669, пер. ок. 1769

«Любовь Псиши и Купидона» («Les amours de Psychè et de Cupidon») сочиненная г. де ла Фонтеном в 1669, была переведена с французского и издана Фёдор Иванович Дмитриев-Мамоновым ровно столетие спустя в 1769 году. Произведение представляет собой переработку сказки Апулея об Амуре и Психее из его романа «Золотой осёл». Переводчик писал в предисловии: «Я избрал для переводу нежнейшее из того, что г. де ла Фонтен чрез всю свою жизнь в свет издал, и в оном его сочинении самых низких слов совсем нет: но признаюсь, что желая употребить приличный штиль или слог тут, где материя оного требовала, я имел наивеличайший труд; потому что в оригинале слог хотя благороднее его нравоучительных басен, но для героичного слога весьма низок, и охоту мне подало переводить не штиль, но материю... Всё, что у меня положено стихами, стихами сочинено и у г. де ла Фонтена». Псише — это Психея. Под словами сей бог — имеется в виду Купидон.

---

23. Василий Иванович Майков (1728—1778)

Василий Иванович Майков,
Портрет работы Фёдора Степановича Рокотова, 1775

* * * Пётр, будучи врачом, зла много приключил: Он множество людей до смерти залечил. Когда ж он будет поп, себя он не уронит И в сем чину людей не меньше похоронит. То предвещание немедленно сбылось: Сегодня в городе повсюду разнеслось, Что от лечбы его большая людям трата. Итак, он сделался палач из Гиппократа! 1772

Сын ярославского помещика Василий Иванович Майков отличался нерадением, неприлежно учился и не знал ни одного иностранного языка. Занявшись литературой, он сделал стихотворные переложения «Военной науки» Фридриха II и «Метаморфоз» Овидия с чужих прозаических переводов. Эпиграмма про Петра-лекаря, ставшего священником — образец подобного рода переложений. Тема её восходит к эпиграмме Марка Валерия Марциала (Еpigrammaton Liber I, XLVII):

Nuper erat medicus, nunc est vispillo Diaulus: quod vispillo facit, fecerat et medicus.

80/81

В переводе Афанасия Фета это звучит так:

Был недавно Диавл врачом, он могильщиком ныне: То, что могильщик творит, то же и врач совершал.

1891

Однако, как замечено исследователями*, ещё ближе к эпиграмме Майкова более позднее подражание Марциалу французского поэта Жонке (Jonquet):

Sais-tu bien que messire André De médecin est devenu curé? Tu ris de la métamorphose : Médecin et curé, sont pour lui même chose. Ces deux emplois sont fort peu différens; Il croit qu'après avoir fait mourir plus de gens Que la faim , la peste, et la guerre, Il est juste qu'il les enterre.

опубл. 1720

Которая переводится приблизительно так:

Знаете ли вы, что мессир Андре Из лекаря стал священником? Вы смеетесь над этой метаморфозой: Лекарь и священник для него одно и то же. Одно занятие от другого мало отличается; Он считает, что после того, как он убил больше людей, Чем голод, мор, и война, Он теперь просто будет их хоронить.

См. также:

1. О страшном суде. 1. «Ужасный слух мой ум мятет…», 1763, 1773
2. О страшном суде. 2. «Разверз свой зев несытый ад…», 1763, 1773
3. О страшном суде. 3. «И се уж глас трубы шумит…», 1763, 1773
4. О страшном суде. 4. «По трубном гласе вопль восстал…», 1763, 1773
5. О страшном суде. 5. «Тревогу вижу я костей…», 1763, 1773
6. О страшном суде. 6. «Колеблется неробкий дух…», 1763, 1773
7. О страшном суде. 7. «Едва приняли вид иной…», 1763, 1773
8. О страшном суде. 8. «Но здесь лютейший страх объял…», 1763, 1773
9. О страшном суде. 9. «Блистают небеса огнем…», 1763, 1773
10. О страшном суде. 10. «Во славе страшен Бог своей…», 1763, 1773
11. О страшном суде. 11. «И се отмщенья час настал…», 1763, 1773
12. О страшном суде. 12. «Где огнь и жупел, дым и смрад…», 1763, 1773
13. О страшном суде. 13. «Когда свершился божий гнев…», 1763, 1773
14. О страшном суде. 14. «Где озарит вас всех мой свет…», 1763, 1773
15. О страшном суде. 15. «Познаете состав вы свой…», 1763, 1773
16. О страшном суде. 16. «Сияет вся небесна твердь…», 1763, 1773
17. «Пётр, будучи врачом, зла много приключил…», 1772
18. Надгробная надпись Александру Петровичу Сумарокову («Пиит и русския трагедии отец…»), 1777
19. Его высокопревосходительству Григорию Александровичу Потемкину («Любитель чистых муз, наперсник Аполлона…»), 1774

* См. Андрей Добрицын, Вечный жанр: западноевропейские истоки русской эпиграммы ХVIII-начала ХIX века. Bern: Peter Lang, 2008. С. 425.

