Шаблон:Артист-поэт-сумасшедший/2
Въ 1822 году Блекъ не былъ еще извѣстенъ ни
какъ поэтъ, ни какъ живописецъ. Немногіе знали въ Лондонѣ, что на чердакѣ одного изъ домовъ улицы Соутъ-Молтонъ-Стритъ жилъ одинъ из самыхъ оригинальныхъ современныхъ геніевъ; человѣкъ уже старый лѣтами, но юный энтузіазмомъ, который на следующій годъ выгравировалъ свое, послѣ Песенъ Невинности, совершеннѣйшее твореніе. Таковымъ почитаютъ знатоки такъ названныя имъ Поэтическія Созданія изъ Книги Іова, заказанное однимъ любителемъ Г. Линнелемъ, который случайно узналъ, что Блекъ, забытый артистъ, подвергается опасности умереть съ голоду. Случайно также в 1825 году нѣсколько стиховъ съ подписью Блека попались на глаза Г. Бернара Бартона, молодаго поэта-квакера, который спросилъ у друга своего Карла Лемба, что за человѣкъ скрывается подъ этимъ псевдонимомъ. Карлъ Лембъ, Стернъ новейшей Англійской критики, отвечалъ: «Блекъ настоящее имя, принадлежащее этому необыкновенному человѣку; не знаю, живъ ли онъ еще. Это тотъ самый Блекъ, коего рисунки приложены къ великолепному изданію Блеровой Могилы, которое вы вероятно видали или о которомъ слыхали. Блекъ пишетъ водяными красками картины удивительно странныя, именно видѣнія своего воображенія, о которыхъ увѣряетъ, что они дѣйствительно ему являлись; рисунки сіи имѣютъ великое достоинство. Такъ онъ ви-
дѣлъ древнихъ Гальскихъ бардовъ на Сноудонѣ, видѣлъ самаго прекраснаго, самаго безобразнаго и самого храброго изъ Бретоновъ, послѣ избіенія ихъ Римлянами; онъ видѣлъ ихъ и написалъ на память, утверждая, что эти фигуры стоятъ на равнѣ съ фигурами Рафаэля и Микель-Анджело, но не выше ихъ, ибо и Рафаэль и Микель-Анджело имѣли точно тѣ же, какъ и онъ, виденія прошедшаго и будущаго. Блекъ думаетъ, что живопись масляными красками есть убійство искусства и что Рафаэль и Микель-Анджело никогда не писали масляными красками! Блек утверждаетъ что въ то время, какъ онъ занимался живописью водяными красками, приходилъ ему препятствовать въ работе Тиціанъ, злой духъ живописи масляными красками! Картины Блека, особенно одна изъ нихъ: Канторберійскіе Пилигримы (изъ Чоусера), исполнены жизни и силы, хотя въ нихъ видно странное смѣшеніе жесткости, сухости, и между тѣмъ очаровательной прелести; онъ составилъ имъ каталогъ, съ превосходной, но вмѣстѣ идеальной, мистической критикой на Чоусера. Хвалятъ его поэмы; я ихъ не читалъ. Помню, только что при мнѣ читали его стихи о Тигрѣ; они показались мне прекрасными; но увы! У меня нѣтъ его стихотвореній, а авторъ отправился… не знаю куда… на тотъ свѣтъ или въ сумасшедший домъ. Какъ бы то ни было, я почитаю
его однимъ изъ самыхъ необыкновенныхъ нашихъ современниковъ.»
Когда Св. Антоній узналъ, что въ пустынѣ есть отшельникъ еще святѣе его, то взялъ посохъ и пустился странствовать, пока наконецъ достигъ кельи Св. Павла; но ни квакеръ Бартонъ, ни Карлъ Лембъ не рѣшились отыскивать бѣднаго Блека, который остался одинъ одинехонекъ со своімъ поэтическимъ безуміемъ. Правда, в отечествѣ Бартона, Лемба и Аллена Коннингема, поэты ясновидцы такъ многочисленны, что не составляютъ уже предмета любопытства. Прежде Блека былъ Куперъ, прежде Купера Бюніанъ, авторъ извѣстнаго Путешествія Странника в Отчизну. Бюніанъ, этотъ простонародный Мильтонъ, столь сходный по свойству генія съ симъ последнимъ; Бюніанъ, котораго Евангельское служѣніе умелъ бы такъ хорошо описать Филар. Шаль; Бюніанъ, коего мистическую Одиссею Блекъ могъ бы, по моему мнѣнію, превосходно украсить своими картинами, хотя ни Сутей, біографъ Бюніана ни Алленъ, біографъ Блека, не вздумали сравнить между собою сіи два оригинала. Однакожъ между энтузіазмомъ Бюніана и Блека то главное различіе, что первый болѣе христианінъ, а послѣдній болѣе артистъ Если бы Блекъ нашелъ въ себѣ больше симпатіи въ нашемъ прозаическомъ мірѣ, онъ бы менѣе уединялся въ свой мечтательный