---

24. Фёдор Григорьевич Волков (1729—1763)

Фёдор Григорьевич Волков,
Портрет работы Антона Павловича Лосенко, 1663

‹Старая песня› Станем, братцы, петь старую песню, Как живали в первом веке люди. ‎О златые, золотые веки! ‎В вас счастливо жили человеки. Землю в части тогда не делили, Ни раздоров, ни войны не знали. Так, как ныне солнцем все довольны, Так довольны были все землею<…> без даты

Из обширного литературного наследия актёра и театрального деятеля Фёдора Григорьевича Волкова (около 15 драматических пьес и нескольких од) не сохранилось до нашего времени практически ничего. Найдены только короткая эпиграмма и две песни ему приписывакмые. Здесь приводится начало одной из них, условно называемой «Старая песня», где идеализируется далёкое прошлое, и тем самым, критикуется современное общество. Исследователи называют это «апологией первобытного коммунизма» (Берков П. Н. «Хор к превратному свету» и его автор // XVIII век / Под ред. А. С. Орлова. М.; Л., 1935. <Сб. 1>. С. 181–202.).

---

25. Екатерина II (1729—1796)

Екатерина II,
Портрет работы Фёдора Степановича Рокотова, 1763

* * * "Ci-git Lindor le Prussien "Qui fut un tres joli chien; "Amene par son destin, "Sans embonpoint, de Berlin, "Il devint gros et gras ceant; "Puis il rentra dans le neant; "De ses moeurs n'en parlons point "Il fit sults legers et grands repas. без даты, возможно ок. 1787 г.

Это одно из серии коротких шуточных стихотворений, посвящённое Линдору — одной из любимых собак Екатерины II. За сочинением подобных французских виршей Императрица любила проводить свой досуг. Жаль, что она не удосужилась изложить сие стихотворение по-русски, что, в принципе, дело нехитрое:

Се прах лежит — Линдор-Пруссак, Взрачней он был иных собак, Сподобилась его судьбина Прислать поджарым из Берлина, Но здесь на дармовых харчах Он раздобрел и днесь зачах: Что ж нам гласить теперь о том, Как ел он иль вертел хвостом!

Перевод: ДС.
18 апреля 2012

См. также:

1. "Ci-git Lindor le Prussien...", без даты, возможно ок. 1787 г.
2. «Бессмертия не покупают…», совм. с А. В. Храповицким, 1788
3. «Во громе, звуке, стуке, треске…», совм. с А. В. Храповицким, 1788
4. «Слышен топот лошадиный…», совм. с А. В. Храповицким, 1788

---

26. Николай Никитич Поповский (1730—1760)

Николай Никитич Поповский

НАЧАЛО ЗИМЫ Ярившийся Борей разверз свой буйный зев, И дхнул он хладностью на те места прекрасны, Где Флора, истощив свои труды ужасны, Пустила по лугам гулять прелестных дев. Угрюмы облака и тучи вознеслись, Покрылися поля зеленые снегами С растущими на них различными цветами И белизною все с уныньем облеклись<…> Зима 1750—1751

Начало несохранившейся полностью эклоги Николая Никитича Поповского «Зима». Здесь зима, это не только суровое время года, но ещё и аллегория сурового времени политической жизни при дворе Елизаветы Петровны. Одновременно с описанием природы поэт, как считается, намекает на впавшего в немилость фаворита императрицы Елизаветы Петровны Ивана Ивановича Шувалова. Именно Шувалову 8 мая 1751 г. Михаил Васильевич Ломоносов переправил эту эклогу со словами сочувствия. Позднее подобная символика использовалась и другими поэтами, в том числе Гаврилой Романовичем Державиным и Николаем Михайловичем Карамзиным.

---

27. Адриан Илларионович Дубровский (1733—178?)