міръ. Только мало по малу предался онъ совершенно духамъ и сделался ихъ живописцемъ и поэтомъ. Такъ, на примѣръ, Блекъ открылъ нѣкоторый родъ стереотипнаго гравированья; секретъ этотъ умеръ съ нимъ вмѣстѣ; и что же? Онъ увѣрялъ, что обязанъ имъ духу любезнаго брата своего Робера, который явился передъ нимъ однажды вечеромъ, когда онъ мечталъ о своемъ искусствѣ, и открылъ ему составъ химической композиціи для перевода на мѣдныя доски рисунковъ его Песенъ Невинности. Онъ употребилъ въ послѣдствіи ту же композицію для своихъ шестнадцати эстамповъ, изображающихъ Врата Рая, и для непонятнаго почти созданія, названнаго имъ Уризенъ, которое почитаютъ исторіей демона, осужденнаго на множество ужасныхъ трудовъ и приключеній. Этотъ Уризенъ (состоящій изъ двадцати семи картинъ) проходитъ чрезъ ужасныя пропасти огня и мрака; поперемѣнно то сражаясь съ чудовищами, то низвергая одну женскую душу во глубину самой мрачной преисподней. Композиція сія подала мысль одному продавцу картинъ употребить Блека для новаго изданія Юнговыхъ Ночей. Артистъ предпринялъ этотъ трудъ совершенно на новый манеръ. «Дайте мнѣ» — сказаль онъ — «только поля каждой страницы.» Вскорѣ эти поля покрылись необыкновенными фигурами, для которыхъ не
всегда текстъ былъ источникомъ; ибо Юнгъ въ своихъ стихахъ есть болѣе риторъ, Христіанскій Сенека, чѣмъ поэтъ живописецъ.
По несчастію поэзія Блековыхъ рисунковъ не всѣми понята. В этомъ однако могло утѣшить вполнѣ, если только онъ огорчался, одобрніе скульптора Флаксмана, артиста напитаннаго классическимъ духомъ древнихъ, но который в прекрасной коллекціи картинъ превосходно изобразилъ романтическія положенія Дантова Ада. Флаксманъ познакомилъ его с поэтомъ Гайлеемъ, авторомъ довольно холодной дидактической поэмы объ Удовольствіяхъ, доставляемыхъ Душевнымъ Спокойствіемъ, который былъ другомъ и біографомъ Купера. Гайлей взялъ его съ собою въ Фельфамъ, что въ Графствѣ Эссексъ, куда онъ отправился тогда самъ, и предложилъ ему сдѣлать коллекцію гравюръ для твореній любимаго своего автора. Этому путешествію обязаны мы Блековымъ письмомъ къ Флаксману; вотъ оно со всей постепенно увеличивающейся прозопопеей[1] энтузіазма, переходящею отъ ристорическихъ метафоръ къ откровенію непосредственныхъ сношеній съ живыми призраками его мечтаній.
«Любезный скульпторъ вѣчности! Мы приѣхали на мѣсто, которое я нашелъ гораздо прекраснѣе, чѣмъ ожидалъ. Это совершенный образецъ увеселительной мызы, даже цѣлаго дворца,
еслибы распространить его размѣры, не измѣняя впрочемъ ихъ, съ приличными украшеніями. Фельфамъ есть мѣсто самое прекрасное для ученья, ибо онъ духовнѣе, чѣмъ Лондонъ. Здѣсь небо отверзаетъ вамъ, со всѣхъ сторонъ, свои златыя врата, оконъ не затмѣваетъ ни малѣйшее испареніе; голоса небесныхъ жителей раздаются слышнѣе, формы ихъ лучше видны, жилище мое есть тѣнь ихъ жилища. Жена моя и сестра здоровы; онѣ ласкаются къ Нептуну, чтобы заслужить отъ него поцѣлуй.»