Журнал «Ежемесячные Сочинения», где печатался Адриан Илларионович Дубровский

ЗАГАДКА Не создал тот меня, кто создал всё от века, Однако бытием я старше человека. Я всеми видима, хотя не тело я, К убогим и царям равна любовь моя. То наперед иду, то назади бываю; От мала в день один велико возрастаю. Хоть я без глаз, могу бегущих догонять, Но только никому меня нельзя обнять. без даты, опубл. 1756

Адриан Илларионович Дубровский был переводчиком сочинений Овидия, Вольтера, Фенелона , М.-А. Мюре, Д. Оуэна, а также автором од, басен, эпиграмм, эпитафий и загадок. Приведённое выше восьмистишие, написанное александрийским стихом, является одной из трёх таких загадок, опубликованных в журнале «Ежемесячные сочинения», 1756, № 10, с. 379—380, за подписью А. Д. Отгадка: тень.

См. также:

1. «Не создал тот меня, кто создал всё от века...», опубл. 1756
2. «Ни рта, ни языка, ни горла не имею...», опубл. 1756

---

28. Михаил Матвеевич Херасков (1733—1807)

Михаил Матвеевич Херасков.
Художник К. Гекке, 1800-е годы

ЧЕСМЕССКИЙ БОЙ (фрагмент) Доколе гордая луна на небе блещет, Взглянув на русский флот, на Чесму, затрепещет; Доколе будет понт в брегах своих шуметь, Чесмесский станут бой морские нимфы петь; И слава россиян, гремящая в Морее, Чем доле свет стоит, промчится тем громчее. Я славны подвиги героев наших пел, И буду не забвен, когда их петь умел. 1771

В наследии Михаила Матвеевича Хераскова отдельных восьмистиший не обнаружено. Однако, в качестве относительно самостоятельных фрагментов, они в изобилии встречаются в его поэзии более крупных жанров: одах, эпистолах, поэмах, трагедиях и др. Здесь приведён восьмистрочный фрагмент из заключительной «Пятой Песни» поэмы «Чесмесский бой», состоящей из 1282 строк, в которой речь идёт о морской битве в Чесменской бухте 26 июня 1770 г., где русский военный флот под командованием Алексея Григорьевича Орлова (1737—1808) уничтожил сильнейшую турецкую эскадру в период русско-турецкой войны 1768—1774 гг. Вот что пишет о поэме филолог Александр Васильевич Западов:

«…в 1771 году, Херасков выступает с новой поэмой «Чесмесский бой», которая может служить достойным примером его литературной смелости. В пяти песнях поэмы он описал, причем с наивозможной точностью, блестящую победу русского флота, разгромившего 26 июня 1770 года в Чесменской бухте Черного моря сильнейшую турецкую эскадру. Было утоплено двадцать четыре линейных корабля турок, великое множество других судов, нанесены огромные, до десяти тысяч человек, потери в личном составе. Русские военные моряки добились успеха малой кровью, что еще более увеличило радость победителей. Этому важному и совершенно злободневному событию Херасков посвящает свою поэму «Чесмесский бой», принявшись за нее вскоре после получения известий о гибели турецкого флота. Он внимательно изучает газетные сообщения и беседует с участниками Чесмесской битвы, стремясь узнать подробности, отсутствующие в официальных реляциях и необходимые для описания боевых эпизодов. По-видимому, поэт вовсе не нуждается в «пафосе дистанции», для того чтобы оценить и прославить подвиги русского флота, его командиров и рядовых матросов, о которых он также сказал доброе слово. Для автора похвальной оды подобная оперативность была бы не удивительна, но Херасков пишет эпическое произведение, поэму, и пишет хорошо, о чём можно говорить без всяких скидок на быстроту литературного воплощения современной темы.» (А. Западов. «Творчество Хераскова»)

Восхваляя подвиги русских героев, Херасков далёк от смакования ужасов войны и даже выказывает себя пацифистом, заявляя: «Кровавую войну и битвы ненавижу». Приведём восьмистишие из «Четвёртой Песни» этой же поэмы:

О муза! удались от жалостных явлений, С слезами не сливай войне приличных пений, И жалобы твои и слезы прекрати, Со мной в турецкий флот, ко Чесме прелети. Кровавую войну и битвы ненавижу; Но следствия ее во смутном духе вижу, Я вижу в кораблях отчаянье, тоску, Разбросанны тела по желтому песку!

Чесменское сражение одно из наиболее значительных военных и политических событий в русской истории XVIII века. Оно было отражено не только в литературе, но также запечатлёно во множестве живописных полотен. Иван Константинович Айвазовский написал целую серию картин на этот сюжет. Вот одна из них:

Иван Константинович Айвазовский: «Чесменский бой», 1848

А вот и фрагмент из «Третией Песни» поэмы Хераскова, ему соответствующий, который можно было бы уложить в три восьмистишия:

Блеснула молния, гром страшный возгремел. И понт, внимая звук оружий, заревел; В дыму и в пламени слетелись флоты оба, Отверзла хладна смерть меж ними двери гроба; Но смерть ужасная россиян не страшит И, кажется, от них к врагам с мечом спешит. Сверкающи огни в водах воспламенились, И будто в воздухе они остановились, Толь часто огнь вослед другому успевал, Из медных челюстей который воздух рвал! Явилась в облаках Беллона с звучной славой; Исторг свой меч, летит к сраженью Марс кровавый; Багреют вкруг судов кипящие струи. О брань! погибельны везде следы твои. Преобразилося пространно море адом, Покрылись корабли свистящих пулей градом, Несущи ядра смерть по воздуху гремят, И гаснет тамо жизнь, куда они летят. Смерть зрится на судах, и смерть в морской пучине; Ближайший тамо шаг поспешный шаг к кончине; Повсюду вопль и стон, не слышно там речей, Единый слышен треск, гром пушек, звук мечей. Текут против врагов полночны Марсы смело, Едина в них душа, едино зрится тело.

---

29. Фёдор Яковлевич Козельский (1734 — после 1799)

Муза Урания. Её именем называлась масонская ложа, членом которой был
Фёдор Яковлевич Козельский

ОДА VIII Преложение псалма 139 (фрагмент) Изми меня от рук лукавых, О боже мой! На злых восстань! Которы в помыслах неправых Вседневно ополчают брань. Они язык свой изострили, Как жало лютыя змеи, И на погибель мне сокрыли Яд аспидов в уста свои <...> <1775>

Капитан военной службы, а затем протоколист сената и деятельный член масонской ложи «Урания» Фёдор Яковлевич Козельский был чрезвычайно плодовитым стихотворцем, но, как указывается в словаре Брокгауза и Ефрона, «уже и современники не признавали в нем таланта». Этот факт, однако, не отваживал его от сочинительста новых многословных трагедий, нравоучительных поэм, помпезных од, элегий, эпистол, а также очень коротких и вполне «бойких» эпиграмм, которые он издавал на хорошей бумаге в пухлых томах с роскошными кожанными переплётами. Переложения псалмов, откуда взят вышеприведённый фрагмент, вполне складны, и, кажется, не лишены поэтических достоинств. «Жало лютыя змеи» из стр. 6, похоже, предвосхищает «жало мудрыя змеи» пушкинского «Пророка»... Приведём ещё пример — начало из переложения 100-го псалма:

ОДА V

Преложение псалма 100 (фрагмент) Я суд и милость воспою Тебе, всевышний, совокупно; Когда ты при́йдешь в жизнь мою, В пути пребуду неотступно. Я дом прейду по вся дни мой Незлобным сердцем и душею, И беззаконно вещи злой Пред очи предложить не смею.<...>

<1778>

---

30. Фёдор Александрович Эмин (1735—1770)

Фёдор Александрович Эмин Титульный лист «Писем Эрнеста и Доравры», 1766

РЕШЕНИЕ Возможно ли, чтоб тот разумно написал, Кто вместе с молоком невежество сосал, И кто в поэзии аза в глаза не знает, Уже поэмы вдруг писати начинает? По мненью моему, писатель сей таков, Как вздел бы кто кафтан, не вздев сперва чулков; И если это так, Конечно, он дурак. <1769> Неизвестный автор

Фёдор Александрович Эмин (до крещения Магомет-Али Эмин) — одна из самых загадочных фигур в русской литературе. Поэзия его почти неизвестна современному читателю. Восьмистишие, приведённое выше — часть бурной литературной полемики XVIII века, и является ответом на стихи Михаила Чулкова (ок. 1743—1792) издателя сатирического журнала «И то и сё», из полемического выступления против Эмина «Аз не без глаз» с рефреном: «Умен или дурак» («И то и сио», 1769, июль, 28 неделя). Неизвестный автор пародирует это название в третьей строке: «И кто в поэзии аза в глаза не знает», а в шестой не прямо, но замаскированно называет имя обидчика: «не вздев сперва чулков». Стихи эти былы напечатаны в журнале «Трутень», 1769, лист 14, 28 июля, с. 112, без подписи. Предположение об авторстве Фёдора Эмина высказано Павлом Наумовичем Берковым (П. Н. Берков, История русской журналистики XVIII века, М.—Л., 1952, с. 233).

---

© Д. Смирнов-Садовский. Составление. Комментарии. Дизайн.