«Теперь начинаю я новую жизнь, ибо стрясъ съ тела моего одинъ изъ слоевъ земли, его покрывающей. Мои творенія въ бо́льшей славѣ на небѣ, нежели я ожидаль. У меня въ головѣ множество галлерей, наполненныхъ старыми книгами и картинами, которыя я всѣ осуществлю въ вѣчной жизни, по окончаніи моей жизни земной; сіи произведенія моего пера и кисти будутъ восхищать архангеловъ. За чѣмъ же мнѣ заботиться о богатствахъ и славѣ сего тлѣннаго міра! Что касается ло васъ, Флаксманъ, вы архангелъ на землѣ, мой другъ, вы товарищъ мнѣ въ вѣчности… Прощайте.»[2]
Трехгодичное уединеніе довершило разстройство Блекова ума; онъ болѣе и болѣе погружался въ свою мечтательну. Жизнь, прервалъ почти всѣ связи съ своими современниками, предавшись единственно и вполнѣ знаменитымъ
мертвецамъ, сообщаясь съ матеріяльнымъ міромъ только посредствомъ вѣрной своей подруги. Онъ вступилъ в постоянныя сношенія съ Гомеромъ, Моисеемъ, Пиндаромъ, Виргиліемъ, Дантомъ, Мильтономъ. Когда у него спрашивали, въ какомъ видъ являются къ нему сіи великіе люди, онъ отвѣчалъ: «въ видѣ величественныхъ, бѣлыхъ, лучезарныхъ теней, ростомъ выше живаго человека.» Часто призывалъ онъ жену свою и говорилъ: «Катя, видишь ли ты эту величественную фигуру? Слушай, она говорит!» Ибо тени разговаривали с нимъ. Катя ничего не видала, ничего не слыхала; но она отъ души вѣровала, что мужъ ея былъ одаренъ способностью видѣть и слышать, какъ будто предъ нимъ, подобно какъ предъ Мильтоновымъ Адамомъ ангелъ вскрылъ все потомство его въ грядущихъ вѣкахъ. Однажды Блекъ явился къ ней въ величайшемъ восторгѣ: онъ удостоился важной довѣренности отъ Мильтона; пѣвецъ Адама и Евы разсказалъ ему цѣлую поэму, которую онъ Блекъ запомнилъ наизусть. По несчастію поэма сія оказалась достоинствомъ ниже тѣхъ, которыя Мильтонъ издалъ при своей жизни, и друзья Блека отказались вѣрить подлинности этой Мильтоновской поэзіи, подобно какъ Вальполь отказался вѣрить неподложности старинныхъ Чаттертонскихъ балладъ.
После трехлѣтняго пребыванія въ деревнѣ, Блекъ возвратился въ Лондонъ. «Три года» — говорилъ онъ своимъ апокалипсическимъ языкомъ — «спалъ я на берегу моря, и теперь возвращаюсь въ светъ съ образами исполиновъ!» Тогда издалъ онъ настоящій художнеческій апокалипсісъ; это было цѣлое собраніе гравированныхъ сценъ, гдѣ онъ отъ допотопнаго міра переходитъ къ нашей прозаической эпохѣ. Все это вмѣстѣ называется Іерусалимомъ; но любители не могли проникнуть въ смыслъ сего произведенія, и оно имѣло отрицательный успѣхъ. Онъ принужденъ былъ унизиться до украшенія звучной религіозной поэмы Блера, подъ заглавиемъ Могила, о которорой говоритъ Карлъ Лембъ; за трудъ сей получилъ онъ отъ издателя Кромека двадцать гиней; но Кромекъ сильно оскорбилъ самолюбіе его, поручивъ Скіавонетти гравировать его рисунки.
Самолюбіе извлекло на минуту Блека изъ его возвышенной сферы; онъ посѣтилъ мастерскую Стотарда, когда сей последній начиналъ набрасывать на холстъ свою картину Канторберийскихъ Пилигримовъ, коей эстампъ принадлежитъ къ числу превосходнѣйшихъ произведеній Англійской гравировки. Сюжетъ сей, заимствованный изъ стариннаго Англійскаго поэта Чоусера, не входилъ въ раму обыкновенныхъ созданій Блека; однакожъ сей по-
следній возмечталъ, что оный являлся ему въ видѣніи гораздо прежде Стотарда, ибо трудился также съ своей стороны надъ Канторберийскими Пилигримами, и пригласилъ Г. Кромека явиться за работой, ему Блеку отъ него заказанной, вообразивъ также, будто Кромекъ прежде заказалъ ему эту картину. Вѣроятно, еслибы Блековы Пилигримы были лучше Стотардовыхъ, то издатель воспользовался бы этою мечтою разстроеннаго воображенія; но онъ отозвался, что не заказывалъ Блеку работы, а Стотардъ съ своей стороны началъ жаловаться на сей поступокъ. Бѣдный Блекъ былъ совершенно увѣренъ, что картина принадлежала ему; онъ даже обвинялъ Стотарда въ похищеніи у него идеи по согласію съ Кромекомъ. Эта, мечта слишкомъ матеріальная и торговая, не должнабъ была иметь мѣста въ числѣ мечтаній артиста-ясновидца. Бѣдное человѣчество! Оно всегда сохраняетъ слѣды своей первобытной грязи!
Впрочемъ Блекъ имѣлъ довольно горячую ссору и съ собраніями своими съ иного свѣта. Онъ издалъ брошюрку противъ Тиціана, Корреджіо, Рубенса и Рембрандта, на счетъ свѣто-тени и живописи масляными красками, про которую говорилъ, что она погубила искусство; ибо Блекъ имѣлъ еще сумозбродство составить собственную свою теорію искусства!
- ↑ Прозопопея (греч. προσωποποιΐα, от πρόσωπον — лицо и ποιέω — делаю, творю) — олицетворение, риторическая фигура; представление неодушевленных предметов как бы одушевленными, то есть говорящими и действующими.
- ↑ См. письмо Джону Флаксману 21 сентября 1800.
